La petite mort

      Они сидят в гостиной, расположились в креслах друг напротив друга возле горящего камина. На фоне чуть слышно поет Луи Армстронг, у нее в руке бокал шампанского, а Сириус налил себе виски. Она увлеченно говорит о музыке.       Его взгляд медленно скользит по ее ногам, перекинутым одна на другую. От голой ступни, что покачивается в такт неспешной мелодии, вверх — по тонким лодыжкам, стройным икрам. Задерживается на острых коленях. И выше — к бедрам, середина которых скрывается под клетчатой юбкой.       — … мне бы хотелось попробовать играть в новом стиле. Но для этого неплохо было бы освоить фортепиано. Я, конечно, играла в детстве, но сейчас совсем плохо помню…       Он ее внимательно слушает, кивает, где нужно. Останавливается взглядом на ее лице. Глаза горят — как и всегда, когда речь заходит о любимом деле. На губах непроизвольная улыбка. Без конца жестикулирует свободной рукой. У нее дыхание глубокое от переизбытка эмоций.       В такие моменты она особенно прекрасна.       Когда увлечена; когда любит; когда не замечает, что за ней наблюдают.       — Ты очень красивая, — произносит он, когда она берет короткую паузу, чтобы сделать глоток из бокала.       На щеках у нее алеет неяркий румянец, в глазах — еще больше блеска. Она взволнованно облизывает губы — остатки шампанского, и мельком ему улыбается.       — Ты тоже, — лукавая усмешка на ее лице.       Сириус невольно усмехается в ответ и подносит бокал с виски ко рту, не сводя с нее нетерпеливого взгляда. Терпкая и тяжелая жидкость приятно опаляет горло, горячим пламенем опускается внутрь. Вместе с его желанием.       Повисает напряженная пауза. Сириус наслаждается ею. Все также, маниакально-нездоровым взглядом, смотрит на Софию. А она начинает нетерпеливо в кресле ерзать — знает, что сулит этот взгляд, и желание в ней вспыхивает мгновенно. Она опускает обе ноги на пол, в другую руку перехватывает вновь наполненный бокал с шампанским.       Игристый напиток шипит в хрупком фужере. Пузырьки бегут вверх по тонкому хрусталю. Как и мурашки по его коже, когда она случайно касается его ноги своей ступней.       — Софи, какая твоя любимая поза?       Она на мгновение замирает от неожиданного вопроса, но тут же с легкой усмешкой, но вполне серьезно отвечает:       — Коленно-локтевая, конечно же.       — Ты серьезно? — Сириус хмурится, не разобрав — шутка ли это.       — О да, — губы в вульгарной улыбке. — Обожаю, когда ты сзади. Когда с силой тянешь за волосы. Руководишь всем процессом.       Поза довольно стандартная и удобная, для проникновения, стимуляции ее эрогенных зон. Этим методом они обычно пользовались, когда нужно было «по-быстрому». Когда они не дома или когда желание на пределе.       Но вот у Сириуса она не была в числе любимых. Он предпочитал в процессе смотреть на лицо Софии, пусть даже они ограничены во времени. Одно лишь это зрелище доставляло ему массу удовольствия.       — В догги-стайл единственный минус, — несколько разочарованно произносит она. — Твое лицо не видно.       Его радует, что они думают об одном и том же.       — Нам нужно гигантское зеркало в комнату.       — Точно! — восклицает она. — С зеркальными створками, чтобы смотреть на нас со всех ракурсов!       — И ты еще меня называешь самовлюбленным? — усмехается он.       — Я же на тебя смотреть и собираюсь!       Сириус задерживает на ней красноречивый взгляд и произносит:       — Софи, расскажи мне еще о своих желаниях. Помимо зеркала.       Она делает медленный глоток. В глазах все больше темный огонь разгорается.       — Хочу заняться сексом в публичном месте.       Он невольно отрывается от спинки кресла, корпусом подается вперед, ближе к ней. Внутри мгновенно жар поднимается.       — Есть предпочтения? Людная улица, бар, кинотеатр?..       — Без разницы, — перебивает она. — Хоть в самом Министерстве.       Непроизвольная улыбка на его губах.       — И что это тебя так потянуло?       Она отстраненно пожимает плечами:       — В Хогвартсе мы часто… делали это где попало. Однажды прямо возле учительской! Помнишь? Захотелось повторить.       — Мы делали это возле учительской, а застукали все равно Поттеров в самом дальнем классе, — усмехается Сириус, но тут же серьезно заверяет ее. — Повторим.       — А у тебя? — спрашивает она. — Какие желания?       Сириус долго на нее смотрит. Да, у него давно мелькала в голове одна идея. Не сказать, что навязчивая, но в свете последних событий появлялась она все чаще и чаще.       — Хочу тебя в своей комнате.       — В своей?..       — На площади Гриммо, — выпаливает он. — Рег мне рассказывал, что с помолвки ты пыталась сбежать через окно моей спальни. И… и, на самом деле, это место я терпеть не могу. Ненавижу. Но… тебя трахнуть там бы хотелось.       Она мгновение на него удивленно смотрит, но на ее губах тут же появляется притворная сладкая улыбочка:       — Мы всегда можем навестить твою маму, mon coeur. Заодно покажешь мне свою комнату.       У него пламя в груди поднимается. От ее взгляда, от ее обращения. От издевки про мамашу.       — Еще, — требовательно просит Сириус. — Какие у тебя еще желания?       Очередная длинная пауза. Очередной глоток шампанского. Взволнованно облизывает губы. Горящий взгляд прямиком на него.       — Хочу… чтобы ты был грубее.       — Вот как? — удивляется Сириус.       Ему всегда нравилось грубо, без лишней нежности. Всегда. Резко, быстро, чувствительно. Без долгих прелюдий, без объятий — после.       И она тоже все это любила. Она нетерпелива. Желание в ней всегда вспыхивало острое, сиюминутное. Словно пузырьки шампанского в звонком бокале, вспенивались в одну секунду, с первым глотком проникали в организм, кровь кипеть заставляли.       Но вместе друг с другом они познали всю прелесть неторопливых поцелуев. Узнали, что от нежного касания губами под ухом дрожи в теле не меньше, чем в чувствительном поцелуе на губах. Узнали, что невесомая линия пальцами по ребрам будоражит не меньше, чем крепкие объятия.       Им нравилось изучать друг друга. Каждую выпуклость и изгиб. Узнавать, где наиболее чувствительные зоны. Узнавать, где необходимо нежно целовать, а где можно оставить болезненный укус.       Сириус изучил ее всю. От самой макушки и до кончиков пальцев. Знал, где нужно надавить, где коснуться. Где достаточно просто подуть, чтобы она задрожала.       И она не отставала.       Сириус до безумного обожает, когда она целует тонкую кожу за его ухом. Вряд ли он в этом ей когда-то признается, но это вызывало легкую щекотку, судорогу во всем теле, трепет в груди. Ему в такие моменты скулить хотелось. Лишь бы она не останавливалась.       Обожает, как она в момент прелюдий шепчет ему на ухо: «Ma muse». Шепот пробирает до мурашек, они бегут вдоль позвоночника, взрываются на чувствительной коже. Быть источником ее вдохновения, быть тем, благодаря кому она складывает строчки в стихах, о любви, о ненависти, о безудержной страсти и нежности, о Свете и Тьме — высшая ценность, что пьянит его сильнее, чем самый крепкий виски.       Он обожает, когда она проводит пальцами по шраму на его груди. Бугристый рубец почти не чувствует ее касаний, но взгляд ее в этот момент поднимает нечто глубокое внутри. На самом дне ее глаз злость, нечто Темное — ненависть к Беллатрисе. София не любит о ней говорить, пресекает все разговоры, но Сириус знает, что в Бланк ненависти к ней не меньше, чем в нем. И его это будоражит — контраст — ненависть в ее глазах и нежность касаний.       Сириусу тоже нравится быть с ней нежным. Видеть, как она не только сгорает от страсти, но и как плавится в его руках от нежности.       Еще пару лет назад он и не знал, что умеет быть таким. Аккуратным, чутким. Словно она тот самый хрустальный и звонкий фужер на тонкой ножке, на который чуть сильнее надавишь, и он разобьется, изранит ладонь в кровь, расплескает игристый напиток.       Его полностью устраивал их секс, и для него стала неожиданностью ее просьба. Хотя он прекрасно понимал все предпосылки.       — И даже хочу… чтобы ты приставал ко мне, когда я против, — добавляет она.       Сириус с опаской щурит глаза, вглядывается в ее лицо. Вряд ли это очередная игра, кажется, она говорит искренне.       