Эсерка

      На следующий день в гимназии, как назло, было мало уроков, а домашние задания, как на еще большее зло, тоже были практически все выполнены. Пообедав и доделав пару примеров по математике, Зоя сказала брату:       — Эх, Димка, скучно дома… Может, арбалет мне доделаешь?       — Чтобы мы из этого арбалета что-нибудь разбили и снова оказались виноватыми, — ответил Дима, не желая говорить, что он просто не умеет делать арбалеты.       — Не хочешь — не надо, — вздохнула Зоя. — Тогда снова картишки?       — Снова картишки, — согласился Дима. — Скоро ты, Зойка, знаменитой шулеровкой станешь.       — Нет, Дима, мы просто готовимся к выходу в свет, — ответила девочка. — И там должны произвести на всех впечатление.       — Этикет лучше не забудь, — сразу же отреагировал Дима. — А то всех обыграешь в карты, зато опозоришься во время еды.       Зоя ничего не ответила. Этикет девочка знала достаточно хорошо, а мелкие погрешности, которые иногда допускала, списывала на свою невнимательность и нежелание задумываться, даже когда они едят просто дома семьей.       «Мы же не на людях», — иногда думала Зоя, хоть и прекрасно понимала, что и в кругу семьи надо есть правильно.       Через полчаса игры Зоя потянулась и вздохнула:       — На улицу бы… Хотя бы во двор.       — Мама пойдет на уроки и можно выйти, — предложил Дима.       — А потом нам попадет за то, что ослушались и пошли гулять, — ответила Зоя. — Нет, будем смотреть на улицу с чердака.       Неожиданно для себя вспомнив о чердаке, Дима тотчас соскочил со своего места и сказал:       — И правда, пошли на чердак. Я хочу там найти что-нибудь интересное.       В этот раз из интересного на чердаке была обнаружена тетрадь Севастьяна по математике и какая-то слишком тощая тетрадка, в которой была пара рисунков.       — Соседская баня, — чуть обрадованно произнесла Зоя. — Я угадала, это она.       — А это — наш двор, — ответил Дима. — Красиво.       — Да, красиво, — согласилась девочка. — Но холодно.       Не дожидаясь ответа брата, Зоя спустилась вниз.       — Может, теперь внизу что-нибудь поищем? — предложил Дима. — В шкафу, например.       — Хорошо, — согласилась Зоя.       Девочке очень хотелось продолжить поиски и почувствовать себя первооткрывательницей без вреда для жизни и здоровья. Порадовавшись тому, что брат предложил такую замечательную идею, Зоя открыла шкаф и достала первую попавшуюся папку.       — Здесь все не такое старое, — чуть огорченно произнесла девочка, перебрав с десяток листов. — Слишком новое.       — Потом посмотрим и вторую папку, — предложил Дима.       Во второй папке и вправду были более ранние документы. Пролистав примерно половину папки, девочка вдруг сказала:       — Смотри, Димка, тут опять что-то про преступников. Давай почитаем?       — Почитаем, — согласился Дима.       Зоя пробежалась глазами по документу, начав примерно с середины.       «… лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в сахалинских рудниках сроком на четырнадцать лет», — прочитала девочка и сказала. — Димка, кого-то на каторгу сослали. На четырнадцать лет. Вернется… Года через четыре, наверное.       — Зойка, это не для нас документы, — неожиданно для девочки ответил Дима.       — Почему? — удивилась Зоя. — Спросим у мамы.       — И ремня потом получишь, — сказал Дима. — Ты бы дочитала хоть до конца.       — А что там? — спросила Зоя.       — Читай, — ответил Дима. — Смотри: «Создали преступный проект, направленный на бунт против Власти Верховной… …заговором против Государя и государства… …умысел испровергнуть правительство во всем государства… …переменить образ правления… …составление на сей конец заговора… …злоумышление открыто правительством заблаговременно при самом оного начале, и потому ни покушений вследствие сего умысла, ни смятений и никаких иных вредных последствий от него не произошло…».       — Бесстыдники, — прокомментировала Зоя.       — Читай, Зойка, — продолжил Дима. — Смотри: «…Лыковой Агнессой Викторовной, двадцати четырех лет от роду, дворянкой, православной… …Лыковым Севастьяном Михайловичем, двадцати шести лет от роду, дворянином, православным…», дальше про тебя, кстати, Зойка: «Ребенок будет принадлежать к дворянскому сословию».       Зоя не ожидала увидеть здесь, в этом приговоре, имена родителей и даже никак не отреагировала на упоминание себя.       — Это какая-то чепуха, Димка, — ответила Зоя. — Шутка, потеха. Про маму и папу.       — А здесь, Зойка, еще один документик есть, — продолжил Дима. — Смотри: «По указу его величества государя императора Александра Александровича, самодержца всероссийского, и прочая, и прочая, и прочая».       — Не бубни, как пономарь, — перебила брата Зоя.       — Возвращает маме с папой права состояния, — ответил Дима. — С чего бы это?       Рядом лежал еще один листок с копией того самого прошения.       — «Осознавая всю тяжесть своего проступка, смею просить о милости», «жгучий стыд и раскаяние заставляют меня дерзнуть написать сей документ», «прошу о милости, в полной мере осознавая свою недостойность». Что за чепушина? — спросила Зоя, прочитав куски текста вслух.       — За эту чепушину, как ты говоришь, вечером шум будет, потому что ты проболтаешься, — ответил Дима, убрал листы в папку и вернул все на свои места.       До возвращения матери домой Дима ходил мрачнее тучи. В голове мальчика боролись две идеи: навсегда забыть о том, что он прочитал, и спросить мать, правда ли все то, о чем он подумал. Зоя тоже пыталась осмыслить прочитанное, но никак не могла понять, причем здесь имена матери и отца.       Ася, вернувшись домой, заметила, что дети ходят какие-то не такие.       — Подрались? — сразу же спросила женщина.       — Нет, мама, как же можно? — ответил Дима.       — Для вас вполне возможно, — сказала Ася. Женщина посмотрела на детей и сказала. — Говорите, что произошло.       — Мама, — чуть замявшись, произнес Дима. — Мы… Приговор, указ и прошение прочитали. Они же и вправду про вас с папой, я правильно понял?       — Да, про нас, — ответила Ася. — И обсуждать на людях это не стоит. Кто знает, тот и так знает, а кто не знает, тем и знать не положено.       — А как папу взяли снова служить в жандармерию? — спросил Дима.       — Потому что, Дима, царская власть прощает искренне раскаявшихся, — рассмеялась Ася — говорить про взятку женщина была не готова.       Казалось, Зоя окончательно все поняла только сейчас.       — Мама, то есть вас с папой осудили? — спросила девочка. — А как вам удалось обратно вернуться так рано?       — На Сахалине месяц идет за год, — ответила Ася. — Прошло четырнадцать месяцев, мы и вернулись.       «Через пятнадцать», — мысленно добавила женщина и, спохватившись, сказала. — Зоя. Слушай меня внимательно. Если ты и об этом растрезвонишь в гимназии, даю слово, выдеру тебя так, будто папа в свое время. Смешно получается: старших детей двое, а наказана вечно именно ты, хоть и девочка. А девочкам вот так вести себя уж тем более нельзя. Мальчикам просто нельзя, а девочкам вообще никак-никак нельзя.       «Идиотка! — вдруг пронеслось в голове Аси. — Поборница равных прав, которая таковая только на словах! Что при детях-то мелешь?»       — Вот я и говорю, Зоя: детей старших у меня двое, а ведет себя нехорошо почему-то только один, ты, — попробовала поправиться Ася.       Вернувшись в детскую, Дима сказал сестре:       — Теперь ты поняла, Зойка, почему нам так за нехорошие стихи попадало? Потому что мама как-то уберечь нас от ошибок хотела. И папа. И тебе, Зойка, тогда за стихи попало именно поэтому. Как-то все слишком сложно, Зойка, черт ногу во всем сломит. В общем, не наше это дело, пусть каждый живет, как живет.       Казалось, именно в этот момент Зоя сообразила, почему и классная дама, и инспектриса были так возмущены ее сочинением.       — Да, Димка, не надо об этом говорить в гимназии, а то можно и самим в тюрьму попасть, — согласилась Зоя.       Вечером, поужинав, Ася сказала Севастьяну:       — Все, Севастьян Михайлович, дети прочитали наш приговор, указ трехпалочного Александра и прошения, в том числе и мой позор. Все. Теперь у них перед глазами есть пример, как нельзя бороться за счастье народа. Я о себе, Севастьян.       — Агнесса, успокойтесь, — опешив, произнес мужчина и приобнял супругу. — Прочитали и прочитали. Работа проведена? Объяснения, соответствующие возрасту, получены?       — Получены, — вздохнула Ася. — Да, это рано или поздно должно было произойти, но я так верила, что это будет не так скоро…       — Ничего не поделать, Асенька, — ответил Севастьян. — Это просто один из моментов жизни. Не нужно переживать зря, тебе же не стоит волноваться сейчас.       Сперва Ася ничего не поняла, а потом, вспомнив что-то, слишком похожее на Севастьяна двенадцатилетней давности, расплакалась.       «Севастьянка… — вздохнула Ася. — Добрый, хороший, прямо как тогда… Вот бы это осталось навечно!»