Внимание! В данной работе упоминаются сцены насилия, алкоголя, наркотиков, курения и затрагивания религии. Любые совпадения с реальностью являются лишь художественным вымыслом автора и не несут в себе цели оскорбить кого-либо. Прошу отнестись с пониманием. Перед прочтением здраво оценивайте свои возможности. Глава II «Кето» Часть III «Личная личина прошлого»
Дрожь и тишина опять окутали молодое изящное тело. И только хрупкая капля пота, смешавшись с алого цвета кровью, грезила о скорейшей отрешённости от этого бренного мрачного мира. Она лишь была вынуждена одиноко стекать по морщинкам побледневшей кожи лба и тонко красить собой светлый влажный локон волос. Как же всё-таки скоро украинец переметнулся к этому состоянию опустошения и загустения вновь, и как же давно он из него не выходил. Вот так парадокс — смешно! И, естественно, уже даже привычными стали для него эти чувства, в какой-то степени, не побоюсь этого слово — родными, будто он ощущал себя таким образом абсолютно всегда, а не только в тот момент, как был прикован ледяной цепью к этому винтажному табурету с мягким седалищем. Всегда ходил в печали по императорскому дворцу в юношеские годы; позже томно сёрбал серебристой ложкой отцовскую похлёбку, что так тщетно пыталась походить на мамин фирменный борщец; а после, точно так, лениво плёлся на собрание за решением далеко не его проблем и ещё более опустошённо брёл с него, переваривая всю ту боль и обиду, которую ему причиняла та единственная, кто когда-то поклялась в вечной преданности ему и всей своей семье. Ему всегда казалось, что причиной всех его бед являются высшие силы. Словно это нечто из-вне так глумится над ним потехи ради. Оно будто не желало, чтобы Украина был счастлив хотя бы раз в своей жизни, поэтому и отправляло не просто испытания, а призыв к тому, чтобы златовласый опустил руки и сдался. Точно всевышний, пронаблюдав за ним скудный промежуток времени, осознал, что златовласому необходимо проживать одно потрясение за другим без единого шанса на возможность отдышаться и вернуться в игру с новой силой. Вот только один единственный вопрос возникает в подсознании: А за что? Однако, ответа не будет. По какой-то неведомой причине он всё ещё должен продолжать бороться, как бы тяжело ему не было. Ведь должен же? Все должны, и он должен. Вновь лёгким не хватает воздуха, и не ясно точно от чего именно: то ли это усталь таким образом сказалась на Украине, то ли это сырое помещение так теснит его светлый атлетично-слаженный силуэт. Однако, организму всё равно было до причины, ибо он желает свежести, которой с каждым новым вдохом становится всё меньше и меньше, кажется — она вот-вот кончится насовсем. Широкая грудь требовательно вздымается и, ахая, завывает от досады. Да так тихо начинает она выть, словно выброшенный на берег синий кит, что, отдав все свои последние силы, вместо моря — тянется к тучным небесам за каплей жалкой влаги. А она, кстати говоря, тут как тут. Хрустальный шарик одиноко чахнет в уголке голубого глаза, так и не успев скатиться по исхудавшей щеке, очертив, прежде незаметную, но теперь ярко-выраженную скулу — то была загустевшая слеза. Украина был бы рад на зло старухе не плакать, не ломаться и не биться в истерике раз другой после каждого взмаха сбитой старой руки, крепко сжимающий прутик из медного сплава над его нутром. Однако, с каждым таким «заходом» ему давалось все труднее притворять в действие эту нелёгкую работу, к которой он совсем не был готов вернуться вновь спустя года — столетия. И всё-таки нечто, что он решил схоронить внутри себя и забыть как страшный сон, противоположно хозяину тела смиренно ожидало момент, когда оно сможет высвободиться и сломать его окончательно, добить и изничтожить. Это была душевная боль, укрытая самыми потаёнными углами его подсознания, которую, как он думал, переработал и отпустил ещё давным-давно — даже Всемирной Войны не успело случиться. Но на самом деле — нет. Златовласый лишь научился жить с ней — с этой болью; однако, совсем не научился выживать под её большим весом. И это важно, хоть и грань меж двух понятий была чертовски тонка, это всё ещё слишком важно для понимания. Ощущения были, мягко говоря, ужасными. Что-то, что знает все твои страхи, но чего ты никогда не видел, живёт где-то внутри тебя же — в подсознании, и смиренно ждёт момента для нанесения точечного удара. При чём удара страшного, каким можно сокрушить лишь одного носителя. Ведь нет страшнее у тебя врага, чем есть ты сам. И на, фоне боли причинённой твоим же подсознанием, следы, оставленные кнутом Копады — пустой звук. Конечно, они были всё ещё достаточно ощутимы. Даже одного взмаха становилось достаточно для того, чтобы озябшее тело рефлекторно содрогнулось от обжигающего дыхания смерти, сидящей подле вас — в упоре. Но в унисон с телом содрогалось и это же самое «нечто», что по прежнему сопело в дремоте, но теперь уже так жутко рвано. Оно проснётся. Настанет час, и оно пробудится от долгого сна.Оно уже давно не спит. Оно пробудилось и тихо ждёт.
А тем временем эти жалкие 15 минут с Копадой, Украина точно был готов сравнить с неделей, проведённой в бетонных стенах немецкого концлагеря, что снится ему по сей день в самых страшных снах — если те решают навестить его. И даже сейчас, находясь половиной своего сознания в жуткой стране морфея, он вынужден из последних сил хвататься за остаток благоразумия и то и дело, что молиться на появление в грядущем сне силуэта одной из своих сестёр или родной матери с отцом; ведь немецкий гогот, да собачий лай слишком громко бьют по рухнувшей личине некогда «благородного принца»… Оно просыпается.Оно вырывается.
