Эсерка

      Весь вечер Ася провела в какой-то растерянности. То, что дочь от банальных хулиганств пошла дальше, не давало покоя женщине. А невольно пришедшие в голову мысли о жандармерии и подделке документов усугубляли волнение Аси.       Наутро Севастьян сказал супруге:       — Агнесса, может быть, поговорите с дочерью? На тему ее поведения. О том, что приличные люди журналы не воруют и нужные оценки туда не довыставляют.       — Поговорю, — ответила Ася.       Севастьян ушел в жандармерию, Дима отправился в гимназию. Зоя, не торопясь, навела порядок на своем столе и решила, раз все так сложилось, в спокойной обстановке потренироваться в чистописании и попробовать делать нужные переходы между линиями.       — Зоя, — произнесла Ася, войдя к дочери. — Давай поговорим.       — Конечно, мама, — чуть испуганно ответила Зоя.       — Я о том, что произошло вчера, — начала женщина. — Зоя, ты же понимаешь, что это нехорошо! Вот так взять, выкрасть журнал, доставить туда нужные оценки… Зачем было так делать?       — Хотела улучшить свою ситуацию с оценками за четверть, — вздохнула девочка.       — А то, что это нечестно, нехорошо, неправильно, не подумала? — спросила Ася. — Это… Все равно, что идти мимо лавки, подумать: «Хочу шоколадных конфет», а потом прийти и украсть их. Потому что денег с собой нет.       Зоя ничего не ответила. Девочка и не думала о том, что ее поступок нечестный, а о сравнении с кражей конфет уж тем более не могла и помыслить.       На языке Аси вертелось продолжение, которое женщина никак не могла решить, говорить или нет. Подумав, женщина решила начать с более нейтрального.       — Это подлог, Зоя, — произнесла Ася. — Это нечестно, нехорошо. Это, если так разобраться, подделка документов. В ином масштабе, конечно, но подделка. Вот тебе бы понравилось, если бы кто-то документы подделал? Твои. Не в твою пользу?       Зоя снова промолчала.       «Или не множить мотив?» — подумала женщина. Чуть помолчав, Ася продолжила. — Просто… Смотри, Зоя, ты украла журнал, чтобы исправить себе оценки. И не себе тоже. А другие люди… Помнишь, вы с Димой играли в революцию?       — Помню, — ответила Зоя.       — У вас все виновные были наказаны, а справедливость восторжествовала, — продолжила Ася. — А в реальности-то как получается? Жандармерия, значит, берет взятки, как будто теряет документы или, наоборот, получает их из ниоткуда. Одних отпускают, хотя они виновны, другим дела шьют, хотя они ни в чем не виноваты. А царь, Зойка! Царь и его приближенные пьют кровь податных сословий. Выкачивают из них все, что только можно. Да, сейчас ситуация чуть-чуть улучшилась, они хотя бы имеют право на свободу передвижения, а раньше? А раньше сидели, значит, на одном месте и не имели право сменить место жительства. Но взять тот же паспорт — одни могли получить бессрочный, а другим все, никакого бессрочного паспорта, только срочный. Так вот, Зойка, и чем же ты от царя тогда отличаешься? Чем лучше его? Ты в своих возможностях пользуешься тем, что есть, пытаешься пойти на подлог, как это возможно для тебя. А те, у кого возможностей больше, и людям вредят больше. Кто-то оценки правит в журнале, вредя только учителю. А кто-то выкачал последнее из податных сословий. Или посадил в тюрьму невиновного. Подумай, Зоя, обо всем этом.       Зоя ничего не ответила. Однако слова матери не прошли мимо сердца девочки и достаточно долго Зоя думала о том, что ей сказала мать. Вдруг почувствовав острый стыд за то, что она сотворила, девочка подошла к Асе и сказала:       — Маменька, пожалуйста, разрешите мне сходить в гимназию и извиниться перед Еленой Игнатьевной, я слишком нехорошо поступила позавчера.       Обрадовавшись, что она только что старалась не зря, женщина ответила:       — Зоя, уже скоро придет домой папа и ты у него попросишь разрешения сходить в гимназию. Елена Игнатьевна еще не успеет уйти.       Вскоре домой пришел Севастьян.       — Папенька, — произнесла Зоя, подойдя к отцу. — Пожалуйста, разрешите мне сходить в гимназию и извиниться перед Еленой Игнатьевной, я слишком нехорошо поступила позавчера.       Изумившись от такой резкой перемены мыслей дочери, которая еще вчера даже не думала о чем-то подобном, Севастьян ответил:       — Хорошо, Зоя, иди. Но я разрешаю тебе пойти только в гимназию, больше никуда не разрешаю.       — Спасибо, папенька, — сказала Зоя и пошла одеваться.       