Вор

Чонгук не помнит, как вернулся домой. После чудовищной ночи, которую он провел в беспокойной полудреме, ворочаясь в постели и обливаясь потом из-за стоящей в комнате духоты, Чонгук едва может сказать, не был ли случившийся вчера с Чеен телефонный разговор обычным дурным сном, события которого наутро кажутся столь неприятными и пугающими, что даже не верится, будто они могли произойти на самом деле. Шумная и скандальная история, в которую попал Морра по милости строптивого ребенка, потерявшего всякое уважение к своему опекуну, не выходила у Чонгука из головы, и он не мог не думать, что Сокджин говорил о Ким Тэхене. О ком еще? Он носит в сумке поддельные документы, еще мается с сеульским диалектом и страшно торопится выйти за человека, которого не любит, чтобы его шкуру не разодрали на мелкие лоскуты. Самый паршивый беглец, которого Чонгук когда-либо знал. Все его нелепые ужимки, безучастность и злое равнодушие во взгляде, которому Тэхен выучился, выдают его обеспокоенность своим шатким положением и отчаянное стремление немедленно встать на ноги, чтобы его, лежачего, не забили, и стать на три головы выше тех, кто все еще крепко держит его за горло и время от времени поколачивает в грудь, назойливо напоминая, откуда и кто он такой. Но Тэхен изо всех сил держит лицо. Он выбился в люди и заморочил голову самому свирепому хищнику, играючи его окольцевав, и удобно разместился под боком, зная, с каким отчаянием Богом будет биться, когда Морра придет за ним. Кимов обман шит белыми нитками, уродливо торчащими в разные стороны, едва-едва соединяя шов, так что неудивительно, что никто и не додумался сунуть туда нос. Он нарочно спрятался у всех на виду, там, где его ни за что не станут искать. Напялил на себя новое имя, выкрасил кудри в цвет потемневшего серебра и ютится теперь в этих жарких блузках и узких туфлях, с безразличием пялясь на соседей и прислугу через отвратительно-яркие голубые линзы. Он молчалив и пуст, но за всей этой напускной холодностью и бестолковостью Чонгуку ясно удается разглядеть, как Тэхену страшно. Он уживается и мирится с этим невыразимым ужасом, пребывая в мучительном ожидании той минуты, когда ему удастся выдохнуть и, наконец, почувствовать себя в безопасности, которая не ощущалась бы, как внезапный удар ножом. Чонгук хотел бы ему посочувствовать, если бы сам не чувствовал себя оплеванным. Тэхен его одурачил, перетер в пушечный корм, без устали хныча над душой и выпрашивая хоть какой-нибудь ласки. Шел на уступки, наизнанку выворачивался, мол, гляди, как я могу гнуться, мяться под тобой, только бы ты смотрел на меня, слушал, был мягким тоже и не выпускал из рук. И Чонгук поддался. Он чувствовал в груди тупую боль всякий раз, когда смотрел на Тэхена, и скукоживался под ее тяжестью, стоило только тому уйти. Чонгук не хотел его, как мужчину, но скучал за ним целиком, не зная, куда деваться от бессильной тоски, и чувствуя, как все, что его окружает, заполняет Тэхен: каждый уголок его дома, каждую щель, каждую трещину на его огрубевшей коже. Тэхен был повсюду, куда бы Чонгук не пошел, и это невыносимо: знать, что все, что между ними случилось, в любую минуту может обернуться грубой и низкой ложью, если Ким признается, что тогда, в кабинете, Сокджин говорил о нем. ― Я оставил родителей Богома одних, ― причитает Тэхен, когда Чонгук встречает его у клуба и жестом приглашает пройти вперед, а сам ровной поступью следует за ним и закрывает входную дверь, приняв самый угрюмый вид. ― Он с ума сойдет, когда