Пожиратель смерти и Предательница крови
Из Эммелины дух выбивает, когда он рывком затягивает ее в комнату и захлопывает дверь, прижимает к стене, крепко сжимая запястья. Серые глаза сталью отливают, дыхание кожу обжигает. Она не знает, от чего у нее подкашиваются колени — от его взгляда, от обжигающих прикосновений, от обуреваемых чувств. Их небольшая игра все чаще выходит из-под контроля. Наружу рвется то, что они никогда не озвучивали; наружу рвутся лишние провокации. С ума сводит то, что они уже длительное время не оставались наедине — каждый раз кто-то мешает. А она по нему страшно истосковалась. Настоящая пытка — сидеть в переполненной гостиной, смотреть в его наглые, притворно-холодные глаза, слушать его раздражающие высокомерные речи. Весь вечер он смотрел на нее с вызовом, с насмешкой. Это все еще было притворством? Она окончательно запуталась, а шквал чувств мешал трезво мыслить. Его слова вызывали в ней отвращение — она знает, он играет роль; его взгляды поднимали пламя внутри — она знает, он этого хочет. И сейчас он прижимается к ней с долгожданным, нетерпеливым поцелуем. Сердце у нее так быстро колотится, что дышать трудно. От его прикосновений, запаха все томится и плавится внутри. — Так тебя все еще злит, что я предательница крови? Она ударяется затылком о стену, открывая шею, позволяет ему оставлять чувствительные поцелуи. И тут же жалеет о своем вопросе, когда он останавливается. У нее дрожь по телу прокатывается, когда он ее руки заводит ей за спину, еще теснее прижимается к ней. — О да, — его голос вкрадчивый. — Но ничего, это можно исправить. Его горячее дыхание обжигает кожу шеи влажную от поцелуев. Она едва держится, чтобы не упасть в пропасть, где смешивается острое желание и раздражение от его слов. Он продолжает удерживать ее запястья одной ладонью, другой переходит на шею — и тут еще один чувствительный поцелуй на грани боли, спускается по груди — она вздрагивает от каждого движения — пусть через ткань, но кожа накалена до предела, чувствительна. — А тебя все еще злит, что я был Пожирателем Смерти? Его ладонь спускается на ее широкий ремень брюк, соскальзывает ниже. Она сквозь тонкую ткань отчетливо ощущает его пальцы. Внутри пожар все сильнее разгорается, путает мысли. — Нет, — выдыхает она. — Меня злят твои ограниченные взгляды… — с губ срывается тяжелый стон, когда он сильнее надавливает пальцами, спускаясь все ниже по ширинке; когда он ногу втискивает между ее ступней, расставляя их шире и не отрывая от нее одержимого взгляда. Она закусывает губу. Ее сейчас только одно волнует — оказаться бы без штанов. А он замирает и прямо смотрит в ее глаза: — Что ты сказала? Эммелина пытается отдышаться. От переизбытка чувств голос все равно подрагивает, но она с вызовом смотрит в его глаза: — Меня злят твои узколобые убеждения. Его губы кривятся в ухмылке, в глазах что-то недоброе загорается. Почему-то раззадоривать его кажется ей забавным. В конце концов, он делал это с ней на протяжении всего долгого вечера. Наверное, безумный взгляд в ответ и покалывание в коже от переизбытка чужого недовольства того стоят. — Ты, вроде бы, не дурак, — усмехается она в ответ, — а все равно считаешь, что кто-то лучше других лишь по уровню чистоты крови. У него черная вьющаяся прядка на глаза падает. А взгляд ничего хорошего не предвещает. Как и она, он тоже все больше теряет контроль. Желания в нем ничуть не меньше. — Скажи «спасибо» моим узколобым убеждениям, Эммелина… — от его низкого, тихого голоса у нее все болезненно скручивает внутри. — Я бы и не взглянул на тебя, будь ты маглой. Она выдохнуть не успевает, как он прижимается с