Вот тебе мир

Свет… Так светло… Лука медленно приоткрывает глаза и пробует пошевелиться, на что тело протестующе отзывается волной приглушённой боли. Ну, нет, так нет. Он чуть поворачивает голову и поудобнее устраивается на мягкой подушке, проваливаясь в сон практически мгновенно. Когда он просыпается снова, солнце уже не слепит, и Лука минут пять, наверное, разглядывает лепнину на потолке, прежде чем медленно сесть и потянуться. Боже, как хорошо. Несмотря на ломоту во всем теле и лёгкое головокружение, он почему-то чувствует себя превосходно. Словно случилось что-то хорошее. Но что случилось? Он беглым взглядом окидывает комнату, но её интерьер настолько обезличенно идеален, что кажется очень знакомым и незнакомым одновременно. Такой может быть (и есть наверняка) в любом приличном доме. Лука понятия не имеет, где сейчас находится, и потому, нервно закусив губу, пытается вспомнить события предыдущего дня. Может быть, хоть они объяснят ему что-нибудь? Невидимый железный обруч давит на виски, и ему приходится терпеть это, наверное, пару минут, прежде чем поблёкшие и чуть спутанные воспоминания мелькают перед глазами. Железная клетка. Сырость. Люди в строгой форме. Крики и шаги. Мёртвая усмешка. Огромные стальные двери. И… Приговор. Точно, приговор! Казнь. Ему вкололи что-то, но, может быть, это только затем, чтобы Лука не дёргался лишний раз и не мешал. Он должен быть уже мёртв. Он не должен существовать вообще, но вот он — великий изобретатель Лука Бальза собственной персоной, дышит вопреки всем законам мироздания, глядит на обои в полоску и не понимает, что могло случиться. Это загробный мир? Но почему тогда всё ощущается слишком...телесным? И почему он в какой-то комнате, а не, допустим, у райских врат среди облаков или хотя бы в огненной геенне преисподней? Это...абсурдно. Что происходит? За всеми этими паническими рассуждениями Лука даже не замечает, как дальняя дверь на секунду приоткрывается, пропуская кого-то внутрь. — О, ты уже проснулся! — окликает его чей-то голос, и Лука с трудом разжимает пальцы (которыми опять, даже не заметив этого, вцепился в собственные волосы) и поворачивает голову. — К-кто...вы?.. — голос его чуть хрипит, и он продолжает настороженно следить за приближающейся фигурой. Это оказывается юноша, наверное, ровесник самого изобретателя. Одежда из явно дорогих тканей, холёные руки, превосходная осанка и симметричные черты лица, испорченные только въевшейся привычкой смотреть на кого бы то ни было будто бы сверху вниз. Даже мягкая дружелюбная улыбка кажется из-за этого чуть-чуть неестественной. Поняв, что разглядывает незнакомца слишком долго и пристально, Лука отводит взгляд и тогда же слышит. — Ах, да, эта маленькая неприятность, как я мог забыть… Меня зовут Эдгар Валден. Ты наверняка не помнишь этого, но мы были очень хорошими друзьями, поэтому, прошу, обращайся ко мне на “ты” и лучше зови по имени. — Х-хорошо…Эдгар. Они были друзьями? Лука вновь окидывает взглядом собеседника, но память отзывается только каким-то неясным смутным намёком на уничтоженное воспоминание. Он совершенно не помнит этого человека, и всё же… Тот не выглядит таким уж плохим, верно? Эдгар удобно устраивается в кресле на некотором отдалении от постели, и, заметив несколько озадаченный взгляд Луки, предлагает: — Если хочешь что-то спросить, сейчас самое время. Лука кивает. Да, верно, те самые вопросы, над которыми он бился до того, как увидел нового (старого?) знакомого. Он старается оставаться спокойным, но всё происходящее совсем не способствует этому, и любые правильные фразы вылетают из головы, оставляя после себя только торопливый сбивчивый лепет. — Что было тогда? Сейчас? Казнь, она же… но я сижу здесь, вижу, дышу, чувствую, господи, как это вышло? Почему? И где это “здесь”? Я не… Я… Не… Он так сильно сжимает пальцы, что костяшки белеют, и, кажется, не замечает ничего на свете, но когда на него падает чужая тень, инстинктивно отшатывается и словно пытается сжаться. Он ждет удара. Вместо этого чужие пальцы невесомо касаются его волос, будто бы в попытке успокоить, и Лука замирает весь, даже почти не дыша. — Всё в порядке. Спокойней. Ты жив, всё хорошо, не беспокойся. Твоя казнь была…специально подстроена так, чтобы её видело как можно меньше людей. Для того, чтобы как можно меньше людей видели, что её на самом деле не было. Не было?.. Эдгар продолжает: — Прости, я не мог сидеть сложа руки, зная, что тебе грозит смерть. Но даже лучшие адвокаты не смогли бы вытащить тебя оттуда...