узнает. Госпожа Пак меня на дух не переносит, а теперь и вовсе со свету сживет, ― жалуется мужчина, стянув с себя пальто и швырнув его на диванчик. ― За ужином буду краснеть и потом обливаться. ― Извини, что расстроил твои планы и настоял на встрече, ― прохладно говорит Чонгук. ― Присядь-ка. Разговор будет не из приятных. Он кивком указывает Тэхену на диван, на что тот раздраженно хмурится и складывает руки на груди. Звонок Чонгука и ровный отсутствующий тон, которым он попросил о разговоре, заставил его здорово разнервничаться и напридумывать себе всякого по пути сюда. ― Я не хочу сидеть. ― Тэхен, сядь, ― с нажимом требует Чонгук, но тут же осекается, завидев, как мужчина внезапно дергается, будто бы его стеганули хлыстом. ― Пожалуйста. Тэхен некоторое время мнется, в смятении глядя на Чонгука, лицо которого не выражает ничего, кроме глубокой усталости, и вдруг чувствует неприятный укол совести. Стушевавшись, он смиренно опускается на диван и замирает, показывая, что готов слушать. ― Я говорил с Ким Сокджином, ― издалека начинает Чонгук, заняв место напротив Тэхена. ― У меня нет привычки лезть в чужую постель, и в твою бы я соваться не стал, не поставь ты меня в такое неприятное и глупое положение. Тэхен в недоумении сдвигает брови. ― Будь добр, скажи, в чем дело прежде, чем пытаться заставить меня почувствовать за это вину, ― спокойно просит он и закидывает ногу на ногу, полностью закрывшись от неожиданных резких нападок. Они расстались только вчера. Что такого могло произойти за один вечер?! ― Его, Ким Сокджина, мать имела на тебя виды задолго до твоего рождения и страсть как хотела заполучить, ― упавшим голосом говорит Чонгук, и Тэхен весь подбирается, вжавшись спиной в диван. По телу прокатывается волна густого жара, и на лбу проступает пот, ― его вдруг охватывает чувство унизительной беспомощности и бессилия перед неприятной правдой, и теперь ему хочется вскочить на ноги и завопить во все горло, чтобы не слушать об этом и заставить мужчину замолчать. ― Но имя господина Морра имело куда больше веса. К тому же, он не поскупился и хорошо за тебя заплатил. Это то, что я слышал. ― Я никогда не встречался с этой женщиной и понятия не имею, кто еще был там в день моего рождения, ― прочистив горло, объясняет Тэхен. Его руки колотит мелкая дрожь, и он опускает их, сложив взмокшие ладони на одном колене, чтобы не выдать своего волнения. ― Но это правда: меня забрал и вырастил Морра. Ни один мускул на лице Чонгука не дергается. Он понятливо мычит и переводит на Тэхена безучастный взгляд. ― Почему не сказал? ― Потому что это не твое дело, Чонгук, ― сдержанно замечает Тэхен; он не чувствует себя обязанным оправдываться, как перед судом. Чонгук мрачно хмыкает. ― А твой жених? Он-то знает? ― Нет. Не терпится растрепать? ― кривится Тэхен. ― Не надо на меня нападать, ― Чонгук разочарованно качает головой. ― Если бы я хотел тебе навредить или наказать, то не сидел бы здесь и слушать тебя бы не стал. ― Что ты хочешь, чтобы я сказал? ― искренне не понимает Тэхен. ― Я заслуживаю прямого и честного ответа, так что, ― голос Чонгука наполняется досадой и мучившими его все утро сожалениями. ― Это ведь ты украл сокровище Морра? Это был ты? Он смотрит на Тэхена с надеждой, что тот не станет юлить и отнекиваться, и ему не придется настаивать на этом разговоре и портить вечер им обоим. Но его ожидания, разумеется, не оправдываются. ― Я этого не делал. ― Ты был там, Тэхен, ― возражает Чонгук. ― И ты помог выкрасть сокровище и