Как на зло, решил слиться старческий голос старухи в одно целое со всё тем же немецким гоготом, что с каждой секундой нарастал всё сильнее и, при этом, с каждой секундой всё меньше он походил на выдумку с происками травмированной фантазии. Ах, точно! Ну и куда же без собаки подле старухи. Она навевала ужаса даже невзирая на свою мелковатость — такая же несуразная уродка среди своих, как и сыновья Копады. А тем временем воспоминания о тех противных псинах, чьи морды ничуть не отличались от своих хозяев — офицеров вермахта, запугивали мутный разум. И было плевать, что пёс Копады даже отдалённо на них похож не был. Он ведь и являлся всего-то небольшим щенком питбуля, а не немецкой овчаркой на холодной массивной цепи, с трудом удерживающей их буйный, даже бешеный, нрав…****
Лёгкий скулёж и довольный лай. Молодой пёс, радостно хрипя, извивался на собственной спине, пока нежная девичья рука задорно почёсывала его мохнатое пузо. Юную Россию, прославившуюся своей излишней любовью к братьям нашим меньшим, ничуть не пугали его чёрные, как смоль, демонические глаза; как и не пугали его длинные когти, что неприятно цокали по мраморному полу их семейного дома, пока пёс перемещался по нему на своих четырех мощных черных лапищах; деву даже не смутило обилие слюны и излишняя наглость зверя, которую он ей демонстрировал всякий раз, как тянулся своим шершавы языком к её аккуратному лицу и вечно холодным рукам. А этот блеск массивной цепи, за которую пса сюда привели — на такую точно добродушную собаку не посадят. Да и окрас шерсти доверия не внушал — чернющий чёртик, выпрыгнувший из печи. Таков был этот пёс. Лишь его живот был бел, да немного в уголках глаз. — Волк. Точно волк! — легко посмеиваясь подмечал отец СССР схожесть щенка немецкой овчарки с дикими волками, отодвигая от лица сигару, запах которой украинец чувствовал так точно. На что его драгоценный товарищ лишь улыбаясь закатил глаза. Рейх-то провёл с этим пёселем достаточно времени в дороге, чтобы точно знать о его вольчих манерах (вернее об их отсутсвии). — Осёл он, а не волк. Да? — спросил мужчина, заглянув в наивные глаза зверя. Будто тот его понимает. — Престаньте, господин Рейх, — вежливо обратилась беловолосая девочка, почёсывая за ухом Бинго — так звали собаку, — Он вовсе не, как вы выразились, «Осёл»! А очень даже умный и хороший пёс, дя? Кто хоросый мальтик, ну кто тут хоросый мальтик? — нарочито сюсюкалась она со зверьём под умилительные взгляды со стороны отца, да его товарища. Мать и брат скорее смотрели осуждающе настороженно. КПСС из-за ненависти к другу супруга, а Украина из-за ненависти как ко всё тому же другу отца, так и к собакам в общем. Поэтому-то он и отсиживался в очередной раз за материнской юбкой, не одобряюще поглядывая на ненавистное для него и матери «окружение отца». Украина не был спокоен даже тогда, когда матушка оглаживала его светлую копну волос своей тонкой рукой, украшенной золотыми часиками какой-то французской фирмы, о которой Украина, кстати говоря, мечтает узнать чуть больше даже в современных реалиях — хотя бы название. Во всяком случае: как он может быть спокоен, если его сестра так «мило» контактирует с настоящим монстром, а никто и пальцем пошевелить не собирается — до чего же противно. При чём, мерзко ему было и от себя, кстати, тоже. Ужасно понимать свою беспомощность, ведь вместо попытки в спасение её драгоценный брат лишь напряжённо переводит свет своих голубых глаз то на пса, то на друга отца, чей оскал точно такой же, как и у этой псины, с которой он пожаловал в родительский дом. — Россия, — обратился мужчина к старшей дочери Советов своим рычаще-грубым басом, — как-нибудь обязательно свожу вас, милая госпожа, поглядеть на работу моих кинологов и на настоящих собак вместе с ними. А то даже стыдно как-то за этого оболтуса. — тут же Рейх рассмеялся во весь голос, и его смех был подхвачен и СССР’ом тоже. Одна лишь КПСС и Украина предпочли остаться в стороне от этих приглашений. Она ни за что не позволит ни одному из своих детей посетить пристанище нацистского режима, что было её противно даже с учётом союзничества. Как и был противен родитель этой идеи в качестве личности (с другой стороны: женщину никто из товарищей её мужа никогда не устраивал). Однако, такое поведение юного «принца» не осталось без внимания мужчины. Рейх уже привык к такому «дружелюбию» ребёнка, но оставить попытки с ним заговорить не решился. Уж очень ему нравилось раздражать жену Советов, с которой у него цветёт и пахнет взаимная друг к другу всеобжигающая ненависть. — Вот как так? А? Вроде одна кровь, а такие разные… — заметил империалист отличие во взглядах обоих детей — всё верно, ведь Россия смотрела на него с уважением и доверием почти также, каким взглядом она одаривала мать с отцом; а вот Украина напротив всем своим видом демонстрировал тотальное нежелание идти на контакт с мерзким ему «Гаспадинам ФуФюрером» — так он его называл в присутсвии «своих», — Совет, а ты не говорил мне, что твой пиздюк собак боится больше, чем огня. — да как он смеет вообще?! Гадкий, гадкий, гадкий! Обращаться к сыну вождя в таком нахальном тоне? Возмущению украинца не было предела в тот момент, и он бы его активно выражал — взглядом, если бы не матушка, что сильнее стала прижимать его к себе. Казалось, она разделяла его позицию по поводу Рейха, и даже успела одарить мужчин своим фирменным взглядом, мол: «Сейчас мы пойдем пить чай, и можете быть уверены: я замешаю туда крысиный яд с лошодиной дозой на каждого». Поддержка матери конечно была важна, но этого по прежнему мало для компенсации морального ущерба, оставленного Гаспадинам ФуФюррером. И мало для того, чтобы уберечь сына от внимания такой неприятной ему и себе персоны. Нацист, широко улыбаясь, подозвал пса к себе и повёл его к украинцу, барьер отступления которого стремительно неформально сужался с огромной скоростью. Естественно, ведь юбка матери не могла тянуться до мягкости одеяла его спальни (а так хотелось бы зарыться сейчас в него и забыться от этих, как ему тогда казалось, самых страшных проблем в его жизни). И хоть КПСС продолжала Украину гладить по тёплой макушке, но отпора ни псу помладше, ни псу постарше не давала. Напротив — утешала парнишу перед злой участью быть растерзанным в клочья глупой овчаркой, тихо соглашаясь со словами Рейха при этом: «Да этот дурак и мухи не обидит», «Он не кусается» и т.д и т.п. Однако, веры в светлый исход событий это ничуть не придавало. Блондин лишь зажмурил глаза и отвернулся, не желая взаимодействовать более с внешним миром. Лишь нежный хват его сестры позволил вновь довериться кому-то. Довериться ни матери, ни рейху, ни отцу, ни собаке — довериться ей. Россия, нежно обхватив его запястье, аккуратно направляла ладонь к псу, будто спрашивая разрешение у хозяина руки, но так напористо, что тот не смел ей отказывать в этом. Не ясно, как скоро она успела преодолеть значительное расстояние между ними и подойти к братцу со спины, дабы проделать все эти действия; однако, её план работает — и это главное. Он полностью поддался своей старшей сестре и позволил подушечкам пальцев дотронуться меха и холодного носа молодого самца немецкой овчарки. Видать — за зря. — Фу! — завопил Украина, когда почувствовал чьи-то слюни на своей руке и шершавый язык. Пёс принялся тщательно вылизывать руку ребёнка, — Меня сейчас стошнит! — активно возмущался ребёнок, глядя на отобранную у собаки слюнявую ладонь. И только он попытался её обтереть о платье сестры в качестве мести за то, что она подставила его под удар, пёс мигом набросился на него и, повалив на пол, принялся вылизывать лицо и обе руки мальчишки, которыми он пытался отбиваться от такого рода проявления любви. А остальные тем временем лишь громко смеялись, любуясь комичной картиной. Только его матушка да сестра с теплотой смотрели на несчастного мальчишку, пока пёс называл ему ещё одну причину ненавидеть собак. Вторую причину пёс назовёт позже — ровно через два года с момента этой встречи, когда Украина застанет смерть собственной матери от рук солдат нацистского режима. На всю жизнь парнишка запомнил этот лай за дубовой дверью их землянки, в которой он прятался вместе со своей матушкой. Их нашли так глупо: не из-за ошибки при передвижении, которых они не совершали вовсе; не из-за лишнего шума, ведь сидели они при полной тишине. Их нашли по банальному запаху, уловимому лишь носом пса — не человека. От этого и было обидно Вот так просто, так грязно, несправедливо и глупо нашли их скромное убежище и жестоко отобрали жизнь у единственной и любимой матери троих детей. И Украина прекрасно запомнил оскал Рейха в тот момента и пса подле него, которого он строгим голосом кликал: «Бинго» — так звали пса, что завоевал доверие его сестры однажды.***
