за малиновым солнцем.

Впервые Валерка почувствовал странную тяжесть в районе желудка спустя неделю после возвращения из лагеря. Тогда его мысли необыкновенно сильно путались, не давая двенадцатилетнему мальчику думать рационально, как тому учил его брат. И это пугало вдвойне. Потому что Валера знал, что рано или поздно ему придётся с этим столкнуться, но ощутив это на себе в реальности, он понятия не имел, что ему делать и как себя вести. Хотя единственно верный ответ и лежал на поверхности, озвученный в его пустой голове злорадным внутренним голосом. Чтобы это чувство прекратилось, Валере надо было выпить кровь. И пока пальцы на ногах сводило судорогой, противоречащие друг другу мысли бились о его гудящую голову, а губы упорно просили Хлопова пойти лесом с его радикальными предложениями выхода из ситуации, Валеркин друг позаботился об этой проблеме по-своему. Только после случившегося Валера узнал, что крохотный полиэтиленовый пакет холодной свиной крови Хлопов привёз от дяди, работающего на местном мясокомбинате, под предлогом отцовского желания приготовить домашнюю кровянку. Страшно признать, но в тот момент, когда Валера судорожно сглатывал каждую каплю густой очищенной крови, плача навзрыд, но вылизывая скользкую поверхность пакета дочиста, его мало интересовал тот факт, где Хлопов её достал. С трудом, но всё же Лагунов смог научиться утолять свой голод, не прибегая к «помощи» остальных людей. И всё это время Валерка был искренне благодарен другу за то, что тот не бросил его в одиночестве. Хоть и проявлял свою благодарность тихо и порой крайне незаметно для самого Хлопова. Как, например, сейчас, окидывая знакомые фирменные пакеты из комбината хмурым взглядом, но сдерживая себя из последних сил, чтобы не послать все приличия к чёрту и не окунуть палец в манящую густую жидкость. – Ты сегодня раньше обычного, – Валера говорил тихо, зная, что Лёва всё равно услышит его из соседней комнаты. Тишину в квартире нарушал разве что монотонный булькающий звук выливаемой в стакан бурой жидкости и тихое тиканье часов в прихожей. – Не стал заходить домой после тренировки, – подал голос Лёвка, бездумно пялясь в раскрытую в заложенном месте книгу, которую Валера забыл поднять с пола ещё в прошлые выходные. Томик «Отверженных» успел собрать на своей поверхности слой пыли, одиноко устроившись под диваном в гостиной. Металлические пружины негромко поскрипывали под весом тела Лагунова, когда тот устраивался рядом с другом, аккуратно держа наполненный почти до краёв стакан. Парень молча протянул его в сторону Лёвки, впрочем, уже предугадывая ответ друга. – Ты опять? – усталый взгляд чёрных глаз сначала осматривает протянутый стакан, а после поднимается вверх, натыкаясь на внимательные глаза Лагунова. – Мы же это уже обсуждали. Одного твоего желания приучить меня к этому, – он выразительно смотрит на гранённый стакан напротив, – правда мало. – Понял. Тогда считай это знаком вежливости. Хлопов, к Валеркиному удивлению, закатывает на его слова глаза и возвращается к прожиганию дыр в книге. Приглушённый занавеской солнечный свет заполняет комнату, грея своими лучами деревянный пол, неприкрытый ворсом разноцветного ковра. С улицы до ребят доносятся весёлые детские крики, разносящиеся по всему двору тёплым ветром, и глухие голоса их родителей, что-то кричавших из окон дома напротив. Валера не спеша опускает нос к стакану и вздыхает знакомый запах. Рот после этого наполняется горячей вязкой слюной, которую парень громко сглатывает. Пара тёмных глаз незаметно наблюдает за его действиями, пока тот осторожно макает кончик указательного пальца в содержимое стакана и тянет его к своим губам. Голова Валерки дуреет от одного только запаха, пустеет, отказываясь о чём-либо думать в этот момент, и парень в спешке накрывает окровавленный кончик пальца губами. Он слышит, как рядом кто-то шумно вздыхает, и аккуратно поднимает мутный взгляд вверх, на прямоугольное зеркало, незаметно расположившееся в углу комнаты. И видит его. Взгляд сверкающих глаз, такой трогательно знакомый, мягкий. И Валера готов всем миром поклясться, что никогда