Эсерка

      Севастьян, вернувшись домой, увидел, что Ася какая-то не такая. Не понимая, в чем дело, мужчина решил спросить супругу напрямую:       — В чем дело, Ася?       — Ничего страшного, просто настроение какое-то не такое, — ответила женщина.       Совершенно не поверив в эту отговорку, Севастьян ушел. А после ужина, немного отдохнув, мужчина решил добиться от супруги правды.       — Ася, — начал Севастьян. — Что произошло? Из-за чего ты так переживаешь?       «Смекнул, что не все так просто», — подумала женщина и произнесла. — Из-за дочери переживаю, Севастьян.       «Да, по поводу Зойки есть, из-за чего переживать, но ведь разве нужно это делать сейчас, почти что перед самыми родами?» — подумал мужчина.       — А каков повод для переживаний? — попробовал осторожно прощупать почву Севастьян. — То, что дочь бесчестно поступила? Так она за этот бесчестный поступок и получила сполна. Что в гимназии, что дома.       — Не в журнале дело, — прозинесла Ася. — Конечно, я, как мать, не могла промолчать, не имела права пройти мимо, сказала все, как есть, объяснила правду. Но не в этом же дело! Вот скажи мне, Севастьян, кто в детстве не хулиганил так!       — Я не хулиганил, — честно ответил мужчина.       — Я тоже не воровала журналы, — уточнила Ася. — Хоть и в другом не была идеалом. Я не об этом, Севастьян. Выставила девочка лишние оценки, попалась, получила свое в гимназии и дома, все. Забыли. Как говорится, не человека убила, чтобы трагедию из этого раздувать!       — Ты об извинениях на следующий день? — попытался угадать Севастьян.       — Не совсем, — честно ответила Ася. — Хотя да, на следующий день можно было попридержать язык. Должна была знать, что ее такое искреннее раскаяние не поймут. Могла бы и посдержаннее быть.       Женщина вздохнула и сказала:       — Понимаешь, Севастьян… Что-то мне подсказывает, что Зойка, возможно, при правильном воспитании, разумеется... Когда не множат мотив, но и не слепо запрещают. Она сможет дальше пойти. Дальше, чем мы смогли зайти. Ее не будет пугать возможная безвестная судьба в будущем. У нее, Севастьян, в голове некого ограничителя нет. И это может как помочь, так и навредить. Вот бы воспитать так, чтобы отсутствие этого ограничителя только помогло Зойке!       Севастьян опешил от таких заявлений супруги.       — Я, Севастьян, даже когда была одна, свободна, никогда не мечтала положить жизнь за счастье народа! — уже со слезами воскликнула Ася. — Вот не мечтала никогда. Это твоя покойная сестра, Зоя Михайловна, хотела сдохнуть ради счастья народа, не понимая, что просто сдохнуть мало, от этого толку никакого не будет, перед этим нужно что-то сделать, причем значимое! А когда я уже замуж вышла, так тем более, мыслей о том, что можно отдать жизнь ради счастья других, как-то не возникало. А когда дети появились — уж тем более. Хотелось и лучше другим сделать, и самой довольно озирать плоды своих трудов. Может быть, это и помешало мне. Я не понимаю, Севастьян, как должна воспитывать дочь, чтобы вразумить, объяснить какие-то прописные истины, но не толкать не в ту сторону. Я ведь спровоцировала всю эту ситуацию… Недавнюю…       — Ася, тебя папа, что ли, отругал недавно? — вдруг спросил Севастьян.       — Александра Витальевна, — ответила Ася. — Причем не отругала, а просто побеседовала. Попыталась объяснить, что дочь не умеет критически мыслить, вот и твердит в гимназии все то, что слышит дома.       «Могла бы и отругать — было бы неплохо», — с легким сожалением, но и одновременно удовлетворением, что вместо него нашлись люди, которые ткнули носом Асю в ее ошибку, подумал Севастьян.       — Севастьянушка, я тебе один листик дам, но ты обещай, что никаким зайчикам и птичкам его не отдашь, — произнесла Ася.       «А это уже интересно, чем ты меня сейчас удивишь», — подумал Севастьян.       Не дожидаясь ответа супруга, Ася взяла со стола лист бумаги и сказала:       — Понимаю, текст не самый удачный. Это сочинили проклятые ляхи и хорошо, что их потом разбили и прижали [1]. Но если отбросить весь контекст, то слова очень хорошие. Хоть какая-то польза от этих ляхов!       — И чем же тебе так ляхи не угодили? — спросил Севастьян.       — Тараса Бульбу убили, — попыталась пошутить Ася. — На царя покушались [2]. Но промахнулись. Стрелять надо было сначала научиться.       — А если серьезно? — уточнил Севастьян.       — А если серьезно, не знаю, — ответила Ася. — Вроде, православных они притесняют. Башки свои смеют против царя поднимать. Нет, ты не подумай, я не о том, что может послышаться. Против царя бороться надо. Но против царя, а не против России. И, как говорится, против российского царя позволительно и даже должно бороться русским, а не всяким ляхам, которых якобы в чем-то ущемили! А незачем было на наши земли посягать!       Ася протянула супругу текст песни. Бросив беглый взгляд на бумагу, Севастьян произнес:       — Это текст 1879 года, польское восстание здесь ни при чем.       