Внимание! В данной работе упоминаются сцены насилия, алкоголя, наркотиков, курения и затрагивания религии. Любые совпадения с реальностью являются лишь художественным вымыслом автора и не несут в себе цели оскорбить кого-либо. Прошу отнестись с пониманием. Перед прочтением здраво оценивайте свои возможности. Глава II «Кето» Часть II «Паучьи путы»
Знаете, есть такой тип людей, при просмотре на которых становится неприятно на душе. Будто некая тяжесть решила затянуться петлёй у вашей шеи и навести неподдельного ужаса на вас же, заставив бояться за собственную, подчёркиваю, жизнь. Да в присутствии описываемых людей даже самая спокойная и непробиваемая личность вздохнет и выдохнет лишний раз, а то и два. Чего уж говорить о вечно-неспокойных душах обычных людей, совсем не готовых к подобного рода эмоциональным горкам? Одним словом: неприятные эти господа, о которых мы сейчас говорим. И именно к такому типу описания и соответствует личность Копады Джинхей — суровой китайской старухи, вокруг которой скопился целый том небезосновательных слухов. И слухи эти, к моему огромному сожалению, ограничены далеко не только вокруг рода ее сомнительной деятельности — а о ней, кстати, тоже есть что сказать… Как бы так мягче выразиться, чтобы не сильно грубо, но и точно в цель? Ну-с, в общем-то: Копада держит бардель, укрытый под именованием Чайного домика; и в этот самый домик она, за круглую сумму бачей, скупает юных дев у обедневших опекунов. Структура здешняя в целом тоже свои нюансы имеет, и нюансы эти описываются именно так: зовутся местные обитательницы воспитанницами, и по условию должны быть не старше четырнадцати лет; грязному же искусству обучаются у относительно старших девочек, ведь, зачастую, местный контингент, не смотря на ограничение в 14 лет, даже не достигает и десятилетнего возраста — чего уж говорить о тринадцати? Обслужить, к слову, одна такая девочка должна в день не меньше 15 мужчин — это минимум, который желательно было вовсе перевыполнить; ибо наказывает Копада страшно даже за недобор в одного клиента, а тут подстраховка имеется, от того точное число явно превышает 15 штук и, не удивлюсь, если достигнет и сорока в конечном итоге. Однако, точный подсчёт ведёт именно хозяйка, ставя определённые пометки напротив имени каждой трудяжки в своей личной тетрадочке, в которой она выводит китайские иероглифы ну очень-очень тонким почерком, да таким, самое интересное, крохотным, что сразу и не скажешь об авторстве, приходящем на сбитую тяжеловесную даму в винтажных одеяниях. Бывало, поднимет руку на одну из своих послушниц старуха за, по её мнению, фатальную ошибку; так весь квартал потом будет слышать предсмертную агонию маленькой девочки, которая так и не сможет проститься с жизнью, ибо Копада меру знала — и этот факт даже обсуждать не требуется. Она словно чувствовала ту тонкую грань между переходом от жизни к смерти, поэтому-то и прекращала свои пытки почти сразу, не позволяя душам высвободиться Уж рука-то у неё была набита на подобного плана воспитательные процессы — чего тут скрывать. А ещё стоит упомянуть вот какую чудную деталь: ни в коем случае нельзя было плакать и умолять прекратить терзания даже в тот момент, когда пытки переступали границы дозволенного ещё дальше, чем сделали это ранее. В идеале стоит вовсе тихо хихикать и улыбаться всякий раз, как раскалённый медный прутик коснётся очертаний нежной кожи и разорвёт её тонкие ткани в процессе, при этом позволяя алой жидкости сочиться из новообразовавшихся воспалённых ран. Но и удары прутом нельзя было считать полноценным наказанием. Это всего-то обыденность, вошедшая уже в привычный распорядок дня для послушниц дома Копады. А вот если уж Копада действительно горела желанием наказать кого-то за проступок, то тут она ограничивалась исключительно своей богатой фантазией. Послушницы же стараются не вспоминать случаи, о которых сейчас пойдёт речь; а если и вспоминают, то крайне болезненно и с тяжёлым грузом на душе — каждая. Ибо эти истории воспринимаются ими скорее в качестве примера того, как делать всё же не стоит. …В общем-то: была одна девочка, которая запомнилась всем тем, что случайно прикусила нижнюю кожу одного из сыновей Копады во время орального удовлетворения того. О её детях мы, кстати, тоже сегодня успеем замолвить словцо; а пока, возвращаясь к теме, эта девочка хоть и заступила на «службу» совсем недавно — т. е. «Не была здесь ещё никогда», но уже с порога успела получить наставление от своих попечительниц. И звучит оно так: «Если обслуживаешь сына госпожи Копады, то выкладывайся, дорогуша, на полную. — всё лепетали старшие девочки на родном китайском, обхаживая новую соседку вокруг да около, вывешивая на нее различные украшения, расчёсывая мягкие волосы и протирая вспотевшее от волнения тело влажными тряпками — в общем: приводили они новую девчушку в порядок, — Выкладывайся так, как бы ты обслужила самого Бога — предложи он тебе заняться с собой любовью. Поняла?» — сказали они и с довольным видом оценили проделанную работу. А малышка тем временем обдумывала каждое слово, что было сказано ими в процессе. Она восприняла всё достаточно серьёзно, насколько ей вообще позволял это сделать совсем непоспевший мозговой плод той; но представить себя на роли, простите, куртизанки полноценно она никак не могла по, кажется, уже очевидной причине для многих: «М-м, кстати! — промычала попечительница, отвлекаясь от лица своей будущей коллеги, на которое она сейчас наносила тонким слоем белую пудру, — Я совсем забыла спросить… Ты, надеюсь, уже не девственница?» — ответ не заставил себя долго ждать, тут и одного взгляда на неё было достаточно, чтобы на лице старшей появилось сострадание по отношению к девице. Ну конечно, и ежу стал бы ясен сей факт буквально с того момента, как она предстала пред ними в пороге. Просто… От чего-то до последнего жила в их сердцах надежда, что опыт за плечами у девочки всё же имелся. Она ещё и зашла так спокойно — без слёз и истерик, являвшихся постоянной практикой в последнее время: «Ну точно был… Наверное?» — неловко думалось присутствующим, утешающим самих себя ложными догадками. А до той поры девчушка стояла как вкопанная и хлопала ресницами больших глаз, точно кукла. Да и, признаться честно, она стояла бы так дальше, если бы не тот самый вопрос. Лишь после него милая мордашка отразила глубокую печаль и неподдельный ужас — она совсем не осознавала до этого момента, куда попала. Да и не осознаёт полноценно до сих пор. Девушкам по-старше захотелось тут же подойти и так нежно, по-матерински, прижать напуганное дитя к своему телу, передав ей всё своё тепло, которое у них было Но божественная сила бытия думала совсем иначе. Их идилии суждено было закончиться даже не успев толком и начаться. Как на зло явился один из самых нелюбимых девочками сыновей Копады. Он, мерзко скалясь, медленно бродил косым взором по помещению, очерчивая им буквально каждую из послушниц. Взгляд остановился на той самой девчушке, о которой мы говорили буквально пару мгновений назад. Той, что по прежнему так и не осознала всей жестокости нового мира, но другого она и не знала. Его отвратительное лицо и кривая ухмылка не смогли пройти без внимания мимо девиц — до чего же им было противно, но ещё противнее им было бездействовать в тот момент, что грезил вот-вот случиться. Более опытные девочки мигом стали обращать на себя внимание нежеланного гостя, всячески извиваясь на месте так, словно они сейчас не простые девочки, а самые, что ни на есть настоящие дикие кошки ранней весной. Однако, их попытки соблазнить «Горбуна из Нотр-Дама» успехом не увенчались. Мужчина, как и задумывал изначально, подошёл в упор к, замершей на месте статуе, грубо схватил её за тонкое предплечье и поволок за собой. При этом даже не ощущая и малейшего намёка на сопротивление. Громкий хлопок дверью, и звук хриплого дыхания и ужасной вони и след простыл. Остальное время девушки проводили в неловкой тишине. В ту ночь он был с ней так груб, как не обращались с ней ещё никогда в жизни; и самое главное, что это было лишь начало. Грязный половой член сейчас с огромным удовольствтем вколачивается в горло молодой девочки, совсем не задумываясь о благополучии той. По правде говоря, мужчину очень даже смешила её беспомощность. «Вкусно? А?! .