ещё не видел ничего более привычного, родного в этом взгляде. Не чувствовал себя более нужным и значимым, чем в отражении этих глаз. И он вспоминает, где видел подобное неприкрытое ничем обожание, вязкое чувство трепета, приторно сладкое. Так смотрел отец на маму, когда думал, что никто не видит. Вероятно, все они давно сошли с ума, потому что, ну не может мир так быстро меркнуть на фоне этого взгляда. Как и голову не может вести хлеще, чем после выпитого стакана крови на голодный желудок. Потому что это не логично. Нет этому доказательств, как в теоремах по геометрии, которые Валера разучивал с братом поздно вечером. Неправильно, ненормально и так болезненно странно!.. А внутренний голос тихо спрашивает: как это нет доказательств? И Валера отчётливо слышит первый гулкий удар своего сердца. То, в свою очередь, учащает темп, разгоняя застоявшуюся мёртвую кровь по венам и заливая бледные щёки еле заметным румянцем. Валера неверяще вслушивается в стук бьющегося сердца, который парень уже успел позабыть, и резко поворачивает голову в сторону рядом сидящего Лёвки. Книга оказывается на полу в ту же секунду, когда тот приближается к Лагунову вплотную и с непонятным чувством всматривается тому в лицо. Между ними всего несколько сантиметров и целая стена неконтролируемого чувства. И Валера уже ничему не удивляется, когда чужая обжигающе ледяная ладошка берёт его руку в свою и опускает его мокрый палец в стакан, повторяя Валеркины же действия, совершённые минуту назад. «Всего минуту назад, а будто уже час прошёл…» – нашёптывает себе в голове Валера, безотрывно наблюдая, как исчезает кончик его пальца в глубине знакомого рта, и чувствует то ли, как земля уходит у того из-под ног, то ли это исчезает тяжёлый стакан у него из рук. И тогда уже ничто не кажется странным. Валеркину крышу срывает первой, и он с силой впечатывается в чужие губы напротив, напрочь позабыв о необходимости успевать дышать. Но как это делать, если горло сжали в железные тиски нахлынувшие чувства, а лёгкие сводит приятной дрожью от напряжения? И он с усилием делает шумный вздох, будто только учится дышать, учится жить параллельно со своими страхами и волнениями, идя наперекор каждому обвинению в ненормальности этих чувств. Потому что ничто уже неважно сейчас, когда сухие губы Хлопова отвечают на его неловкий поцелуй неожиданно быстро. Валера прерывисто вздыхает, чувствуя чужое горячее дыхание на своих губах, отзывающееся лёгкой дрожью во всём теле, и тянет худые пальцы рук к вороту спортивной кофты Хлопова. Тот с готовностью поддаётся ему навстречу, накрывая холодные пальцы своими и держа те у самого сердца. Живое обжигающее тепло раскатистыми волнами расходится по телу, и Валера понимает, как сильно скучал по этому. Как давно они оба не ощущали себя такими по-настоящему живыми. И как с каждой секундой, проведённой в непозволительной близости рядом друг с другом, испытывали всё большую необходимость быть ближе, чувствовать быстрое дыхание под дрожащими пальцами и своими губами искать чужие. Валера смелее тянет сидящего напротив парня за ворот кофты на себя и довольно улыбается, когда тот не сопротивляясь поддаётся вперёд и неловко покусывает его губы в ответ. По-настоящему Валера целовался только однажды, но и тот опыт прошлых лет он предпочёл бы забыть как страшный сон. Особенно сейчас, когда на губах ощущается неуверенное движение чужого горячего языка, на котором ещё сохранились следы сладкой дурманящей мысли крови. Сам не ведая, что творит, Лагунов до боли прикусывает кончик Лёвкиного языка и слышит, как тот недовольно шипит, напрягаясь всем телом. – Что ты делаешь, чёрт возьми? – тихий вопрос так и остаётся висеть в воздухе, потому что в следующее мгновение пальцы Лагунова уже ныряют под ворот кофты возмущенного парня и невесомо гладят твёрдые бугорки позвоночника. Лёвка чуть воздухом не поперхнулся от неожиданных ласк, уже позабыв о острой боли на языке. – Что с тобой такое? Шёпотом спрашивает и сам же неосознанно подставляет горячую шею под ловкие Валеркины пальцы. Сам же не верит в происходящее, но льнёт к парню, как голодный