спрятать его в Сеуле. А после забрался в постель к Богому, откуда, ты думал, тебя не достать. Но и этого было мало, и ты вцепился в меня, и теперь мы оба ― я и твой жених ― по уши в дерьме, потому что тебя защищаем. Потому что скорее умрем, чем вернем тебя назад, ― он криво усмехается и разводит руками. ― Теперь-то ты доволен, а? Чувствуешь себя как у Христа за пазухой? ― Не надо так со мной говорить, ― уязвленно отзывается Тэхен. ― Я готов был поверить во все, что ты скажешь, и принять тебя таким, каким тебе хотелось быть рядом со мной. Ты мог выдумать, что угодно, и я бы никогда в тебе не усомнился, ― сетует Чонгук, охваченный злостью на самого себя и свое безрассудство. ― Но пусть меня в расход я тебе не дам, ― он поднимается на ноги и уходит к барной стойке, даже не взглянув на Тэхена. ― Я сказал, что не делал этого, ― упрямо повторяет тот, уставившись прямо перед собой. Сказать ему больше нечего. Тэхен на эту унизительную экзекуцию не напрашивался и поводов усомниться в благости своих намерений не давал. Его прошлое, как бы Чонгуку не хотелось узнать все подробности этой постыдной истории, принадлежит ему, и в настоящую минуту значит не больше, чем любая другая сплетня. Случившиеся с ним тогда не определяет того Тэхена, что был с Чонгуком все это время и сидит перед ним сейчас. А крал он что-нибудь или нет ― это дело десятое. ― Что ты делаешь? ― недоуменно спрашивает Тэхен, когда Чонгук возвращается с револьвером в руках и встает прямо перед ним. − Я не хочу поддерживать сплетни о тебе и повторять слухи, ― спокойно отвечает тот, откинув барабан, и вводит один патрон. ― Хочу узнать обо всем от тебя. ― Я уже ответил на твой вопрос, ― хмурится Тэхен, с опаской наблюдая за тем, как Чонгук несколько раз проворачивает барабан. ― Другого ты не задал. ― Я спрошу тебя снова, Тэхен. Если солжешь ― я клянусь, что выстрелю, ― обещает тот, на что Ким скептически выгибает бровь. ― Вот как? ― хмыкает он и подается назад, положив локоть на спинку дивана. ― Ты думал, я штаны обмочу, когда увижу пушку? Ради Бога, Чонгук: я всю жизнь прожил, ожидая выстрела в морду, ― снисходительно напоминает мужчина, покачав головой. ― Морра ничего не стоило выпотрошить меня, как свинью, если заупрямлюсь или ослушаюсь. Тебе меня пулями не взять, это ясно? Чонгук терпеливо выслушивает его, приняв самый невозмутимый вид, как будто только и ждал этих слов, а затем говорит тихо, но четко, подняв на Тэхена жесткий холодный взгляд: ― Я не сказал, куда буду стрелять. И подносит заряженный одним патроном револьвер к своему виску. ― Что за херня, ― с досадой бормочет Тэхен, потерев переносицу двумя пальцами; уму непостижимо, если Чонгук в самом деле позволит себе столь нелепую выходку. ― Это ты украл сокровище Морра? ― Я сказал: нет, ― раздраженно повторяет Тэхен, резко взмахнув рукой. А затем крупно вздрагивает и вдруг меняется в лице, когда слышит тихий щелчок спускового крючка. Он в ужасе оглядывается на Чонгука и вскакивает на ноги, беспомощно хватая ртом воздух. ― Сядь. ― Да что с тобой такое! ― в сердцах восклицает Тэхен; он напуган и сбит с толку. ― Пару недель назад тебя тошнило от одного моего вида, а сейчас что, готов себе башку снести из-за того, что я с тобой о своем любовнике трепаться не стал?! ― Я спросил: это был ты? ― сухо переспрашивает Чонгук, равнодушно наблюдая за метаниями мужчины. ― Я ничего не сделал! Раздается щелчок: еще один выстрел. Камора снова оказывается пустой. ― Прекрати это! ― отчаянно требует Тэхен. ― Да или