законно. Пришлось прибегнуть к небольшой хитрости. Лука стряхивает с себя оцепенение и пытается улыбнуться. Получается жалко. Наверное, стоит поблагодарить этого человека за всё, что он сделал? — Спасибо, — тихонько выдыхает он, и Эдгар, видимо, решив, что теперь всё в порядке, возвращается к оставленному креслу. — Я просто не мог поступить иначе. — И всё же, это, наверное, потребовало немало усилий. — Нисколько, — хмыкает Эдгар и медленно обводит комнату взглядом. — Стоит людям только увидеть деньги, и они на коленях перед тобой готовы ползать, растеряв всю свою гордость, что уж говорить о какой-то там маленькой услуге? — Оу. Эти слова звучат высокомерно и даже немного жестоко, но Лука предпочитает не думать об этом. Вместо этого он аккуратно пробует встать, немного нервничая из-за слишком уж пристального чужого внимания. — Ах, точно, — вспоминает о чём-то Эдгар, и улыбка его становится чуть шире и оживлённее. — Как же я мог забыть о самом главном? Он всплёскивает руками восторженно и тоже поднимается. — Ты сейчас в моем доме. В отдельном крыле, если быть точным. Ремонт приходилось делать максимально быстро, так что… Прошу прощения, если некоторые помещения выглядят не лучшим образом. Не лучшим образом? Да после тюрьмы даже самая жалкая лачуга покажется роскошней королевского дворца, что уж говорить о таких хоромах? Впрочем, Лука не пытается перебить говорящего, только кивает и слушает. — Думаю, тебе будет интереснее исследовать всё, что здесь есть, самому, только осторожнее, прошу тебя. Ах, да, и правила. Их совсем немного, не бойся. Эдгар по очереди загибает пальцы. — Первое. На столе, вон там, — он указывает на что-то за своей спиной, — стоит коробка с лекарствами. И там же лист с объёмными и чёткими пояснениями, что и как следует принимать. Ради собственного же блага, ты обязан им следовать. Изобретатель и сам прекрасно понимает, что даже столь недолгое (в сравнении) заключение очень сильно повлияло на его здоровье. И если его спаситель об этом уже позаботился… Это радует. — Второе. Там же будет указано, когда подают завтрак, обед и ужин. Не пропускай их, хорошо? Эдгар смотрит прямо ему в глаза, и Лука ёжится. Что-то мелькнуло на мгновение в этом взгляде… Что-то такое, что заставляет нервничать. Ему ведь кажется, да? — И третье. Самое важное. Эта секундная пауза кажется затишьем перед бурей. — Тебе больше никогда нельзя покидать этих стен. Ему… Больше… Что?.. Лука смотрит на своего собеседника так, будто бы не верит в то, что он произнёс. — Но…почему?.. Почему я?.. — Потому что ты мёртв, Лука Бальза, — перебивает его Эдгар, и в голосе его прорезаются стальные нотки. — Потому что ты мёртв для всего остального мира, а твоё имя уже успели смешать с грязью и захоронить, понимаешь? Нет. Да. Лука пытается как-то ответить, что-то сформулировать и высказать эту наивную почти детскую обиду, рожденную верой в несбывшееся чудо, но никакие слова не могут этого выразить. Эдгар подходит ближе, вздыхает едва слышно и мягко-мягко касается пальцами чужой щеки, словно в попытке приободрить. Лука лишь рефлекторно отшатывается назад, но всё равно чувствует холодное и ласковое прикосновение. — Если хоть кто-то узнает, что ты жив, то ты вернешься обратно. И будешь казнён снова, но в этот раз по всем правилам: на глазах у сотен, если не тысяч. Я этого не хочу. А ты? Всё, что может изобретатель, это медленно покачать головой. — Я… Я понимаю, — наконец, может выдавить он. — Вот и славно, — улыбается Эдгар, кивает и отходит на несколько шагов. — Я обязательно зайду к тебе вечером, а пока… Отдыхай и восстанавливайся. Лука только вздыхает, а когда может поднять голову и осмотреться, рядом уже никого нет. Наверное… Наверное, так и следует поступить. Медленно приходить в себя и изучать этот дом. В конце концов, он ведь жив, так? Это самое главное. Всё остальное можно исправить. О том, как вернуться к привычной жизни, он подумает после.