Изменник

      Сильные, глубокие толчки внутри так приятно давят на растянутые стенки, скользят и сотрясают всё тело, неумолимо толкая к финишу. Желанная грань удовольствия насколько близко, что её можно потрогать руками, посылая новую волну приятной дрожи. Внутри всё невыносимо горит и плавится, смазка щекотно стекает по внутренней стороне бёдер и пошло хлюпает каждый раз, когда крупная головка покидает открытую дырку, чтобы с особым остервенением втолкнуться вновь. Это слишком хорошо, слишком приятно, настолько, что ни с кем другим не возникает противоречивых чувств, когда груз удовольствия тяжёлым якорем придавливает к земле, а следом отпускает, даря невесомую лёгкость.       Жар тела за спиной прожигает даже сквозь одежду, кожа будто плавится от трения, а боль от сильно впившихся в ягодицы пальцев пробивает до нутра, будоражит и ни капли не отрезвляет. Хочется ещё и ещё этих размашистых движений, этих огрубевших рук на своём теле, которые давят, сжимают, фиксируют и не дарят даже намёка на ласку. Только безумный, животный секс, подгоняемый не менее животными инстинктами, вшитыми в подкорку головного мозга. И это вынужденное подчинение сильному агрессивному альфе заставляет сжиматься сердце, когда омега внутри приближается к очередному экстазу.       — Быстрее… пожалуйста, — собственный стон жалким поскуливанием срывается с влажных губ.       — Заткнись.       Уверенный, почти спокойный голос и звонкий шлепок по ягодице, после которого на коже ненадолго остаётся алеющий след от ладони, напоминают о собственном бесправном положении. Обычно с Хэнком медленно, тягуче нежно и раздражающе долго от бесконечных изматывающих предварительных ласк. Жёсткий секс слишком сильно контрастирует с этим, лишний раз напоминая о том, что за спиной сейчас не любимый и заботливый Хэнк, а грубый неотёсанный мужлан с потрясающим, почти идеальным членом, который знает, как нужно правильно драть, чтобы после оргазма звёзды плясали перед глазами.       Этот мужлан никогда в ответ не притронется к члену, буквально истекающему смазкой, никогда не приласкает чувствительные соски, не будет аккуратно сминать губы во время поцелуя. Он вообще никогда не целует, только изредка скользит острыми клыками по спине или шее, но делает это ювелирно точно, чтобы не оставлять после себя даже малейших следов. Этот альфа знает, что партнёру на хрен не сдались ванильные нежности, он приходит только за грубым трахом.       — Гэвин, прошу, умоляю. — Член болит настолько сильно, что сейчас взорвётся. — Я так хочу кончить.       Голос тонет в злобном рыке за спиной, а следом толчок до упора по самые яйца, даже набухший узел проскальзывает внутрь, а дальше движения замирают. От этого чувства наполненности едет крыша, от невозможности достичь разрядки уже хочется выть в голос, позорно плакать, валяясь в ногах, и уговаривать сделать хоть что-то с всепоглощающим желанием.       — Я, кажется, сказал тебе заткнуться. — Агрессивный шёпот в самое ухо только усугубляет ситуацию. — Если ты чем-то недоволен, мы в любой момент можем прекратить наши встречи. Ты этого хочешь, Коннор?       — Нет. — Жалобный всхлип срывается с губ, и первая слеза бежит по щеке.       — Чего же ты хочешь, давай, расскажи мне.       Пальцы зарываются во влажные и сильно вьющиеся от пота волосы, неприятно тянут, вынуждая опереться спиной о твёрдую грудную клетку. Молния неизменной коричневой куртки неприятно впивается в кожу, напоминая о том, что Рид никогда не раздевается полностью.       — Тебя. Хочу тебя в себе, твой член, твой узел. Хочу, чтобы ты брал меня часто, грубо, глубоко, изводил меня своими движениями.       Слёзы то ли от стыда, то ли от крайней степени возбуждения бегут по щекам, солёными каплями стекая в рот.       — Разве я делаю что-то не так? — Голос звучит слишком мягко, наиграно елейно, не суля в будущем ничего хорошего.       — Всё так…       Ещё шаг, ещё слово, и наступит отчаяние. Орган внутри приятно давит на стенки и до невозможности правильно упирается в простату. Хочется двинуться, насадиться, но за своеволие есть риск остаться додрачивать в одиночестве, как уже было однажды. А сейчас это сродни маленькой смерти, ведь любимый дилдо уже давно лежит забытый в дальнем углу под ванной, подальше от глаз возлюбленного, а пальцы не принесут и малой части необходимого наслаждения.       — Тогда завали свой блядский рот и получай удовольствие, шлюшье отродье! Я и так уже потратил на тебя половину законного перерыва.       