Ха. Хах… Нравится? А? Ха-ха! Нравится?!» — вопрошает он и стонет от удовольсвтия, которое выливается в истиричный смех и стоны, словно он грязный больной пёс, а не человек — что, впрочем, не далеко ушло от правды. И всё же он получит своё. Во время минета рвотный рефлекс дал о себе знать в первую очередь. Горьковатая жидкость подступила к носу и смешалась с уже готовым удушьем, которого сложно было избежать, учитывая сложившиеся обстоятельства. Но мужчину её всхлипы и синеющее лицо ничуть не смутило, напротив — веселье, да и только. От того он тупо продолжил толкаться дальше в узкое горло, насмехаясь над девочкой в процессе. За что и был наказан: челюсти жертвы непроизвольно сжались от оказываемого давления, а зубки больно впились в чувствительную плоть, прокусив её до крови. Сын копады тут же забыл про всё, в его понимании, безудержное веселье. Его скрипучий смех и собачий скулёж сменились громким криком, больше походившим на писк умирающей чайки или вороны. Великовзрастный мужчина с отвратительными чертами своей внешности громко завопил и за волосы оттянул девочку от себя, грубо бросив ту на пол. А ей-то и всё равно уже на него и очередной грубый жест по отношению к ней. Она даже не пыталась узнать предположительное место потенциальной угрозы, ибо сейчас куда важнее было хорошенько так проблеваться — именно этого и жаждал совсем неготовый к развратной жизни организм. Тем более если этот разврат всему разврату — разврат. Лишь в процессе физического опустошения она переводит свой взгляд чуть выше на того урода, замечая в его глазах сильно-выраженное косоглазие и дальность посадки очей. Жуть, да и только. Он, покачиваясь из стороны в сторону, держится за больное место и жалобно хнычет, при этом неразборчиво что-то бурча себе под нос: — Шлюха! М-гх, мелкая тварь! — тяжело он дышит и вылизывает сухую губу, давясь собственными слезами и соплями, — Да как ты смеешь?! Хнх. Ма-а-ма! — громко зазывал он, — Мама! Мамулечка!!! — жалостно кричит так, будто это его сейчас без единого намёка на сострадание пытали столь грязными способом. А несчастная всё сидит на полу да вспоминает, как ей наставницы твердили прежде: «Не смей Копаду злить — не смей!» Тут-то, вместе с тяжёлыми шагами квадратных каблуков по деревянному полу, окутал девочку неописуемый страх за свою жизнь. Тело покрылось миллионами мурашек; сердце то билось, как у загнанной в угол крысы, то замерало на секунду, казалось — минуту; дыхание же давалось ещё тяжелее, будто воздух точно наполнили аммиаком или чем-то ещё более ядовитым. — Кто посмел обидеть моего малыша?! — ворвалась толстая женщина в помещение с громкими криками, еле протискиваясь в дверной проём. Она кинулась к своему сыну и, прижимая его голову к своей пышной груди, начала что-то нежно ему шептать на ухо да поглаживать сальные волосы, — Ну-ну, мой маленький зайчик-мальчик, кто? Кто посмел тебя обидеть?! Скажи! — на её лице, по отношению к бородатому косоглазому тугодуму, читалось неподдельное сострадание, которое переросло в дьявольскую ненависть, стоило ей только обратить внимание на девочку, что так и не сдвинулась с того проклятого места, — Ты! — закричала старуха, тыкая наманикюренным пальцем в бедняжку, — Ты! Отвечай же, глупая дрянь! Что ты сделала с моим мальчиком?! — П-просите… — прошептала обвиняемся, чувствуя, как из глаз начинают градом литься крокодильи слёзы, а голос предательски дрожать, — Простите! — разревелась она пуще прежнего и кинулась в ноги старухе злой старухе, — Прошу! П-простите! Простите меня! Я н-нехотела! Я с-случайно! С-совсем! Случайно я!!! Но старуха та была неприклонна. Девичьи слёзы никогда не были для неё поводом остановиться, а скорее очень даже наоборот — они являлись полноценным мотиватором, чтобы продолжать истязания. Да и, откровенно говоря, Копаде безумно льстило поведение девочки, которое отражало чистый ужас. Да, именно! Ей нравилось наблюдать за тем, как дитя нацеловывает ей ноги и руки, вымаливвет прощение и вгладяывается в её морщинистве глаза, дабы уловить в них тонкую нотку благосклонности. Это Копада и делает. Нежная улыбка и тёплый материнский взгляд дали приятную надежду….Они же её и забрали…
В этот же вечер того же дня на весь чайный домик был слышен, смешавшийся с ужасным смехом и собачьим удовлетворённым похотливым лаем и скулежом, тонкий вопль. «Благодари меня за то, что даровала тебе жизнь. Благодари и не отвлекайся!» — твердит и твердит, как шарманка, старческий голос в перерывах между смехом, пока руками гладит небольшую собачонку — породистого щенка питбуля, смиренно сидевшего у неё на толстых ногах. Да с таким вниманием она глядит на напуганное лицо бедолаги, будто прямо сейчас она пожирает её целиком и полностью без всякого остатка. И всё-таки ей действительно повезло в тот день, если это можно было так назвать. Бывали уже случаи, когда приговорённые и умирали в процессе пыток. Например, одна из бедняжек была сожжена заживо; а другая погибла от внутреннего кровотечения — Копада приказала вставлять ей старые лампочки в промежность и проверять каждую на работоспособность. И всё это по весьма глупым причинам: не смогла оттереть сухой тряпкой старое пятно, которое уже впиталось в поверхность; или слишком часто моргала, раздражая тем самым старуху или её сыновей. А тут она хоть осталась жива. Однако, совсем другой вопрос: «от Богов это было дарование или жестокий приговор, какой ещё не был озвучен в полной мере» — вот, что важно. Ну а что же касается самой Копады? Что же стоит за её теранией? Ну, в общем, она не жалела своих послушниц от слова «совсем» — это факт. Ибо никогда в них и не нуждалась-то толком. Обедневшие родители продавали и продают своих дочерей богатой женщине на регулярной основе, от чего они буквально стали расходным материалом. Следовательно, их отток всегда будет во много раз меньше притока. Да и это не является полноценным объяснением действий старой теранши. Вот всё дурманит голову один единственный вопрос: чем же вызвана такая дикая ненавсить по отношению к юным рабыням? Не может же дело заключаться исключительно в воспитательской процессии, верно? Тут явно что-то другое, что-то эдакое — более далёкое… И, на самом деле, ответ действительно лежит не так уж и глубоко, как могло бы показаться на первый взгляд. Вся правда описывается кратковизной простых слов: Копада никогда не любила красивых девочек, ведь сама была ужасно страшной — таковой и осталась по сей день. Люди, что видели её хотя бы раз в жизни, всегда описывали единые черты, присущие старухе: сама по себе она была здоровая и плотная; по молодости смахивала силуэтом на бывалого лесоруба или кузнеца, ведь, при таких-то ручищах, махать молотом или же топором было самое то; лицо злое, сейчас ещё и обвисшее, как у бульдога. Да и в целом: вся она была такая… Я бы сказала: «несуразная». Картину, в добавок ко всему, украшает и её ну очень странный вкус в выборе одежды, который сплошь состоит из пышных платьев стиля Борокко. Это же касается и её причёски. Седые жидкие волосы всегда накручены и сострижены по мочки ушей, выделяя пугающую форму её квадратного черепа ещё чётче. Да и цвета выбирались зачастую специфичные: розовый, голубой, золотой, бывает — красный; но всё же чаще розовый, и главное, чтобы он был в самой ядерной версии своего оттенка. Кстати, именно этот же цвет коснулся и её макияжа в том числе. От чего её дух, в гармонии с ужасным лицом, больше смахивал на жирнющую свинью. Да! Точно — свинью. Большую такую свинную матку напоминала Копада всем своим видос. Такую, что неприятно повизгивала во время смеха и похрюкивала во время обыкновенного дыхания. …И всё же она, будучи женщиной старой закалки, мечтала о крепкой семье. Но кто в здравом уме захочет заводить семью с таким жестоким человеком с детства, как старая Копада Джинхей? Однако, она и этой проблеме нашла решение: все мальчики, которые были проданы ей на тех же условиях, что и девочки, получали статус не ее послушников, а полноценных сыновей — такие дела! Правда матка: брать новых мальчишек горе-мать давным-давно перестала — ограничилась лишь тринадцатью, а если обратиться к событиям минувшей главы — двенадцатью. Вот уж точно: «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сама!» — такова была позиция старухи, и она её придерживалась, да и продолжает делать это по сей день. И я думаю, что это именно та самая — одна из немногих её личностных черт, которые стоит похвалить в этой старой дьяволице.***