Медленно воспоминания минувшего прошлого начинают растворяться и сменяться адской болью, поразившей каждый сантиметр, как оказалось, достаточно нежной кожи. Вряд ли, конечно, златовласый был готов к такого рода переменам, но стоило бы уже привыкнуть к постоянным галлюцинациям, которым он вечно поддаётся, отдавая всего себя на растерзания (не исключено, что и бредит Украина в последнее время обычно гораздо чаще, чем «радуется» жизни). А Италия тем временем молча наблюдал за ворочанием того с доликой опаски. Ведь им был прекрасно замечен, обращённый в его сторону взгляд перед тем, как Копада по немой наводке Италии, не докинула украинцу еще пару-тройку ударов. Благо, по пробуждению, тот совсем не помнил такого гнусного поступка от итальянца, как и их разговора до. Лишь некие обрывки возрождаются сознанием из отдалённых чертогов разума и мешаются с головоной болью да другими воспоминаниями Украины. Как всегда — абсолютно ничего нового, даже как-то скучно от этой закономерности. — Вот же старая блядь… Шш-ай! Сука… — шипит Украина, с трудом раскрывая голубые очи и отмечая всё больше и больше новых повреждений на своём теле. — Думал, что ты умер. — с того самого момента, как итальянец вёл с ним разговор, прошло достаточное количество времени, и к этому моменту озябший голос уже успел самую малость восстановиться. По крайней мере он теперь мог хотя бы приглушённо разговаривать, а не хрипеть односложные предложения в тщетных попытках донести свою мысль до Украины. — Не дождёшься. Италия лишь горько хмыкнул, услыхав эту фразу. Нет, в чём-то златовласый всё-таки был действительно прав. На его смерть он бы рад помолиться где-то час назад, когда парень решил защитить честь и достоинство, не нуждающихся в этом с давних времён, людей; но теперь в этом нет никакого смысла, ведь упадок сил сделал своё даже в отношении такого энергичного человека, как Украина. Он не то, чтобы громко кричать был не в состоянии, тут и два слова связать тяжело давалось. — Ты разговариваешь во сне. — тихо подметил итальянец, намекая на бредни героя. — …И? — слабо поёрзав в кресле, дубовато вопросил неумелый собеседник. Возможно, он не был готов к непринуждённой беседе, что решила без его чёткого позволения воцариться между ними двумя. — По началу ты говорил совсем невнятно. — Ну в следующий раз обещаю говорить чётче? — раздражение в его голосе становилось всё более заметным, а тело продолжало неприятно ёрзать и сбито отстукивать ритм правой нагой по потёртостям пола. — Спасибо. — благодарность выражена была вовсе не, как могло показаться, за пустое обещание, что выполнено будет примерно никогда. Напротив — оно несло саркастичный характер и было обращено к тому моменту, когда Украина бесцеремонно оборвал Италию на полуслове, ответив на ненужную информацию и оставив дело с концом, — Тем не менее, позже ты стал говорить более внятно. Кричал: «Нет-нет», потом стал звать маму и клясться в глубокой ненависти к кому-то. Что это было? Цвет голубых очей в момент, когда вопрос был озвучен, стоило лицезреть каждому. Они потускнели в смущении, забегали по помещению и остановились где-то в углу комнаты, скрываясь от навязчивого нутра «итальяшки». — Личное. — М, понял. — странное чувство окутывало сейчас обоих. С каких пор вообще появилась эта неловкость, что прозвучала в этой краткости? Ещё и воцариться она решила в тот момент, когда их жизни высчитывают последние минуты радости от умения банально дышать. Странно это всё, но объясняется крайне просто: наши герои отказываются принимать собственную смерть (тем более в кромешной тишине). — Если, — прервал немую гладь украинец раздором, посеянным его опустошённой душой, — Если ты выйдешь живым, то пообещай, что найдёшь Беларусь и Россию. — Боже мой, Украина… — всё воет в кресле пленник, пока собеседник продолжает непринуждённо смотреть в пустоту и выпрашивать откровенный бред. Должно быть, это и есть великая сила безысходности. — Скажи Беларуси, чтобы помолилась за мою душу, ладно? И передай ей пульт от «Авроры», там правда пароль стоит, но она должна догадаться, что я там мог написать. Для неё это труда не составит. А что до России… Если найдёшь её, то скажи ей, что я её прощаю. И она пусть простит меня, ладно? — Ты действительно конченный… — все смеётся и смеётся Италия, отказываясь верить в реальность происходящего напрочь, — Укроп, мы с твоей Россией сами вот-вот встретимся, кретин. — Италия, — смех улетучился, стоило пустым зрачкам с лёгким проблеском надежды устремиться в его сторону. Ох, как же был знаком Италии этот взгляд, что не сулил ничего хорошего в его жизни никогда, сколько он себя помнил, — ты же помнишь, что я дал тебе пару баксов за газировку, когда автомат отказывался принимать твою карту в Парагвае? Этот непростительный бред… Да как он смеет вообще?! — Кх?! Я ещё Россию из-под земли не доставал за банку «фанты»! А ещё что сделать прикажешь?! О, я знаю… Да вот, как раз собирался откатиться во времени и не допустить смерти Союза… О, нет! Ещё лучше! Я прямо сейчас скину с себя все ковы, исцелюсь и похуярю дружиться с Российской Империей! А? Как тебе план?! Не, ну а чё мелочиться-то, а? — Если можешь… — Да ты издеваешься!!! Так и продолжили герои спорить, перебрасываясь пустыми оскорблениями, только вот теперь они были немного поменяны местами. Отныне Украина играет роль тихого и спокойного героя, пока Италия что-то неразборчиво кричит на своём родном языке в тщетных попытках задеть самолюбие златовласого. А тем времнем этажом выше, прямо над их комнатой, происходило настоящее кровавое месиво, в котором вынуждены были учавствовать дети Копады Джинхей… Незваная гостья не успела сделать и пары шагов от порога, как уже преодолела необходимое расстояние для обнаружения новой угрозы. Это были, вот уж сюрприз, сыновья Копады, да ещё и сразу два — истинный куш во всей своей кроссе, что благополучно она сорвала! Только вот стоит внести одну маленькую, еле заметную ремарку: угрозу они представляли только для тех девочек, чьи хрупкие ладошки были грубо сжаты их потными лапищами; но никаким образом они не могли стать угрозой для той, кто с большим трепетом всегда прикладывает свою руку к рукояти катаны. А ведь катана не человек! Её можно лишний раз и взять небрежно, да с силой сжать (чего носительница этого орудия убийства себе никогда не позволяла); но относиться подобным образом к ребёнку — непростительное гадство, да и только; что требует высшей меры наказания. И они это наказание получат сполна — можете быть уверены. Процесс уже был запущен и идёт полным ходом. — И чё уставилась? А? — нашёл наглости обратиться в таком дурном тоне к ней этот червь, — Тоже хочешь порезвиться с этими дурёхами, а? — он резко склонился к девочке, которую вёл за руку, и притянул её хрупкое тело к себе. Мужское лицо скривилось в наигранном сострадании по отношению к этому несчастному ребёнку, а руки потянулись к небольшим грудям девочки и принялись их активно и грубо переминать, довольствуясь хныканьем бедняжки в процессе. Одного писка ребёнка уже было достаточно, чтобы побудить гостью к действию. Действию молниеносному и грациозному, но такому грязному и