По правде, он и так частенько пристает к ней. И изредка слышит в ответ «нет». У нее есть несколько «нет». Сириус легко научился различать каждое из них по одной лишь ее интонации и взгляду. Эти «нет» варьировались от сурового и прямого «нет» до «нет, я тоже хочу тебя до дрожи, но вначале мы сыграем в игру».       — Хочешь, чтобы я применял силу? — напрямую спрашивает он.       — Возможно…       — Софи.       — Да, хочу, — выдыхает она, и смотрит на него взволнованным взглядом.       Сейчас у него некоторая тревога закралась. До нее домогался Крауч. Ее пытала Белла, применяя физическую силу. Преследовал и домогался Долохов. Да, Северус избавил ее от приступов, но могло ли произошедшее как-то сказаться на ней? Раньше она никогда не просила, чтобы он ее принуждал.       Впрочем, ситуаций, когда кому-то из них хотелось близости, а другому — нет, по пальцам пересчитать. Лучше всего другого они умели разжигать огонь друг в друге.       Но он решил не поднимать болезненную тему. Не сейчас.       — Ты же понимаешь, что это будет трудно осуществить? — усмехается он. — Ты же меня хочешь круглые сутки. Только и думаешь, как бы меня в постель затащить.       Она едва сдерживает веселую улыбку, только в глазах вспыхивает задорный огонек.       — Не обольщайтесь, мистер Блэк.       — Но… правда, Софи. Как ты себе это представляешь? Мы же всегда хотим друг друга.       — Я имею в виду… я хочу, чтобы ты не спрашивал меня. Чтобы иногда ты делал то, что хочется тебе, без моего явного согласия.       Они всегда понимали друг друга интуитивно, быстро изучили все невербальные сигналы. Сириус по легкой морщинке между ее бровей мог понять, как лучше не делать, по приоткрытым губам понимал, когда продолжать.       Он никогда не делал ничего, что бы ей не понравилось. Так и она.       — Помнишь? Как раньше, Сириус. Ты не боялся причинить мне боль.       — Раньше было другое время, — слишком резко произносит он. Сириус слишком явно помнит, как несильно сжал ее шею, а у нее — паника в глазах, приступ.       Она замирает под его взглядом, явно вспомнив о том же, но тут же мягко говорит:       — Приступы давно прошли. И я хочу, чтобы иногда ты был… как прежде.       Раньше он и правда часто бывал груб. Мог слишком сильно сдавить ее запястья, оставить на них синяки. Слишком болезненно прикусить нежную кожу, оставить след от зубов. Болезненно выкрутить руки; до синяков сжимать бедра; с силой тянуть волосы. Он часто терял контроль над собой, получая ее в свою власть. Но все это было с ее согласия. Ее это возбуждало не меньше, чем его.       Но после пыток и домогательств он боялся лишний раз сделать ей больно, напугать. В моменты близости он без конца держал контроль над собой, лишь бы не сорваться.       Она видит его сомнения, и вдруг поднимается, убирает фужер на столик. Приближается к нему и опускается на колени, перед его креслом.       — Я же знаю, Сириус, — голос тихий, томный. Взгляд пленительный. — Ты с ума сходишь от власти. Тебе крышу сносит, когда я делаю то, что ты скажешь.       В груди зарождается нечто необъятное, тяжелое, обжигающее. Оно камнем падает вниз живота. Скручивает все в тугой узел.       — Меня заводит, когда ты теряешь контроль над собой, — она кладет руки на его колени, медленно двигается ими вверх. — Когда приказываешь. Когда называешься «своей».       У него тело сводит от желания.       Это его слабость. Полная власть над ней. Полный контроль — она только его, и ничья больше.       Безумно упрямая в жизни, каждое его слово оспаривает, идет поперек, как ей вздумается. Вредная до дрожи, невыносимая порой. Но в моменты близости она всегда ему подчиняется.       Власть над ней разум затмевает.       Сириус с ума сходит по ее телу, обожает каждый изгиб, но ее душа, считываемая во взглядах, в ее касаниях, в голосе, окончательно его пленит. Лишает контроля. Контроля над собой, но не над ней. Ведь в эти моменты она полностью в его власти.       В моменты, когда он прижимает ее к себе так крепко, что она пошевелиться не может; когда без конца шепчет ей на ухо: «моя, моя, моя».       Воспоминания в нем адреналин поднимают, отдаются искрами в голове. Ее руки уже на внутренней стороне бедра, сжимают ноги сквозь джинсы. У Сириуса выпадает из рук полупустой бокал с виски — капли на светлый пушистый ковер. Он перехватывает ее запястья, останавливая.       — Скажи мне, Софи, как в тебе это сочетается с твоим вечным желанием связать меня?       На ее губах тотчас мечтательная блаженная улыбка. Пожимает плечами, прикрывая глаза.       — Ты злишься, когда связан, — произносит она, с неприкрытым обожанием глядя на него. — И такой… беззащитный. Злой и беззащитный. Дергаешься от каждого касания, бесишься, умоляешь развязать… Боже, это с ума сводит, — она картинно закусывает губу и жмурится, а у Сириуса все болезненно напрягается в штанах, ремень на член дискомфортно давит.       Ему всегда трудно уступать ей хотя бы изредка доминирующую позицию. Она любит быть сверху, но и он тоже. Он часто сковывает ее запястья, прижимает их кровати. Нависает сверху. Но и она готова его усыпить, ради того, чтобы приковать к кровати.       Он ненавидел лишаться власти и вместе с тем до судорог во всем теле обожал быть связанным ею.       — Может, сегодня мы свяжем тебя? — вкрадчиво спрашивает он.       Поднимается на ноги, все еще удерживает ее запястья, несильно их выворачивает. А она все также сидит на коленях, опустилась на пятки. Смотри на его снизу-вверх. Смотрит так, как будто все равно все под ее контролем.       — Или придумаете что-нибудь поинтереснее, мистер Блэк? — взгляд хищный, провокационный.       Дергает ее за руки вверх, заставляет подняться. Отпускает ее руки и тихо, твердо говорит:       — Déshabille-toi. (Раздевайся.)       Нетерпеливый огонек в ее глазах Сириусу слишком знаком. У нее приоткрываются губы, дыхание учащается.       Сдергивает молнию на юбке — она падает вниз. Тянется к вороту рубашки. Пуговица за пуговицей — они друг с друга глаз не сводят. Ткань мягко соскальзывает с ее плеч, открывая голую грудь. Она остается в одних лишь трусах. Под суровым, выжидающим взглядом Сириуса, подцепляет тонкую ткань на бедрах и спускает вниз. Переступает одной ступней, другой, окончательно избавляясь от одежды.       Остается полностью обнаженной перед ним. Невероятно желанная и… невероятно упрямая — смотрит все еще с вызовом. Ему от этого взгляда все больше подчинить ее хочется.       Он двумя руками аккуратно обводит талию, движется вверх. Обхватывает грудь — в нем самом все больше ураган поднимается. Не спускает глаз с ее лица. Сжимает соски пальцами. Чуть сильнее, чем нужно. У нее ресницы дрожат. Облизывает пересохшие губы.       Обводит пальцами ореолы. И вновь сжимает соски, оттягивает их. Ее судорожный выдох, невольно подается вперед за его руками. Сириус ловит каждую ее реакцию, каждый взмах ресниц, каждый вздох. Кажется, он давно перестал дышать.       Его пальцы скользят по ложбинке груди, опускаются на живот — она невольно вздрагивает. Проводит линию по ее лобку, соскальзывает ниже.       Размазывает влагу между нежных складок.       Она прикрывает глаза от удовольствия, подается навстречу его руке.       — Смотри на меня.       Она тяжело сглатывает и поднимает взгляд на него. Глаза у нее потемнели, желтые прожилки ярче зажглись. Дыхание окончательно сбилось.       Под ее звонкий вздох он входит в нее сразу двумя пальцами. Внутри тесно, горячо. Она хватается за его плечи — он свободной рукой обхватывает ее талию. Взгляд, словно загипнотизированный, не сводит с его лица.       Ее губы в считанных дюймах от него. Ее неровное дыхание обжигает. Тянет к себе, манит.       Он с каждым неспешным движением чувствует, как внутри нее горячие волны пускает. Словно виски. Дурманящие, терпкие, обжигающие. От ее магии воздух вокруг нагревается.       — Тебе хорошо?       Едва слышно, голос дрожит:       — O-оui. (Д-да.)       Она вновь вздрагивает, когда он вытаскивает пальцы, крепче сжимает его плечи.       Он подносит пальцы к ее губам, надавливает ими на нижнюю, заставляя ее шире приоткрыть рот. Завороженно наблюдает, как она обхватывает пальцы губами; как держит его запястье своей рукой и ведет языком по всей длине пальцев, слизывает с них собственную смазку.       Ее запах ему в ноздри забивается, опускается в легкие, расползается по венам. Окончательно спускает тормоза.       Он притягивает ее за затылок к себе, жадно целует.       