Украина к месту встречи прибыл не сразу, лишь только после того, как вдоволь набродился по павильону в компании с кучерявой «шныгой». Ему в данный момент времени жизненно было необходимо создать иллюзию того, что путь до дома Копады был очень и очень долгим. Ну а что ещё делать? Всё-таки, если старуху лишат жизни раньше, чем он и Гаечка до неё доберутся, то хотя бы появится возможность обеспечить себя за её же счёт. Деньги Копада, кстати говоря, выделила не малые. И тут было бы очень сложно не сделать этого. Как не крути, а ораторские способности были в крови у Златовласки. Ну уж очень хорошо Украина и зарекомендовал ей товар. Так хорошо, что та без доли сомнений скинула ему необходимую сумму, заведомо переплатив сверху. А он что? Почуяв запах лёгких денег, лишь самую малость изменил предполагаемый план. Если прежде «молодой человек» рассчитывал убить Копаду — стоит ей только предстать пред ним своей противной рожей; то теперь он явно рассчитывает сперва продать девчушку, а потом уже, сразу после сделки, убить триклятую старуху. И никак иначе. Просто прелесть, а не план. И что бы он сработал на все сто процентов, стоит начать действовать уже сейчас. Так он и поступил. Всё то время, пока они слонялись туда-сюда в ожидании гудка поезда, на котором пара, по их совместно-придуманной версии происходящего, должна была вот-вот якобы прибыть на пирон, Украина за зря времени терять не желал. Парень старался привить девочке, внимание, манеры! Ну не самоубийца ли он после этого? А, зная Гаечку, ответ вырисовывается практически сразу — он самоубийца, да ещё такая, каких поискать надо. Ему буквально приходилось объяснять наиочевиднейшие вещи по кругу, наверное, уже третьему — пятому. Так к чему же такая необходимость? Ну, одевать-то он её в презентабельные вещи уже точно не потянет, а так она хотя бы сможет произвести хорошее впечатление на госпожу Копаду своей высокой духовной организацией (во что уже не так сильно верилось); и, быть может, повысит на себя цену ещё лишний раз? — …Прикрыв глаза тихо кланяйся, но не переусердствуй — аккуратно. — в очередной раз заканчивает свой долгий монолог Украина, в котором подрбно разъяснил малышке как правильно оказывать впечатление на людей особого плана. Однако, уже по выражению её лица стало ясно, что её черепная коробка вновь ничего не уяснила из этого внезапного курса о правилах этикета. — Ага-а… Понятно… — тянет она, глупо улыбаясь, — Слышь, а ты бы не мог ещё раз это повторить, хе-хе! — нервно посмеивается девочка, но всё также стабильно улыбается при этом. — Что… — с каменным выражением лица и пустым взглядом задаёт риторический вопрос Украина, выигрывая время для более точного анализа услышанного, — Аргх! — выпаливает он, — Опять?! Ну что тебе не понятно на этот раз?! — уже не скрывает своего возмущения парень. — Да ладно-ладно, че орать-то сразу?! — Гаечка развела руками в стороны, словно этот жест мог разрядить сложившуюся между ними напряжённость, — Мне бы просто послушать чуть-чуть ещё немного… И я быстро врублюсь че-куда! Честно-честно! Зуб даю! Поэтому ты бы не мог начать… — опять она подозрительно замялась, перебирая в правой руке собственные пальцы уже левой руки. Ну сколько уже можно издеваться над ним? — С самого начала, пожалуйста, хе-хе? — всё ещё стыдливо посмеивается девчушка, всё же отвечая на заданный вопрос. — Откуда начать?! Да ты ахуела в конец! — кричит на неё красная панда, совсем не жалея собственного голоса. А Гаечка уже и не слышала его вовсе. Нового он ничего не скажет, а если и скажет, то значения не будет у таких умных слов, которыми этот «старик» привык излагать свои мысли ещё с прошлой жизни — такое уж у него было воспитание, точно паяльником выжжено каждое мудрёное словцо. — Да блин, ну не ори ты так. — отвернулась она от Украины, а после начала ковырять в ухе, будто прочищала его от, как ей казалось, совсем бесполезной информации, при этом все также бурча себе что-то под нос, — Че сразу орать-то, блин? Ох, как она его оскорбила сейчас этим жестом. Мало того, что она ничего не запомнила; так ещё и выделила из всего обилия информации только тот промежуточный момент, в котором у него банально сдали нервы. — «Вот уж точно. Если хочешь, чтобы твоя информация была услышена: «её следует представлять просто, эмоционально и часто» — при таком подходе даже самая страшная ложь сможет стать правдой…» — отчётливо точно он запомнил цитируемую фразу, вычитанную из книги, которую постоянно тягала с собой его старшая сестра и, по не ясной тогда для него причине, вечно старалась спрятать её от родного отца. Лишь спустя годы он поймёт, как часто именно Россия волком выла по свободному имперскому прошлому, при этом наивно полагая, что её детские воспоминания ей не лгут… И, тем не менее, на этой ноте он был вынужден остановиться. Спорить с таким ребёнком, как Гаечка, было бесполезно; тем более когда, к огромному сожалению для Украины, от этого ребёнка зависела буквально вся его жизнь, и что самое обидное — он не знал, как найти с ним общий язык и заставить дитину просто банально услышать себя. Взор голубых глаз лишь устремился в небо, обращаясь к всевышнему за какой-никакой помощью. Но ничего, кроме звёзд, он там не увидел. Однако, этого было достаточно для появления некого умиротворения на душе, окутавшего от макушки головы ровно до самых пят. Так приятно. Глубоко вдохнув и тяжело выдохнув похолодавший воздух, Украина сказал самые приятные слова. Те самые слова, которые Гаечка желала услышать вот уже с самого начала их неочёмного разговора, буквально сразу же в тот самый момент, когда он только решил посвятить её в детали своего гениального плана: — Просто ничего не делай. Я сам разберусь. — однотонно, без единой эмоции, протароторил Украина, успевший смириться с маленькой победой ребёнка над ним, — Постой рядом и всё. — блондин осёкся, в очередной раз осознав с каким персонажем он сейчас говорит, — Э… Не всё! Молчи ещё. Всё время молчи: и пока я буду переговаривать с Копадой; и после переговоров; и вообще всегда молчи. На удивление девочка пререкаться и кривляться практически не стала. Она без лишних слов просто развернулась обратно к блондину лицом и лучезарно улыбнулась, протягивая Украине свою руку — это было приглашение к рукопожатию, символизирующему их перемирие. Украина аккуратно сжал её руку, стараясь не задумываться о том, что может пережить девчушка, если каким-то боком что-то всё же решит пойти не по плану. Но ей он о своих переживаниях конечно же не скажет ровным счётом также, как не решится признаться в этом себе лично. Их идилия была прервана громким гудком прибывшего к месту назначения старого паровоза с пассажирским составом, что стал особым сигналом для обоих персонажей: — Слышь, Панда, вот мы и приехали. — кивнула Гаечка в сторону стальной махины, что ходит мимо её свалки каждое утро и вечер, стуча своими дисками по рельсам. — Когда я сказал, чтобы ты молчала, я имел ввиду, к твоему сведению, чтобы ты начала делать это прямо сейчас. — почти незаметно ухмыльнулся Украина, проникаясь такому оптимизму со стороны ребёнка. Гаечка, заметив приподнятые уголки его губ, улыбнулась ещё шире своими пухлыми: — По-моему они скорее тебя к себе возьмут, чем меня. С таким-то расфуфыром! — она указательным пальцем поводила по воздуху параллельно своему лицу, намекая на чудоковатый грим блондина. И этим жестом ей удалось сделать невозможное — рассмешить украинца. Ну, в его отношении. Всё же еле заметную ухмылку тяжело отнести к понятию безудержного веселья. Однако, мы же говорим про человека глубоко опечаленного. Когда он вообще в последний раз искренне смеялся с такой глупой шутки как та, которую сейчас выкинула мелкая проныра? Лет 100 назад — вероятнее всего, если не ещё дальше? К счастью для него, парень кое-как вернул прежний; по мнению Гаечки, занудный вид и ушёл в противоположном направлении, подзывая двчушку следовать за собой лёгким взмахом правой руки. Сейчас их путь лежит прямиком в паучье логово — чайный домик Копады Джинхей, чьи стены домом решится назвать далеко не каждый…***