смертоносному. Ровно в восемь шагов она, попутно замахиваясь катаной, преодолевает расстояние между ними и лёгким движением руки отрубает падшему человеку руку, что позволяла себе касаться ребёнка столь грубым способом, несвойственным даже самым больным и старым животным. Аккуратность же манёвра была вне всяких похвал. Так жадно оттяпать руку по самый локоть, но совсем не задеть ребёнка — это что-то из ряда вон, вот уж точно! А о том, что только что произошло, свидетельствовала одна лишь кровь, оставленная на тоненьком халатике облапанной девочки и деревянном полу. — Кхм, — холодно хмыкнув, подравнялась карательница во весь рост и медленно повернулась в сторону второго оставшегося преступника. Да не успела столь немногословная девушка закончить своё предложение, как ей не оставили другого выбора, кроме как жестоко расправиться и со вторым ублюдком в частности. Этот трус настолько распереживался за свою жизнь, что грубо откинул ребёнка в сторону и собрался было бежать, только стоило его брату упасть замертво. И как хорошо, что судьба отныне не была на стороне его — человека без вского намёка на честь и достоинство. Отныне богиня судьба принялась поддерживать правосудие, каким бы жестоким то ни было. Девушка опередила его буквально на долю секунды, но этого времени вполне себе хватало для того, чтобы воткнуть длинное лезвие в обратную сторону его правого колена. Теперь он не только душевный инвалид, но и физический — с чем мы его можем конечно же успешно поздравить. Боль, пронзившая мужскую ногу, была невыносимой, но она явно не была соизмерима с той, которую терпко переживали эти несчастные дети каждый день своего пребывания в этом злополучном месте без права на жизнь. — Ч-что ты такое? — всё-таки решил вставить своё слово нахал без руки, но не получил никакого ответа. Молодая дева лишь развернулась на 180 градусов и заглянула своим пустым взглядом прямо в его душу. Одного этого жеста было достаточно, чтобы понять всю серьёзность её намерений. Она даже и не думала оставлять их в живых, что очень даже хорошо для всех, кроме самих духовных нищих. Мужчина жалобно попятился назад, прикрывая себя кистями рук. Будто это его спасёт от убийственного острия. — Не подходи! Если ты хоть пальцем меня тронешь, т-то мама это так не оставит! Слышишь?! Н-но если ты уйдёшь, т-то я сохраню тебе жи-из… — лезвие разрезает ненужную плоть и высвобождает грязную душу от сосуда, движимую в унисон с потоками крови, наружу. Однако, вес его греха был настолько тяжёл, что душа под ним устремилась не в небо, а вниз — прямиком в ад, в самую землю искусственной планеты. Все это время в поле действия находились те самые две несчастные девочки, чьи ладони отныне были разжаты, а кисти рук развязаны и отстранены от гнетущих оков. Однако, радости в их глазах не наблюдалось; но и ненависти тоже замечено не было. Их вид в какой-то степени был безразличен, вероятно — так оно и есть. И ведь даже не смущала девочек чужая кровь, принадлежавшая их обидчикам, что отпечаталась на нежных лицах и шелках гламурных одеяний. — Прошу, — вновь немногословная гостья решила разрушить кричащую немоту своим убийственно-спокойным голосом, — простите за небрежность. Но не могли бы вы мне подсказать, где здесь находятся комнаты для гостей? Я буду весьма признательна — предоставь вы мне такую информацию, — девушка, сложив бледные ладони у своих колен, поклонилась девочкам, демонстрируя свою доброжелательность по отношению к ним и уважение. Этот настрой, кстати говоря, всё же был замечен девчушками. Они тотчас указали пальцем в сторону павильона с обслуживающими комнатками, где гостья с минуты на минуту начнёт хозяйничать так, как это может себе позволить делать только она. Да прольётся же кровь неугодных, что посмели измазать пальцы свои в столь ужасном грехе. И плевать, что правосудие всемирного суда настигло их лишь спустя года, когда множество невинных жизней уже утратили здоровый вид. Нежнейший лязг катаны, словно скрипач трепетно водит тонким сучком по деловитым струнам; и грубый смак людской плоти, будто без болезненного среза в области глаз, горла или же живота душа не получит должного очищения? Другой вопрос: получала ли она его вовсе? Впрочем, это лишь малая часть из того, что заслужила гора трупов, склонённая к ногам своей смерти в японских одеяниях. Среди жертв карательницы, кстати говоря, оказались не только сыновья Копады, но и случайные клиенты, что удосужились поддержать этот бизнес и продвинуть его в массы — как же глупо. А девушка тем временем не спешила, продолжая заходить в каждое помещение и выискивать там очередную чернь с людским ликом. Пока, противоположно ей, одна старая ведьма уже уставала ждать, сидя на диване и высматривая по камерам то, какие бесчинства творит эта нахальная особа в её доме — доме Копады Джинхей. Её правая рука сильно сжимает золотистый портсигар, пока левая поглаживает маленькую собачонку, что сидела у неё на коленях с той любовью, которую ни одна из её попечительниц не вкушала никогда, да и не вкусит — быть может. Эта закономерность и злила незваную гостью больше всего. Даже больше, чем мерзкие лица и голоса сыновей Копады. И именно эта ненависть мотивировала тем самым наносить всё больше и больше порезов каждому, кто попадался на пути сверкающего алого заката, отражённого в окровавленном лезвии катаны. Быть может, эта жестокость даже превышала местами ту, что вымещала Копада на своих попечительницах. И, быть может, та же жестокость уже смиренно ждет и желанный момент, когда будет позволено сладко задеть плоть старухи и пустить по швам всё её высокомерие, выпустив наружу содержимое её набитого под завязку брюха. То, что милая дева сделает со старой демоницей, уже мерещится приятным сном перед ало–чёрным взором, но вот спешить она не собирается. Ибо терпение её обязательно будет вознаграждено — да будет так. И не было пощады жертвам, чьи грехи не будут выплачены уже никогда, но будут замолены самую малость не благой мотивацией той, кто не постеснялась желание жестокой мести и чувство обиды укрыть за толщей благородства. Всё верно, вы не ослышались. Нет эффективнее на свете охотника за головами, чем тот охотник, у которого желание заработать дополняется мнимой мечтой мести, пожирающей душу изнутри. И особенно тяжело, когда это чувство берёт верх. Оно затуманивает взгляд, отбирает дар речи, сводит руки — будто путы, подкашивает ноги и так нежно, по матерински, обволакивает со спины, обнимает своими широкими руки и ласково шепчет не естественным голосом: «Давай, давай…» — и слушать это было невыносимо, ведь голос тот вырывал из головы самоё сокровенное, самое тяжёлое, самое то, что хотелось бы забыть, но нельзя. Ведь тогда жизнь утратит всякий смысл. — Да к чёрту! — подорвалась с места старая женщина, недовольно закурив очередную сигару. Она уже устала сидеть в ожидании, пока это чудовище метр шестьдесят ростом наконец насытится и явится к ней, чтобы получить заслуженное наказание за смерть каждого милого сердцу сына и постоянного клиента. Нет, Старуха её не боялась. Ну конечно нет. И не такие грубари были замучены её рукою, но вот нервы… А они-то уже начинали постепенно, да сдавать позиции. Вот уж точно — лишний шорох, и она сорвётся с места на источник внезапно возникнувшей противизны. И как на зло, этот шорох прозвучал. Закономерный крик уже знакомого итальянского акцента и добротное сквернословие с другой стороны дали спусковой крюк, возможно решающий и направляющий дальнейшие действия для каждого участника этой истории. Скривившись в недовольном лице, старуха спохватилась за пистолет, лежащий подле неё: «Нужно было заканчивать с вами ещё раньше.» — процеживала она сквозь золотые зубы эти слова и снимала орудие потенциального убийства с предохранителя. Лишь перед выходом она улыбнётся в последний раз, когда взглянет на картинку, транслируемую камерой видео-наблюдения, и увидит чёрную копну волос, что были испачканы в крови. Крови её детей.