дворовый кот к незнакомцу за банку тушёнки. И пусть по итогу окажется, что тот просто дразнит его сверкающим металлическим блеском банки, он так долго ждал этого. Так давно грезил во сне, что ему действительно будет достаточно уже того, что он имеет сейчас. Достаточно Валеркиных дрожащих пальцев под его кофтой, водящих аккуратными короткими ногтями по горячей шее; его поддёрнутых дымкой светлых глаз напротив, несмело изучающих каждую реакцию Лёвиного тела на его действия; и сердца, отбивающего бешенный ритм в груди. – Я не знаю, – Лёвка не сразу понимает, о чём Валера говорит. Только видит блуждающий взгляд того на своём лице. – Я не знаю, что со мной. Просто… в голове мысли путаются. После того, как увидел их, всё перевернулось, – Хлопов даже не уточняет, что именно там увидел Валерка, млея от каждого движения у себя под кофтой, – Лёв, слушай… просто. Не отпускай. Ладно? И Хлопову оказывается достаточно этих слов, въевшихся в напряжённые мышцы груди, прокладывающих витиеватый путь к самому сердцу, чтобы прижаться к телу Валеры. Ощущая горячую пульсирующую кожу через тонкую ткань футболки, повалить того спиной на прогибающийся под весом их тел диван и впиться в мокрые покрасневшие губы своими, целуя неумело и так нескладно, но болезненно искренне, отдавая все известные парню чувства. Отдавая всего себя одному человеку, что сейчас осиновым листом на ветру дрожал под ним и едва ли что-то понимал. А Валера в своей голове без устали молил то ли бога, то ли Хлопова, чтобы это никогда не закончилось. Чтобы сердце вновь не вздумало остановиться без спроса. Чтобы влажные губы не прекращали выцеловывать его острый подбородок, перемещаясь на вспотевшую шею, туда, где в бешенстве билась ярёмная вена. И чтобы парень, тенью нависший над ним, прижимался к нему всё ближе и ближе, всякий раз отзываясь приглушённым стоном, когда Валера с силой оттягивал непослушные русые волосы в сторону. И чтобы неприлично горячее тепло в районе бёдер, заставляющее пальцы на ногах поджиматься, не смущало, а, наоборот, распаляло всё тело. Потому что Лёвина рука уже недвусмысленно гладила худую каменную коленку парня под ним. А Валера не хотел, чтобы это заканчивалось. И до его слуха не сразу донеслась неуместно звонкая и противная трель звонка над дверью в самом конце тёмного коридора.

***

Нервный стук старых беговых кроссовок о бетонную поверхность лестничной площадки раздавался эхом по всему подъезду, выражая всю степень недовольства девушки, караулящей уже добрые пять минут знакомую дверь. Строгие серые глаза придирчиво осматривали обитую искусственной кожей дверь, отличающуюся на фоне всех остальных особенно противным грязным земляным цветом, и решали, пора ли уже пускать в дело удары стёртыми кроссовками о несчастную преграду. Взвешивая все «за» и «против» этого решения, она неуклюже подтягивалась на ногах к сверкающему на солнце встроенному глазку двери и заведомо бессмысленно пыталась разглядеть в нём хоть какое-то движение. Её маленькие детские пальцы нервно то застёгивали, то расстёгивали обратно металлическую молнию на свободной, даже свисающей с её острых плеч, куртки, параллельно держа в одной из рук солнцезащитные чёрные очки. Недалеко от неё непримечательным пятном стояла помятая бумажная коробка из-под радиоприёмника, который отец привёз с работы в прошлом году. Гробовая тишина подъезда начинала раздражать, и девчонка уже занесла бледную ногу для первого удара, когда за дверью послышалось быстрое движение, напоминающее неловкое копошение животных. Дверной глазок потемнел, явно говоря о том, что гостей в этом доме сегодня не ждали. Маленькие ручки тут же нацепили на нос очки и подхватили стоящую неподалёку коробку. Встав подальше от двери, девчонка по-птичьи наклонила голову вбок и высунула розовый язык, довольно слушая, как щёлкает дверной замок. Стоило двери распахнуться, она влетела через порог и всунула в руки опешившего парня неожиданно увесистую коробку. – Валер, удивляешь меня с каждым разом всё больше и больше, – звонкий детский голос начал тараторить без умолку, едва его обладательница переступила через