No roots

— Да, в первую волну на труп слетаются падальные и комнатные мухи, откладывают в теле огромную кучу личинок, которые устраивают там невероятную вечеринку, да так, что тело нагревается на двадцать градусов. Следующими, – вздыхает Минхо, глядя на паука в углу комнаты, – месяца через три, приползают жуки, через полгода – всякие друзья вроде клещей, а потом… — Извините, мы разве не решали генетические задачи только что? – морщит нос Феликс, решившись, наконец, прервать речь старшего. — Тебе что, неинтересно? – обижается собеседник, сводя брови к переносице так, что становится заметна морщина. – Разложение трупов – тоже биология, если что! Ли Минхо – со своеобразной харизмой и странным чувством юмора, но по-прежнему с привлекательно доступным ценником репетитор по биологии. Сначала он казался довольно пугающим, но, вопреки первому впечатлению, тридцатитрёхлетний мужчина оказался более, чем просто достойным преподавателем: Феликс нередко задерживался в чужом доме просто для того, чтобы поговорить. Ни о чём-то конкретном, хотя и такое, конечно, случалось; Ли Минхо интересный: есть и нет, был – и никогда не был. Его истории начинаются с «Когда мне было семьдесят два…» и всегда заканчиваются «… да, поэтому живи лучше, чтобы тебя похоронили не в самом дешёвом контейнере». Откуда у разговаривающего на языке иронии преподавателя такая тяга к смерти и всему, что с ней связано, – Ликс не знал и никогда не спрашивал. В общем и целом, это странно – быть на одной волне с мужчинами на четырнадцать лет старше себя самого, но Ликс решил не противостоять никаким внутренним порывам. Впрочем, он никогда не умел этого делать. Может, он жалел об этом временами, но явно не когда дело касалось этой пары. — Ликси, чай? – заглядывает в комнату Бан Чан, широко улыбаясь. Минхо тут же хмурится, надувая щёки: — Меня что, тут нет? Не зря говорят, что мужчины в ранние сорок начинают искать себе помоложе. — Ты всего на год младше меня. Кофе? — Со сливками, – бурчит мужчина, ухмыляясь. — Так, Ликс, ты пьёшь? — А? – отзывается на своё имя парень, увлёкшийся наблюдением за парой. — Убери эту похабную улыбку со своего милого лица, – Минхо откидывается на спинку стула, снимая очки, – эту тему ты выучишь со своим ненаглядным. Кстати, он зайдёт за тобой сегодня? — Видимо, нет, – Феликс пожимает плечами, глядя на экран телефона. Затем он переводит взгляд на репетитора и улыбается как будто бы извиняясь. — Уже поздновато, – одной рукой Чан развязывает тугой узел на переднике, – если хочешь, я подкину. — Ой, нет, не надо, спасибо, – ещё больше сжимается младший, размахивая руками по сторонам, – мне ещё по магазинам пройтись надо, да и вообще, я занимался тхэквондо много лет. — Да-да, слышали, – Минхо зачёсывает волосы назад и выглядит очень недовольным, смотря сверху вниз, когда ученик завязывает шнурки на кроссовках. – Ты знаешь, Ликс, таких кавалеров, как этот твой, увольнять нужно. — Ну да, – невесело улыбается тот, постукивая мыском по паркету, – я подумаю над этим. — Можешь переехать к нам, раз уж комната свободная есть. Только тебе придётся постоянно ходить в берушах, – ехидничает старший. – Я храплю и громко стону. Хотя, если сильно захочешь, мы можем взять к себе. Феликс кривится так, будто только что съел растоптанную сливу: — Блять. — Чанни, – кричит Минхо, заливаясь смехом, – Ликс говорит, что наш секс это «блять». — Почему ты вообще постоянно говоришь с ним об этом, а? – Бан кладёт ладонь на макушку возлюбленного. – Ему всего девятнадцать. Тот поворачивает голову и драматично кладёт руку на грудь: — Фух, как хорошо, что люди до двадцати одного года живут в другом мире. В конце концов, Ли Минхо – это Ли Минхо. Специфичный