***
Украина и Италия тем временем говорили уже далеко не только о злосчастной политике прошлого или о семье. Под раздачу шло буквально всё, о чём прежде говорить было не принято или не позволено, но только в определённых целях — как правило, не в самых благих. Вот уж точно, ничему жизнь не учит — доказано и не раз. Такие вот они страны. Можно иметь историю хоть длинной в сто лет, хоть в тысячу; но всё равно не знать абсолютно ничего и продолжать совершать одни и те же глупые ошибки раз за разом в надежде на то, что каждый раз результат будет разным. — Ну всё. — прервался Италия, обращаясь взглядом к Копаде в проходе, а душой — к Богу. — Вы, две жалкие букашки, а ведь у вас был шанс! — она была зла. Злее, чем была до этого явно. И дело тут точно крылось не только в них. — Прямо как у вас. — послышался позади старухи монотонный девичий голос, что и являлся основной причиной бешенства Копады. При чём говор тот даже не содрогался от ужасающего вида, но приятно ласкал старческий слух. Не исключено, что по большей части сыграла форма обращения, выбранная гостьей. Это чёткое «Вы» из уст охотницы (ведь представители этой профессии славились своей излишней быдловатостью в частности) приятно удивляло и призывало от чего-то, да помедлить с наказанием за жестокую расправу над милыми сердцу сыновьями. Краем заплывшего глаза Украина тоже заметил чёрный плащ и злосчастную катану. Всё это позволило сделать пару крайне неприятных для него выводов: — Да твою мать! — недовольно выпалил он вслух, не рассчитав силу голоса. И всё же обида та была сильна, ведь не мог понять он одной вещи: Ну вот почему ему так не везёт? От чего жизнь так не любит его? А любила ли когда-нибудь вообще? Судя по всему — никогда: опять очередной охотник, который норовит забрать его добычу и скрыться со всеми почестями, пока он в это время будет вынужден остаться и еле сводить концы с концами и зализывать страшные раны, как последний неудачник во вселенной, — Ебаный Шанхай. А пока Украина и Италия кусали локти от досады, вместо того, чтобы радоваться своему спасению (быть может, в глубине души они даже молились на победу старухи, дабы не утруждать себя самостоятельно лишний раз лишней работой); Копада за зря времени терять не желала. Она надменным взглядом оценивающе глядела в лицо той, кто возомнила себя смертью её — как же опрометчиво. — А ты хорошенькая, признаю. — ни с того ни с сего, так непринуждённо выразила она свою мысль на «сюсюкающем» китайском языке и склонила толстую щеку к плечу, — Вот только, совсем не идет тебе эта фальш. — последнее было сказано скорее в сторону её образа холодной и рассудительной убийцы, что плевать хотела на какое-либо проявление людских чувств. — Я искренне не понимаю: к чему вы клоните, госпожа Копада Джинхей. — её образ действительно казался влитым на ней, но на то он и образ, раз являлся лишь маской. Маской, что трескаться начала ещё на том моменте, когда сквозь отсвет от круглых линз её очков был замечен взгляд, опущенный в пол. — Боишься, значит? — старуха хмыкнула, но тут же исказила лицо в ярости и надменности, — Смотри мне в глаза, когда я говорю с тобой. Чего же ты не вела себя столь же аккуратно, когда выпускала кишки моим сыновьям, м? Отвечай! Та маска, что укрывала за собой настоящую животную сущность этого человека треснула в одночасье и осыпалась подле женских ног. Эта интонация, этот повелительный тон и эти слова Копаде излагать не стоило вообще; но она сделала это вопреки всем рискам, о которых и не задумывалась. Впрочем, сделано то с целью задеть или это была её обычная манера общения — неважно, ведь ей уже открылось то, что она так желала увидеть. Воочию задрожало худощавое тело и послышался лёгкий клац сжатых зубов. — Так и думала. Ты тоже была проституткой? Ну, не переживай, в моём доме тебе заживётся намного хуже! — её голос глумился над ней, издевался, душил и давил. Девушка, резко сорвалась со своего места, словно с цепи. Она что-то рычала и замахивалась для удара, что был бы заблокирован медным прутиком, если бы в последний момент она бы не сделала разворот на 180 градусов, чтобы удар прошёлся точно в полуслепой глаз старухи. Лезвие провело тонкую нить от её переносицы до левого виска. Поразило действо это сферу ока, словно экватор очерчивал планету «Земля». Старуха закричала отнюдь не сразу, ведь осознание содеянного долго не желало являться к ней. Оно возникло лишь вместе с влагой крови на её губах. И только тогда, в унисон с громким воплем, послышался шорох за широкой спиной и второй порез в области левого бока, что после был протянут до самого позвоночника. На вторую попытку закричать, старая женщина поняла принцип работы остатком сознания. Каждый раз, когда она испускает крик — девушка наносит удар, не позволяя той завладеть здравием вновь; от этого сей процесс всё больше походил на игру. До чего же унизительно. Унизительно получить удар меча в обратную сторону коленной чашечки, что перерезал её сухожилие. Это проигрыш. Она упала на спину, не в силах больше кричать. Отныне были только слёзы и жалкое кряхтение. Женщина сломалась. Копада уже была морально мертва. — Прошу, я ведь… Просто хотела жить со своими любимыми сыновьями… Ах… Мои дети… Мои милые дети… — ноет материнское сердце в свои последние минуты бытия, но вынужденно замирает. Девушка забралась на живот старухе, пока ты вспоминала своих несчастных отпрысков, и резко вонзила ей острие прямо в левую грудь, но так же резко девушка ослабила давление своих рук и замедлила ход времени, позволяя Копаде в последний раз заглянуть ей в лицо и насладиться им подольше. У её убийцы была азиатская внешность, но со своими особенностями, выделяющими её на фоне общей массы. Девушка выглядела крайне молодо, даже детская припухлость, кажется, была бы сохранена, если бы не эта худощавость и лёгкость, которую она прочувствовала за всё то время, пока она сидела на ней. А её черные, как смоль, волосы, что были идеально сострижены под каре, где каждый волосок знал, что он должен делать. Но вот её взгляд. Он был другим. И это, если не считать того факта, что один глаз у неё отсутствовал по не ясной для старухи причине. Однако, даже в одной глубине её чернеющей пучины бед, хранился далеко не один визуальный образ чего-то, что так точно совпадало с тем спровоцировавшим её в поведении старухи. И этот самый страх отразился в её взгляде сущей яростью — убийственной яростью. Алый рачок с ярко-красной радужкой был прикован к лицу, когда-то высокомерному; а руки очень медленно продолжали вгонять лезвие в сердце. Вгоняли они не содрагаясь очень долго. До тех пор, пока старая женщина не перестала дышать; до тех пор, пока последняя слеза не скатилась по её щеке и не зарылась в седых волосах; до тех пор, пока острие не соприкоснулось с поверхностью земли. Этого времени было достаточно для точного убийства самой смертоносной женщины этого дня, но не было достаточно для свершения полноценного наказания за каждый грех, что был завязан за этой гнилой душой вечным грузом. Милая хрупкая дева возвышалась над мертвичиной женщины, что была крупнее её раз в десять. С окончания её катаны стекала на женщину, затем на пол, алая кровь. Жидкости было настолько много, что большим пятном заразы она разрослась и задела подошву обуви Италии и Украины. Кстати о них. Судя по всему, парни догадались о том, кто всё же забрал их билет в светлое бедующее. Переглянувшись между собой, они убедились в этом окончательно. И Украина, дабы осведомить об этом и саму гостью, демонстративно и самодовольно нарушил тишину между ними: — こんにちは! — обратился он к ней на японском, разрушив всякую надежду в свои умственные способности не только у Италии. А вместе с тем он разрушил и всякую драматичность ситуации, возникшей в этот злополучный час. Им даже стало плевать на труп Копады, продолжающий испускать смердящую кровь и природные жидкости из себя вместе с теплом своего когда-то живого тела. — Дебил… — запрокинул голову назад итальянец и на выдохе продолжил, — Это не Япония, а её сестра — Северная… Тут-то Украинец стёр со своего лица самодовольный победоносный взгляд. Неужто память его подвела окончательно, и он забылся напрочь? Хотя, он и в