порог квартиры. Испуганные глаза Валерки наблюдали за тем, как быстро сползают с ног потрёпанные жёлтые кроссовки и забавно болтается маленький русый хвостик, вылезший из-под чёрного краба для волос. – Уже думала, ты с горя успел повеситься, пока ждал меня. А у нас со вчерашнего дня воды горячей нет дома, главное – раз, вырубили, никого не предупредив, и сидит вся Советская, накрытая медным тазом. Утром ещё маму твою у универмага встретила, так я её попросила тебя предупредить, что я в гости наведаюсь, но, видно, ты ни слухом, ни духом об этом. Ну, наверно, времени до телефона дойти не бы-…оу!.. Аккуратные девичьи губы округлись в недоумении, когда внимательные глаза наткнулись на непривычно взъерошенный вид друга, так и продолжавшего стоять с несчастной коробкой в руках. Понимание ситуации доходило до сознания девушки с каждым новым изученным фрагментом картины всё больше: испуганный блеск мальчишечьих глаз, не сумевший скрыться под линзами очков, нервно дёргающийся влажный уголок красных губ и особенно неровно уложенная копна тёмных волос. Паззл в маленькой светлой головке сложился окончательно, стоило девушке глянуть за спину Валерки, где плечом подпирал дверной косяк её брат, куда лучше, впрочем, сумевший привести себя в порядок и теперь безэмоционально уставившийся на неё в ответ. – Оу, – повторила она, снова повернувшись к застывшему Валерке, смотря на того поверх очков. Неловкая пауза безбожно затягивалась и заставляла бедное Валеркино сердце сжиматься с каждой молчаливой секундой всё больше. Но тут озорная улыбка неожиданно появилась на девичьих губах и в её интонации. – Что, мальчишки нашли эффективную замену контрацепции в этом суровом мире? Это стало последней каплей в море Валеркиного благоразумия, и, не выдержав, тот неистово начал что-то кому-то доказывать. – Оль, ты всё не так поняла! Тут такое произошло, я сейчас объясню: я хотел сока томатного попить, а стакан, падла, гранёный, такой скользкий оказался, я его хвать с кухни, да так и не донёс до комнаты, выскочил из пальцев в последний момент!.. – по мере выяснения обстоятельств Валерка всё сильнее сжимал подрагивающими пальцами бумажные края коробки, неосознанно прижимая ту к груди, – …хорошо, что Лёвка рядом оказался, помог мне не растеряться и быстро от пятна на полу избавиться! Я так испугался, что это чёртово пятно ковёр запачкает, что уже не зна-… – Валер! – …честное слово, мама убила бы, приди она после работы и увидь его!.. – Валера, хватит! Я тебя поняла, на моего брата грех вовремя не положиться, – стреляя весёлым взглядом поверх приспущенных очков, продолжила говорить Оля и положила свои тёплые руки на его, ослабляя жёсткую хватку на мятой коробке, уже явно повидавшей многое на своём веку. – Ты закончил? Ответом на вопрос послужило наступившее долгожданное молчание. – Тогда верни мне несчастную коробку и дай пройти, – маленькие ручки с неожиданной силой вырвали предмет из Валеркиных вмиг ослабивших хватку рук. – Где ванная, я ещё помню. А вы заканчивайте тут разбираться с пятном и присоединяйтесь. Оля медленно направилась вглубь квартиры, шумно шаркая тяжёлыми тапками по полу, но, дойдя до брата, оглянулась на ребят через плечо и добавила, наигранно строго нахмурив брови: – Только разбирайтесь тише. Стоило её фигуре скрыться за поворотом, как Валера обессиленно рухнул бесформенной грудой на деревянную полку трюмо и возвёл блестящие глаза к потолку. Белая штукатурка успела кое-где осыпаться, и сейчас потолок в этой части комнаты отдалённо напоминал рельефные куски больших островов, отделённых друг от друга тонкой серой линией бетона. Голова гудела, как наполненный роем пчёл улей в самый разгар рабочего дня, и до упора отказывалась генерировать бесполезные мысли. Хлопов вдруг почувствовал, что испытывает острую необходимость озвучить вслух мысль, пришедшую в голову не так давно. Потому что что-то в действиях или усталом взгляде Валеры говорило парню о том, о чём Хлопов даже думать боялся лишний раз. – Я не собираюсь извиняться за произошедшее, – подал голос Лёвка, устроившись перед хмурым другом и смотря на того сверху