требовательным, затяжным поцелуем. Стонет ему в рот. Поздно понимает, что он уже не держит ее запястья. Блузка ее расстегнута, его руки безжалостно сжимают грудь сквозь невесомое кружево. У нее от напряжения ноги сводит. Он не дает ей опомниться. Обхватив ее затылок, Регулус в ладонь сгребает ее волосы, свободной рукой надавливает на плечи. Она больно ударяется коленями о пол. Виски тянет от его грубой хватки, она слышит щелчок бляшки ремня и резкий звук молнии на его брюках. — Эммелина… — у него голос дрожит. Она поднимает на него глаза. Сердце все еще отчаянно колотится, мысли в беспорядке. Но, наверное, она готова из раза в раз вставать на колени, если взамен увидит настолько открытый и беззащитный, настолько полный желания и безудержной страстью взгляд. Если взамен услышит его надтреснутый, полный нежности голос. Она жмурится — от его сжатых пальцев в ее волосах, от резкого движения; в последний момент хватается руками за его бедра, когда в рот практически до упора входит его твердый член. Но она мгновенно подстраивается. В нем терпения сегодня совсем нет — движения резкие, порывистые. Пальцы в ее волосах все крепче сжимаются на затылке, она задыхается. Из глаз брызнули слезы, когда он в очередной раз упирается в горло. Она с трудом проглатывает вздох. По щекам бегут дорожки черной туши, а у нее внутри все больше разрастается неудержимое желание. В легких жжет, ей не хватает дыхания. Но уже в следующий миг хватка на волосах ослабляется, и он ее под руки легко приподнимает, ставит на ноги. Колени ее тут же подкашиваются. Если бы не его руки, вновь бы рухнула на пол. Перед глазами плывет, когда он толкает ее на кровать. Она спиной мягко падает на покрывало. Полумрак и горящие свечи смазываются в одно жаркое пятно, кожа — раскаленная, на каждое его касание реагирует. Она сбрасывает обувь, приподнимает бедра, когда он стаскивает с нее брюки сразу вместе с бельем; пытается руками найти его, чтобы притянуть к себе. Но он окончательно берет все в свои руки, не давая ей проявить инициативу. — Регулус… — у нее срывается тонкий всхлип, когда он губами оставляет дорожку легких касаний по шее, чувствительно прижимается в глубоком поцелуе. Ее все еще потряхивает от острого желания, от его грубых и властных действий. Но сейчас его касания столь нежные и невесомые, что она задыхается от разрывающих противоречивых чувств. Невольно выгибается, когда он пальцами проходится по голой груди и ребрам. В очередной раз вздрагивает — поцелуй чуть ниже пупка. И снова его имя с ее губ, когда он языком очерчивает дорожку внизу живота. Он редко спускается столь низко. У нее колени дрожат, когда он целует внутреннюю сторону бедер, когда с силой сжимает их руками. Протяжный вздох тонет в высоких потолках, стоит ему языком провести по самым чувствительным зонам. Раз за разом тело в судороге сводит. Она ловит ртом воздух; невольно шире разводит ноги; зарывается пальцами в его волосах, теснее прижимает его лицо к себе. Все ощущения спутываются. Внутри все горит, но ей хочется большего. — Регулус… — голос жалобный, умоляющий. Взгляд у него темный, одержимый. Он нависает над ней, тут же склоняется с горячим поцелуем, а она на его губах ощущает свой вкус. Но это дурманит только сильнее. С силой ногтями вцепляется в его плечи, когда он членом проводит по нежной чувствительной коже; выгибается ему навстречу, когда он медленно входит внутрь. Тонкий стон утопает в его очередном поцелуе. Тормоза окончательно слетают, она полностью растворяется в чувствах, плавится в его руках. Вся кожа — оголенные нервы. Движения его нетерпеливые, резкие, но тут же поцелуи — нежные, глубокие. — Регулус… Он