Взглянув вслед дочери, Севастьян сказал супруге:       — Хорошая работа, Агнесса. Продуктивно поговорили с дочерью.       — Постаралась наиболее доступным языком все объяснить, — ответила Ася.       Тем временем, Зоя пришла к гимназии. Сразу же придя в кабинет инспектрисы, девочка произнесла:       — Елена Игнатьевна, можно мне зайти?       — Заходите, — ответила женщина и подумала. — «Сейчас будут дежурные извинения, навязанные родителями».       — Мадам, — начала Зоя. — Я искренне прошу у вас прощения за все то, что произошло.       Мимо проходила Анна. Увидев Зою в кабинете инспектрисы, молодая женщина остановилась. Елена Игнатьевна тоже увидела Анну и жестом позвала ее в кабинет.       — Мадам, — повторила Зоя, не обращаясь особенно ни к кому. — Я искренне прошу у вас прощения за все то, что произошло. Это ужасно, это отвратительно! Каждый на своих местах творит то, что недопустимо. Я, думая только о себе, выставила лишние оценки в журнал, кто-то другой взял и украл листы с контрольными работами. Жандармерия берет взятки, отправляет за решетку невиновных, выпускает на все четыре стороны тех, кто действительно виноват. А царь выпил всю кровь из несчастного народа, из бедных податных сословий, которые только недавно стали хоть чуть-чуть похожи на людей, а до этого даже паспорта не имели! И чем я, простая гимназистка Лыкова, лучше кровопийцы-царя, место которого на виселице? Да, масштабы не те, совершенно не те, но, как говорится, у кого сколько возможностей, те в рамках этих возможностей и злоупотребляют! И мои грехи ничуть не лучше грехов того же царя.       — Мадемуазель Лыкова, — изо всех сил скрывая возмущение, произнесла Елена Игнатьевна. — Если вы хотели, чтобы вас отчислили, можно было и не устраивать такое представление. Могли просто прийти и сказать, что больше учиться здесь не будете. А вам, по-видимому, захотелось отчисления с волчьим билетом, чтобы больше ни в одно учебное заведение города не взяли. А пойду я сейчас в жандармерию — вас в тюрьму за такие слова посадят. И знаете, я сейчас пытаюсь решить, сообщить обо всем вашему отцу, вашей матери или сразу идти, куда следует.       Зоя ничего не ответила.       — Пойдемте, мадемуазель Лыкова, вам уже совсем скоро будет десять лет, достигнете возраста ответственности — еще хуже будет, — сказала Елена Игнатьевна. Женщина взяла Зою за руку и сказала Анне. — Анна Ильинична, а вы — свидетель, пойдемте тоже.       Сперва Зоя не поняла, о чем идет речь. А потом, увидев жандармерию, девочка донельзя испугалась.       — К Лыкову, — достаточно тихо, чтобы не услышала Зоя, произнесла Елена Игнатьевна на входе в жандармерию.       Севастьян только взял в руки новые бумаги, чтобы вникнуть в суть еще одного дела, в котором нужно было разобраться, как дверь кабинета открылась и он увидел Елену Игнатьевну с Зоей и Анну чуть в стороне.       — Севастьян Михайлович, мадемуазель будет отчислена. Благодарю вас, мне такое счастье на старости лет не нужно, — произнесла Елена Игнатьевна. Не дожидаясь ответа мужчины, инспектриса продолжила. — А я хочу сделать заявление о противозаконных действиях, свидетелем которых я стала. И Анна Ильинична тоже.       «Раз в этот кабинет пришла, а не в какой-то другой, может, не всерьез?» — подумал Севастьян.       — Полагаю, мне к вам, Виталий Романович, чтобы фамилии того, кто составляет протокол и кто там фигурирует, не совпадали, — произнесла Елена Игнатьевна.       — В чем дело, Елена Игнатьевна? — спросил Виталий.       — Буквально совсем недавно, может быть, с полчаса назад, я услышала от мадемуазели Лыковой извинения в своем недавнем дурном поступке, — начала женщина. — После чего мадемуазель Лыкова от сожаления относительно своего поведения перешла к прямой агитации: заявила, что государственный строй нуждается в свержении, прозвучали обвинения в адрес государя императора, которые приличные люди не повторяют вслух, и в адрес жандармерии, которая берет взятки, отправляет за решетку невиновных и освобождает виноватых. Как законопослушная подданная империи, я не смогла закрыть глаза на речи, которые явно нарушают Уложение. Поэтому я и приняла решение обратиться в ту структуру, которая уж точно сможет дать правовую оценку словам мадемуазели Лыковой и, в случае наличия в них противоправного деяния, оперативно отреагирует.       