вниз, – и ты тоже не должен. Потому что никто из нас ни в чём не виноват. Поэтому кончай терроризировать собственную голову ненужными вопросами и будь что будет. – Голова пустая как после эвтаназии, веришь или нет. С молчаливого согласия Хлопова Валерка аккуратно толкался кончиками пальцев тому в ноги и безучастным взглядом изучал его белые носки. Лагунов и сам не понимал, что между ними недавно произошло и почему мозг до сих пор не подкидывал ему идеи рационального объяснения ситуации в своей излюбленной манере. Но отрицать что-либо было бы глупо, это понимал сейчас даже сам Валера. Пока стрелки часов над головой Лагунова монотонно отсчитывали время их прожитой юности, Валерка эту юность всеми силами хотел удержать. Слишком резко, так неожиданно для него самого это желание пришло в пустую голову как молниеносный удар. Валера весело подумал, что такому удару позавидовал бы каждый мальчишка, кто играл с ними в детстве в лапту, с трудом отбивая маленький упругий мяч выбивалкой для ковров. Валере было знакомо это желание жизни. Об этом же он мечтал в те минуты, лежа под открытым серым небом в тени острых лап деревьев и так мучительно сильно не желая умирать. Но сейчас-то никто не собирался его убивать. Смешно было бы опровергать, но Валера был мёртв и уже довольно продолжительное время. Тогда почему сердце так противно сжимается от мысли, что всё это может в момент закончиться? «Возможно, потому что тогда-то оно было живо?» – подсказывал внутренний ехидный голос. Предательские мысли подкинули недавние воспоминания о горячем дыхании на его жилистой шее, и руки нервно вцепились в твёрдое дерево полки под ними. Это правда – Валера сам слышал, как сердце бешено заходилось от взгляда тёмных глаз. Парень будто самолично держал тогда в руках увесистый горячий орган, живым камнем сокращавшийся в его мозолистых пальцах. Вероятно, именно эту жизнь он подсознательно хотел защитить до последнего. И, возможно, в этот раз у него это получится. Потому что чужие холодные пальцы придвинулись к нему в ответ, накрыв его собственные, и Валера услышал отчётливый голос друга. – Всё будет хорошо, – и сказанное уже не кажется обычной клишированной фразой, брошенной невзначай, – мы же вместе, Валер. – Вместе. Протянутая к Валерке рука Хлопова замирает в тот момент, когда со стороны ванной раздаётся неожиданно громкий и глухой звук удара и последующей ругани девчонки. Первым с места срывается Лёвка, впрочем, совсем не удивлённый тем фактом, что сестра уже успела наворотить дел, она и так слишком долго просидела спокойно в комнате одна. Потому что Оля всегда была особенной. Строго отыгрывая роль старшего брата, зачастую именно Хлопов оказывался тем человеком, который извинялся перед завучем в школе за учинённую сестрой драку в столовой и уговаривал не рассказывать родителям хотя бы то, что девчонка пустила в дело зубы. А потом слушал радостные возгласы сестры, довольно показывающей выпавший в процессе драки молочный зуб и рассказывающей о пользе кусаний, ведь теперь не придётся идти к страшной тётке-стоматологу. Оля всегда была такой. Ещё в детстве, пока все остальные девочки в её классе мечтали быть принцессами, актрисами и балеринами, Оля мечтала стать дедушкой. Потому что у деда была самая интересная, по её мнению, жизнь. Уезжавший ранним утром из дома на стареньком Урале и возвращавшийся обратно под вечер с полной всякой всячины коляской, он был самым таинственным членом семьи для маленькой Оленьки. И Лёвка правда не был удивлён, когда узнал, что первую четверть шестого класса двенадцатилетняя Оля прогуляла, каждый день сбегая к деду и учась у того гнать самогон. Вот только родителям было не объяснить этой искренней детской привязанности к дедушкиному делу жизни. Вот и сейчас, глядя на дёрганные движения девушки, старающейся зубами придержать мешающиеся длинные рукава кофты и еле сдерживающей бурную струю воды из работающего душа, Хлопов, возможно, мало понимал сестру, но готов был помочь ей в любом случае. Да и к тому же следовало убедить Валерку, как действующего хозяина квартиры, что маленький, чернеющий на конце, пушистый