нет? ― Давай просто поговорим, ладно? ― дрожащим от волнения и подступающих к горлу слез голосом предлагает Тэхен, вскинув руки в защитном жесте. ― Чонгук, пожалуйста. Давай поговорим. Ответом ему служит холодное молчание и снова ― выстрел. В немом крике Тэхен прижимает ладонь ко рту и отшатывается назад, тихонько всхлипывая и шмыгая носом, уже готовый разрыдаться. ― Пожалуйста, хватит, ― умоляет он. ― Я скажу все, что захочешь, только убери сраную пушку! ― Я хочу, чтобы ты сказал правду, ― объясняет Чонгук, крепче сжав револьвер в руке, чтобы не передумать. ― По-другому тебе язык не развязать. ― Не надо так со мной поступать, ― Тэхен громко всхлипывает и качает головой. ― Я этого не заслуживаю. Я забочусь о тебе, Чонгук, я из кожи вон лезу, только бы сделать все правильно! Разве этого недостаточно? ― горько вопрошает он и поднимает на мужчину полный обиды взгляд. ― Обязательно меня так унижать? Я был с Морра, и я этим не горжусь, но рядом с тобой я не чувствую себя таким уродливым и грязным. Ты дал мне шанс увидеть, что бывает по-другому, а теперь хочешь его отнять. Это несправедливо, ― скулит Тэхен. ― Со мной так нельзя! ― Где его сокровище теперь? Оно здесь, в Сеуле? ― Чонгук упрямо продолжает напирать, игнорируя гадкую мысль о том, что Тэхен ему этого не простит. Он нарочно надавил туда, где болит сильнее всего. Этому Чонгука научил дедушка − воевать. «Знай своего врага» − говорил он. «Отыщи его слабости. Выучи. Наберись терпения: станет хуже. И когда опухоли начнут расти – тычь в них пальцами, пока не полопаются». У Тэхена с его удивительно крепким здоровьем ныло и нарывало только одно: Чонгук. Он со скучающим видом проглотил бы пулю сам, но сделал бы, что угодно, только бы она не досталась Чонгуку. Потому что без него Тэхен снова останется один. ― Да, да, оно здесь, − бездумно кивает мужчина, глотая слезы от безысходности. ― Чонгук, пожалуйста. Он готов сознаться во всех смертных грехах, взять на себя вину всего человечества, лишь бы Чонгук опустил оружие. Ему не будет везти вечно. Он сделал уже три выстрела. Что, если следующий будет последним? Тэхен не уверен, что сможет сохранить рассудок, если увидит, как пуля размозжит Чонгуку голову. ― Ты помог спрятать его? ― Нет, я не… Тэхен вдруг замолкает и тихонько охает от неожиданности, когда рядом с его ухом со свистом рассекает воздух кинжал, лезвие которого в следующую секунду входит в предохранительную скобу револьвера, вспоров кожу на указательном пальце Чонгука. Он резким движением отбрасывает оружие в сторону, зашипев от боли, и торопливо прижимает порез к губам, глядя куда-то за спину Тэхена, что едва стоит на ногах и не может найти в себе сил, чтобы обернуться. ― Чем это ты, нахрен, занят? ― полный недоумения и беспокойства сдавленный голос Лисы приводит его в чувство, и он не может сдержать рвущиеся наружу слезы облегчения: измываться над ним больше не станут, потому что Чонгук не посмеет снова взяться за револьвер. ― А этот почему весь в соплях? ― девушка подходит ближе и окидывает Тэхена настороженным взглядом; он знает, что выглядит глупо, но ничего не может с собой поделать. ― Чонгук, что ты сделал? ― Мы просто разговаривали. ― Просто разговаривали?! ― надрывно вскрикивает Лиса. Тэхен судорожно всхлипывает позади нее, прижав ладони к мокрым щекам, и весь скукоживается, когда девушка тычет в его сторону пальцем. ― Да на него смотреть жалко! А у него свадьба на носу! ― Все это время Тэхен скрывал, кто он такой, чтобы себя не выдать и не дать никому