до невозможности, но лучше него не найдёшь. Феликс плетётся домой вдоль переулков, пиная камешки под ногами. Ночи в Сеуле не страшные аж ни капли: повсюду до пугающего светлые фонари и хвалёные камеры видеонаблюдения, да и куда ни посмотри – людей даже больше, чем просто много. Город не засыпает. Мафия тоже не просыпается. Если бы Ликс решил занять себя счётом, к настоящему моменту смог бы выжать из себя победное «сто». Речь о беспорядочно и бесцельно снующих парочках, перешёптывающихся или молчащих, – не так важно. Возможно, Корея – и правда рай на земле. Может быть. Но явно не в моменты, когда уходишь на подработку ни свет ни заря, потом бежишь к (пусть и любимому, но всё же) репетитору и сидишь у него часа два точно, а ещё после – идёшь домой на ватных ногах. Это всё ещё не включает в себя уборку, стирку и готовку. До окружающей красоты, честно говоря, дела уже нет. Хочется любви, родных светлых волос между собственных пальцев, неважных обещаний и простого человеческого «всё точно будет хорошо, ты у меня такой молодец, так хорошо справляешься». Феликс хочет, чтобы его поцеловали, и как можно скорее. «Ликси, раз ещё не поздно, купи, пожалуйста, ананасов консервированных. У меня сейчас желудок нахуй откажет» Феликс злится настолько, что готов хоть сейчас бросить телефон на землю и попрыгать на нём сто раз без перерывов. Но Ли Феликс не такой. Ярости, злости, гнева в нём – капля в океане терпимости. По крайней мере, так ему всегда говорили. И он не может сказать, что не гордится этим. Поэтому в ближайшем супермаркете парень покупает баночку консервированных ананасов для своего парня и пару едких, почти что разъедающих желудок энергетиков, – для себя. Хёнджин всегда смеётся, говоря, что это больше похоже на странный вид селфхарма. Феликс хмыкает, глядя на ядовито-зелёную жестянку в своих руках. У него нет ни единой причины хотеть причинить вред самому себе. — Я дома, – почти что шепчет Ли, возвращаясь в квартиру. Он оставляет пакет у самого порога и лениво стягивает с себя обувь. Свет не горит ни в единой комнате, что само по себе удивительно: Хван Хёнджин не раз говорил о том, что без включенной лампы не может чувствовать себя спокойно. Феликс проходит в спальню, заглядывая осторожно. Улыбка умиления тут же появляется на его лице. Он не может не любоваться точёным профилем своего парня, развалившегося на полу в уличной одежде, пока свет от уличного фонаря, который стоит как-то до странного близко к их дому, играет на лице его парня: Феликс до болезненного обожает неестественно пухлые губы и родинку-семечко под левым глазом. Ли решает не злиться на возлюбленного, когда не находит на кухне ничего, пригодного для потребления в пищу: в общем и целом, он не безрукий, даже более чем, а у Хвана тоже бывают утомляющие дни. Феликс съедает только что купленную булку, запивая энергетиком, молясь всем богам, чтобы не заработать гастрит, – чего-чего, а заболеть в чужой стране он хочет меньше всего. Тяжёлые и громкие настенные часы на кухне показывают двенадцать. Это значит, у Ликса есть ещё целых восемь часов на сон: удача невероятная. Феликс рассматривает жестяную бутылочку, о которую мог бы при желании порезаться прямо сейчас, а следом машет головой по сторонам, и непослушная чёлка падает на глаза. Вот бы его прямо сейчас поцеловали. После душа Ли садится на пол возле места, где всё ещё спит Хёнджин. Он беззащитный и совсем по-детски милый: это почти смехотворно, учитывая, каким он пытается казаться для всех остальных. Каким полюбил его Феликс при самой первой встрече. И каждый день с тех пор. Он не может сдержать себя от того, чтобы провести только кончиками пальцев по любимым щекам, как он надеется, совсем