Поцелуй влажный, ненасытный. Он чувствует на ее губах солоноватый, дурманящий привкус. Чувствует на ее языке игристый вкус шампанского. Смесь ударяет в голову.       Приподнимает ее за ягодицы, позволяет обхватить себя за талию ногами. Укладывает на пол.       Ее руки тут же прикованы к полу по разные стороны от головы.       Болезненный, чувствительный поцелуй на ее шее — ее громкий всхлип. Неразборчивый шепот на французском. Он не может оторваться от ее губ. Целует, целует, целует. Вжимается в нее всем телом.       Грубая ткань джинс болезненно режет в паху.       — Sirius…       Он вдруг замирает и поднимает голову.       Разгоряченная, с воспаленными губами, в потемневших глазах звезды горят. Полностью подвластная, открытая. Такая прекрасная.       — Моя, — срывается с его губ.       — Je suis la tienne. (Твоя.)       Резким рывком переворачивает ее на живот. За талию приподнимает, ставит на колени. Запускает руку в ее волосы, с силой сжимает их под ее протяжный стон. Голову прижимает к полу, заставляет сильнее прогнуться в пояснице.       Свободной рукой торопливо расстегивает ремень, сдергивает с себя джинсы вместе с бельем. С облегченным вздохом обхватывает ладонью член. Вверх и вниз.       — Tu le voulais Blanc? (Ты этого хотела, Бланк?)       Сильный звонкий шлепок по ягодице. Она вздрагивает. По коже растекается красный след. Короткий выдох:       — Oh ouais. (О, да.)       Он ее за волосы на себя тянет. Член скользит между ее ягодиц, вызывает лаву внутри и острое желание, от которого тело судорогой сводит, от которого в груди тесно.       — Je vous veux, monsieur Black. (Я хочу вас, мистер Блэк.)       Она прижимается плечами к его груди, выгибается в спине, сильнее вжимается ягодицами в твердый член.       Он поворачивает ее голову и прижимается к ее губам. Поцелуй голодный, опьяняющий. Она стонет ему в рот.       Отстраняется от нее, вновь прижимает ее голову к полу. Обхватывает член, проводит головкой по раскрытым чувствительным зонам — она дрожит, судорожно выдыхает. Входит в нее. Резко, до упора.       Перед глазами темнеет. От жара, от сильной пульсации.       Она невольно напрягается. Очередной звонкий шлепок по ее ягодице. Она вздрагивает, шипит сквозь зубы, но расслабляется.       Движения быстрые, острые. Руками сжимает ее талию. Она пальцами впивается в ковер. Выгибается ему навстречу.       Ее глубокие стоны смешиваются с громкими шлепками тел, с его тяжелым дыханием. Движения грубые, упоительные. Перед глазами все больше туман застилает. Он лишь ее перед собой видит. Ее, полностью ему подчинившуюся.       Не выдерживает. Обхватывает ее шею рукой, тянет на себя. Прижимает спиной к себе, продолжает двигаться внутри нее.       Она губами воздух ловит. Откидывает голову на его плечо, сильнее прогибается в пояснице — умоляет о большем.       — Tu es la mienne. (Ты моя.)       — Твоя, — тонкий стон.       Он продолжает сжимать ее шею. Скользит другой рукой по ее телу. Опускается на клитор. Обводит круг, легко надавливает.       Она дрожит в его руках. Быстро, прерывисто дышит.       У него перед глазами черные точки пляшут. Внутри нее все пульсирует. Внутри нее горячо, тесно.       Узел внизу живота натянулся до предела. Чувство затяжное, всепоглощающее.       Очередной выдох посреди легких застревает. Все мышцы в острой, жгучей судороге сводит.              Переместившись с нее, он так и продолжает лежать прямо на полу с закрытыми глазами, пытаясь утихомирить безумно колотящееся сердце.       Слышит ее рядом. Она все также голая, лежит в его объятиях.       — Софи… — невольно выдыхает он.       Она завозилась, приподнялась на одном локте и потянулась за пузатой бутылкой в золотой фольге.       — Champagne, mon coeur? (Шампанское, мое сердце?)       Сириус невольно улыбается, наблюдая за ней из-под полуприкрытых век. На ее скулах все еще розовеет румянец, губы алые и воспаленные, пряди волос на висках прилипли к коже. В глазах тлеют яркие огоньки. До чего она прекрасна. Сейчас. Всегда.       Кажется, ему на сегодня уже хватит с «шампанским», но он произносит:       — Je ne refuserai pas, mon âme. (Не откажусь, душа моя.)