Татарин

Третья ночь. Моя третья ночь свободы. Бог любит троицу? Ха, не знаю, как Бог, но Сатана мной сегодня доволен будет уж точно! Я нахожусь на территории, весьма богатой и красиво украшенной. Всюду зелень, дальше гараж с дорогими тачками. Отец сделал всё для своего сыночка. Но как же он проебался с охраной! Те два еблана возле ворот — посмешище. Даже охранники в пятёрочке оперативнее. Почему на такую большую площадь с особняком всего два человека — загадка дыры, как нынче говорят. Камеры, конечно, есть, сигнализация имеется, но центр управление у тех двух дебилов. Не думал, что будет так легко… Твёрдым шагом иду прямо к главному входу в дом, хотя, бля, какой это дом? Ебанные хоромы. Сегодня здесь тихо, хотя в досье написано, что этот Гречкин любитель вечеринок. Наркота и алкоголь закончились? Или папочка по жопе надавал за разбитую дорогую безделушку? Массивная дверь открыта — я таких непринуждённо живущих придурков ещё не видел. В длинном холле пиздец ярко, аж глаза слепит. Я сразу залетаю по лестнице на второй этаж: где-то там расположена комната Гречкина-младшего. Стараюсь идти тихо, чтобы не издать лишнего шума, но похоже здесь никого не ебёт, что творится в собственном доме. Поочерёдно заглядываю в комнаты: тут ванная, спальня для гостей, снова ванная, маленькая библиотека с горой пыли, золотой, мать его, туалет, очередная спальня. Пройдясь почти по всему второму этажу, я-таки нахожу нужное. — Ну, здравствуй, Гречкин! — захожу в просторную комнату. Парень лежит на кровати и болтает ногами, совсем как мой Серёжа раньше. Прохожусь возле стены с фотографиями, намерено топчу своими ботинками покрытие. Не собираюсь ради таких сук обувь вытирать и тем более снимать. — А ты, собственно, кто? — парень даже головы не отрывает от телефона, лишь взгляд на пару секунд поднимает. — Я тебя не знаю, — его что, вообще не волнует собственная задница? А, ну, конечно, к нему полиция даже не ворвалась, а вошла, о чём это я. — Тебя не должно волновать, кто я такой. Но меня волнует, какое отношение ты имеешь к Сергею Разумовскому. Так что? — подхожу ближе к кровати, но Гречкину откровенно похуй. — Блять, чувак, давай я тебе денег дам, и ты свалишь, а? — он всё также уткнулся в телефон, глаз не поднимает. — Нахуй мне твои деньги? Отвечай по-хорошему, пока не вывел меня! — угрожаю, с такими как он по-другому нельзя. — Ммм, а я могу тебя вывести? И что ты тогда сделаешь? Оттрахаешь? Смазка и гандоны в той тумбочке, — белобрысый откладывает телефон и хищно смотрит исподлобья. Мерзкий взгляд. Останавливаюсь напротив парня, а тот голову руками подпёр и задницу к верху поднял. Ебанутый… — Повторю вопрос: какое отношение ты имеешь к Сергею Разумовскому? — достаю свой Глок и направляю на этого ебаната. Тот даже бровью не ведёт — думает, его папочка всесильный. — Брось, ты не убьёшь меня. А к Серёже я имею самое прямое отношение… — перекатывается на спину и всё также нахально смотрит. — Отчасти прав: я не убью тебя. Ты нужен мне живым! — прячу пистолет и вместо него достаю нож. Быстро приближаюсь к Гречкину, дабы тот не успел опомнится. Секунда — и его запястья я держу в своей руке, а возле его горла нож. — Дёрнешься, и я зарежу! — сильнее давлю ножом на нежную кожу и слегка провожу в сторону. Первые капли крови из пока что маленькой царапины. Гречкин замер, старается не дышать, глаза распахнуты. Страшно, скотина? — Ч-что тебе нужно? — голос неровный, рукой чувствую, как его ладони вспотели и дрожат. — Плохо со слухом? Вспомнишь сам или повторить? — опять давлю ножом, но в этот раз царапаю щеку. — Трахался я с ним! — пытается увернутся от ножа, вскрикивает. — Это я знаю, но что этому поспособствовало? — приставляю нож к другой щеке, режу и её. Снова скулёж. — Его полиция и Стрелков в частности нагнули за что-то. Он в прокуратуру хотел обратится, ну, а там я в тот день ошивался. Моему отцу на него насрать, он дело даже рассматривать не будет. Я и пообещал помочь, за плату, конечно же. Парниша красивый, худой… — Какой он буду решать только я! — рука пошла вверх и нож оставил длинный, более глубокий порез на руке. Гречкин взвыл. Кровать тем временем окрашивалась в бордовые оттенки. — Что за дело? Чем они его нагнули? — Не знаю, я лишь до отца обещал достучаться, ну, чтобы он дело принял. А-а! Хватит уже! Я рассказал всё, что знаю! — осмелев, вырывается, ногами дёргает, но я вновь нож к горлу подношу. — Почему же? Не всё… Вот ты ответь: нравилось Разумовского трахать? — Ну да, хороший парень, рабочий… — говорит неохотно, боится, не знает, чего ожидать. Оно и правильно. — Так и мне нравится тебя резать, ты же плохой парень, а значит — заслужил! — делаю глубокий надрез на шее, кровь тут же брызгает из раны. Из грязного рта — дикий вопль. Больно? Да неужели. — Что? Умереть теперь страшно? — разрываюсь в хохоте. Не умрёт эта паскуда, крови много потеряет, но жить будет. Как и по моему прогнозу, Гречкин слабеет и обмякает. Отпускаю его запястья, на них отпечатки моих пальцев. Натягиваю на его голову черный мешок и затягиваю в области шеи. Подняв с кровати, взваливаю тушу через плечо, нож вытираю об красную простынь и убираю в карман. Начало положено.