Громкие стоны почти на грани криков, которые невозможно контролировать, снова наполняют пространство, отражаясь от ободранных стен. Внутренности полыхают от частого трения, но настойчивая мысль «хочу» болезненной пульсацией бьётся в мозгу, словно запертая в клетке птица. Темп неумолимо нарастает, пульсирующий орган вколачивается чаще. Скопившееся напряжение скручивается в тугой узел, сводя живот судорогой, и наконец выплёскивается наружу, осев почти прозрачными каплями на заляпанном бачке. Тело сотрясает крупная дрожь, когда финальные движения болезненным блаженством разливаются по венам. Ноги уже готовы подкоситься, когда поясницу наконец окропляет горячая влага.       Хочется растянуться на полу и бездумно смотреть в зияющую дыру на потолке на месте, где когда-то был плафон. Теперь когда слабость в ногах достигла своего апогея, а сильные руки больше не помогают держаться на весу, фиксируя бёдра на месте, можно расслабленно стечь на пыльный кафельный пол. От усталости почти неконтролируемо хочется спать, перед глазами уже скачут яркие пятна, сплетаясь в причудливые узоры, а весь мир понемногу растворяется в зыбком мареве, но вспышка боли от хлёсткого удара по щеке отрезвляет сознание.       — Не спать. У тебя двадцать минут, чтобы привести себя в порядок и вернуться в отдел.       Невнятное желание, чтобы его чёртовы глаза смотрели с меньшим презрением, возникает внезапно и почти сразу тонет в удушающей ненависти. Не важно, как часто приходится с ним трахаться, этот альфа, как и прежде, смотрит как на дерьмо. Глупо было ждать хоть каплю помощи и понимания от человека, который видит перед собой не личность, а удачно подвернувшийся под руку спермоприёмник.       — Ненавижу тебя. — Собственный голос узнаётся с трудом.       — Взаимно, шлюха. — Этот звериный оскал и насмешка в голосе всегда остаются неизменными в своём постоянстве. — Вспоминай об этом почаще, когда в следующий раз приползёшь ко мне, а не к своему кобелю, умоляя себя выебать.       — Какой же ты мудак, Гэвин.       — Лучше быть мудаком, чем поблядухой. — Очередная усмешка и порция отвращения в глазах. — Даже слегка жаль старпёра, он и не подозревает, в какую шалаву влюбился.       — Не смей так говорить!       Слова с каждым днём режут только больнее, оставляя невидимые глазу кровавые раны. Уже стоило давно привыкнуть к такому обращению, но не получается. В груди сдавливает от омерзения и злости на себя, на этого человека, что хочется выть в потолок от собственного бессилия. Рид знает слишком много о происходящем, но хуже всего даже не это. Хуже, что он знает о своей незаменимости, ведь ни один из других любовников-альф не может довести до той точки кипения, которая требуется для удовлетворения омежьей сущности.       — Пока ты ведешь себя как блядь, я буду говорить так, как считаю нужным. Если чем-то недоволен, то, как прижмёт в следующий раз, пиздуй к своим немощным недоальфам, которые тебя только в два, а то и три хуя в состоянии удовлетворить.       Тяжёлый запах грозового неба усиливается, впиваясь в ноздри, заполняет собой всё пространство кабинки. От этого аромата в ожидании поджимаются яйца, а растраханная дырка начинает пульсировать, снова наполняясь смазкой. Он знает, как влияет этот запах на похотливую сущность внутри, но сейчас специально даже не пытается сдержать свои феромоны, в очередной раз показывая своё превосходство. От этого давления весь запал ненависти гаснет, оставляя только позорное желание скулить и подчиняться сильнейшему.       — Гэвин, хватит. — Шёпот выходит даже более жалким, чем ожидалось.       — То-то же, — снова это бесящее хмыканье. — Одевайся, мы и так слишком запизделись.       Встать получается только после того, как негромко хлопает дверь, знаменуя, что грёбаный говнюк детектив Гэвин Рид соизволил наконец уйти и оставить в одиночестве. И как же отвратительно мерзко на душе после общения с ним. В голове не укладывается, как настолько великолепный любовник может быть таким откровенным дерьмом в остальное время.       