хвост, жмущийся к боку сестры – не самое страшное, что есть в этом мире. – Что ты…? – Жопой нюхаю цветы, что же ещё! – струя воды неожиданно выпрыгнула из-за спины Оли и долетела чуть ли не до самого потолка, – Лёв, помоги лучше! Парень в два шага добрался до вентиля крана и быстрым движением руки закрутил его. – Спасибо, – девушка придирчиво оглядела рукава кофты и, секунду помедлив, всё-таки промокнула ими вспотевший лоб. Мол, всё равно те успели намокнуть, не жалко. – Чуть тут прямо не кончилась. Надо же было этой сране из рук вылететь, кто только напор такой ставит-то? Вон, гляди, как сейчас стрелка попрёт. Короткий детский палец показывал на пластиковое окошко счётчика, надёжно спрятанного в одном из углов ванной комнаты. Неподалёку от него в дверях уже стоял переполошившийся Валерка, во все глаза уставившись на Хлоповых. – Что произошло? Откуда шум? – Техосмотр оборудования, Валер. Сантехническая балда проверку успешно прошла, поздравляю, – недовольно говорила девушка, болтая змейкой душа из стороны в сторону, – на очереди у нас керамический унитаз с проверкой на процент вместительности. – Оля, что здесь делает этот комок шерсти? – всё-таки объясняться перед Валеркой Хлопову придётся. – Сам ты комок шерсти! А проверять унитаз мы всё же будем, потому что таким темпом история имеет вероятность окончиться весьма печально, а избавляться от ампутированной конечности нужно обязательно. Ну не на заднем же дворе её закапывать, правильно? Обеспокоенный Лёвкин взгляд тут же наткнулся на краснеющие раны на внутренней части запястья девушки. Кровь медленно скапливалась на белой коже, дорожкой убегая вниз и окрашивая тонкие светлые волоски в неприятно-грязный цвет. – Как ты умудрилась порезаться? – Ну, знаешь, после вашей истории с пятном я бы на твоём месте таких вопросов не задавала. Как думаешь, мне пойдёт быть без руки? В автобусе, наверно, бесплатно ездить начну. Инвалид всё-таки. Это ещё ладно, что она левая, да, Лёв? Лёва больше вопросов не спешил задавать, предугадывая новую волну болтовни. Парень наклонился к деревянному шкафчику в поисках рулона бинтов, но на полпути кинул быстрый взгляд в сторону дверного проёма и заметил мрачнеющее на глазах лицо Валерки. – Валер… – осторожно начал Хлопов, но стоящий неподалёку парень даже не подал вида, что услышал его. Лёвка в считанные секунды оказался перед ним, закрывая собой сидящую на полу сестру, и настойчиво посмотрел тому в глаза. – Валер, посиди в зале, пока я тут не закончу. Ты слышишь меня? А Валера почти не слышал. Но голова рефлекторно дёрнулась в знак одобрения сказанного. Лагунов на ватных ногах отступил на пару шагов назад, давая Лёвке возможность закрыть скрипнувшую дверь прямо перед своим носом. И только тогда Валера смог облегчённо вздохнуть и отвести взгляд в сторону, запрещая себе думать о бурых каплях на светлых руках. За дверью продолжали доноситься приглушённые голоса ребят, когда Лагунов настойчиво развернулся и направился на кухню. На столе всё ещё лежал забытый пакет с бордово-чёрной жидкостью, и Валера запоздало подумал о том, какой же он всё-таки невнимательный дурак. Не медля больше ни секунды, парень вцепился в скользкий от вспотевших ладоней пакет и дрожащими пальцами неловко поддел неудобную застёжку. Начать здраво мыслить он смог, только когда половина содержимого пакета оказалась у него в желудке. Приторно-сладкое наслаждение волной прошлось через всё тело, оседая колючим теплом в каждой конечности. Валере нравилось это минутное чувство довольства, наступающее всякий раз после окончания недельной голодовки. Когда все конечности будто наполнялись такой приятной тяжестью, заставляя тело расслабленно опуститься на пол и почувствовать, как стенки желудка обволакивает густая чёрная кровь. Парень мрачно посмеивается с собственных же мыслей и прислушивается к голосам в ванной, пытаясь понять, что там сейчас происходит. А что-то и правда происходило. Потому что через мгновение Валера уже измученно смотрел в стену и думал, как будет объяснять всё происходящее маме, отчётливо услышав за закрытой дверью короткий собачий вой.