узнать, что это он помог украсть сокровище Морра и вывезти его в Сеул, ― ровным голосом объясняет Чонгук и переводит на Кима безразличный взгляд, пожав плечами. ― Не так уж и сложно это сказать, я прав? Лиса делает шаг в сторону, закрыв Тэхена с собой, и глядит на Чонгука волком, готовым вот-вот вгрызться в него и разорвать. ― Не разговаривай с ним! ― командует она. ― С ума сойти: и кто тебе это сказал? ― Чонгук открывает рот, собираясь ответить, но Лиса и слова ему не дает сказать. ― Тэхен этого не делал, ― твердо говорит она. Чонгук мрачно усмехается. ― Прости? ― Я сказала: Тэхен. Этого. Не делал, ― чеканит Лиса в такт своему шагу и встает к мужчине вплотную, глядя прямо ему в глаза. ― Это сделала я. Чонгук недоуменно хмурится. «Я родилась и выросла в Тэгу, Чонгук» Этого не может быть. «Я приехала в Сеул не за тем, чтобы умереть» ― Это я украла сокровище Морра. Тэхен испускает отчаянный вопль и, оттолкнув Лису, бросается к Чонгуку и обессиленно падает на колени, схватив его поперек талии и вжавшись лицом в теплый живот. Задыхаясь от глухих рыданий, он исступленно сжимает мужчину в объятиях и начинает что-то невнятно бормотать, крепко зажмурившись. Никогда больше Тэхен не даст Чонгуку сделать что-то подобное. Он так испугался. Мысль о том, что Чонгук мог кончить так глупо из-за него, из-за его трусости и лжи, невыносима и вызывает тошноту. Тэхен трется щекой о живот Чонгука и клянется, что готов стоять вот так хоть всю жизнь. Только бы с ним было все в порядке. ― Вставай, ― мягко просит Лиса, положив руку на кимово плечо и крепко сжав. Тэхен упрямо трясет головой и из последних сил вжимается в Чонгука. ― Он никуда не уйдет, клянусь. ― Не уйду, ― хрипит Чонгук. От крепкой хватки Тэхена дышать становится тяжелее. ― Пожалуйста, встань. ― Тебя ждут родители Богома, ― напоминает Лиса. ― Все было по-другому, ― всхлипывает Тэхен, сцепив руки за спиной Чонгука в замок; он никуда не поедет, они не расстанутся вот так, даже не поговорив по-человечески! ― Он знает, Тэхен, ― уверяет его Лиса. ― Он слышал меня. ― Скажи, что все было по-другому! ― Скажу, ― тяжелая металлическая дверь за спиной Чонгука открывается с негромким скрипом, и в зал входит Юнги. О состоянии Тэхена его предупредили заранее, ― от Чона разве хороших вестей дождешься, ― но он все равно с сожалением морщится, когда обнаруживает своего подопечного на коленях и содрогающимся в рыданиях такой силы, что самому хочется завыть. ― Это Юнги, ― Лиса садится перед Тэхеном на корточки и вкрадчиво говорит: ― Он приехал за тобой. Давай, поднимайся. Почувствовав, что жесткая хватка ослабла, Чонгук, наконец, делает вдох полной грудью, из-за чего жжение в легких, мучавшее его все это время, проходит. Тэхен поднимается на ноги, опустив взгляд, и нетвердой походкой следует за Лисой, что под локоть ведет его к Юнги, негромко прося привести себя в порядок в машине и высидеть этот долбанный ужин, даже если богомовы родители ― жалкие без умолку брюзжащие старики, помешанные на деньгах и своем имени. «Звучит просто, а?», ― с утешающей улыбкой говорит Лиса, но Тэхен ее совсем не слушает и молча плетется рядом, гадая, о чем сейчас думает Чонгук. «Тебе приходилось и хуже», ― не унимается она, надеясь подбодрить Тэхена, которому вся это болтовня начинает действовать на нервы. Он вдруг вырывает локоть из пальцев Лисы и, отмахнувшись от поданной Юнги руки, выходит из клуба, торопливо стирая с лица слезы и грязные разводы косметики, чувствуя стыд за себя и свое недостойное