Изменник

      Хэнк устал, сильно устал, хоть и пытается это скрыть изо всех сил, но текущее дело слишком сильно вымотало его. Мы мало спим, ведь даже дома приходится работать над зацепками, только его такой ритм жизни выжимает очень сильно. И даже сон, который больше похож на забытье, не приносит необходимого отдыха. Не напрягай себя, мой лейтенант, я вижу, как тебе плохо, и секс — это последнее, о чём тебе нужно думать.       — Ложись спать, всё хорошо.       — Но ты же хочешь, я вижу.       Хочу, и ты даже не представляешь, насколько сильно.       — Не сейчас, мой лейтенант, сначала закроем дело. Не нужно пересиливать себя из-за моих инстинктов, я потерплю. Спи, прошу тебя.       Выбора нет, приходится только терпеть, хотя желание свербит внутри уже который день. Оно словно навязчивая муха, которую слышно, но невозможно поймать, эта неудовлетворённость разъедает изнутри так сильно, что даже никакая игрушка не принесёт облегчения. Хэнк слишком устал, чтобы помочь, и он постоянно рядом, из-за чего нет возможности кого-то подцепить. Такое положение дел начинает раздражать слишком сильно, сказывается на настроении и на результатах работы. На отсутствии результатов.       Этот серийный насильник-убийца слишком опасен, нездоров, чтобы гулять на свободе, и лишь каким-то чудом не оставляет после себя практически никаких следов. Он явно болен, не контролирует себя, не отдаёт отчёта своим действиям — об этом в один голос твердят всё профайлеры, задействованные в деле. Лишь благодаря невообразимой удаче он не попался, не оставил даже размытого отпечатка или частичку ДНК. Подобный расклад выбивает из колеи не только Хэнка, но за все бессонные ночи мы не продвинулись ни капли.       А сейчас всё смешалось. Желание поймать преступника борется с едва контролируемой жаждой секса, которая с каждым днём склоняет чашу весов в свою пользу. Инстинкты, желания, похоть не должны мешать работе, поимка убийцы — главный приоритет, но если в ближайшее время не потрахаться, то преступники окончательно отступят на второй план.       Нужно взять себя в руки, сосредоточиться, собраться. Даже Хэнк замечает, что что-то не так, хотя пока удачно списывает перепады настроения на общую нервозность и недосып. И хуже всего, что замечает не только Хэнк.       — Что-то ты на взводе, Коннор. Что, папочка Хэнк плохо выдрал свою сучку, или ты снова не смог найти себе крепкий хуй на вечер?       Какой же ты ублюдок, Рид, знаешь прекрасно, какое тяжёлое дело сейчас в работе, но не упускаешь шанса зацепить посильнее.       — Катись к чёрту, Гэвин, обойдусь без твоих комментариев.       Лучше уйти, пока желание дать ему в морду ещё можно контролировать. Хотя здесь нет камер, никто не заметит…       — Да ну, а если так?       Мудак. Невозможный мудак. Знает, насколько низко и подло пользоваться этим приёмом, но продолжает выпускать свои феромоны. Это слишком, это сильнее меня, он сильнее, и этот запах сводит с ума.       — Хочешь меня, Коннор?       Зачем ты спрашиваешь очевидное? Ты же знаешь, что твоих пальцев на языке недостаточно, нужно больше, глубже, и ты можешь дать это.       — Хочу.       Как же сильно зудит. Его запах заводит, дурманит настолько, что в трусах уже влажно. Здесь нет камер, нет камер…       — Завтра, пока твой ручной алкоголик будет на дежурстве, приходи ко мне, и я выдеру тебя так, что ходить нормально не сможешь. Адрес ты знаешь.       Не говори таким низким голосом, не обещай такого, от одних этих интонаций можно кончить прямо сейчас. И зачем ждать до завтра, зачем терпеть, ведь можно не останавливаться.       — Гэвин, а как же сейчас?       Отвратительно, как это жалко звучит.       — А сейчас, Коннор, будь хорошим мальчиком и терпи. И если хоть один член побывает в твоей дырке до завтрашней ночи, то ты от меня получишь только пинок прямиком под свой разъёбанный зад. Ты всё понял?       — Да.       Сложно не понять. Ты умеешь держать слово, всегда держишь, поэтому буду терпеть. Я смог вынести эту неделю, дежурства тем более дождусь. Вся нервотрёпка этих дней стоила твоего предложения.       Как же долго тянется время, слишком медленно, слишком тягуче. Нельзя так часто смотреть на часы, это уже привлекает внимание.       — Езжай домой, Коннор, отдохни.       Хэнк всё видит, всё замечает, и сейчас эта наблюдательность как никогда кстати.       — Спасибо и прости, что оставляю тебя.       — Не переживай по этому поводу, тем более, от тебя больше проку, когда ты выспавшийся.       Твоя правда, мой лейтенант, только сегодня я снова не высплюсь и даже ещё больше вымотаюсь. Но эта ночь стоит того, что снова отложить сон.       