***

— Я порезал пару-тройку людей за две ночи, ты и вправду думаешь, что сможешь меня остановить? Я к тебе с той же целью пришёл, как и к ним. Тем более, ты связан. Какой же план действий? — говорю медленно, спокойно. Этим явно выбешиваю Стрелкова, тот поначалу улыбался, сарказмом принижал. Кулаками принижать надо было, силой. — Полагаю ты прекрасно осведомлён, кто я такой. Так не страшно ли тебе, еблан, мне угрожать?! За мной большие люди стоят! — Стрелков предпринимает ещё одну попытку ослабить путы, но хуй там. Истерически смеётся, глядя мне в глаза. А зубы белые, аж блевать тянет, как у лошади выступают. — Какое мне, блять, дело до тех, кто выше? Они меня в жизни не достанут! А знаешь, что у тебя на морде написано? Точнее на зубах? Пять передних выступают, а на них буковки: е-б-л-а-н. Ко мне можно подобрать другие, не менее интересные слова — фантазируй! — и без того красное лицо краснеет ещё сильнее. Под кожей выступают синие вены. — Пошёл нахуй! Не дождёшься ты от меня никакой информации! — сплёвывает мне в ноги и глазами убить хочет. — Что ж, приступим… — подхожу ближе и ножом режу предплечье одной руки, так удачно привязаное внутренней стороной вверх. Моментально слышу реакцию: крик боли. Одного достаточно глубокого пореза хватит, перехожу к другой конечности. Режу её совершено также, играюсь, давлю то сильнее, то слабее. Вопли Стрелкова ласкают уши, опровергая «стойкость» в графе с преимуществами. — Как ты связан с Разумовским, что за дело? — алая кровь пропитала одежду мента и собралась в небольшие лужицы на полу. — Ты из меня ничего не вытянешь! — какой придурок! У меня сотни вариантов пыток, он вот одну выдержать не в силах. — Что за дело такое, мент, что даже под пытками молчишь? То, что ты его трахал, не одному мне известно. Тут кроется что-то большее… Действовал в тайне от начальства? Ха, и вправду — еблан! — подношу нож к шее, опасно проводя металлом по коже. — Я никому не разболтаю, лишь скажи, — кровь в артерии бешено бьёт, маленького надреза хватит что бы его убить, но цель у меня не та… Жду, но Стрелков всё молчит, головой вертит. Резким движение пригвождаю его бедро к деревянному стулу. Нож проходит вдали от кости — не самая опасная ситуация. Крик, даже рёв боли. Как люблю подобные моменты, они запоминаются лучше всего, как для насильника, так и для жертвы. При условии, если жертва остаётся жива, конечно же… — Не скажешь сейчас — вытащу нож, будешь молчать и тогда — у тебя имеется вторая нога! — тихая угроза, прямо на ухо. Мента не должно радовать близкое будущее. — Сука… Ладно! Нагнись, я громко не могу, — настораживает, но нагибаюсь к лицу ментяры. — Дело страшное, как твоя рожа! — зубами попытался до моего лица дотянуться, но вот не задача: реакция у меня быстрее, чем у мужика с затуманенным болью разумом. — Сам напросился, уёбок! — силой дёргаю нож вверх, и вот уже вторая