Тяжёлая темень заволокла собой неизвестное помещение. Не было видно абсолютно ничего, даже родной руки, зато было отлично слышно собственное сердцебиение, что переменялось в ритме через раз — но не аретмия; тяжелое дыхание, которое, не смотря на глубину вдоха-выдоха, всё никак не желало восстановиться — но не пневмания; слышно было даже и немую дрожь голоса, ощутимую без единого произнесённого звука — но не заикание. Масла в огонь подливала и ноющая боль в области кистей рук. Они были плотно перемотаны чем-то липким, предположительно — скотчем. Да, именно скотчем. Он же был и, судя по всему, на ногах тоже. Неприятные воспоминания минувших событий начали врезаться в голову почти сразу, как разум дал первые намёки на пробуждение. Оставляли они, кстати говоря, после себя не только моральные, но и физические раны, о чём свидетельствует учащённое дыхание и сердцебиение прикованного к стулу пленника. Вот мозг вспоминает то, в какие места приходились удары и это место тотчас начинает болеть. Ноют даже те немалочисленные раны, что были получены ещё давным-давно, не говоря уже о свежих. Они-то явно ощущаются сильнее старых. Помнится, как отворилась стальная дверь, как из неё «выкатился» омерзительный силуэт огромной женщины, а за ней ещё несколько балванчиков таких же несуразных на вид. Помнится, как волокли несчастное тело по полу, петляя по коридорам и небрежно таща свой «груз» по ступеням. Помнит мозг, а с ним и тело. Но вскоре самоистярзание памятного беспредела было прекращено чьими-то тяжелыми шагами. Такими же тяжёлыми шагами, какими они были и в «видениях». Будто кто-то шёл на деревянных ходулях, ей богу! Попрошу заметить, ходулях с массивными ножками из титанового сплава, ибо только они способны воссоздать такой тяжёлый звук. …Резко комната озаряется ярким светом в унисон со скрипом тяжёлой двери, что широко распахнулась и громко бахнула, ударившись о стену. Теперь можно было рассмотреть плен, в который угодила несчастная душа: грязный подвал, судя по состоянию стен; но при этом заставленный старинной мебелью, что была укрыта белыми тканями. А в узком дверном проёме стояла та самая фигура, ходьба которой ранее являлась предметом для обсуждения — то была никто иная, как Копада Джинхей. Только вот с одним нюансом — вместо ходуль у неё на ногах красовались винтажные туфельки с квадратным каблуком и чуть вытянутым угловатым носком. Данная картина выглядела крайне смехотворно в силу плотных женских ног. Туфельки будто передавливали её слоновьи стопы или медвежьи лапы, дабы визуально сделать ножку аккуратненькой и крохотной, а не тем, чем она являлась на самом деле. — Хм… Я так понимаю: ещё одна букашка решила не от великого ума угодить в мою сеть?! — ехидно улыбалась она во все свои двадцать — двадцать два зуба, пока остальные были золотыми и лишь один среди них сделан из чистого серебра, — впрочем, это уже не моя проблема. — в очередной раз съязвила старуха и провела толстым пальцем вдоль медного прутика, с которыми она не расстаётся практически никогда. Сама же «букашка», сидевшая на старом стуле, отвечать ничего не стала. Она лишь молча наблюдала из-под лобья каштановых волос своими зелёными глазами за тем, как старая дама медленно перебирает ногами и сокращает расстояние между ними. И уж очень тяжело мириться с мыслью о том, что перед тобой пребывает существо, решившие судьбы не одного десятка людей; а ты, в общем-то, ничем от этих людей и не отличаешься — вот так! Однако, как выяснится дальше, это существо, контрастно себе же, способно на проявление невероятной материнской любови. Пленник понял это почти сразу, когда только прикоснулся к краткой характеристике своей цели. Уж очень был знаком ему именно такой тип поведения, какой практиковался Копадой и который шрамом был вызжен на его сердце уже своим родителем. — Я вижу страх в твоих глазах, наглая букашка! — всматривается старая женщина в стеклянные зелёные глаза, всё так же посмеиваясь над своей добычей, — И мне это чертовски нравится! — вскрикивает старуха, оценивая вид «собеседника». Молодой с виду человек отвечать ей не решался — не мог. Тело было словно ватным и содрагалось от каждого лёгкого дуновения ветра, ощутимово только им. Если парень и станет издавать хоть какие-то звуки, приближённые к понятию о человеяеских словах, то не в этой жизни явно. Уж слишком много сил и времени уйдёт на такой простой обряд. И как «повезло» ему с тем, что старая карга не была привередлива в этом плане от слова «совсем». Она не требовала от него каких-то красивых текстов и мольб, всё же в глазах Копады он является необразованным глупым «убивакой» — куда ему до её воспитанниц? Если речь заходит об охотниках, то старуха готова обойтись лишь стонам предсмертной агонии ненавистных ей отродий человеческого бытия, которые уже вторые сутки так глупо попадают в её цепкие лапы. …Дальше уже не стоит внедряться в подробности. Пытки были по обычаю долгими и мучительными; но не смертельными — что немаловажно. Однако, сознание жертвы угрожало отключиться в любой момент — стоит старухе участить удары. Впрочем, это она и планировала сделать, но самую малость позже, ибо сохранять жизнь охотнику за головами не входило в её интересы; но вот растянуть смерть — очень даже. Ну что поделать, если такая дотошная женщина привыкла извлекать максимальную выгоду абсолютно из всего. Собственно, ей не сложно растянуть чью-то трагедию, лишь бы потешить свои странные наклонности. Всякая польза. А ведь пару дней назад недовольная Копада, отсиживая в неволе свой последний день, жаловалась на однотипность своего бытия. Вот она опять садится за решётку по липовым статьям, скрывая истинные грехи; откупается спустя неделю — две; воспитывает очередную бездарную девочку из своих имений, взращивая из неё достойную представительницу древнейщей профессии; а сразу после она вынуждена возиться с бумажной волокитой — скукота одним словом, да и только. Того гляди и до депрессии не далеко. Ах, бедная Копада! И будто сам Господь Бог услышал её жалобы и, вслушавшись в каждую, стал посылать ей охотников один за другим. Да она даже не успевает разобраться с первым, как второй уже оказывается прикованным к холодным батареям дальних помещений её заведения. Ну вот, буквально за день уже пятерых словила — точно. Особенно ей хочется отметить невысокую азиатку в старой школьной форме, которая, вместо горьких слёз, начала дико хохотать с другого охотника — вы только подумайте! Копада конечно знала, что наёмники — это те ещё стервятники без всяких моральных цстоев, но чтобы настолько. Ну, хотя, тут тоже ситуация была спорная. Не поймите неправильно, а всё-таки при взгляде на того кадра действительно очень сложно было не рассмеяться. Весь из себя такой пёстрый, рубашка на распах, придурковатая ковбойская шляпа, сапоги с острым носом и, ненавистная Копадой, объёмная щетина. Ну и куда же без отвратительного американского акцента? Впрочем, это уже не так важно, ведь женщина оторвалась на них по полной. Однако, с девушкой было не так интересно, как с этим нахалом. Она сломалась почти сразу. Хватило где-то двух ударов, чтобы она завыла от боли и принялась боготворить старуху, вымаливая у неё прощение; но вот индюк в шляпе — совсем другое дело. Два удара, десять, восемь: «Fuck! — кричит мужчина, при этом продолжая всё также улыбаться и смеяться, — Hit harder! Why like a chick?» — он тяжело дышал, морщился, но не ломался. Ещё и позволял себе отпускать такие шутки в сторону пожилой госпожи — непростительно! Впрочем, даже спустя двадцать ударов, женщина так и не смогла добиться того, чтобы сей нахал начал вести себя подобно покладистому мальчику. Этот недоразвитый как кричал про своё превосходство, так и кричит. «Но ничего страшного, — думала Копада, — скоро он перестанет кривляться и будет жалобно молить старуху о помиловании. Да, именно. Как и все остальные, кто был здесь до него!» — думала Копада, пока её не окликнул один из сыновей, приглашая проследовать в ту самую комнату, где теперь её уже ждала дургая «букашка»… …«Жизнь действительно хорошая штука!» — думает Копада и в очередной раз замахивается своим прутиком с целью оставить кровавый отпечаток на чужой коже под симфонию болезненных стонов, но уже в другом месте… По правде говоря, последней на данный момент жертве приходится очень даже не сладко. После того «индюка» старуха была особенно зла, но не менее счастлива. В очередной раз она оказалась права, уж тут и добавить было нечего: — Вы, — говорит, — жалкие ублюдки! — удар, — Не можете понять одной простой вещи: — опять удар, — ну нет для вас места среди обычного люда, как и нет его среди высшего. Вам нигде нет места! — всё кричит и кричит женщина, пока лицо её краснеет от злости, а голос опять начинает страшно басить и скрипеть, словно древняя демоница предстала пред ним во всём своем ужасающем величии, — А вы всё рвётесь и рвётесь от чего-то в это общество, вот только не ясно: а для чего именно? Хотите заработать монетку и сбежать к хорошей жизни, да?! И много вас таких умников, м?! Как много ты знаешь тех, кто действительно смог получить счастье таким способом?! Где они?! Ну конечно не знаешь, ибо их нет. Вы ведь все, как один: слепые котята, что совсем не готовы к бытовым-то препятствиям обычного человека! Ха-ха! Я уже не говорю про то, сколько из вас сходило на обычную работу-то, перед тем как, непосредственно, побежать за лёгкими деньгами?! Человека два на сотню? А может и на тысячу?! — Копада вглядывается в пустое лицо, замечая в том отстранённость. Она-то и выбесила старую женщину пуще прежнего, — Ну конечно, ты даже не понимаешь, о чем я тебе толдычу, глупец! Ты доволен своим жалким положением, ну так, дружок, собаке — собачья смерть! Не я посадила тебя на этот стул, а ты сам! Сам поверил в себя! — удар и темнеет в глазах, — Сам проник в мой дом! — удар и немеют конечности, — Сам решил тягаться с моими людьми! — удар и сгорает сердце в обрывистом ритме, — Это всё твой выбор — не мой! Полагаю, не так ты себе представлял своё счастье?! — прутик заносится ей за спину, готовясь завершиться финальным аккордом, но совсем не успевает этого сделать. — Мамочка, — выглядывает из-за угла лысый мужчина плотного телосложения с узкими глазами и обращает на себя внимание, теперь уже смягчившегося, взора приёмной матери, — там подошли этот… С девочкой который. Просят тебя! Мне сказать, чтобы ушли? — Я сейчас занята, котёноче… — не расслышала Копада слова сына сразу и была готова продолжить увлекательное занятие, — …Уже?! Немедленно проводи их в мой кабинет, котёночек! Или… Стой! Я сама выйду и встречу наших гостей, а ты… — опять её чёрные, как смоль, глаза вглядываются в душу пленника и пожирают её из-нутри, — Пожалуй, присмотри за нашим жучком, чтобы никуда не сбежал. — С радостью, мамочка! — заулыбался толстый человек и прошёл мимо матери, устраиваясь напротив пленника, — Послушай, мужик, я маму огорчать не хочу. Поэтому постарайся не создавать мне проблем, ладно? И даже не думай пытаться сбежать, понял?! Я тебя сразу поймаю и тогда… — он лёгким движением рук медленно надломал на обе части кисточку для рисования, которая была у него в кармане. Там же был спрятан и блокнот, в котором тот, судя по всему, любил чиркать в свободное время. Всё же были среди её сыновей не совсем глупые люди, ибо рисунки те действительно были красивы: — Слушай, а ты вот любишь рисовать? — решил нарушить тишину художник первым, обращаясь к растерянному собеседнику, — Я просто очень люблю. Братья, конечно, смеются с меня иногда; но я на них не злюсь. Они же не виноваты, что не понимают многого! Вот, смотри, кстати, — мужчина стал аккуратно перелистывать страницу за страницей, демонстрируя своему новому «другу» свои художества. И стоит признать: они были отнюдь не дурны, — Я особенно люблю подружек рисовать! Они такие красивые, когда улыбаются… — с некой заботой он улыбался в ответ каждому портрету, спрятанному в его блокноте, каждому цветочку, каждому котёнку — всему, что было отображено на листочках его дорогого блокнота. Этот мужичок был совсем другим, не таким, как остальные сыновья старухи. Это дошло до «собеседника» лишь на том моменте, когда пухляш открыл последнюю страницу, на которой вот только-только были нанесены штрихи. Эти самые штрихи складывались в очень красивый портрет маленькой девочкой с афро-американскими чертами лица, — Это моя новая подруга! — улыбнулся он в ответ девочке с изображения, — Она забавная такая и ещё она научила меня стукать кулачками и… Вот, блин… Краску забыл… — с досадой оглядел мастеровой помещение и опять уставился на парня, что с пустым взглядом продолжал смотреть в его художества, даже не замечая окончательно присутствие постороннего духа подле себя, — Ох, мужик, у тебя столько крови… Кхм, ты не против, если я возьму немножечко? Эм… — не дождавшись ответа, он воспринял молчание за согласие и аккуратно поднёс кисть к слипшимся от алой жидкости каштановым кудрям, — Спасибо… — робко ответил лысый мужчина и принялся лёгкими мазками прокрашивать кучерявый объём девчушки в алый цвет. Что же до пленника? Только Господу Богу известно, что именно сейчас тяготит его душу больше: телесные раны или душевные? Старуха, словно проехавшись по нему катком, задала крайне интересный вектор для дальнейших рассуждений. Парень, по прежнему содрогаясь от каждого шороха и испытывая огромную физическую боль, размышлял над словами, как оказалось, отнюдь не глупой старой женщины. И ведь действительно… Печальна судьба, выходит, угатована охотникам. До какой же степени сильна ирония того, что не от хорошей жизни они идут в эти ряды, но и не к хорошей жизни приходят по итогу. Ведь далеко не каждый способен поймать тот самый момент, когда стоило бы остановиться и выйти из игры абсолютно здоровым и, самое главное, с деньгами и счастливым. Возможно, выбери он тогда именно помощь детскому голосу, взвывавшему к нему и тому незнакомцу с обрисованным лицом; а не проникновение в убежище старой госпожи — ему бы не пришлось мириться с предстоящей кончиной. Такой пустой и бессмысленной кончиной, которую оплакивать не стали бы даже помойные крысы, чего уж тут говорить о людях, чьи силуэты он вынужден видеть всегда; и даже сейчас… Однако, только одно слово старухи отпечаталось в его думах с особой силой — это «счастье». «Felicità…» — еле слышно шепчет хриплый голос при тёмном свете, будто маяча самому же себе, это простое слово. И так по-нескольку раз. Он говорит его таким образом, словно возносит в центр своего сознания и не позволяет заснуть. Ведь если заснёт, то уже навсегда, а этого допускать ни в коем случае нельзя. К счастью, новый друг слышит лишь закономерное кряхтение, не более. Откуда же ему знать итальянский?***
Украина, держа за руку неугомонную глупую девочку, смиренно стоял у стальной двери, что была укрыта от людских глаз обычных обывал. Она здесь, так скажем, существовала по принципу: «кто ищет — тот всегда найдёт». И до чего же омерзителен тот факта, что самих ищущих слишком много. Самому же герою было сейчас мерзко здесь находиться не меньше. Но ещё более омерзительно ему было от самого себя. На подобный экстримальный шаг парень за свою долгую жизнь не решался ещё никогда. До этого злополучного дня, конечно. Но про себя он уже сотню раз поклялся, что это первый и последний раз, когда украинец позволяет себе впутывать в дело детей. И Украина себе верил. Он клятвами по пусту не разбрасывается, уж очень тот был упрям — этого у него не отнять. Но, несмотря на все нюансы его характера, всё же бывало проскакивает мысль: «А славно бы сейчас просто развернуться и просто уйти!» — думает, но сразу же гонит эти мысли прочь. К сожалению, на кон поставлен буквально последний его шанс поднять Аврору в небо, и этот шанс точно был дарован самим Богом. Это ли не счастье? Что-ж, больное воображение Украины уже порядком остачертело подкидывать ему нежеланные сюрпризы на протяжении всего того времени, пока он чувствовал детские пальцы на своей ладони в ожидании приглашения войти. Оно — это тепло, то ли дело рисовало ему в голове образы родных сестёр, особенно Беларуси. Как-то так вышло, что она всегда тянулась больше к Украине, а не к России: вечно бегала хвостиком, старалась не выходить гулять не в его компании; а если её что-то терзало внутри, то Украина узнавал об этом первым, порой — единственным. Однако, на то, что рядом с ним сейчас стоит не Беларусь указывал конфликт именно м ышечной памяти давнего с новым; парень успел подметить грубость кожи руки, сжимаемой в его широкой ладони. Казалось, у неё мазолей было больше, чем у несчастных рабочих, дежуривших у токарного станка в три смены с 41-го по 45-й год стабильно. Но и этим она была похожа на его маленькую рыжую сестру. Он на всю жизнь запомнил, как встретил её вновь в 45-м году, спустя долгие