поведение. Развел мокроту, на колени упал, скулил, как мелкая забитая в угол шавка! «Хватит клянчить, ты, долбанная тупая сука! Ты что, и жевать сам не можешь? Твой рот годится только для члена, а? Меня от тебя тошнит!» ― Не смей больше так его пугать, ― ледяным тоном предупреждает Лиса, как только Юнги выходит следом за Тэхеном и закрывает за ними дверь. Чонгук безучастно глядит на нее в ответ. ― Если снова доведешь до слез ― я из тебя всю душу нахер выбью, ясно? ― Ясно. ― Как рука? ― Переживу. ― Дай взглянуть. Порез оказывается неглубоким, однако Лиса все равно настаивает на том, что его нужно обработать и заклеить пластырем, потому что инфекция ― дело паршивое, и возиться с этим у нее нет никакого желания. Чонгук равнодушно пожимает плечами и кивает в сторону коридора, ведущего в кабинет Хосока, где тот хранит кучу бесполезного дерьма, среди которого наверняка найдется нужное средство. Лиса оставляет мужчину одного и через пару минут возвращается в зал с бутыльком какой-то дряни и широкой полоской пластыря, носить который будет наверняка жутко неудобно. ― Необязательно было кидать в меня ножом, ― первым нарушает молчание Чонгук. ― Это был кинжал, а не нож, ― поправляет его Лиса, прижав к пульсирующей ране ватный диск с дезинфицирующим средством. ― Барабан был пустым? ― Чонгук кивает: он незаметно вытащил патрон прежде, чем приставить к виску револьвер. ― Что, если бы у тебя закончились выстрелы? Чонгук не знает, что. Тэхен ведь умеет считать. Даже если бы он не следил за количеством выстрелов нарочно, рано или поздно он бы все равно понял, что к чему, и тогда Чонгук выглядел бы полным идиотом. ― Ты же не думаешь, что надо было тебе сказать? ― уточняет Лиса, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, и аккуратно наклеивает пластырь, убедившись, что порез чистый. Нет, Чонгук так не думает. Мрачная и, очевидно, слезливая история этих двоих ― не его ума дело. За Лису Чонгук поручился, как обещал, не глядя, а Тэхену он совсем чужой человек, так с чего бы им доверять свои тайны кому-то, вроде него? Все равно, что взболтнуть какому-нибудь проходимцу на улице, которому только дай повод языком потрепать. Шума наделает, а беду не отведет. ― Зря ты пришла ко мне. ― При чем тут ты? ― удивляется Лиса. ― Мне нужны были твои бойцы. Люди, которые знают, каково это ― убить человека, ― спокойно объясняет она, отложив скромный набор медикаментов на стол, и садится ровно, выпрямив спину. ― Такие, как Пак Чимин. Безжалостные. С холодным умом. Он помнит всех убитых, но никогда о них не скорбит, ― в ее ровном голосе звучит глубокое уважение к его имени и заслугам, и это не может не покоробить: никто и никогда не говорил о Чимине с таким почтением и восхищением. Кто в здравом уме стал бы петь дифирамбы подобному мерзавцу? Он был обычным наемным убийцей, а не национальным героем. ― Это вызывает и зависть, и омерзение. ― Он делал свою работу. Есть разница, ― задумчиво говорит Чонгук и откидывается на спинку дивана, сложив ногу на ногу. ― Ты собираешься убить Морра? ― догадывается он и прикусывает кончик большого пальца. ― Я заслужила это, ― признается Лиса. ― Моя мать работала у него горничной. Я всю жизнь прожила в его доме. Ты понятия не имеешь, что это такое ― служить и быть верной зверю так много лет. Чонгук удивленно вскидывает брови, неприятно впечатленный этим откровением и тем, с какой беспечностью Лиса говорит об этом. Что она себе думает, а? Хочет пойти против Морра в одиночку, вооружившись одной только своей уязвленной