нога сочится кровью. Лицо Стрелкова вновь искажается гримасой боли. Смотрю глаза в глаза, но мент голову опускает, взгляд прячет. Даю пощёчину, а тот даже не реагирует. Поднимаю голову за ухо. — Отключился, еблан! — шиплю и отпускаю ухо, голова безвольно наклоняется вперёд. — Ну что ж, полезай в мешок… — вытаскиваю нож и следом за ним брызжет кровь. Перерезаю верёвки, и мент падает еблом вперёд. Красиво упал. Упаковываю его в чёрный мешок, попутно связав запястья и лодыжки. Вдруг очнется? Кто его, блядину, знает. Закидываю через плечо, как и со всеми остальными. Несу к мерсу и гружу в багажник, благо у джипа он большой. Идёт дождь. Холодный, других в Питере не бывает, только те, что прям до костей пробирают. Дворники смахивают крупные капли. Еду по тем дорогам, где не будет постов. Хотя какие посты? Два часа ночи! Ток если один мент за доп плату. Вжимаю педаль, стремительно набирая скорость. Вот уже лечу по пустой трассе. Одна рука лежит на руле, вторая держит новый телефон. Пришла пара сообщений от Гаяза — не суть важно. Яркие фонари хорошо освещают дорогу, но туман всё же есть. Вдруг слышу сирену. Полицейскую, блять. Неужто где-то камера была? Ладно, не отстанут же, торможу, но выходить не тороплюсь. — Доброй ночи, выйдите, пожалуйста, — мент, и даже не в форме, хмурый такой, на скуле синяк. Еле выдавливает из себя это «пожалуйста». — Доброй, а вы представьтесь для начала, — изгибаю бровь, с издёвкой смотря на него. — Майор Игорь Гром. Выйдите из машины! — вот так дела! Открываю дверь и оказываюсь возле ментяры. — Вот так встреча! А что ж вы, майор, за нарушителями гоняетесь? Не в ваших обязанностях ведь! — вновь улыбаюсь, а брови мента, с затейливым шрамом, лишь хмурится. — Слышь сюда! Тебе должно быть поебать кто я по должности, если я тебя остановил — будь добр выслушать! — наш бравый майор рассердился, вот так незадача. — Мне как раз и поебать, кто ты по должности. Но мне интересна другая тема… К примеру Сергей Разумовский. А, как тебе тема? — откровенно издеваюсь, а сам чуть дальше от машины отхожу. Негоже мерс мять в драке. — Так это ты тот самый татарин? — брови мента взлетают вверх, а изо рта вырывается клубок пара и карикатурное обращение. Тоже ведь, блядина, издевается. — Какой тот? — не уж то Серёжа про меня что-то этому ебырю рассказывал? — Серёжа мне тобой угрожал, мол, а мой парень татарин, у него тринадцать дыр! — смеётся от собственной шутки. Говно, а не шутка. — Не смей его так называть! — чётко проговариваю слова, попутно рукой нож нахожу. — А как мне его называть? Может, Серёженька? Серёня? О, а как сладко он стонет подо мной! — бесит, выводит из себя, нашёл ту точку, на которую можно давить. Блядина. Кидаюсь на него с ножом, стараясь задеть руку, но мент блокирует удары, уходя от ножа. Не плох, скотина. Вновь нападаю, в этот раз обманываю, но ебанный майор выбивает одним