***

Раскидистые лапы деревьев начали появляться за окном чаще, когда старенький автобус, глухо скрипящий на поворотах и подпрыгивающий на каждой кочке, выехал из городских душных глубин. Валерка с неосознанным блеском в глазах следил за постепенно меняющимся пейзажем через грязное сухое окошко автобуса, покусывая тонкие губы. А в уголках его глаз появлялись забавные сети морщинок, стоило круглому диску белого солнца показаться из-за облаков, дымкой клубящихся вокруг него. Время близилось уже к шести, когда уставшие мальчишки, покрывшись слоем липкой испарины, наконец, закончили вычёсывать бедное животное, постоянно жалостливо жавшееся к Олиной ноге. Но почему сейчас они сидели на скрипучих потёртых сиденьях 36-го автобуса и ждали известную одной только Оле, забытую где-то на границе цивилизации и разбитых в кровь коленок, остановку – этого не знал даже Вениамин Александрович, несмело устроившийся под громоздкими складками кожаной Валеркиной куртки. Своё имя Вениамин Саныч получил с лёгкой руки Оли сразу после того, как его причесали. Оказалось, Венька стал жертвой неслыханной кошачьей наглости и собственной врождённой добросердечности, когда Оля нашла его, всеми силами жмущегося к холодной стене музыкалки после неудачного знакомства с местными представителями кошачьих. Разодранный нос и подбитое Венькино самолюбие стали результатом этой неудачной встречи. Всякий раз подпрыгивая на сиденье от каждой кочки, Валера чувствовал, как мокрый тёплый нос утыкался всё глубже ему в подмышку, смешно фыркая в чистую футболку. И Валере было весьма ожидаемо увидеть именно под своей курткой подрагивающее тельце Веньки, настойчиво впихнутое туда сильными Олиными руками, стоило ребятам оказаться на улице. Всё-таки куртка брата даже Валерке казалась теплее кофт обоих Хлоповых. – Куда лыжи навострили, ребятки? – со стороны водительского сиденья раздался хриплый мужской голос. Валера обернулся и окинул мужчину изучающим взглядом: грязно-смуглая кожа его покрылась липким потом и блестела на солнце, волосы с одной стороны головы, казалось, успели выгореть за долгие годы работы, но светлые глаза неунывающе задорно сверкали в их сторону. – На кудыкину гору, отец, – подала голос Оля, следя за дорогой в лобовое окошко и не выпуская из рук деревянный гриф гитары, взятой из Валеркиной комнаты, – подбросишь? Водитель хрипло посмеялся, понимающе кивая русой головой, и быстро перебрал руками обмотанный синей изолентой руль. Валерка смотрел на его напряжённые рабочие руки и наблюдал за тем, как красиво бегали мышцы под натянутой сухой кожей. – Ясно, до Лесной, так до Лесной. Волчонка своего тоже на прогулку взяли? – тряхнув головой в сторону Валеркиного пуза, спросил с улыбкой в голосе водитель. – Ага, зверь на волю просится, – ровный голос Лёвки раздался слева от Лагунова. Мозолистые пальцы потянулись к вороту кожаной куртки и подцепили острое выглядывающее из-за молнии ухо. Венька высунул лохматую морду за ворот, уже успокоившись и не дёргаясь от каждого шороха, и с интересом стал нюхать Лёвкины пальцы. Сухие его ладошки пахли теплом серых кожаных сидений, опалённых летним вечерним солнцем. Взгляды мальчишек пересеклись, и Валера подумал, что по ощущениям это было похоже на то, как они подлетали над сиденьем на каждой кочке. – Дядь-дядь! А можешь здесь остановить? – Оля неожиданно подпрыгнула на месте, указывая своим маленьким пальцем в сторону примыкающей сбоку дороги. – Тут до остановки метров 30. А нам отсюда ближе будет. – На ферму, что ли, собрались? – загорелые руки мужчины снова схватились за руль, быстро выкручивая тот и заезжая на пыльную обочину, – ну, дерзай, шпана. Удачи отдохнуть. – Спасибо, дядь, – в последний раз хлопнув по деревянной водительской стойке розовыми ладошками, отчеканила Оля и первая встала с скрипучего кресла. – Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтётся. Спрыгивая со ступеней автобуса на высушенную палящим солнцем дорогу, Валера то и дело поправлял норовящую сползти вниз куртку под тяжестью Венькиного тела. Тот же, в свою очередь, своим