годы разлуки и ощутил точно такие же шороховатости и мозоли. Она, прямо как и Гаечка, оставалась все таким же жизнерадостным ребёнком, что не был сломлен войной с концами. И, ровным счётом как его сестрица, Гаечка точно так совсем не была похожа на людей того времени, ибо в её глазах отчетливо читалась, несвойственная им, жизнь. Так и продолжал украинец, подмечая всё больше и больше сходств с юной Беларусью, тихо наблюдать за тем, как Гайка вертится, словно юла, из стороны в сторону; заинтересованно рассматривает камешки, а после с силой отпинывает их в сторону. В процессе она ещё корчила смешные лица, будто представляла себя огромным существом и давила не камни, а некую цивилизацию. В общем, ведёт себя, не больше не меньше, как самый обыкновенный ребёнок. Даже отвлекается также, как и другие дети — на всякую чепуху. Вот, например, подлетела к ним муха. Девочка тотчас бросила все свои немаловажные дела — ковыряния в носу, и, вытерев руку о великоватый ей комбинезон, устремила свой взгляд в сторону насекомого. Тут же расставив ноги на ширине плеч, она принялась наблюдать за каждым действием мухи также внимательно, как за ней сейчас наблюдал Украина в тщетных попытках предугадать следующее действие девочки-загадки. Заходя на перёд — у него это не выйдет. Естественно, он не мог предположить, что девочке хватит ума для того, чтобы прыгнуть в сторону мухи. Благо, Украина успел среагировать и сдержать хищницу по-бок от себя. Насекомое закономерно отлетело в сторону под недовольные взгляды обоих. Гаечка была недовольна тем, что ей не позволили словить добычу, а Украина — тем, что она ведет себя совершенно несерьёзно. И только он уже раскрыл рот в желании выразить упрёк, как она его опередила: — Эх, такую нямку из-за тебя прожжужала! Тц… — с досадой цыкнула она, продолжая наблюдать за траекторией полёта насекомого и облизываясь при этом, — ты посмотри, какая она жирнющая! А-а… — Чё? — какой раз парень вынужден риторический вопрошать в пустоту, стараясь прокомментировать очередной выпад девятилетней девочки? Пятый? Десятый? Может быть двадцатый? Во всяком случае, ей было абсолютно всё равно. Гаечка сложила пальцы свободной руки так, словно её кисть — это пистолет, а большой палец — прицел того самого пистолета. Да! Именно — она ковбой в «крутой» ковбойской шляпе, что сейчас целится в потрепанную мишень, а не какую-то там глупую, но такую вкусную, муху. По левую же сторону от неё сейчас ждёт удачного момента нерадивый напарник — индеец с интересным ликом, который заключил сделку с ковбоем на целого буйвола. Для свершения сделки Всего-то нужно было при общих усилиях убить их общую цель — пивную баронессу «Копадиху», но людей у Копадихи огромное множество, а пуль — совсем ничего. Поэтому девочка ставит, словно в тех вестерновых фильмах, одну пулю на кон и тратит её в своё учение, чтобы в дальнейшем не допустить оплошности и не промазать по Копадихе! Итак, муха на мушке, курок спущен, барабан прокручен, глаз сфокусирован точно на цели. Цельсь… Бам! Стальная дверь резко раскрывается, заставляя ковбойшу в мгновенье ока вздрогнуть от неожиданности! Рука неистово дрожит; а невидимая пуля обращает на себя внимание почти сразу после того, как дитё морально восстанавливается: «Ц! Мимо, блин — капец!» — с досадой шипит девочка, наблюдая в сторону, из которой, будто от реального выстрела, старалась удалиться сбежавшая добыча. Конечно, непутёвому индейцу не понять всей прелести хоть и тяжёлой, но такой беззаботной ковбойской жизни, поэтому он болезненно отдёргивает её за руку, заставляя всё же перевести взор карих глаз на источник настоящего, а не воображаемого, звука. А в проходе как раз затесался ещё более пугающий образ, нежели столь неожиданный шум, вызванный, кстати, им же. То был очень неприятный мужчина с проплешинами в некоторых местах. Он крайне подозрительно и широко улыбнулся при виде девочки подле Украины. Что не смогло пройти мимо блондина, от чего он ещё сильнее сжал тоненькую ручку. Она в свою очередь, как и её сопровождающий, ничего выказывать пока не собирается — от греха подальше. Да и о чём тут вообще можно говорить, если даже такой асоциальный и глупый, в плане человеческой психологии ребёнок, как Гаечка, смогла предположить, что лицо перед ней вполне может оказаться опасным. А про Украину, привыкшего доверять абсолютно никому, и говорить нечего — он с превеликим удовольствием рад бы был оказаться где-то за пару-сотню световых лет от этого места — минимум. Хорошо хоть тугодум в проёме смог разрушить неловкую обстановку и указать дальнейшие действия гостям, приглашая тех проследовать за ним в помещение. Стоило дуэту переступить порог Чайного Домика, как резкий запах табака, чая с травами, кажется, чабреца и сладких духов ударил в нос обоим гостям. И это далеко не единственная «новинка», сумевшая смутить Украину с Гаечкой. За всё то время, пока герои следовали по узким коридорам за своим проводником, бдительный парень то и дело ловил на себе и своём «товаре» посторонние взгляды местных обитательниц. Послушницы, высунувшись из-за угла, с интересом рассматривали странный внешний вид парня в соломенной шляпе; а ещё их взор смогла приковать к себе и сама Гаечка — девушки такой рассы у Копады в коллекции ещё не наблюдалось. Безусловно, она и впрямь диковинна на свой лик. Девчушка с шоколадной кожей, да с рыжими кудрями, что складывались в единый стройный беспорядок — причёску Афро; могла вызвать интерес у любого. Но сможет ли она завоевать доверие Копады? Сделает ли она ей скидку? Станет ли она беречь такую новинку в своей коллекции? И повезёт ли этой бедняжке, которую сейчас ведут на продажу, самую малость больше, чем повезло другим? И вот, всё выше перечисленное далеко позади. Они стоят у входа в кабинет старухи, с которой им предстоит заключить сделку века. Стоило двери распахнуться, как секундное молчание рассеялось громких смехом, схожим с визгом свиньи: — Аха-Ха-ха-Хья! Надо же, сама красная панда?! Ха-ха! — смеялась Копада с внешнего вида Украины, чьё лицо до сих пор было разукрашено под это милое животное. Заразительный смех старухи коснулся и Гаечки, которая только забыла про смехотворный облик её проводника. Но и смеялась она не долго. Её смешок быстро сменился на дерзкое удивление, стоило Копаде назвать её обезьянкой: «Вот же-ж старая овца! Самы ты обезьяна!» — думала про себя Гаечка, пока старуха чуть ли не каталась по полу от сложившейся ситуации. Одному Украине было сейчас не до смеха, он старался выдерживать благородный вид, выражая уважение и послушание к хозяйке дома. Пусть и делал он это через силу. Но как делал-то, а? Настолько он старался произвести хорошее впечатление, что страна даже не имела права взглянуть в глаза старухе, продолжая тупиться в деревянный пол и изучать каждый дубовый рисунок. Лишь позже старуха успокится и подойдет к ним вплотную, продолжая покручивать в руке держатель для сигареты. Она, вставив его в рот и освободив толстую руку, склонилась над ребёнком и ухватилась за лицо девочки так, что обхватила её щека и превратила её мордашку в «рыбку». При этом Гаечка практически идеально слышала звон каждого браслетика, который носила женщина. И её, как главную барахольщицу, они конечно же заинтересовали. — Хм… — вертит дама грубо её личико и рассматривает каждые черты, — Ну, в целом, товар добротный — да. Даже слишком, я бы сказала. — она отпускает пухлую мордашку и обратно выгибается во весь рост, обращаясь к смотрящему в пол украинцу, — Где взял-то такую, не поделишься? Такой простой вопрос был задан старухой, но таким сложным он, по итогу, стал для Украины. Неужели, он так тупо и просто прокололся. Что делать? Ответить, мол: «украл» или «жена»? «Провинилась на работе при сборе хлопка»? А может вообще стоит пристрелить Копаду прямо здесь и сейчас? Да что угодно нужно было бы сделать, в конце-то концов. Это уже будет лучше, чем ничего. С какого перепугу он вообще встал, как вкопанный? — Мама, мамочка! — врываются два сына Копады в помоещение, держа на своих руках третьего такого же уродца. — Мама, про-фу, помофи мфне? — слёзно шипелявит третий, сплёвывая кровь и зубы на пол, — Мамотьфка, на мефя напфа… — он не успел договорить свои слова, как мигом застыл, встретившись с голубым оттенком глаз Украины. Тут же разревелся больной пуще прежнего. А Украина всё так же молча стоял, мовсем не понимая, что ему делать. Он тоже узнал это лицо, как и Гаечка. Не смотря на ту кровь и кашу, что на нём отпечаталась, это был без сомнений тот урод на медном мотоцикле, который сейчас активно кричит злой Копаде: «Эфто они фделали фо мной! Они! Они!» Решено. Медлить нельзя. И только Украина потянулся за пистолетом, на него устремили сразу тучу стволов остальные члены комнаты. Все держали его на мушке, кроме девочки и старухи, способной убить просто своим взглядом и внешним видом.***