движением руки нож. Тот отлетает на середину дороги, тихо звякая. — А ты хорош… — констатация факта, да, мой соперник прекрасно дерётся. Видно, что выращен на улицах. — Признаю, ожидал лучшего, а ты на безоружного с ножом! Некрасиво! — ходит кругами, глаза в глаза смотрит. — А я не по красоте действую, а по эффективности! Вот такой вопросик назрел: что за дело такое, что Разумовский под дудку Стрелкова плясать начал? А то честный полицейский так и не признался, святой мученик! — О, а Серёжа тебе не рассказывал? — слишком сладко тянет имя. — Так его для одного дела назначали, не официально. Надо было Стрелкову какие-то засекреченные данные украсть. А Серёга-то парень умный, дело своё знает. Только вот накрыли Стрелкова, а тот всё на него свалил, — теперь уже мент кидается на меня. Бьёт метко, пару раз попадает по животу и губе. Но я в отместку ему нос разбиваю, стараясь его удары сдерживать. — Ты ещё не дослушал, дальше интереснее! Он к Стрелкову сначала пошёл, тот пообещал уладить за плату, да вот денег у парниши таких не было, и пошёл Серёжа в личные шлюхи! Ну как тебе? Парень у тебя настоящая блядь! — хрипит, наносит удары, блокирует. В этот раз отпинываю его ногой. Сгибается пополам. — А как же ты с ним связался? — подхожу ближе, пользуюсь слабостью противника и навожу на него пистолет. — А ты слушай, слушай. Стрелков его ебал, да вот только обвинения никто не снимал. Пошёл он в прокуратуру, а там всё… — Эту часть с Гречкиным я слышал, давай дальше, — перебиваю его, всё также держа на мушке. А тот спокойно так смотрит, будто не боится, блефует наверняка. — Даже так? — удивляется, но продолжает. — Гречкин ему и содействие, и деньги предложил. Что, в принципе, помогло, да вот только дело не закрыли, все стрелки на Стрелкова перевели. Каламбуры — моё любимое! А Серёженька перестал к нему наведываться, а тут ещё вот сюрприз с небес, буквально. Наш полицейский его прям в участке отпиздить хотел, но за бедного рыжего парнишку вступился отважный майор! И этот майор надрал зад плохому полицейскому. Не буквально, конечно, — рассказывает и лыбиться, бровями своими двигает. Ебанашка тупая. — Без самолюбования, иначе пулю получишь! — Стрелкова-то я отпиздил, у меня даже видео есть, как тот Разумовскому угрожает — компромат! Ну, а Серёженька мне благодарен, я ему и предложил компромат заслужить, чтобы Стрелкову побольше лет дали. Сначала думал, раза два отсосёт и отдам, но, сука, парниша хорош! Всеми дырками работать умеет… — мент не успевает закончить говорить, его прерывает выстрел. С ним я не заморачиваюсь, кидаю в багажник как есть. Теперь их там трое — уже компания. Сам подбираю нож и отряхиваюсь, после чего сажусь за руль. Спасибо Азамату за толстую пачку влажных салфеток. Промакиваю костяшки, те неприятно щиплет. С остальными было проще, без рукопашки… Телефон показывает начало четвёртого. Надо ехать.