Нужно бы переодеться, но тогда есть вероятность опоздать. Не страшно, даже если пропитаюсь его запахом, Хэнк не заметит, а на остальных плевать. С утра просто закину всё в стирку, зато сейчас как раз успею доехать вовремя. И как же хорошо, что у Гэвина отличная звукоизоляция, не нужно волноваться о соседях. Может, позвонить в виде исключения? Без разницы, стук он тоже прекрасно слышит.       — Что, уже не терпится? — Будто ты ожидал другого. — Раздевайся.       Прямо так, у порога. Похоже, не терпится не только мне, даже твой самоконтроль даёт сбои.       — Гэвин…       Если так хочется, можешь взять прям в коридоре, только сделай уже что-нибудь. Да, вот так, хотя бы пальцами…       — М-м-м, наручники, значит. Смотрю, ты начинаешь втягиваться, Гэвин. — Довольно неожиданно, обычно ты не пользуешься дополнительными атрибутами.       — Заткнись и заходи. — Как скажешь.       Нет, не может быть. Ты не оставишь меня им. Это противозаконно, ты так не поступишь!       — Ты не посмеешь.       — Уже посмел. Он ваш, парни, развлекайтесь.       Не отобьюсь, их больше, они сами больше, сильнее. Запаха нет, даже малейшего, лица скрыты, на телах ничего примечательного. Это не случайность, он предупредил, всё спланировал.       — Не приближайтесь, не трогайте меня!       Больно. Слишком сильно кинул, а диван такой жёсткий. Гэвин, это ведь не правда, ты же решил просто припугнуть, и сейчас остановишь их. Как полицейский, ты знаешь, чем грозит иной расклад. Останови же их, останови! Я знаю, что ты слышишь меня       Больно, как же больно. Их руки везде, давят, тянут, касаются и гладят так мерзко и противно. Держат крепко, прижимают так, что не сдвинуться, не вырваться. Нужно что-то придумать, должен быть способ вырваться!       — Пожалуйста, остановитесь, хватит!       Сразу двое. Это слишком, они не войдут, а если войдут, то порвут. Больно, больно, больно! Прошу, умоляю, хватит, я не выдержу! Сейчас стошнит. Не хочу эти руки, не хочу этих касаний, этих грубых толчков, пошлых комментариев. Я не вещь, не ваша подстилка! Хватит! Прости меня, Хэнк, прости, я не хотел, ничего этого не хотел…       Грязь, грязь, грязь. Я такой грязный. До сих пор на коже ощущаются их мерзкие касания, их толстые пальцы и крепкие зубы, а внутри всё ещё пульсирует в такт болезненным толчкам. Они ушли, но словно до сих пор остаются здесь невидимыми фантомами. Тошнит. От всего. От этой ночи, от этой грубости, от секса, от его предательства. От самого себя. Как я буду смотреть в глаза Хэнку? Как теперь обнимать его, целовать после того, что было?       Не заходи, не смотри на меня. Ты растоптал меня, доволен? Не хочу видеть твоё лицо, твои глаза, не хочу, чтобы ты трогал меня. Расстёгивай уже эти наручники и прекрати меня касаться!       — Одевайся и проваливай, шлюха.       Не жалеешь, ещё бы, другого ждать и не стоило. Ненавижу тебя. Ненавижу!       — Я засужу тебя, растопчу, уничтожу.       Не смотри на меня, не смотри такими глазами, словно тебе тоже больно.       — Дерзай. Только в следующий раз, когда решишь перепихнуться с кем-то на стороне, вспоминай то, что произошло сегодня.       Не смей говорить это таким тоном, таким обречённым голосом. Ты знал, чем закончится, знал, какой будет исход, ты должен бояться, Гэвин. Так почему звучит так, что ты успел принять и смириться? Я не должен жалеть тебя, как ты не пожалел меня. Не должен! Нельзя плакать, только не здесь, не в этой квартире. Пожалуйста, ещё немного дай мне сил продержаться и не показать своих слёз.       — Коннор, родной, что с тобой?       Хэнк уже приехал. Он волнуется, снова, хотя должен отдыхать после ночного дежурства, а не переживать за моё состояние.       — Похоже, я заболел.       Ты не должен знать правду, никто не должен. Я не смогу рассказать, не смогу ходить до конца жизни с ярлыком жертвы, не вынесу видеть жалость и отвращение в глазах окружающих. Особенно в твоих глазах, любимый.       — Да тебя трясёт! Я звоню Джеффри, возьму для тебя несколько отгулов, а потом поедем к врачу.       — Не нужно.       — Не говори чепухи! — Не кричи…       — Пожалуйста, Хэнк, не нужно врача, просто пару дней отлежусь. Прошу.       Этот взгляд работает безотказно, я знаю. И пусть довольно подло пользоваться такой уловкой, но я поступал с тобой и похуже, в разы хуже. Прости меня, Хэнк, прости, я такой идиот. Он прав, он был прав всё это время, я просто шлюха. Нет, даже хуже, ведь шлюхи делают это из-за денег, а я отдавался бесплатно.       — Я так люблю тебя, Хэнк. Прости меня.       — За что ты извиняешься?       — Я не знаю. За всё и ни за что. Я просто знаю, просто чувствую, что должен извиниться перед тобой.       Если бы ты знал причину, смог бы ты вынести это?       — Коннор, милый, ты бредишь. Молчи, просто поспи, а все разговоры отложим на потом.       Я такой слабак, Хэнк, я никогда не смогу набраться смелости, чтобы сказать тебе правду. Но впредь я больше никогда тебя не предам, никогда, я обещаю. Так больше жить нельзя, ничем хорошим это не закончится, ни у кого не заканчивалось. И даже если ты найдешь в себе силы простить меня за эти десятки измен, я не смогу простить сам себя.       Осознание всегда приходит слишком поздно, но я ещё не потерял тебя и больше никогда не потеряю. Лишь твои тёплые руки могут меня касаться, лишь твои глаза могут видеть мою слабость и моё желание, лишь тебе я вправе отдавать своё тело, потому что душа уже давно принадлежит тебе. Ты сильный, добрый, ласковый, любящий, и после всего, что я творил за твоей широкой спиной, я не заслуживаю и унции твоих чувств и заботы, но я клянусь, что буду стараться, что стану достойной парой для тебя, мой любимый лейтенант. Клянусь.       Так давит в груди, что тяжело дышать. Как хорошо, что ты не видишь этих слёз, которые я не смог бы объяснить. Ты ведь знал, что будет именно так, Гэвин? Это ведь не просто желание унизить, ты не опустить меня хотел, а наоборот выдернуть в реальность. Грубо, жёстко, безоговорочно — это в твоём стиле. Ты знал, что я пойму, или только надеялся на это, поставив на кон свою карьеру и свою свободу? Да, ты смог прикрыть задницы тех парней, я при всём желании не смогу их опознать, а следы скрывать ты умеешь. Любой опытный коп умеет. Но себя ты прикрыть не сможешь, и ты это знаешь не хуже меня. Ты мудак и ублюдок, Гэвин Рид, но даже у такого урода морали оказалось больше, чем у меня.       Завтра, завтра я обо всём узнаю наверняка.       А вот и он, сидит на крыльце у аварийного выхода, как делает почти каждый день. Видимо, снова кормил того котенка. Напряжён, рассеян, что непривычно, смотрит куда-то в пустоту и даже не замечает моего присутствия, хотя уже давно должен был взбрыкнуть. Настолько озабочен той ночью?       — Детектив Рид. Гэвин. — Вздрогнул, значит, действительно не заметил. И смотрит удивлённо, наверняка был уверен, что капитан, а следом и общественность узнают об этом поступке.       — Чего тебе? — Так быстро возвращает свою броню из агрессии.       — Я хочу поблагодарить тебя.       Смех. Он смеется. Снова слишком громко, но как-то фальшиво, неискренне, слегка отчаянно, а не от большого счастья.       — Ну и за что ты меня благодарить собрался: за то, что драл тебя столько времени или что дружкам своим на потеху отдал? Не знаю, что ты там себе надумал, Коннор, но это явно какая-то хуйня, так что можешь не распыляться громкими словами! — Он злится, жестикулирует слишком дёргано, рвано. — Я всё также ненавижу омег в целом и тебя в частности, и если я не сдал тебя Андерсону, то это не значит, что я внезапно проникся к тебе симпатией. Я просто не лезу не в своё дело, не больше, не меньше, усёк? И если ты думаешь, что мне жаль, что так поступил с тобой, то нет, не жаль, мне похуй! Я бы и сейчас без зазрения совести подложил тебя под кого-нибудь, стоит только тебе попробовать заикнуться про еблю на стороне.       Какой же он всё-таки гондон! И почему как только начинает казаться, что Гэвин Рид — нормальный человек, который почему-то скрывает свою доброту за этой маской озлобленного на мир урода, то он обязательно доказывает, что это вовсе не маска. Неужели я ошибся в своих выводах? Нет, что-то не так. Злость будто напускная, ненастоящая, он контролирует себя, хотя и очень старается показать обратное. Отличная актёрская игра, Гэвин, только не хватает одной важной детали — твоих феромонов. Ты почти никогда их не контролируешь, когда действительно настолько зол, как хочешь показать сейчас, только в этот раз явно не тот случай. Можешь толкаться, можешь шпынять по углам, оскорблять, но только ты не скроешь, что тебе стыдно за этот мерзкий поступок. Уходи, а я сделаю вид, что поверил в то, как тебе наплевать на окружающих.       — Эй, Коннор. — Останавливаешься, но так и не поворачиваешься. — Не проеби, что имеешь.       — Больше никогда. — И всё же ты не такой мудак, какого из себя строишь. — Спасибо.       Пусть я никогда не смогу простить тебя, но действительно спасибо тебе, Гэвин, что был со мной, пока я падал на дно. И спасибо, что достал меня с этого дна, когда я почти утонул окончательно…