Чуть удивившись от того, что супруг знает такие стихи, хоть и понимая, что на службе ему невольно приходится читать всякое, Ася с явным облегчением ответила:       — Тогда хорошо, можно и с Зойкой такие стишки учить. То есть не учить, а разбирать, критически осмысливать.       — Агнесса, лучше не стоит, — сдерживая возмущение, сказал Севастьян. — Вы рискуете спровоцировать меня на распускание рук.       Повисла пауза. Ася ничего не ответила: слова супруга хоть и казались чуть справедливыми, возмущали своей постановкой вопроса — что вопрос о роспуске рук смеет подниматься. Понимая, что нужно как-то сменить тему, Севастьян спросил:       — А что тебе, Ася, мама-то говорила?       — Все то, что я тебе уже не так давно сказала, — ответила Ася и начала рассказ.       С утра, решив, что нужно побеседовать с невесткой, Александра Витальевна, позвав к себе Асю, достаточно мягко начала:       — Асенька, пока Зоя не подрастет, свои взгляды стоит держать при себе.       — Александра Витальевна, но ведь мне надо было объяснить дочери ее ошибку! — возразила Ася.       — Да, объяснить ошибку было нужно, — согласилась женщина. — Но сделать это нужно было другими словами. Без упоминания политики.       Ася ничего не ответила.       — Зоя не умеет критически мыслить, у нее все только впереди, — продолжила Александра Витальевна. — Нужно сначала научить девочку отделять главное от второстепенного, а потом уже можно говорить, все что вздумается. А лучше не говорить. Лучше придержать все при себе.       Севастьян ничего не ответил. Мысль о том, что Зоя еще не умеет сперва думать, а потом говорить, несколько огорчала.       Тем временем Ася взяла в руки лист бумаги.       — Вот эти слова, Севастьян, за душу берут, — произнесла женщина и начала читать то, что было подписано карандашом над словами:       — Сегодня, когда труженики голодают,       Утопая в удовольствии, как в грязи,       И позор тем из нас в молодости,       Боится стоять даже на эшафоте!       Ой, не без следа каждый из этих умрет,       Что они отдают свою жизнь делу в дар,       Потому что наши победоносные поют их имена       Он передаст миллионам людей! [3]       — Откуда польский знаем, Агнесса? — спросил Севастьян.       — Это просто перевод сердцем, чутьем, — ответила Ася. — А вам, Севастьян, стихи явно знакомы. Вы даже не удивлены.       — Не удивлен, — согласился Севастьян. — Стихи знакомы. Боюсь спросить, откуда они у вас взялись?       — Оттуда же, откуда и «Боже, царя храни! Деспоту долгие дни ты ниспошли», — ответила Ася. — Когда еще какие-то остатки от бывших товарищей оставались, когда я еще с ними как-то имела отношения…       — А сейчас? — полюбопытствовал Севастьян, попутно ругая себя за то, что на слишком прямой вопрос «в лоб» ответа может не быть.       — А сейчас, Севастьян, бывшие товарищи в лучшем случае довольно ухмыляются, что жандармская жена совершила прогулку на Сахалин, а в худшем… — Ася вздохнула. — А в худшем, наверное, думают, что продажную тварь, предавшую взгляды за сытую жизнь, можно и на ближайшем фонаре повесить. Евдокия уж точно так считает. Да и те, кто до взрыва на свадьбе додумался.       Ася снова вздохнула.       — И ведь никто из них не знает, что я выходила замуж по любви да в некотором страхе от одного нехорошего человека…       — Асенька, — Севастьян вдруг проникся какой-то нежностью к супруге. — Асюшенька! Не надо переживать! Главное, что все хорошо, мы живем, да, ошибаемся, да, не все всегда гладко, но живем же! Детки есть, стараемся их воспитать! Правильно воспитать.       Ася ничего не ответила. Тем временем Севастьян подошел к супруге, взял из ее руки лист с крамольными стихами, положил на стол, а потом приобнял Асю и поцеловал. [1] Речь идет о польском восстании 1830-31 гг. против власти Российский империи. Целью восстания было восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года (не только польские территории, но и территории, населенные белорусами, украинцами, литовцами, евреями). Итогом восстания стало упразднение автономии Царства Польского и ведение в нём прямого русского управления. [2] Второе покушение на Александра II было совершено 6 июня 1867 года. Польский эмигрант Антон Березовский в Париже выстрелил в Александра II, однако пуля угодила в лошадь. [3] Подстрочный перевод «Варшавянки». В художественном переводе Г.М. Кржижановского текст звучит следующим образом: Мрёт в наши дни с голодухи рабочий, Станем ли, братья, мы дольше молчать? Наших сподвижников юные очи Может ли вид эшафота пугать? В битве великой не сгинут бесследно Павшие с честью во имя идей. Их имена с нашей песней победной Станут священны мильонам людей. Оригинал: Dziś, gdy roboczy lud ginie z głodu, Zbrodnią w rozkoszy tonąć jak w błocie, I hańba temu, kto z nas za młodu, Lęka się stanąć choć na szafocie! O, nie bez śladu każdy z tych skona, Co życie sprawie oddają w darze, Bo nasz zwycięski śpiew ich imiona Milionom ludzi ku czci przekaże!