Виталий опешил от этих слов. Севастьян, не веря своим ушам, выронил карандаш из рук, а потом вышел из кабинета и жестом позвал Анну выйти тоже.       — Анна Ильинична, можно хотя бы мне узнать: что это за представление, а если это не балаган, то почему донос делается в этом кабинете, а не в другом, более подходящем? Чтобы фамилии в протоколе не повторялись, да и, как все прекрасно знают, я другими делами занимаюсь, — спросил Севастьян.       — Елена Игнатьевна мне не говорила о цели визита, — ответила Анна. — Поэтому ничем вам помочь не могу.       — Что Зойка наболтала? — уточнил Севастьян.       — На двести шестьдесят восьмую статью наговорила, на оскорбление императора, — произнесла Анна. — Как говорится, от шести до восьми лет каторги. Тем, кто не донес — до трех месяцев ареста.       — Сам прекрасно статьи знаю, — недовольно буркнул Севастьян. — А балаган к чему? Просто взять да отодрать розгами, как периодически делаете, нельзя было?       — Севастьян Михайлович, я ни разу в жизни не нарушила устав и категорически против его нарушения, — ответила Анна. — Поэтому на ваш вопрос мне ответить нечего.       Когда Севастьян с Анной вернулись в кабинет, Елена Игнатьевна уже подписывала протокол. Когда все то же самое начала рассказывать под протокол Анна, Севастьян позвал инспектрису в коридор и спросил:       — Елена Игнатьевна, а можно прямо услышать: что вы хотите-то?       — Мира, спокойствия и порядка в гимназии, — ответила женщина. — Надеюсь, после отчисления мадемуазель Лыковой они и вправду воцарятся.       — Я пока что о другом, — уточнил Севастьян. — Протокол-то куда потом? Куда надо? Так это вы не в тот кабинет зашли.       — Куда хотите: хоть в печку, хоть голубя сделайте да по ветру пустите, — произнесла Елена Игнатьевна. — Но держать в гимназии ту, которая прямо заявляет, что место царя на виселице, я не намерена. Надеюсь, Нинель Осиповна не станет тянуть с отчислением и примет мою сторону.       — Елена Игнатьевна, может быть, не стоит губить девочке жизнь? — попросил Севастьян. — Может быть, Зоя будет отчислена из гимназии за недавний инцидент с журналом?       — Хорошо, Севастьян Михайлович, я готова пойти вам навстречу, — ответила женщина. — Ваша дочь будет отчислена сегодняшним числом за журнал.       — Спасибо вам огромное, — произнес Севастьян.       Едва Елена Игнатьевна и Анна вышли, Севастьян посмотрел на Зою и сказал Виталию:       — Допрашивай теперь подозреваемую. Я выйду. Руки распускать разрешаю.       Севастьян вышел в коридор и отошел к окну. На душе было как-то совсем тяжело.       Минут через десять в коридор вышел Виталий.       — Тебе дочь не жалко? — спросил молодой человек. — Она в таком ужасе, что говорить не может. А по лицу, ты уж прости, я детей бить не могу.       Севастьян ничего не ответил и вернулся в кабинет.       — Место царя, значит, на виселице, жандармерия, значит, берет взятки и отправляет за решетку невиновных, — произнес мужчина. — Еще буквально месяц и Зоя Лыкова за такие слова на каторгу на шесть лет поехала бы. А пока что малолетняя. У тебя месяц остался, чтобы попробовать поумнеть, не получится — и вправду поедешь куда-то далеко.       Зоя ничего не ответила.       — Протоколы жги к чертовой матери, а я домой, — сказал Севастьян, обратившись к Виталию. После чего мужчина посмотрел на дочь и сказал. — Слово офицера, придешь в себя — сперва поговорим, а потом выдеру.       Ася, не увидев дочь дома ни через полчаса, ни через час, забеспокоилась.       «Может быть, гулять пошла? — подумала женщина. — Или мало что могло случиться? Неудачно дорогу переходила, под извозчика попала…»       Когда домой пришел Севастьян, Ася сперва обрадовалась, однако сразу же услышала слова супруга:       — Агнесса, вот эту мадемуазель собирались отчислять из гимназии с волчьим билетом, слава Богу, удалось убедить, чтобы просто отчислили. И в этом явно есть доля вашей вины, мне просто интересно, что вы ей наговорили.       — Чистейшую правду, — ответила Ася. — Что каждый грешен на своем уровне и она, Зойка, мало отличается от царя. А что в гимназии произошло?       — А в гимназии, Агнесса, дочь извинялась теми же самыми словами, только чуть более жесткими, — произнес Севастьян. — Что мы здесь стоим, пойдемте хоть в комнату, поговорим там. Я расскажу вам, что дочь с вашей подачи в гимназии говорит, какими словами извиняется.       — Пойдемте, — упавшим голосом ответила Ася.