Гэвин Рид — сплошное противоречие. Отвратительное поведение с коллегами, но образцово-показательное на допросах и при общении со свидетелями; пестревшая матом и грубостями повседневная речь и абсолютно деловой стиль в рабочей переписке, лаконичная краткость и чёткость в вылизанных отчётах; ярко выраженная нелюбовь к навязчивым людям, открытая ненависть к омегам, но всепоглощающая забота и доброта к животным на улице. Иногда перед глазами появляется тот случайно подсмотренный момент, как Рид подкармливает грязного рыжего котёнка только что купленной сосиской, как у него на губах играет ласковая, почти нежная улыбка, когда он осторожно касается пушистого тельца поглаживающими движениями. На какой-то миг даже кажется, что он не такое говно, каким себя преподносит, а потом он заваливается участок и ведёт себя как последняя мразь, показывая каждой встречной омеге, которая по глупости решит с ним заговорить, средний палец.       Он всем своим зачерствелым сердцем ненавидит омег как вид, не упускает возможности посмеяться или показать их слабость, а омеги, которые лично знакомы с Ридом, ненавидят его в ответ. И пополнять ряды этих ненавистников приятно, но при этом и невыносимо стыдно, ведь при всей гамме негативных эмоций по отношению к неприятному альфе, только под ним хочется стонать в преддверии каждой течки и иногда во время неё. Только после его требовательных рук и каменного члена особенно приятно чувствовать мягкие, медвежьи объятья Хэнка и тонуть в его тепле.       Гэвин Рид — сплошное противоречие. Он ненавидит омег, но старательно и качественно трахает одного из них; презирает за постоянные измены, но продолжает сохранять нейтралитет, ни словом, ни жестом не намекая Хэнку на такое поведение; с нетерпением ждёт редких выходных, чтобы отоспаться от напряжённого графика, но каждый раз во время дежурства любимого лейтенанта впускает к себе среди ночи, когда другой незадачливый любовник выставляет прочь, удовлетворив собственную потребность. От этих противоречий рвёт на части, ведь не может человек, который смотрит с таким презрением и ненавистью, спокойно уступать свою кровать, уходя спать на старый твёрдый диван.       Возвращаться в отдел совсем не хочется. Нужно завязывать с сексом на работе, иначе о похождениях на сторону узнает не только детектив Рид. Гэвин даже во время секса умудряется не терять голову, контролировать свои феромоны, чтобы в кожу не въедался его запах, но ответной выдержкой похвастаться невозможно. От его одежды за версту разит чужим запахом, и просто космическое везение, что все остальные сотрудники убойного отдела — беты, а с другими отделами он почти не контактирует. Но даже беты в состоянии уловить особо сильный аромат, который Рид при всём старании не может до конца перекрыть собственным запахом.       — Ты воняешь хуже дешёвого освежителя, контролируй себя, блядь, я по часу не могу смыть с себя эту хуйню! — каждую неделю возмущается он, когда достигает очередной точки кипения. И на следующий раз разъярённые слова благополучно забываются.       Гэвин уже сидит за терминалом, что-то быстро печатает, хотя до конца обеда ещё десять минут. От одного вида расслабленной позы сводит скулы и становится тошно. Он не выглядит как человек, который большую часть обеда вдалбливался в мокрую задницу. И не удивительно, Рид хоть всю ночь может работать над любовником, даже под утро почти не выказывая усталости, получасовой перепих в кабинке для него лишь лёгкая разминка. У него даже мысли не возникает, что после секса партнёру не всегда удаётся двигаться нормально. Растраханная дырка и ноющие мышцы постоянно напоминают о колоссальной пропасти между альфами и омегами.       Но стоит перевести взгляд от ненавистной спины и посмотреть в тёплый океан в глазах такого родного лейтенанта, как непосильный груз усталости тает, испаряется, оставляя после себя лишь лёгкий дискомфорт в анусе. Хочется целовать Хэнка, отдаваться его нежным ласкам, чувствовать, как подрагивают от волнения его руки, когда он скользит ими вдоль позвоночника, опускаясь к джинсам. Хочется растворяться в этой удушающей заботе и трепетной мягкости, сгореть в ней полностью, чтобы потом снова воскреснуть, скача уже на другом члене.       Это зависимость. Глубоко сидящая жажда альфы вытесняет всякий стыд за очередную измену. Да и разве может быть стыдно, когда чужая собственническая грубость ставит на место, когда внутри все пылает от мысли, что в домашнем кресле Хэнк терпеливо ждёт возвращения из магазина, не подозревая, что в этот момент его любимый делает горловой случайному прохожему с сильным мускусным ароматом. Разве может быть стыдно за действия, которые приносят ни с чем несравнимое удовольствие и необходимую остроту в размеренную и слишком спокойную совместную жизнь?       — Ты не ходил на обед, — в голосе Хэнка звучит волнение. Он всегда волнуется о самочувствии близких людей гораздо больше, чем о своём собственном. — Это из-за грядущей течки, снова нет аппетита, да? Подавители в очередной раз не сработали?       — Всё в порядке, мой лейтенант, мне уже лучше.       Прости, Хэнк, подавители не сработали, потому что в этот раз я их просто не пил. Я помню, что твои два дежурства, в которые ты точно не вернешься домой, выпадают на самый тяжёлый период течки, и в этот раз я наконец проведу их не с жалкой резиновой пародией на член. Целых три месяца я ждал этой возможности, несколько недель уговаривал этого говнюка прийти, терпя постоянные унижения, ведь под альфой этот период вынести проще, чем с вибратором или под тобой. И я очень надеюсь, что ты никогда не узнаешь, кто будет брать меня в нашей с тобой постели.       — Сделаю вид, что поверил тебе. У нас новое дело, Коннор, труп пролежал неделю, а ты сейчас слишком чувствителен к запахам. Скажешь, если станет совсем плохо.       Хэнк мягко и почти незаметно касается руки. Он редко позволяет себе даже столь незначительные вольности на работе, предпочитая не выходить за рамки служебных отношений. И сейчас эта поддержка особенным теплом отзывается в сердце.       — Фу, мерзость какая, милуйтесь в другом месте! — Конечно же, детектив Рид это заметил. У него вообще особый талант замечать то, что не предназначено для чужих глаз, будь то тщательно скрытая улика на месте преступления или нежность любимого человека.       — Завались, Гэвин, твоё мнение на этот счёт я спрошу в последнюю очередь. Если тебе не дают даже продажные шлюхи, это не повод сучиться на окружающих.       Смех детектива на заявление Хэнка звучит неподобающе громко, привлекая лишнее внимание к перепалке. Даже капитан Фаулер в своём аквариуме на мгновение отрывается от бумаг, чтобы неодобрительно качнуть головой.       — Поверь, Андерсон, ты бы знатно охуел, если бы узнал, кого я поёбываю, когда становится скучно.       — Оставь подробности при себе, предпочту не засорять себе мозги твоими приключениями с собственной рукой. Дерьмового тебе дня, козёл.       Взгляд Гэвина прожигает насквозь, проходит сквозь кожу, мышцы, кости, вцепляясь острыми когтями сразу в душу. Ему не нужно смотреть вслед уходящему Хэнку, на которого этот взгляд не произведёт никакого впечатления, ведь куда приятнее доставлять дискомфорт тем, кто отреагирует. И в ответ остаётся только умоляюще смотреть, чтобы он не продолжал, чтобы молчал, как делает уже на протяжении долгого времени.       Тошно, слишком тошно. Это вредное, самодовольное существо не стоит и грамма внимания в свой адрес, но игнорировать его присутствие попросту невозможно, особенно когда он начинает злиться, иной раз неконтролируемо выпуская на свободу свой аромат. Хочется забыть про его существование, хочется избавиться от разрушающей ненависти и этого ненормального влечения. И чем больше хочется раздвинуть перед ним ноги, тем сильнее желание, чтобы Гэвин Рид исчез навсегда. Уж лучше бы он сам нашёл себе пару: бету, омегу или даже альфу — это не важно. Тогда бы он сам прекратил эти нездоровые встречи, этот неправильный, но чертовски приятный секс, потому что самостоятельно отказаться от этого удовольствия невозможно.       — Коннор, ты чего завис? Забей на этого придурка, пошли уже, патрульные ждут.       — Прости, Хэнк, иду. — Нужно двигаться, пока эта заминка не показалась слишком странной. — Сдохни, — одними губами, но этот оскал означает, что он всё прекрасно понял. Понял и ещё припомнит, только сейчас это абсолютно не важно, а в будущем будет не до этого.       Остаётся спешить за Хэнком и надеяться, что дело в этот раз будет не слишком сложным. До недели плановых отгулов осталось всего два дня, хотя организм уже сейчас усиленно подаёт сигналы о скором начале течки. И совсем не хочется оставлять незавершённое дело на любимого, как было в прошлый раз, когда подозреваемый решил сыграть в прятки. И пусть он крепится, делает вид, что ничего страшного в ночёвках на работе нет, внутри неприятно скребёт совесть, ведь напарнику приходится отдуваться сразу за двоих.       Новенький детектив — омега. Когда он впервые услышал об этом, то закатил скандал капитану, не побоявшись высказать всё, что думает насчёт такого напарника. И такая реакция была предсказуема, никто не хочет работать с омегами, ведь подобное сотрудничество вызывает слишком много проблем. Омеги слабые, менее выносливые, чувствительные к феромонам, а вынужденные выходные из-за течек раздражают абсолютно всех. И даже таблетки не всегда помогают, ведь организм привыкает к эффекту, и тогда после нескольких месяцев сдерживания естественного процесса, тело ломает в разы сильнее, вынуждая кричать, стонать и лезть на стену от дикого желания.       