кладет ладонь на ее шею, с силой сдавливает. Из нее хриплый вздох вырывается, перед глазами темные точки пляшут. Он входит в нее до упора, с каждым разом все дольше растягивая паузу. Напряжение внутри так стремительно накапливается, что вот-вот разорвет. У нее все мышцы сводит — до боли, до искр из глаз. Она непроизвольно впивается ногтями в его спину — он шипит ей в ухо, сильнее прижимается, в ответ зубами впивается в основание ее шеи. Сердце в груди окончательно взрывается. Ее с головой накрывает волной — она ни вздохнуть, ни выдохнуть не может — окончательно тонет.***
В комнате неярко горели свечи. Створки окон распахнулись, впуская теплый, летний, ночной воздух. Положив волшебную палочку на прикроватную тумбочку, Эммелина обратно упала на мягкие подушки. Сейчас было слишком хорошо, чтобы разговаривать. Слишком хорошо, чтобы вообще что-либо делать. И тем не менее, ей не давала покоя одна тема. — Так тебя правда злит, что я предательница крови? — уже мягко и тихо спросила она, повернув к нему голову. Эммелина вглядывается в его все еще напряженное лицо, вслушивается в неровное дыхание. Он так и лежит с закрытыми глазами, о чем-то думая, сведя брови. — Регулус… Наконец, он повернулся к ней, посмотрел в глаза и честно ответил: — Нисколько. Мне это не важно. Он протянул руку, едва касаясь пальцами сдвинул прядь волос у нее с лица. У нее каждый раз сердце биться перестает, когда он так смотрит — пронзительно, открыто. — Ты бы свела меня с ума, даже будь ты распоследним сквибом, — шепотом произнес он. — Я бы и с этим смирился. Потому, что ты — лучшее, что со мной случалось. Что у меня есть. Она тяжело сглотнула. Регулус редко говорил ей подобные вещи. Но от того эти слова были ценнее — он не бросается ими на ветер. Не давая ей ответить, не отрывая взгляда от нее, он спросил: — А ты все еще не смирилась с тем, что у меня была Черная Метка? Не сдержавшись, она на мгновение опустила взгляд, сразу выдавая себя. Но, услышав его мрачный понимающий смешок, тут же подняла глаза и твердо ответила: — Меня беспокоит не наличие Метки, а… то, чем тебе приходилось заниматься. Ей показалось, в комнате холоднее стало. Взгляд его вновь стал неприступным, он будто в себе закрылся. На лице появилась ожесточенность, вся краска схлынула. — Регулус, я не хотела… — Да, — перебил он. — Пожиратели Смерти — это не книжный клуб. И да, мне тоже приходилось совершать ужасные вещи. Я в этом раскаиваюсь. — Регулус… — она приподнялась, но он вновь ее прервал: — Жалею ли я, что носил Метку? Больше, чем ты себе можешь представить. — Регулус! — твердо перебила она, с тревогой глядя на его побледневшее лицо. — Я тебя ни в чем не обвиняю! Напротив… я… переживаю, что тебе приходилось делать что-то ужасное… Ведь так каждый раз случалось. Эммелина ненавидела Пожирателей Смерти. Всей душой ненавидела. За одно их существование. За то, что они сделали с ее родителями; за то, что они сделали с ее сестрой. Она жила местью — уничтожить всех причастных. Но и Регулус каждый раз с лица сходил, стоило зайти речь о Пожирателях Смерти, о службе Волан-де-Морту. Эммелина знала, что при всем его прагматичном характере, тяге к сомнительной и Темной магии, расистских взглядах, но у него доброе сердце. Нет, он не был великодушным или бескорыстным, не отличался особым милосердием. И тем не менее, еще никто ее так не любил, никто о ней так не заботился. Даже вопреки собственной семье, которую ставят во главу угла. Она переживала о нем, только и всего. И ей бы хотелось, чтобы Регулус поделился тяжелыми испытаниями. Эммелина знала — она сможет принять что угодно. Любовь к нему всё стерпит.