Souvenirs de couleur menthe

— Это моя вина, — раздалось позади, и Олежа замер, так и не коснувшись двери.       Что-то внутри вдруг дрогнуло, кровь в венах словно на секунду застыла, после чего моментально достигла температуры кипения. Внутри как-то все сжалось, вся Вселенная словно перевернулась с ног на голову, разрываясь на тысячу галактик. Олежа медленно обернулся, надеясь увидеть на лице подростка скромную, веселую, наглую, да любую улыбку, любой намек на попытку разрядить обстановку. Но не нашел. Дима, до этого стоявший к нему спиной и крепко сжимающий руки в кулаки, как-то боязливо обернулся. В зеленых глазах плескалось непривычное беспокойство, страх создал в них холодный, немного будто болезненный блеск, а сожаление делало взгляд почти жалким и наделило подростка какой-то мягкостью и беспомощностью. Но Олеже сейчас было не до этого, Олежа сейчас старался растолковать у себя в голове Димину фразу и найти ей объяснение, не связанное с разлетевшейся новостью о его связях с мужчиной. Но не находил. — Что ты имеешь ввиду? — решился на вопрос Душнов, отмечая то, как дрогнули Димины плечи. — Это я распустил слух о ваших отношениях с Антоном Эдуардовичем, — Дима опустил голову, чуть отвернувшись в сторону, — Это вышло случайно, я хотел пошутить и сказал только одному человеку, а потом все как-то разлетелось. Я все исправлю, я постараюсь, правда.       Дима горел. Горел решимостью все изменить, сделать все правильно. Сгорал от чувства вины и полного осознания своего поступка, жалкого, подлого и слабого. Олежа горел тоже. Разгорался злостью и каким-то отвращением к парню, тлел от разочарования не только в Диме, но и в себе. Знал ведь, что так будет, ждал какой-то западни, но все равно пробивался вперед, ломая пальцы, в надежде помочь и исправить. Добровольно шел на эшафот, сам сложил голову на плаху и дал приказ рубить. Наивный идиот, вечно летающий в облаках — Исправить? — глупо повторил Олежа, недоверчиво прищурившись, и пораженной усмехнулся, всплеснув руками — Пошел вон. Пошел вон, блять, уходи!       Стоило Олеже шагнуть ближе к парню и занести руку то ли для удара, то ли чтобы за шкирку вышвырнуть парня из туалета, как его тут же прошибло словно разрядом тока. Он так и застыл с поднятой ладонью, с яростью смотря на сжавшегося в ожидании удара парня. Конечно, рефлексы у него отработаны отменно. И Олежа не мог сделать ничего, не только потому, что значительно слабее и Дима, если даст сдачи, сломает его с первого удара, но и потому, что потом будет жалеть. Да и не может он сделать парню ровным счетом ничего, рука не поднимется, никакие чувства вещь по щелчку первых проблем не проходят. — Олежа, твою мать, отойди от парня! — послышался со стороны женский голос, и Олежа, будто через вату почувствовал, как его держат за плечи.       Он послушно отступил на пару шагов, взглянув на то, как Дима облегченно выдохнул, чуть расслабившись. Его взгляд был таким же виноватым и словно умоляющим. Олежа извинялся одними глазами, чувствуя, как его накрывает истерика. Руки и плечи мелко дрожали, черная пелена заволокла едва не весь мир. Дима лишь нервно улыбнулся уголками губ, рвано выдохнув, словно говоря "заслужил", и Олежа вышел из туалета, пока Регина аккуратно придерживала его под руку и набирала номер Антона.       С того момента прошло несколько дней, за которые весь этот слух словно испарился. Он умер так же быстро, как умерло Олежино доверие к Диме когда-то. Олежа не заваливал парня двойками, нет, наоборот - Дима существенно подтянул свою учебу, словно стараясь хорошими отметками загладить свою вину. Олежа показывал свою злость и обиду иначе. Холодным взглядом, сталью в голосе, почти полным игнорированием и избеганием встречи и разговоров. Но, кажется, сегодняшний день станет переломным в этой главе обид и, возможно, вновь возведет сожженные мосты.       Олежа быстро шел по коридору в другую часть школы, узнав о драке своих учеников, и твердо решил, что в очередной раз уйдет от давно ожидавшего их с Димой разговора. Хватило с него нервов и волнения, хватило злости и обиды. Олежа завернул за угол, где их ожидали Побрацкий и Леонов, оба побитые и готовые снова наброситься друг на друга в любой момент. Заметив учителя, оба как-то вздрогнули, но их эмоции были абсолютно разные. Дима сжался весь, в защитном жесте обнимая себя за локти, и отвел взгляд; а вот Кирилл метался взглядом от учителя к однокласснику, хищно улыбаясь разбитыми губами. — Что тут происходит?! — Олежа тяжело дышал, смотря то на Диму, то на того самого рыжего парня, Леонова — Я вас спрашиваю, молодые люди, или со стеной говорю? Что вы устроили?       Олежа со строгостью и злостью рассматривал двух парней, одного с разбитым лицом и второго с рассеченной бровью, ссадиной на скуле и порванным свитером. Олежа вздохнул, стараясь унять злость и дрожь в коленях. И осознал, что разговора с Побрацким ему не избежать. А поговорить им стоило, конечно. Олежа вздохнул тяжело, борясь с желанием снять очки, и указал пальцем на Кирилла. — Ты - в медпункт, — Олежа перевел взгляд на Диму — А ты - ко мне в кабинет, в лаборантскую. Быстро, оба, разбежались!       