***

— Серёж, я дома, — тихо закрываю входную дверь и скидываю куртку на пол, та вся грязная. — Всё так и сидишь? — Разумовский находится в непонятной позе, то ли на диване, то ли на полу. Эти программисты сидеть нормально умеют? Целую его в рыжую макушку. — Привет, да… Заказ срочный, — отрывается от монитора и смотрит на меня, чуть улыбаясь. — Как у тебя дела? Что делал всю ночь? — беспокоится или интересуется, сложно понять. — Могу показать, так скажем, результаты моей работы! — Серёжа удивляется, глаза округляются, а ноут новенький откладывает. — Пошли, — он послушно встаёт и кладёт свою ладонь в мою. — Мы на балкон? Но зачем? — нетерпеливый, сейчас всё сам увидит. Пластмассовая дверь немного скрипит, прохожу первый, рыжик следом. Сразу смотрю вниз, довольно улыбаясь, а Серёжа лишь охает и закрывает рот руками. — Олег… Ты что сделал? — ох уж этот страх в голубых глазах, наслаждаюсь им, не иначе. — То, что и всегда делал. Всё для тебя! Кстати, они ещё живы, но накачены ядом, если хочешь с кем-то поговорить, так сказать, напоследок, у тебя есть около семи минут, — вновь ухмыляюсь и смотрю на гору из тел. Внизу, куда открывается отличный вид с нашего балкона, навалена гора из без пяти минут трупов. «Святая троица» лежит на вершине: Гречкин, Стрелков, Гром. Под ними всякая мелочь и шушера. Все они даже не дергаются, яд действует замечательно. Большинство, самые буйные, лежат окровавленные, одежда в запекшейся крови, у Грома и вовсе пуля в теле. Кто-то лежит без сознания, кто-то пытается развязать верёвки, другие смирились и наверняка шепчут молитвы. Наивные. — О-олег, ты же их убил! — голос дрожит, но парень всё смотрит вниз на знакомых, хорошо знакомых ему людей. — Серёжа-Серёжа! Нахуй они тебе сдались? Я их наказал, по всей строгости! — прижимаю рыжика к себе и тот кладёт голову на моё плечо. Тихонько посмеиваюсь, редкие Серёжины слёзы впитываются в мою футболку. — Теперь всё будет как раньше… Правда? — заглядываю в лазурные блестящие глаза, а те улыбаются. — Да… Спасибо, — улыбается своей светлой улыбкой, я вытираю белые щеки от слёз и тоже улыбаюсь. Эту утреннюю идиллию нарушает вой полицейских машин, во двор заезжают, суки, и не одни. Рыжик озирается, беспокоится. Понимает, что за мной наряд, больше претендентов нет, особенно в четыре утра. — Что ж… Я буду снова ждать… — грустная улыбка и такие же глаза. — Не будешь! — целую Серёжу в губы, долго мокро развратно, так, как он любил раньше.

первый и последний поцелуй

Рыжик обмякает, полностью мне отдаётся.

и я выстреливаю

Выстрел громкий, эхом проходится по квартире и между домами. Серёжа руку к груди прижимает и на меня смотрит, не понимает ничего. Совершенно.

я тоже ничего не понимаю

Вновь целую и отрываюсь, смотря в пока ещё живые глаза.

и выстреливаю

Мы оба падаем на пол, футболки в крови. Серёжа глаз не закрывает, смотрит. Я тоже на него смотрю. Любуюсь, в последний раз. Под нами уже приличная лужа крови, в глазах темнеет. У нас в груди по пуле, выстрел в упор, после такого никто не выживает.

больно

Серёжа улыбается и глаза закрывает. И я тоже…