Омеги созданы только для семьи и мелких работ, ничего серьёзного, ничего сложного или выматывающего. Именно так было до прошлого года, до той переломной забастовки зимой, когда сотни тысяч людей, уставших от постоянной дискриминации, вышли на улицы страны, чтобы добиться признания. Только ненависть и предвзятость никуда не исчезли, даже новые законы всё ещё не в состоянии в полной мере защитить от устоявшихся стереотипов.       Но чужое негативное отношение быстро забывается, стоит только ощутить теплые руки на шее и лопатках. Всё начиналось с привыкания, но с Хэнком притереться удалось достаточно быстро. Не так сильно он не любил омег, как хотел это показать. Уже спустя несколько раскрытых дел отношения стали менее натянутыми, почти приятельскими, постепенно перерастая во что-то более тёплое, интимное. А сейчас невозможно представить жизнь без любви к Хэнку и его взаимности.       — Коннор?       Место преступления совсем рядом, доехали даже слишком быстро.       — Ты улыбался. Вспомнил о чём-то хорошем?       Лейтенант так по-доброму оглаживает взглядом, а рука приятно касается щеки.       — Можно и так сказать. — Невозможно шире не улыбнуться в ответ. — Пойдём. Мертвее труп, конечно, не станет, но наш судмедэксперт точно будет не в восторге, если мы будем тянуть слишком долго.       Сказать, что в этот раз повезло, это ничего не сказать. Хоть тело было старым и частично разложившимся, убийца так и не додумался прибрать за собой. ДНК под ногтями, отпечатки в комнате и на оружии убийства сразу вывели на виновника, который однажды уже проходил по базам.       — Итак, Фрэнк, решил перейти от торговли наркотиками к убийствам? Можешь не отпираться, у нас на руках все улики, мне даже особо не нужно узнавать, есть ли у тебя алиби.       Лейтенант расслаблен, неторопливо раскладывает фотографии с места убийства перед подозреваемым, который побелел раза в четыре за последние полчаса. И несмотря на очевидные улики, он не выглядит как виновник, что-то в его поведении выбивается из классической картины.       — Ну, напишешь чистосердечное или будешь тянуть кота за яйца, разглядывая плоды твоих трудов?       — Я не… не напишу. — Голос дрожит, парень явно растерян, испуган, он совсем не похож на убийцу. — Я не помню, как убил его.       И теперь пазл складывается. Мальчишка рассказывает, что был под наркотой, что до недавнего времени даже не был уверен, что вообще ходил к своему приятелю, потому что они настолько обдолбились, что из памяти выпало несколько дней жизни. Он признаёт, что знает жертву, что они дружили, если можно назвать дружбой взаимоотношения двух торчков, один из которых продаёт другому дурь. Они поссорились, но он даже в этом не уверен. О драке можно узнать только благодаря разгрому в комнате убитого. Удается воссоздать весь путь от дивана, на котором они раскуривали бульбулятор, до стола, через который перекатились, что-то не поделив, и двери, за которой пыталась скрыться жертва, когда на голову обрушилась тяжёлая статуэтка.       Всё просто, как и обычно. Достаточно добить несколько формальностей, сдать отчёт капитану, и дело можно смело передавать в суд. Не так часто выпадают действительно сложные расследования, в основном, семейные ссоры, после которых один из супругов убивает другого, разборки нариков и непредумышленные. Реже — разборки банд. Работа детективов слишком романтизирована благодаря фильмам, книгам и сериалам, в жизни же спланированные или серийные убийства выпадают не слишком часто, что не может не радовать. А если повезёт ещё больше, то завтра можно будет сдать бумажные висяки капитану, привести в порядок улики по последним делам и со спокойной душой уйти на выходные, чтобы вдоволь натрахаться.       От одной мысли о толстом члене зад начинает увлажняться. Остаётся потерпеть совсем немного, совсем чуть-чуть, когда течка перетечёт в активную стадию, а лейтенант уйдет в участок отсиживать дежурства. Кровь закипает даже от самого преддверия секса с чужим, посторонним человеком ведь после такого сношения любовь к Хэнку распускается с новой силой, распаляя сердце и заставляя его биться чаще.       Ещё совсем чуть-чуть, и я полюблю тебя ещё сильнее, мой дорогой лейтенант…