старое время путал сестёр между собой, совсем не задумываясь о последствиях; что вызывало огромное множество вопросов от других стран… — А… — вгляделся он в лицо девушки, что нахмурившись смотрела на него своим одним глазом, ведь второй у неё отсутствовал, — Да я ебу как их различать?! — совсем не понимал украинец абсурдности происходящего. — Действительно! Как?! — завыл Италия, намекая на очень сильную отличительную черту между двумя сёстрами, которая, к слову, разозлила не только Украину, но и Соверную Корею. У Японии-то оба глаза были на месте. — Повтори! — закричала она своим «быдловатым», как выражался США, тембром. Теперь-то он убедился в этом сам. Отличал он Японию и Корею по сдержанности. Когда он путал их в тот или иной момент, Япония старалась не предавать этому значения, иной раз притворяясь своей же сестрой. Мол: «Чёрт с тобой. Корея, так Корея, только подпиши пару бумаг и разойдёмся.» Северная же, в свою очередь, пыталась казаться холодной, как сталь (или же как предмет её обожания в лице России, чью личность она взяла в свою основу, но так и не смогла адаптировать под себя). Но на то попытка и была попыткой, раз она была не в силах более поддерживать этот образ среди коллег. КНДР реагировала бурно, агрессивно и злобно, подпитывая свою реакцию детскими обидами прошлого (кого-то она Украине напоминала, и этим кем-то был он сам). — Ну да, это точно она… — естественно спокойно произнёс сию фразу ошибившейся в очередной раз парень, но сразу после исказился в волнении, когда девушка слезла с тела старухи и направилась на выход, оставляя героев гнить тут заживо в компании с толстой китовой тушей старой предпринимательницы, — Э-э-э! Стой! Алло, куда пошла?! Вернись! — заёрзал украинец на кресле в тщетных попытках достучаться до девушки, что минутой ранее без единого намёка на сострадание расправилась с невероятно сильным по сравнению с ней противником. Его же примеру последовал и Италия, что совсем не мечтал о том, чтобы разделить одну могилу не только со старухой, но и с Украиной. А девушка их и слушать-то не желала, продолжая двигаться в своём собственном направлении. Ну конечно? С чего бы ей им помогать? Они же соперниками были, ими же и остались по сей день. Тут даже статусом «бывших друзей» не пахнет — да он их и не касался бы вовсе, если бы не одно «но», известное только ей. — Хе-хе! ХА-ХА! — резко рассмеялась Корея, повернувшись к пленникам лицом, — Видели бы вы свои лица, придурки! «Стоой! Алло! Кудя тиии?!» — передразнивала она мольбы парней, хватаясь за собственный живот от смеха и высовывая язык. Её лицо было до боли глупы, она даже указательным пальцем опустила своё нижнее веко, дабы повторить фингал под глазом украинца. Ну точно. Заноза. Парни отвечать Северной грубостью не стали, лишь неловко соглашались с её оскорбительными словами о них, нервозно посмеиваясь с каждой такой шутки. Сейчас им совсем не хотелось становиться костью в горле для той, от кого буквально зависела вся их жизнь — опять. Да и исключительно богу было известно, что там у неё на репите прокручивалось в уме, если он вообще имел над ней какую-либо власть. По правде говоря, вокруг её личности всегда бродили нелепые слухи о шизофрении, которые с каждым новым годом всё больше походили на правду. Всё дошло вплоть до того самого пика, когда Корее уже стали подписывать одно психологическое расстройство за другим, исключая их у себя. На деле же они просто искали козла отпущения, но признавать этого отказывали. Об этом было известно только ей и России. Ну или только она и Россия предпочитали замечать проблемы друг-друга, а не спускать всё на самотёк. Освободившись от оков, тройка двинулась к выходу в полной тишине. Они прошли по всему маршруту кореянки, пронаблюдав тучу трупов, среди которых были и тела с символикой чайного домака Копады — морской монстр по имени Кето, что являлась матерью для большинства морских чудовищ (по др. Греческой мифологии). — Скольких ты насчитала, — спросил Италия, на носочках обходя очередную лужу крови в страхе запачкать подошву своих туфель, — пока выкашивала их тут? После этих слов итальянец вновь встретился глазами со своим соперником. — Чистоплюй. — подметил Украина лишнюю заботу Италии, уверенно стоя на алом пятне своими двумя ногами, — Так всё-таки сколько? — всё же поддержал он его вопрос, проследовав за кореянкой дальше по коридору. — Двенадцать. — не стала она тяготить с ответом так, как любили делать это эти двое. — Двенадцать?.. Так их же было… — Где тринадцатый?! — опять украинец всех перебил и бросился куда-то вдаль, будто он вспомнил нечто важное. Парень, случайно столкнув КНДР со своего пути и, не услышал её возмущений, принялся выкрикивать что-то вроде: «Обезьяна, блять! Ты где?! Обезьяна!!!» — а ещё он свою спасительницу называл ненормальной. Впрочем, это уже было не так важно потому, что он действительно забыл кое-что значимое. Вернее сказать — кое-кого значимого. Ну конечно, как он мог забыть про ту, благодаря которой его дух тут вообще очутился. Ох, если с Гаечкой случится нечто страшное, то златовласый никогда себя простить будет не в состоянии. Подставить под удар ребёнка, ещё и так непрофицитно для обоих сторон их сделки — просто высшая точка давления на процесс по разрушению его благородной личности. Он врывался в каждую дверь, отмечая всё больше и больше трупов гостей, но не находя среди них, к счастью и к сожалению одновременно, своей «подруги». Лишь за одной дверью, из которой доносились девичьи смешки и… Скулеж щенка, обещало быть что-то кроме мёртвого бездыханного тела. Вот только по какой причине такая, судя по звукам, милая обстановка заставляла его тело биться чаще, кровоточащие раны — болеть сильнее, а пот — выделяться обильнее? Неужто дело крылось в собаке, что тявкала из-за двери, обращая на себя всё больше умилительных смешков хозяек гримерки и казармы для детей разом. С ноги златовласый выбил дверь, открыв вид на огромную толпу из девочек, собравшихся вокруг темнокожей рыжей «подружайки», на руках у которой сидел щенок питбуля. Они все о чём-то мило беседовали между собой, поглаживая и тиская косоглазую собачонку до тех пор, пока в их пристанище не ворвался златовласый мужчина с окровавленным лицом. Даже Гаечка не сразу узнала своего брата по несчастью — вот до какой степени его вид принял нечеловеческий облик. Но как узнала, смеха сдержать более не смогла. — Махать-копать! Что с тобой стало, хе-хе! Не беспокойтесь, девки! Он со мной. — это лишь немного успокоило напряжённых девочек, но полностью доверять они украинцу не решались. Лишь продолжили высматривать что-то в каком-то альбоме с рисунками, где наблюдали портреты каждой из них. — Оу… Неужели у меня такой нос?! — взволнованно проныла девочка, дотрагиваясь пальчиками до аккуратной пуговки над своими губками. — Ну ты чего?! У тебя прекрасный нос, Сян Мин! Не бери в голову… Да и на рисунке, он вполне себе похож. Просто прелесть! Такая же милая, как и в жизни! Поэтому нечего тебе переживать по этому поводу. — старшая девочка потискала её за щеку, нежно улыбаясь при этом. — Дао Вэй права, Сян Мин, ты просто милашка! — подметила Гаечка, показывая всем карандашный портрет и выставляя альбом перед Сян Мин. Этим жестом Гаечка позволяла всем наглядно сравнить живую и нарисованную деву между собой, обращая внимание на их стопроцентную схожесть. — Хэй, поглядите, девочки! — Дао Вэй с восхищением вгляделась в следующий портрет, где была изображена темнокожая девочка с алыми кудрями и наливными пухлыми щёчками, — Ах! Какая красота! — её хвальбу подхватили и другие служительницы теперь уже бывшего домика. — Да ладно вам хе-хе… Не стоило, блин… — смущённо отодвинула взгляд девчушка и почесала свой побагровевшей затылок, — Ладно. Продолжайте, мне нравится! — скорчила она из себя манерную стервозную женщину, театрально закатив глаза и выпучив пухлые губки. Тут их обсуждения были прерваны другим мужчиной, чьё появление вызывало лишь улыбку на лицах каждой. Помните того художника, который любезно попросил крови у Италии для того, чтобы завершить очередную свою работу в блокнотике, что сейчас и держали в руках милые девы? Ну-с… Встречайте! Всё это время он сидел у