положением был крайне доволен. Так, по крайней мере, думал сам Валера, чувствуя, как сонно расслабляется пёс в его руках. – И куда теперь? – Валерка провожал взглядом удаляющееся от них тёмное пятно автобуса и слушал ровное влажное дыхание под подбородком. Он и сам не до конца понимал, о чём именно спрашивает. О том ли, куда собралась вести их маленькую импровизированную команду Оля, или о том, что ждёт их жизнь дальше? Там, за границей сегодняшнего дня, было ли что-то непосредственно живое, ещё способное заставить сердце биться? – Сейчас пару километров пешком через лес пройдём и на месте будем. Главное – поторопиться, а то цыгане нас уже заждались. Лёва глубоко вздохнул где-то за спиной у Валерки и молча забрал чуть порванный на боку походный рюкзак из Олиных рук. Рюкзак когда-то был подарен ей дедом, и злосчастная дыра в нём уже имелась. Но с того дня девчонка скрупулёзно следила за тем, чтобы никто случайно не поставил на этом месте заплатку. – Да на ферму заброшенную мы курс держим. Валер, ты же слышал мужика в автобусе, – терпеливо объясняла девушка, присев на корточки и завязывая длинный шнурок. – Нет, я не об этом. Что дальше? Валера смотрел вперёд и, кажется, видел там совсем не то, что видели остальные двое. Он не видел пушистых макушек деревьев, шелестящих хрустящей кроной там, высоко, над круто задравшейся головой. Как не видел и раскинувшегося прямо перед ними куска поля, уходящего за далёкий горизонт. И даже чернеющие вдалеке линии покосившейся кровли давно, ещё где-то в 70-х, заброшенной фермы не казались Валере сейчас чем-то действительно важным. Мозг только упрямо подкидывал недавние воспоминания выпитого за раз пакета крови, и Валера почему-то только сейчас с мерзким чувством уверенности осознал, что это далеко не последний подобный пакет. А что, если самообладание когда-нибудь всё-таки подведёт его? И тогда безобидный пакет неожиданно окажется живой, до одури горячей, человеческой шеей. И Валера боится. Сам себя боится. – Я спрашиваю, а дальше-то что? Две пары похожих друг на друга глаз тут же в недоумении уставились на застывшего неподалёку Валерку. Шум работающего двигателя автобуса давно растворился в воздухе вместе с голосом разговорчивого водителя, и трое ребят слышали лишь собственное ровное дыхание друг друга. – Как что? А дальше лето, наше лето, – Оля смотрела на парня с необычайной серьёзностью, будто в момент прочитав Валеркины мысли и сумев разделить с ним половину всех его переживаний. И тогда Валера почувствовал вдруг такое облегчение, потому что ничего не нужно было кому-то объяснять. Пара родных понимающих глаз смотрели на него сейчас, и ничто уже не казалось таким удушающе страшным и неизвестным. Потому что истина, до смешного простая, как зубная боль после пятой плитки шоколада, предстала перед ним в виде двух обыкновенных слов. – А дальше мы, глупый. И Валере оглушительным показался удар его вновь ожившего сердца. Тогда Валерка и понял. Понял, что необходимее всего на свете ему сейчас нужно было бежать наперегонки через колючее поле, совсем забыв о том, что ждёт его впереди. А, добежав, неважно первым или последним, угробить все спички до единой, но зажечь костёр, запах которого наполнит едким теплом лёгкие. Чтобы обжечь розовый язык о мягкую картошку, чёрным угольком пролежавшую в огне. И чтобы неподалёку на полуразрушенном бетонном монолите сидела Оля в своих знакомых очках с приклеенными вручную на боках бумажными сердечками. И так необходимо было бы слышать её тихий голос, напевающий один из мотивов Высоцкого для бегающего вокруг неё озорной молнией Веньки. Потому что тогда сам он сидел бы на сухом бревне, стащенном из здания старой брошенной фермы, и Лёвка был бы рядом. Смотрел бы, задрав голову, на укрытое невесомой пеленой облаков небо и думал бы тихо о чём-то своём. Но если бы Валера вдруг спросил его: – Всё правда будет хорошо? Лёвка бы внимательно посмотрел на него и спустя полминуты непрерывных размышлений, точно серьёзно раздумывая над его вопросом, сказал бы просто и ясно: – Да, правда. И Валерка бы ему поверил.