Эсерка

      Елена Игнатьевна, вернувшись в гимназию, обратилась к Анне:       — Анна Ильинична, о сегодняшнем эпизоде распространяться не стоит, но к Нинель Осиповне я пойду прямо сейчас.       Анна кивнула. Слова Зои не укладывались в голове, впрочем, реакция Елены Игнатьевны тоже виделась излишней.       Тем временем Елена Игнатьевна пришла в кабинет директрисы.       — Нинель Осиповна, я по поводу мадемуазели Лыковой.       Директриса оживилась, услышав фамилию, которую в этом кабинете до этого дня ни разу не обсуждали.       — Мадемуазель Лыкова несколько дней назад украла журнал и выставила в него столбики лишних оценок, — произнесла Елена Игнатьевна. — Я считаю, что эту ученицу стоит исключить из гимназии.       — Елена Игнатьевна, благодарствую, я возьму эту гимназистку на карандаш, — ответила Нинель Осиповна. — Давайте пока что посмотрим, что у нее с поведением и успеваемостью.       Директриса вышла из кабинета, взяла в руки журнал, бегло пролистала его.       — Успеваемость чуть выше средней, поведение более чем среднее, — произнесла Нинель Осиповна. — Не одумается — за следующий проступок обязательно будет исключена. Предупредите родителей, гимназистку накажите. Оставьте после уроков на недельку или вообще от уроков отстраните.       Елена Игнатьевна чуть удивилась подобному ответу.       — Каждый может ошибиться, не стоит толкать сразу же человека в пропасть, — добавила Нинель Осиповна. — Или мадемуазель Лыкова еще в чем-то провинилась?       — Пока что ни в чем, — ответила Елена Игнатьевна.       К вечеру Зоя более-менее пришла в себя. Не обращая внимания на постоянные шутки Димы о том, что его брат почему-то носит юбки и платья, а не брюки, выслушав получасовой монолог матери о том, что тем, кто не умеет держать язык за зубами и думать головой, не стоит выходить за рамки общепринятых мнений относительно царя, Зоя увидела, что домой возвращается отец.       Переодевшись, Севастьян позвал к себе дочь.       — Учиться будешь сама, — произнес мужчина. — Годовые экзамены где-нибудь сдашь. Если сможешь. Не сможешь — и не надо, будешь необразованная сидеть. В чем виновата, понимаешь?       — Нарушила Уложение, — ответила Зоя.       — Ты головой, Зоя, не думаешь, — сказал Севастьян. — Ты слова матери извратила. Да, мама права: каждый грешен на своем уровне. Но мама не имела в виду, что все это нужно говорить в гимназии. А еще, надеюсь, ты видишь, что терпение людей не вечное, раз за разом тебя никто, кроме нас с мамой, прощать не будет. Ты довела Елену Игнатьевну, вот она и сделала то, что должна была сделать сразу же, давным-давно.       На следующий день, придя на службу, Севастьян огорченно произнес:       — Не думал, конечно, что Зойку отчислят именно за политику… Если бы за чистописание попрощались, я бы, наверное, не так удивлялся.       — Анна просила передать, что не отчислят ее, — ответил Виталий. — Завьялова директрисе про крамолу ни слова не сказала, как и обещала, а за один только журнал директриса отчислять не захотела. Так что твою Зойку ждут на учебе с начала новой четверти и можешь с чистой совестью отругать ее за ноль в четверти по поведению.       — Вчера уже выдрал за все, даже Агнесса молчала, не возмущалась, мол, «Севастьян, осторожнее, это же ребенок, рассчитывайте силу», — сказал мужчина. — Вроде, не болеет сейчас, просто огорчилась. Лежит в слезах, аж смотреть больно.       — Может, простить надо было? — спросил Виталий. — И так напугали бедную девочку.       — Бедная девочка так довела инспектрису, что эта самая инспектриса пришла сюда снова да ту самую бедную девочку привела, — ответил Севастьян. — Я не понимаю, Виталя, не понимаю! Как можно быть такой неразумной, непонимающей? Да, мать много чего дома говорит, но эта же самая мать, я вчера у Агнессы сам спрашивал, постоянно повторяет, что ее слова за пределы дома выносить нельзя! Вчера не сказала, но что, надо каждый раз повторять?       — Агнессу хоть не обидел вчера? — поинтересовался Виталий.       — Очень хотелось, — честно признался Севастьян. — Очень хотелось после того, как Зойку выдрал, на Агнессе повторить. А потом что-то подумал… Беременная, плакать потом будет, жалко что-то стало. Думаю, ладно, не буду руки распускать, она потом матери с отцом жаловаться пойдет, заметь, Виталя, моим матери с отцом, не своим. Я потом виноватым останусь, хотя и Агнесса-то виновата. И, в общем, я так решил, Виталя: лучше я пооберегаю своих мать и отца от излишних разговоров, да еще и про крамолу, чем справедливо выдеру Агнессу, а потом шум поднимется. Да и, если говорить откровенно, словами офицера разбрасываться не очень хорошо.       Вечером Севастьян, вернувшись домой, увидел, что Зоя вышла встречать его в явно расстроенных чувствах и, по-видимому, недавно плакала.       — Откуда слезы, Зоя? — спросил Севастьян.       — Из гимназии исключили, — всхлипнула девочка.       «Твою маму тоже из института благородных девиц исключали и ничего, жить ей это не помешало», — подумал Севастьян и сказал. — Нинель Осиповна готова тебя простить. На первый раз. Но если что-то еще раз будет недопустимое — вылетишь в этот же день.       — Как хорошо! — воскликнула Зоя. — Как прекрасно!       — Еще раз хоть что-нибудь скажешь, что отличается от общепринятой версии относительно царя — точно в тюрьму отправят, — ответил Севастьян.       Когда обрадованная Зоя ушла, Ася спросила супруга:       — Нинель Осиповна простила за крамолу? Пусть даже сказанную будто бы в первый раз? Не верю. Ни за что в жизни не поверю. Она покойную Зою Михайловну исключила за замужество. Когда та вела себя более чем пристойно. И Геллер очень долго и в самых мельчайших подробностях объясняла, что вправе ее уволить за такие расчудесные махинации за ее спиной, да вот на первый раз как-то жалко.       — Завьялова, как и обещала — ты же помнишь, что я ее упросил отчислять Зойку за журнал, а не за крамолу, чтобы потом могла хоть куда-то на учебу устроиться, кроме церковно-приходской школы, пошла к Нинель Осиповне, сказала, что Зойка украла журнал и выставила в него два столбика оценок. Нинель Осиповна не припомнила такую фамилию, как Лыкова, у себя на слуху, посмотрела в журнале оценки Зои, а потом сказала, что со средней успеваемостью отчислять за первый же грех — это как-то слишком жестко. Понятное дело, что сказала бы Завьялова о крамоле — Зойку бы потом ни в одну гимназию города не взяли даже экзамены за гимназический курс сдавать. А так… Повезло Зойке. Может быть, и зря, что повезло. Посидела бы дома, поскучала, может, поняла бы все…       — Директрису бы не бросилась благодарить за то, что простила ее на первый раз, — произнесла Ася. — И не повторила бы в деталях, за что именно ее простили.       — Одна надежда на то, что не скажет, — ответил Севастьян.       — Как-то с Димой спокойнее, — вздохнула Ася. — Да, хулиганит, льдины да бревна любит, но хоть какие-то выводы делает, думает, сестре сдачи давать перестал, хоть я и против этого…       — Два года разницы все-таки не зря даны, — сказал Севастьян. — Было бы нелепо, если бы он вел себя так же, как Зоя.       — Одна надежда, что и Зоя когда-нибудь поумнеет — не зря же она не дома сидит, а на людях бывает, — произнесла Ася.