них, позволяя делать с собой всё, что только взбредёт в их неокрепшие колобы. Они накрасили ему ногти, нанесли милый макияж, соорудили из тряпок парик, а после отправили переодеваться в что-то милое. Что-то такое, что превратит его из забавного лысенького толстячка в настоящую китайскую принцессу размера XXL. Толстячок с удовольствием поддержал их идею и послушно удалился в гардеробную, пока сотрудницы дальше тискали щеночка, которого он привёл к ним на потеху и рассматривал его же рисунки, нахваливая талант своего друга. Украина, опомнившись, тут же потянул руку к правому бедру. стараясь нащупать свой пистолет, но его остановила рука Гаечки, что жестом будто говорила: «Всё хорошо, я его знаю!» Вот только этот жест не был замечен кореянкой, что уже неслась на полной скорости к толстячку в нежно-розовом халате и замахивалась своей катаной для нанесения точечного удара в область его шеи. Вот она приближается к проходу, склоняется под рукой Украины и… Не успевает среагировать, как что-то хватает её за шкирку плаща и не позволяет двигаться дальше. Да она сейчас буквально висит в воздухе, пока парень держит её за шиворот. — Ты чего творишь, придурок? — кратко отрезает она, всё так же наполняя свой голос роботизированной пустотой. — действительно, с какой целью он её останавливает? Разве должен был он ему доверять? А как же золотое правило «яблоко от яблони»? Хотя, он тут же скривился от собственных мыслей. С годами златволасый понял, что каждый развивается индивидуально и не всегда гены лежат в ответственности за страшные деяния детей своих родителей. Примером тому служит как Северная Корея, так и он сам — будучи дитём двух революционеров, где одна была одержимой своей идеей матерью, а другой — коммунист социалист, воспитанный идеалогией империи. Казалось, сплошные парадоксы всегда преследовали их семью, проявляясь при этом во всём, чём только было можно. — Я знаю, это прозвучит дико, но эти дети доверяют ему, а я им… — как давно златовласый произносил это злободневное слово? Разве оно не считалось непозволительной роскошью для него? Однако, судя по всему, так оно и было. Просто охотник уже давно потерял связь со своим внутренним «я», предоставляя добро себе даже говорить так тихо и неуверенно о такой вещи, как, — Верю. Я им верю. — повторил уже для себя Украина эту фразу. Понять перемены в его поведении было тяжело даже для самой «Златовласки». Должно быть, он сломался? Или наоборот обрёл нечто большее? Каково это вообще было — верить кому-то? А? — Всё верно, — влезла в разговор старшая девочка, вычерчивая широкую улыбку на своём тонком лице, — большой Мин даже пальцем нас не трогал. Напротив — если бы не он, это место давно бы превратилось в настоящий ад без единого намёка на что-то светлое. А он так любезно разбавлял наши будние деньки своей замечательной выпечкой и рисунками! — Эй, а вы случаем не та милая женщина, что спасла нас тогда в коридоре? — перебила разглагольствования старшей другая девочка из толпы. — Хэй, Дуи, ну какая она женщина? Ей на вид-то лет шестнадцать, если не пятнадцать! — Агась, мне тоже показалось, что я вас где-то уже видела! Хэй, девочки, вы бы это видели, а! — Так я знаю, она и меня выручила. — Да! Вы так круто размазали их по стенке! Просто нечто! А ведь, я даже не успела разглядеть вас из-за вашего плащика! Но вы такая красивенькая без него, я и подумать не могла что кто-то столь нежный и милый сможет скрываться за этим полотном! — Вот-вот! Ах, как бы я хотела быть такой же, как и вы! — Видишь? Им можно верить — прошептал Украина эти слава Северной Корее, которая, кажется, покраснела от того, как милые девушки нахваливали её уже не просто за поступок, а за банальную оболчку. Формально — просто за существование. Она была поражена их нежностью, проявленной к ней. Прежде никто не позволял себе любить девушку просто за то, что у неё невероятно красивые, по их мнению, волосы, за глубину цвета её большого красного глаза, за милые тонкие пальчики и худенькие ножки, за пухлые щёчки и аккуратненький носик — никто, кроме неё… Той, чья ответственность лежит в основе спасения кореянкой Украины…России
***
Уже рассвет. Как же всё-таки много от своих биологических часов они оторвали времени и даровали их сырости этого злосчастного чайного домика, чья судьба теперь была известна только богу. Даже небо и свежий воздух без примесей табака и цветочных ароматов духов в перемешку со свежей кровью, им не были чужды. Будто страны-охотники только-только ступили на эту планету, совсем не подозревая о том, что скрывает Китай за образом и подобием своего божественного нутра, дарованного человечеству. Этим герои и занимались. В полной немоте стояли Италия и КНДР, переваривая каждый своё в голове. Нет, конечно шатен пытался задать пару вопросов девушке, но она совсем не желала идти с ним на контакт, продолжая прятать глаза от собеседника. Неужели её действительно смутило такое проявление симпатии? Казалось, что с этим сталкивались все успешные люди. Если бы Италия в своё время так реагировал на каждую девушку, что пыталась с ним заговорить, то от его ментального здоровья не осталось бы ничего в принципе. — Хух! Думал, что вы уже ушли! Фу-у-ух! — протянул украинец, отдышавшись. Ребята отвечать ничего не стали, лишь Италия, вальяжно прокрутив в руке золотой портсигар, протянул Украине его содержимое — такую же качественную сигару, подобными которой прежде баловала себя состоятельная старуха. Корее он тоже предлагал ранее из вежливости, но та, совсем ожидаемо, отказалась от заманчивого для любого, но не для неё предложения. Им действительно по прежнему было много чего, что следовало бы было обсудить, но эта умиротворённая тишина утренней зари была для каждого из них куда дороже пустых (и не только) разговоров. Было слышно утреннюю капель, что говорила о присутствии на этих улицах недавнего дождя, где-то мимо проезжали автомобили в пути известном исключительно для них, кто-то даже решил включить музыку с утра по раньше, и слушателями ей были дикие кошки и собаки, ворошившие мусор в поисках пропитания. А его, поверьте мне, было достаточно после недавнего праздника. Вот на улицы вышли сотрудники и владельцы забегаловок не по далеку, очищая улицы города от конфетти и — Ух-ты! — вдохнула девочка в проходе, чувствуя тёплые лучи солнца на своём теле и прохладу ветра, — Я так давно… — взглянула она в небо, широко раскрыв глаза, — Так давно не видела улицы! — слёзы радости скатывались по её щекам, а голос дрожал в неведении. Она что-то щебетала про себя, что-то, что отдалённо напоминало по звучанию слова благодарности по отношению к троице. Другие девочки последовали её примеру и тоже выбрались наружу. — Неужели здесь ты живешь, Гаечка? — А, ну я… Ну типа того, да. Круто, наверное. — она, медленно перебиравшая ногами позади них и с сигаретой во рту, совсем не понимала их радости и восхищения, ведь улица для гаечки — обыденность. Вот если бы они решили обсудить новые предохранители, которые ещё и были бы в идеальном состоянии — вот тогда ладно, да — чудо! Они задавали ей всё больше вопросов, а она односложно отвечала на них, при этом по прежнему не понимая восторга. В какой-то момент рыжая даже перестала смотреть на них при ответе, сконцентрировав своё внимание на зажигалке, найденной возле одного из мертвяков и сигарете. Два раза она чиркнула кремниевым покрытием — три — четыре, а огня как не было, так и нет. Неужели газ кончился? — Вот жешь невезуха… О! — превела девчушка взгляд на курящую старшую компанию, — Ах ты врунишка: «Нет у меня огня! Нет! Бе-бе-бе! Сидит тут… Эу, вернее — стоит тут! Да! Стоит и сосёт сигаретку-гиганткну, как паровоз! И даже не предложит, а я, между прочим, девушка! Эх, ты… Панда… — тут девочка рассмеялась своим же словами, — Слышь, ты-то теперь внатуре панда! С такими-то фингалусами под глазами! Уха-ха-ха! — залилась малышка бурным смехом и сложила указательные и большие пальцы обеих рук в форму двух небольших круглишков, чтобы приложить их к своим хитреньким глазёнкам. — Чего… — отказывался принимать реальность картины Италия, — Она разве не одна из этих? — указал он взглядом на остальную толпу, состоявшую из служительниц дома