Немецкие вопли, женские крики и плач эхом разносились по помещению и голове. Они пугали и убивали юного господина, запертого внутри подсознания украинца с 40-х годов. Эти звуки заставляли каждую мышцу подтянутого тела содрогаться и покрываться тысячей мурашек, и даже сердце завыло от боли. Настолько они были болезненны для него. Благо, это всего-лишь результат детской травмы, не более. Галлюцинации, которые сопровождают его, как вы уже поняли, на протяжении всей бренной жизни с того самого момента, как он вообще вкусил горький и ядовитый плод Великой Отечественной Войны. Да и намного хуже обычно становится в те моменты, когда отголоски прошлого встают прямо перед его глазами объёмными образами, а не в виде каких-то там звуков. — Buongiorno. — послышался живой голос напротив от Украины и разорвавший какую-либо связь того с реальностью. Ещё и такая форма обращения была выбрана — ужас. Это же, мать его, настоящий итальянский язык с идеальным акцентом, если исключить слабость шёпота соседа. И до чего же обидно, ведь украинец только-только похвалил свой мозг за то, что тот не стал добивать его окончательно своим мастерством фантазии, подкидывающей ему немецких истязателей на регулярной основе. Однако, лучше бы он всё же решил добить его с концами! Ведь только итальянских фашистов ему и не хватало. А дальше кто? Японские деспоты? Давайте тогда уже сразу викингов, да целую орду, чтобы он окончательно с катушек слетел! Кстати о последнем. Дабы убедиться в подлинности своих догадок, лучше всё-таки это что-то или кого-то увидеть собственными очами. Это Украинец и сделал, вернее попытался. Он слабо открыл глаз и нашёл в себе малую крупицу сил, чтобы просто очертить обувь, сидящего напротив человека. Выше задирать шею он не решался — слишком уж это было для него тяжелым процессом. Впрочем, лакированных строгих мужских туфель чёрного цвета хватало с головой. Это был он. Тот самый урод, что попортил ему кровь дважды и ушёл безнаказанным. Но теперь-то… А теперь лучше не стало, ибо умрёт этот кровопийца даже не от рук златовласого-то толком — просто прелесть! — Ты даже тут мне всё обосрал… Мудак! — комментировал ситуацию голубоглазый, так и не отводя взгляд от ботинок. Казалось, будто разговор ведётся именно с ними, может он обращается и к самому себе в частности? Ведь лака на туфлях было столько, что даже при таком тусклом свете отчётливо виднелось отражение красивого личика со славянскими чертами и небольшим скоплением канапушек. — Я тоже рад тебя видеть, Украина. — реакция славянина долго ждать себя не заставила. Он почти мигом заткнулся, широко раскрыл глаза и замер, продолжая тупить свой взгляд в одну точку, — «Откуда я знаю твоё имя?» — Ты это хотел спросить? — не стал дожидаться тот вопроса и задал его самостоятельно. Ну конечно. Манера поведения в бою, идеальный итальянский и классическое шмотьё точно выдавали в нём итальяшку. Но в особенности сильно украинца раздражал его певучий тембр голоса. И что только девушки находили в этом сладком лавеласе-неудачнике? — Италия… — и не сразу же дошла до Златовласки эта простая истина. Всё это время, пока украинец еле-еле сводил концы с концами, палки в турбины Авроры вставлял такой хронический неудачник, как Италия. Ох, как же чувство ненависти всепоглощало Украину. Ему сейчас не хотелось ничего, кроме мести! Сойдёт всё, что угодно: задеть, убить в конце-то концов, хоть что-нибудь; но, кроме едкого слова, другого оружия и не оставалось вовсе, — Это тебя чё? Из Нато не выпустили опять? — такая глупая шутка, но бьющая точно в цель. И ведь действительно, в данный момент времени итальянец лишь отдалённо напоминал прежнего себя. Он выглядел так, словно его этой же турбиной и пережевало, пока он вставлял туда те самые палки; и именно в подобном виде он вылетел тогда из кабинета вспыльчивого США, что совсем не рад был слушать о желании того прекратить сотрудничество с НАТО. Возможно, Италия сам виноват, что выбрал не самое удачное время для такого откровения. Даже страны третьего мира понимали, что к Штатам нужен был особый подход, особенно если тот находился на грани кризиса. Но сама шутка в любом случае была оскорбительной, как и многие другие шутки Украины в принципе. Возможно по той причине, что тот привык вкладывать правду буквально во всё, в том числе и в свой юмор. Именно по этой причине обижаться на эти неудачные шутки со стороны украинца не было никакого смысла. Но ведь это было так давно. Шатен явно отвык от «государственной бытовухи» и совсем не был готов пользоваться методичкой «для общения с Украиной»: — Очень смешно. Долго придумывал? — с язвой спросил итальянец горе-шута, — А ты в красную книгу записался сразу после того, как все твои родственнички попередохли или… — осёкся. Слишком жестоко даже для него. Как бы больно сейчас ему не было вспоминать свою слабость и беспомощность на политической арене, но это вовсе не повод, чтобы так наплевательски относиться к чувствам человека, чья боль несоизмерима в космическом масштабе, — Прости, я… Ты не виноват, прости. — до чего же ему было стыдно за то, что он сейчас сотворил; но ещё больше он переживал из-за шума, который вот-вот создаст богатый украинский лексикон в его адрес. Копада точно открутит им головы. Ну вот как так? Ему ещё не хватало умереть из-за глупого охотника, что не способен убить цель даже в упоре. И всё из-за того, что кое-кто не умеет держать язык за зубами… Однако, поздно уже рассуждать о причинах. Куда важнее продолжить тираду извинений — авось успокоится. Но нет. Украина, по правде говоря, уже и не слышал этих пустых слов. Италия сейчас не просто прошёлся по тонкому льду, а совсем наоборот — он целенаправленно разбил его собственными руками, совсем не кичась о последствиях при этом. Практически до посинения были сжаты его кулаки, и дело было точно не в верёвках; от них же раздражены только раны. Однако, этого было очень и очень мало. Душа и тело требовали разгрузки, они хотели кричать и плакать, от того Украина и смотрел на Италию словно печальная рыбка. Он всё никак не мог подобрать слова, продолжая всё так же не издавать ни единого звука. Лишь после он что-то постарается выдавить из себя, скривившись в недовольной гримасе полной страха, боли и обиды. — Последний мудак! — наконец он смог что-то да ответить. И всё, после этого его уже было не остановить. Процесс самоуничтожения был запущен. — Oh Signore… Ucraina, per favore, ma non ora… — Вы поглядите-ка: мне за семью сейчас старается что-то вякнуть жалкий фашисткий хуесос! Ахуеть просто, а?! Как там дела у папаши? Вкусны были конфетки, которые он тебе с фронта приносил? Ну конечно же вкусны! Жалкий ублюдок, только и мог, что нагло врать, пока сам отсиживался и бездействовал. Всю свою жизнь ты ничего не делал… — процеживал сквозь слёзы Украина и срывался на крик. И только Италия, как и в старые добрые, нервно просил коллегу успокоиться, перестать, умолчать и выдохнуть. Он не отрицал всего того, что было скзаано сейчас в его адрес; но и не желал привлекать лишнее внимание. Однако, всего его мольбы о том, чтобы Украина наконец заткнулся, славянин пропустил мимо своих ушей, продолжая все также пытаться морально сломить того, кто слышал эти фразы уже раз сто и, в какой-то степени, успел по ним даже чуть соскучиться. В последний раз итальянец просит его умолкнуть, но уже было слишком поздно. «Собеседник», если его можно так назвать, ныть не переставал даже в тот момент, когда их идиллию нарушила уже родная старуха в компании своих сыновей. Стоило плотному сбитому силуэту очутиться в проходе, как едкий запах сладких духов и табака заполонили собой всё оставшееся пространство. Да до такой степени был силён этот зловонный аромат, что Украина даже неприятно поморщился от жгучести, вставшей комом во рту. Но зато он перестал орать