Олежа наблюдал за тем, как Леонов смотался в другую сторону, сплюнув себе под ноги, а Дима развернулся и направился к двери в Олежин кабинет. Пока Олежа шел к учительнице труда за иголкой и ниткой, в его голове пчелами роились множество мыслей, от которых уже звенело в ушах. Получится ли сейчас избежать разговора? Почему решил обработать Димины ссадины сам? Что его ждет? Он даже не думал о причине драки, как не думал и о том, что от этого могут быть последствия. Он думал сейчас о Диме, о парне, который его предал, который открылся и дал шанс, а потом растоптал все это, осознанно уничтожил. Так почему Олежа все равно заботится о нем? Эти вопросы были через чур сложными, и голова мужчины уже разболелась к тому моменту, когда он вошел в лаборантскую. Дима сидел прямо на столе, сдвинув стопку тетрадей в угол, и периодически рукой утирая кровь, медленно стекающую к глазу. Его взгляд выдавал усталость и даже легкий испуг, сам парень тонул в чувстве вины, но Олежа это в упор не видел. Или просто делал вид.       Душнов вздохнул тяжело и встал прямо перед Димой, вновь снимая очки. Он продолжал снимать очки перед Димой, а это действительно было признаком доверия. И в этот раз голубые глаза, всегда такие разные и многогранные, вновь были другие. В них засела обида и усталость, что делало их цвет тусклым и немного сероватым, словно небо перед дождем, после которого обычно выходит радуга. И Дима надеялся, что эта радуга и правда в скором времени засияет.       Олежа, протянув руку к висящему на стене ящичку с первой помощью, достал оттуда кусок ваты, который смочил обычной перекисью. Вздохнув, Олежа подошел к Диме почти вплотную и взял его за подбородок, чуть приподнимая и поворачивая его голову так, чтобы было удобнее. Дима молчал, наблюдая за Душновым периферийным зрением, и сжимал пальцами стол, на котором сидел. От парня так и веяло тревогой, Олежа чувствовал ее почти на физическом уровне, и внутри у него бушевал целый шторм. Олежа аккуратно коснулся ваткой раны на брови, чуть высунув кончик языка. — Олегсей Михайлович, — начал было Дима, но Олежа перебил его. — Я не хочу ничего слышать от тебя, Побрацкий. Я все еще помню то, что ты натворил — Олежа замер на секунду, вновь пропуская через себя события того дня — Давай по делу. Почему ты подрался и кто был зачинщиком? — Я ударил первый, но он меня спровоцировал, — голос Димы дрожал от обиды и чувства вины, и казалось, что вот-вот и его глаза заблестят от подступающих слез — Ясно. Чем он тебя спровоцировал? — Он сказал, что, — Дима запнулся, словно раздумывая, стоит ли говорить учителю о настоящих причинах — Сказал, что вы жалкий педик.       Вот тут Олежа замер, отведя руки от лица парня, и просто посмотрел ему прямо в глаза, которые не давали ни единого шанса сомневаться в честности произнесенных слов. Внутри Олежи вдруг что-то приятно загорелось, заставляя сердце забиться гораздо беспокойнее от осознания того, что Дима ввязался в драку, чтобы защитить Душнова. Защитить от того, что сам и сотворил. — Может теперь послушаете меня? — Дима заглянул прямо в голубые глаза, которые находились сейчас непозволительно близко, можно было разглядеть в них каждую искорку, каждую ниточку пигмента. Олегсей кивнул — Этот слух действительно вышел случайно. Я просто хотел пошутить и шутка немного вышла из-под контроля, простите меня. Все уже забыли об этом, а этот идиот просто хотел поиздеваться. Вы сможете простить меня?       Олежа не ответил ничего, просто бегал взглядом по выжидающему лицу парня. Вся злость и обида стремительно растворились в воздухе, который Олежа неосознанно задержал в легких. Мужчина выдохнул наконец, неосознанно улыбаясь уголками губ. Он открыл рот, хотел сказать хоть что-то, совсем не в тему замечая красоту и густоту ресниц парня, но не смог сказать ничего. Лишь дернулся вперед, не отдавая себе отчета в своих действиях, и обвил руками Димину шею, крепко прижимая его к себе.       Мир вокруг словно загорелся тысячей звезд, которые своим светом сожгли все и всех, оставляя лишь небольшое пространство этой комнаты и двух парней, которые именно этими объятиями начинали свое сочинение под названием "Любовь". Этот роман стал бы самым известным и любимым, но они не в книге и делиться своими чувствами с чужими людьми не собирались. Эти чувства обжигают, режут без ножа и делают больно, сразу же залечивая раны теплыми касаниями и легкими поцелуями.       Олежа почувствовал осторожные касания на своей спине лишь спустя несколько секунд. Дима обнимал его по началу осторожно, словно боясь сломать Душнова, как будто тот был хрустальным. А потом Димины руки крепко прижали мужчину к себе, пока сам парень уткнулся носом в шею Душнова, вдыхая его запах.       Ему был никто не нужен, лишь чувствовать тот запах. Он всегда ему напоминал таинственный лес. Вдыхая запах, Дима сразу же оказывался на поляне по среди чащи леса. Вокруг шелестела трава и скрипели деревья, столбами упираясь в небо. В переливающейся в разные оттенки зелёного от ветра траве стрекотали кузнечики, а стебельки приятно кололи ладони и кончики пальцев. На опушке росли будто райские цветы. Их цвета были сравнимы с яркой палитрой цветов художника, разрисовывающего серые будни унылых людей.       Казалось, всего один человек, но чувства, которые он вызывает у юноши, просто сводили с ума. Небесные глаза и родной запах. Все это создавало какой-то пейзаж, который хотелось запечатлеть у себя в голове, что бы больше никто не смел на него смотреть.