гордостью и обидой? ― Мы с Тэхеном выросли вместе. Я не могла оставить его там, ― говорит она, поддавшись внезапно обострившемуся чувству справедливости, которое мешает ей сосредоточиться на своих переживаниях и не дает забыть о том, как паршиво пришлось Тэхену и как жестоко с ним сегодня обошелся Чонгук. ― Он хороший парень. Но прошлому, которое ему досталось, не позавидуешь. ― Я знаю об его матери, ― кивает Чонгук. Он обязательно извинится перед Тэхеном столько раз, сколько будет нужно, чтобы заслужить если не прощение, то хотя бы снисхождение. ― И могу его понять. Но что случилось с тобой? ― Я не могу рассказать тебе всего, Чонгук. Но, клянусь, Тэхен не сделал ничего плохого, ― уверяет Лиса. ― Не выдавай его, ― умоляет она, заглянув мужчине в глаза. ― Не говори ничего Богому. Тэхен умрет, если вернется туда. Чонгук задумчиво щурится. ― А ты? ― негромко спрашивает он, наклонив голову. ― Ты хочешь вернуться? Лиса молча смотрит на него в ответ, и по одному ее взгляду, наполнившемуся безнадежной тоской и бессильными слезами, Чонгук понимает, что да. Она хочет вернуться. Дом, в котором живет Морра, был и ее домом тоже. Хотя Чонгук и не знает, что именно держало ее там, ― родная мать, Тэхен или что-то еще, ― это не имеет значения. Лиса скучает по этому месту и отчаянно бережет воспоминания, связанные с ним, несмотря на то, что они больше походят на ночной кошмар. ― Я не смогу, ― упавшим голосом говорит Лиса, опустив голову. ― Я не смогу это сделать, Чонгук, ― всхлипывает она. ― Я не убийца. План был предельно прост: выбраться, спрятаться, напасть. И если первые два пункта предполагали спасение чьей-то жизни, то последним стало намерение ее отнять, а потому и решиться на это оказалось куда сложнее. Размышляя об этом, Лиса всякий раз ударялась в слезы, и ее охватывала невыносимая скорбь, как если бы Морра уже был мертв. Его надменное лицо тут же возникало перед глазами, и она всеми силами пыталась его ненавидеть, но не чувствовала ничего, кроме страха из-за того, что еще не сделала. Морра заслуживает смерти как Лиса ― покоя, но, каким бы чудовищем он не был, убить его ― все еще значит убить человека. И если для Чимина нет разницы ― помнить кого-то живым или мертвым ― то Лиса сделала бы, что угодно, только бы не помнить Морра совсем. ― Все в порядке, ― говорит Чонгук и, обняв Лису, прижимает ее к груди; на чужие слезы он за сегодня достаточно нагляделся. ― Это нормально. ― Я сказала, что отпущу тебя, когда придет время, ― напоминает девушка, сжав его плечи в своих руках и уткнувшись мокрым от слез лицом в изгиб шеи, ― но, Боже мой, что я буду делать тогда? ― отчаянно шепчет она. ― Со мной ничего не случится, ― обещает Чонгук, опустив подбородок на ее макушку. ― И с тобой тоже. Мы во всем разберемся, ладно? Мы все уладим. Лиса бездумно кивает в ответ и, скукожившись в его объятиях, продолжает тихонько всхлипывать. Чонгук дает ей спокойно выплакаться и молча гладит по спине, уставившись прямо перед собой. ― Где ты спрятала сокровище? ― между делом спрашивает он, когда рыдания, наконец, стихают. ― Не беспокойся об этом, ― говорит Лиса, шмыгнув носов, и мягко отстраняется, чтобы привести свое лицо в порядок. ― Морра никогда его не найдет. Дважды ему такого счастья не выпадет, ― Чонгук озадаченно хмурится, когда девушка поднимает на него взгляд, в котором ему не удается разглядеть ничего, кроме нечеловеческой злобы и решимости сделать то, на что она только что жаловалась, плачась в его рубашку. ― Ты уж, блять, поверь.