на Италию, что тоже, своего рода, а плюс! И, как на зло, этот жест не прошёл мимо Копады. Она, демонстрируя всю свою жестокость, что была заложена в ней, прислонила к губам большую, как её указательный палец, сигару к сухим губам с ярко-розовой помадой. Тут же женщина сделала глубокую затяжку, пустив дым по своей глодке и лёгким и заставив пышную грудь наполниться. Она делала это очень долго, с характерным всасывающим звуком; а как закончила — подошла к «Златовласке» и так же глубоко выдохнула все содержимое, что она скопила в своих лёгких только что. Казалось, что это был такой простой жест; но до какой степени противный. И дело таилось ни сколько в специфичности запаха, сколько в очередной детской травме Украины — он уже видел этот жест. К огромному сожалению, лишь на секунду образ старой девы был сменён кем-то более страшным для Украины. Кем-то, кто прежде имел честь так нагло заглянуть в несчастные глаза и опалить их никотином из своего гнилостного рта, изуродованного вечной гнетущей улыбкой. И он запомнил в этой улыбке всё, даже тот несчастный серебряный зуб, заменяющий клык вождю нацистов. И, находящейся на том же самом месте, что и у немецкого чёрта, затесался средь челюстной позолоты старой бабки точной такой зуб. Тот самый зуб, в искажённом отражении которого, он увидел себя, но не такого, как обычно. Парень разглядел гладкие и невинные черты, что были жестоко опорочены алой жидкостью и душевной агонией младого ума. Он даже почувствовал тот самый след из крови, что был нежно размазан вокруг его припухшых щёк и имитировал улыбку поверх искусанных онемевших нитей. А ведь до той поры он, будучи ребёнком, и не осознал того, что было уготовано ему той адской войной. Но время идёт. С годами та боль всё больше переходила в ненависть, и к концу войны от милого мальчика 13-ти лет остался лишь сосуд, внутри которого заперли настоящего мужчину. А вместе с мужчиной воцарилась та самая ненависть, что идёт с сосудом в ногу, подобно бремени, на протяжении всей жизни. И прямо сейчас Копада своим поведением доделала работу Италии. Всего три мгновения понадобилось разъярённому украинцу, чтобы высвободить весь скопившейся внутри него гнев на ружу вновь, да с большей силой. Он, совсем не кичась о том, что его может ожидать за такой проступок, собрал всю слюну в своём рту и, с характерным смачным звуком, выплюнул всё содержимое в лицо старой ведьме. Ох, до чего милы были старческие вопли украинцу. Да он буквально упивался ими, смакуя каждый повторно в своей голове, но в то же время присутствовала и некая жалось. Да, именно жалось! Он безумно жалел о том, что не провернул подобный трюк в день своей первой и последней встречи с немецким уродом. Однако, может быть Ад взаправду есть? И если есть, то попади парень туда — он вдоволь отыграется на старом немецком ублюдке. И его ничуть не смутит даже тот исход, при котором старикан уже успел сотню раз свариться в котле — плевать! Не плевать в этой истории было только разве что Италии, в чьи планы явно не входило плохое настроение старой женщины. — «Ну всё.» — кратко отрезал он про себя, всматриваясь в самодовольное лицо Украины, что уже был готов взорваться от смеха, — «Теперь нам точно конец…» — подвёл итог шатен и зажмурил глаза от обиды. Больше не осталось в нём надежды на жизнь, и куда более обидны обстоятельства, в которые он попал. Копада была права. Не дана охотникам грандиозная смерть со всеми почестями, но чтобы так глупо? Быть жестоко убитым от ударов грязной медной плети просто из-за какого-то неумелого охотника, который не в состоянии побороть даже детские страхи — это было выше любых ожиданий. А тем временем разъярённая старуха вчитывается в лица обоих, ища в них ответ на какой-то неозвученный ею же вопрос. Его, кстати, златовласый не понял; в то время как шатен тотчас стал хвататься за последний шанс, мыча и кряхтя в сторону Украины. — Чего? — глупо посмотрел парень, предполагая посыл этого действия, — Ах, ты муде-Е-е-Ень!!! БЛЯТЬ! СТАРАЯ ДРЯНЬ!!! Кх-ха-Ха! — не успел он закончить свою речь, как был прерван тяжёлым ударом злостного медного прутика. — Жалкая! И невоспитанная букашка! Я-то научу тебя манерам! Грязная свинья!!! Она наносила удар за ударом, стараясь вложить в них с каждым разом всё больше и больше собственных сил. Украина действительно переплюнул всех, да ещё и с такой наглостью. Он ведь успел её ограбить, оскорбить, покуситься на убийство и, быть может, подкинуть больную девчонку. Каков нахал! Но даже спустя пять и десять ударов он, продолжая стоять на своём, не переставал кричать и оскорблять старуху, что так напоминала ему тех немощных тиранов из сороковых и, как выяснилось позже, двухтысячных. Пожалуй, это его последний шанс чуть высвободить тяжесть с того бремени и высказать всё то, что он не успел высказать своим мучителям тогда. Но, как говорилось в том фильме: «Лучше поздно, чем никогда»!***
Всё та же стальная дверь, через которую совсем не чайный и вовсе не домик Копады принимает гостей и товар, стоит запертой в ожидании гостей. Она привлекает к себе внимание лишь через свет одинокой лампы, работающей через раз-второй; но и этого было достаточно для того, чтобы её смогли найти те, кто того действительно желал. Как говорилось выше: искавших было много, вот и сейчас чей-то силуэт, укрытый тёмной мантией, двигался в сторону этих дверей. Быть может, скрывает лицо от позора? Лёгкий стук традиционной японской обуви «гэта» на не самой высокой, но и не маленькой танкентке, издавался в чётком размеренном ритме по мокрому после дождя бетону и разбрызгивал воду вокруг аккуратных ножек с белыми носочками. Фигура плавно «подплыла» к тяжёлой двери, вставшей препятствием между ароматом мокрого асфальта и табака с дорогими духами. Тонкие и небольшие пальцы чуть помешкали перед тем, как слиться в небольшой кулачок и нежно прислониться к железу трижды, отбив некий знак — символ того, что это точно их клиент, и он точно знает то, зачем сюда пожаловал в столь поздний час. Спустя секунды три послышались звуки защёлок и тяжёлый скрип, пропускающий свет из щели, что становилась всё больше и больше по ходу открытия двери. Кстати говоря, в дверном проёме уже стоял не самый лицеприятный человек, раскрывший рот в желании пригласить запоздавшего клиента. И только его губы растянулись ещё чуть больше, чем того ему хотелось; как мигом плащ, одетый на гостя, резко был перекинут на одну сторону, оголяя рукоять катаны для удобного обхвата той. Всего один звук — лязг стали, как плоть, начиная от левого бока жертвы, вдоль её живота и до правой части шейного отдела, разошлась аккуратным разрезом. Убийца делала это со всей той жестокостью, что у неё была спрятано за маской невозмутимости и хладнокровия. Настолько отточен был, кстати, этот удар, что даже после своего сокрушения жертва продолжала мучиться, извиваясь в конвульсиях и совсем не понимая: а какое место спасать нужно первым? Мужчина тяжело кряхтел, пуская кровь изо рта и дёргая руками то в сторону своей глотки, то в сторону брюха, желая запихать все внутренности обратно. Однако, ни одно из его действий успехом не увенчалось. Он потенциально труп, и с этим ничего не сделаешь. Так он и докряхтелся До своего последнего вздоха, лёжа в луже собственной крови. Почти всё вокруг было моментально окрашено порочной кровью, но при этом сама убийца была практически чиста. Если не считать её лицо, конечно же. Но без этого никак, ведь именно на этом уровне начиналась шея убитого. Однако, данная грязь её ничуть не смутила. Девушка лишь аккуратно достала красный платочек из левого рукава своего чёрного строгого кимоно-пиджака, достигавшего своей длинной области чуть выше её колен. И этим красным платочком она принялась аккуратно и тонко очищать холодное орудие убийства от смердящей крови, а обратной стороной того же платка — очки, при чём не только толстые линзы, но и саму тоненькую круглую оправу, что обрамляла их. И лишь после всех процедур, невысокая хрупкая девушка, совершившая крайне жестокое убийство, так невозмутимо переступила тело и, предварительно очистив танкетку своей обуви о костюм мертвеца, направилась дальше по коридору в уверенном направлении, будто была здесь уже не одну сотню раз. Впрочем, она действительно точно знала, куда ей нужно идти и зачем её душа сюда пожаловала…Продолжение следует…