невесомо. Хёнджин никак не реагирует на касания. Феликс жадный и совсем немного избалованный: нет ничего страшного в том, чтобы покрыть щёки своего парня поцелуями? И нос. И не забыть про лучшую в мире родинку. Ладно, он немного больше, чем просто немного избалованный. Но это не должно быть чем-то странным: Феликс мегатактильный. И всегда таковым был. — М-м, Ликси, не сейчас, – бормочет Хван, когда его веки содрогаются. — Я соскучился, – на выдохе улыбается Ли, покрывая поцелуями шею парня. – Люблю тебя. Иногда он не знает, когда лучше остановиться. Он хочет услышать хотя бы простой, очевидный ответ. На что-то большее надеяться не стоит. Не сегодня. — Феликс, спать, – переворачивается на другой бок Хёнджин, раздражённо выдыхая. Он точно разозлится, если Ли продолжит будить его. И всё-таки, Ликсу стоило бы научиться сдерживаться. — У тебя опять не будет времени на меня завтра. Ты даже сегодня не зашёл за мной. — Да ёбаный, Феликс, – открывает глаза Хёнджин, окончательно распрощавшись со сном, – я же просто спал. Ёб твою мать, – ругается он, глядя на время, – мне шесть часов всего осталось, ну ты реально потерпеть не можешь? Разве у тебя так много времени? — Но я соскучился, – опускает голову тот, теребя рукав пижамной кофты. Хёнджин закатывает глаза, поднимается с пола, поправляет волосы и несколько секунд напряжённо смотрит в окно. Интересно, о чём он думает сейчас? Действительно ли позднего пробуждения достаточно для того, чтобы любовь пропала окончательно? Хван смотрит на Феликса безмолвно пару бесконечных мгновений, а затем молча уходит. До ушей Ли доносится звук включённого душа. Феликс расправляет диван и опускает голову на подушку. Тяжесть прошедшего дня, пустой желудок и раздражённый Хван дают знать о себе ощущением внутреннего давления. Ли сильнее закрывает глаза, ожидая, когда неприятные чувства покинут его по приходу сна. Ликс не такой уж и избалованный: как было бы здорово, если бы Хёнджин просто обнял его, когда вернулся из душа. Но этого не случается. Хван обрушивается на диван одним тяжёлым движением, как будто специально отодвинувшись подальше от парня. Хотя, может, это одна из тех вещей, что Ли надумывает. Много думать – всегда идея не из лучших. Особенно, когда с кем-то ссоришься: когда-то он едва не подрался с единственным здешним другом Чонином из-за пачки чипсов, и ещё две недели они не разговаривали. Спустя тяжёлые четырнадцать дней Феликс, шмыгая носом, сам пришёл к Яну и протянул пачку чипсов (уже с зеленью: крабовых почему-то не оказалось), умоляя не ненавидеть его. Чонин чуть ли не расплакался сам, опешив от действий друга: как оказалось, маленькой перепалки недостаточно для того, чтобы человек вдруг отвернулся от тебя. Ли никогда не мог заметить эту мудрёную разницу между «поучительным игнорированием» и «разрывом отношений»: а кто вообще мог? Чонин – хороший друг, который едва ли не такой мягкосердечный, как сам Ликс. Хёнджин – дело совсем другое. Феликс ненавидит, когда Хёнджин злится. От этого хочется разве что плакать и никогда больше не выходить на утомительную подработку. Хочется позвонить матери и пожаловаться на неприветливую страну, язык, к которому привыкнуть невозможно даже спустя три тяжёлых года, и человека рядом, которого хочется любовью задушить – и ей же воскресить. Действительно просто Феликса недостаточно для того, чтоб полюбить его? Может, любовь ушла уже давным-давно? Ли зажмуривается так сильно, что перед глазами пляшут огоньки и черти. Не думай так много, Ли Феликс, сказал бы странный репетитор Минхо, а то точно скоро станешь обителью для личинок мух. Денег у тебя нет, ляжешь в дешёвом гробу и будешь загрязнять почву, так ещё в чужой стране. Оно тебе надо?