Копады. А Гаечка действительно вела себя отлично от других послушниц, но Италия причин такого поведения ещё узнавать не успевал, да и вряд ли успеет. Пожалуй, эту деталь плана, как и весь день целиком, Украина был бы рад забрать с собой в могилу. — Просто дай ей огонь. — прошептал златовласый, уставше взглянув на ребёнка и потерев переносицу. Возникать парень не стал, лишь со смущением, будто он сейчас очень страшно грешит, поднёс к сигарете девочки жар алого, как цвет её волос, пламени. А она с довольной улыбкой приняла его, продолжая угукать в ответ на все вопросы новых подружек, которые лились на неё большим потоком. — Кхм, что это? — спросила одна девушка, выделяя пальцем область вокруг своего рта. Гаечка ответила не сразу. Сперва она указательным пальцем выпросила небольшую паузу для потока нескончаемых вопросов и затянулась желанным дымом табачной снасти. Продержав его во рту и испытав невероятное удовольствие, она всё же высвободила резкую вязкость на волю вместе со всеми проблемами, трепавшими её душу всю неделю. От чего-то умиротворённая лёгкость воцарилась над ней. Быть может, осознание того, что её партнёр сейчас, хоть и относительно, целый стоит перед девочкой и никуда не делся. Значит ли это, что их сделке быть, и уже совсем скоро она вернётся к работе всей своей жизни и закончит её? А пока ей стоит, пожалуй, вернуться на землю, рассоединившись с табачным дымом, что был рассеян по ветру; и всё же ответить на пару-тройку вопросов новых друзей. — Эм… Сигарета? Будешь?! — предложила она любопытной особе табачное изделие, мысленно надеясь на отказ, но нет. Затянуться дымом пожелала почти каждая, вот только неумело и с наигранным удовольствием они были вынуждены передавать сигарету друг-другу до тех пор, пока она вновь не вернётся к владелице. Лишь по завершению цикла круга, уголки её пухлых губ и густые брови театрально искривились в удивление, а потом упали в отчаянии за демонстрацией эмоции ярко-выраженной досады. Сигарета явно сократилась в длинне — блин. К слову, так-то Гаечка вообще должна была быть благодарна высшим силам за то, что на улицу вышли не все девочки, ибо значительно количество принялось за уборку и осмотр помещений на наличие выживших пленников. От того-то круг, желавших потратить драгоценный табак, сузился достаточно сильно. — Что с ними будет? — задал вопрос Украина, смакуя во рту символичный для него аспект, связанный опять-таки с далёким детством. — Приедет полиция, передадут в детские учреждения, раздадут по семьям. Китай и так устал бороться с детским бродяжничеством. — ответил Италия. — Откуда ты знаешь, что делает Китай, а что нет? Он разве не сидит на самой высокой башне или что-то типа того? Ну вот опять. Что за странная привычка появилась в их новоиспечённой компании, исходя из которой ребята предпочитают игнорировать неудобные вопросы друг-друга, нежели чем отвечать на них со всей честностью, что у них была? Однако, Италия всё же заговорил. Предварительно он конечно подозрительно мерзко хмыкнул, но дал знать Украине, что тот вот-вот узнает желанный ответ. И звучал он так: — Личное. — передразнивал он момент в плену Копады. — Козёл. — нахмурился Украина, обращаясь ко всё тому же источнику тепла в своей руке, — В детстве я часто тискал такие у батьки, пока он не видел. Помню, как приходил к пионерам на базу весь такой крутой — с сигарами настоящими. Представлял ещё, как девки вешаться будут и парни уважать. — А они? — заинтересованно уточнил шатен продолжение столь простой, но такой интересной истории из детства бывшего коллеги. Тут-то парень, улыбкой на лице, и застыл. Дабы повременить с ответом: — А они сами подобные при себе имели, — с улыбчивой тоской взглянул украинец в свет зелёных окулосов Италии, будто плача над своей судьбою, — Отец даже отряды пионерские для нас с сёстрами бутафорские подбирал. Все были дети каких-нибудь партий или значимых полит-деятелей, иногда — культурных. Хотя… Впрочем, то было одно и то же, наверное… Ну не наверное, а так и есть! Это потом, на фронте, я смог подарить ребятам из своего экипажа мимолётную радость, угостив их парой кубинских сигарок, которые им отродясь знакомы не были. Там же я и цзнал, что никакая я не благородная республика, ставшая на одну ступень с народом, а самый, что ни на есть настоящий «маленький принц» в модных пионерских шмотках или военной офицерской форме — мне, кстати, пизды за неё всыпали, когда я под чужими документами на передовую танкового дивизиона призвался. — Да прям уж… И ты верил в подставное окружение? — Ну… По началу — да. А потом уже как-то стал «с курса» сбиваться и не по сценарию идти, так и завёл себе пару кентов из обычных пионерских отрядов и не только. — Так у тебя были друзья из людского мира, да? Ты поэтому со странами не желал общаться? — Со странами я не желал общаться не потому, что были у меня друзья-люди, а потому, что друзья люди у меня появились из-за того, что со странами я не желал общаться — во как! — От Советов действительно пахло сигарами… — решила поддержать их диалог сама отстранённость во всей своей плоти. Ещё бы, ведь советская семья тоже многое для неё значила в своё время. И это значимость совсем не была размыта тягостью песков времени до сегодняшних дней. — Он, кстати, как-то даже чуть не бросил. — Да-ну? — недоверчиво вскинула бровь Корея, припоминая пристрастие коммуниста ко всему курительному дорогому. — Ну, короче. Я как-то слишком много стал тягать у него за раз сигар, а он всё думал, что это он их так скуривает и не замечает. Вроде даже отчёты вёл какие-то, о которых я в душе не ебал. Да и он, по всей видимости, тоже, раз так и не поймал меня. — Кхм, ещё он забавно ворчал на Великобританию за его любовь к алкоголю, пока сам и дня без своей трубки прожить не мог. — подмечал Италия то немногое, что знал о отце коммунистического движения. Да и познания эти были ограничены его, как ему казалось, друзьями — Америкой например. — Верхом стало, когда он на США пиздеть начал, вот только… России он ничего не говорил об этом, будто верил в их светлое будущее. — А за что пиздел-то? — А, да по хуйне. Ну т. е. отец презирал как алкоголизм, так и курение, и хоть вторым он грешил сам, а алкоголизм, в свою очередь, практиковал его драгоценный друг в виде Британии, пендос же умудрился собрать в себе абсолютно всё из ебаного списка красных флагов моего батьки. Он и курил без конца с юных лет всякую дешёвку, как и пил без разбора — дай повод. — Не это я ожидал услышать. Думал что-то про НДС, Афганистан ну или про экономический кризис и нарко-трафик — на крайняк. — А, это? Да куда там… Только объявили о их отношениях, как тема холодной войны была закрыта за семейным столом раз и навсегда. Жить она оставалась на ценных бумагах, что подписывались, смешно, Россией и её женишком. Они вообще пользовались положением отца. Капиталисты ебаные. — И при этом он всё равно ничего не сказал России? — Не-а. — опередила в ответе Украину Корея, — Ничего. Даже в тот момент, когда её решения стали рушить всё то, что он возводил годами, за какие-то там жалкие недели две-три от силы. — А США? — А США, в отличие от батьки, говорил много и часто, пока Россиюшка это много-часто слушала и впитывала, словно губка. — в голосе светлого парня читалась тоска. — А ты? — А я тоже говорил много, часто и эмоционально, но, видимо совсем не о том, что ей хотелось бы услышать. Как и всегда, Россия предпочла довериться кому-угодно, но не мне. — Разве только ты говорил? — Все говорили не о том, чего ей хотелось бы услышать. — тут парень вновь ушёл в себя за прокручиванием всей своей жизни, — Знаете. Мы ведь все до сих пор живём по итогам Второй Мировой и холодной войн… — Так ты простил сестру за итог? — будто продолжая его мысль, в последний раз дала вопрос Италия за этот разговор. Тут «Златовласка» задумался, стараясь подобрать слова на вопрос, который, как он думал, закрыт был уже давным-давно. Но перед этим он обязательно жадно сделает последнюю глубокую затяжку и выкинет дешёвую копирку «батькиных курилок» на холодную землю, дабы затушить её подошвой своих изношенных, но надёжных берц. — Личное. — отрезал Украина. — Козёл. — пробубнел Италия.Продолжение следует…