— Я тебе ещё раз повторяю, – необычно грубо и твёрдо (по отношении к Минхо, понятное дело) говорит Чан, – что ты просто не можешь вмешиваться в чужие отношения.
— Но ты же видишь, что он сделал с ним! – Минхо повышает голос, но тут же осекается и снова переходит на полушёпот.
Феликс прислоняется затылком к двери своей (вернее, гостевой) комнаты и закрывает глаза, чтобы лучше услышать, – вроде как, если не зрение не используется, обостряется слух. Феликс всегда был из любопытных, а то и с излишком.
Возможно, он поступает неправильно. Возможно, ему просто нужно было выйти и выпить стакан воды, как изначально и планировалось, но он слишком вовремя услышал своё имя в разговоре, чтобы не воздержаться от подслушивания.
— И что дальше? – продолжает старший. – Я просто не понимаю, чего ты ожидаешь увидеть в конце всей этой истории.
— Это я не понимаю, о чём ты думаешь, когда собираешься принимать эти деньги. Он же просто хочет откупиться. Это, по-твоему, нормально?
— А что он должен делать? Почему ты вообще решаешь, как он должен себя вести? Это всё ещё не твои отношения.
— Неужели тебе совсем не жалко Феликса?
— Жалко, конечно, но он не мой ребёнок. Все люди сходятся и расстаются, так или иначе. Но я не могу понять, откуда столько ненависти к Хёнджину.
— Если бы он любил Ликса, то не довёл бы до такого состояния. Человек, который «просто расстался» не станет резаться.
— А человек, который любит, может избить своего партнёра? Или ты вообще игнорируешь тот факт, что Хёнджин лежал в больнице от того, что у него множественные переломы? Он ел через трубочку, Минхо.
— Почему ты защищаешь его?
— Почему мы вообще обсуждаем это? Почему тебе обязательно надо быть на чьей-то стороне?
— Потому что ты жестокий и равнодушный, Чан. Это Хёнджин всё начал, но где он сейчас? Разве он до сих пор лежит в больнице? Почему он не пришёл?
— Может, потому что ему нужно время?
— Время на что?
— На то, чтобы собраться с мыслями. Он и так старается заботиться о нём хотя бы со стороны, зная, что тот в безопасности. Нет, знаешь, я скажу, – Бан затих, а затем снова заговорил, медленно и чётко, – ты, может, стараешься об этом не думать, но тот, кого тебе надо было бы защищать, был отвергнут несколько раз просто на попытке поговорить. Его тебе не жалко?
— Ты не можешь-
— Я считаю, что это ты не можешь ненавидеть Хёнджина в то же время, когда сам от него недалеко ушёл.
— Почему ты вспоминаешь об этом? Каждый раз, когда я только забываю, ты снова возвращаешь меня туда, – перестав сдерживать голос, заговорил Ли.
— Куда, Минхо?
— Домой, – у репетитора голос начинает дрожать. У Феликса в глотке появляется ком.
— Это не твой дом, мы уже говорили об этом.
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
— А ещё я понимаю, что правда может причинить боль только если ты боишься её признавать. Я знаю, что я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня, но, пожалуйста, постарайся меньше думать о том, до чего не должно быть дела.
Ликс не выдерживает напряжения, сосредоточившегося за дверью, делает глубокий вздох, и рывком, – чтобы не передумать в последний момент, – нажимает на ручку. Он старается делать максимально заспанный вид. Не хочется, чтобы подумали, будто бы он подслушивал (пусть это и правда).
Когда Ли-младший оказывается на кухне, вид у Чана и Минхо такой вымотанный, что кажется, что лучшим решением было бы остаться там, в тёмной гостевой комнате, умирающим от обезвоживания.
Неужели всё плохое, что происходит, обязательно по его вине?
Минхо быстро надевает свою фирменную ухмылку, хлопает по месту рядом с собой и разворачивает плед:
— Я всегда знал, что кошки – ночные животные, но давай я обратно уложу тебя спать, а то Чанни всегда так громко собирается на работу, сдохнуть можно. Ой, точнее, мёртвого разбудишь, да?
В таких ситуациях говорят, что всё идёт своим чередом.
В начале августа Феликс продолжает наблюдать, как Минхо каждый вечер готовит пирог по новому рецепту, чтобы вечно уставший Чан получил свою обязательную дозу дофамина в сутки; как Чан раз в две недели обязательно отправляет Минхо по магазинам, точно осознавая любовь младшего к новым вещам; как раз в неделю они обязательно откладывают все дела и телефоны только для того, чтобы провести время вместе, – молча или глядя фильм, – не особенно важно; как Минхо никогда не готовит острую еду, просто потому, что Чан такое не ест.
Ликс думает о счастье, что скопилось вокруг него, но никак не пробивается под кожу.
У Минхо и Чана в доме время как будто бы остановилось в момент накала любви: и Феликс часто просыпается от того, как Бан (случайно) хлопает дверьми, а Минхо начинает принимать учеников; у них на кухне вечно запах каких-то пряных чаёв, а по подоконникам расставлены домашние растения. Ликсу казалось раньше, будто бы только Чан дарит любовь, а потом, пожив с ними два с половиной месяца, стал замечать, как Минхо следит за графиком дня своего партнёра, как он вечно ругается, когда старший засиживается за работой до поздней ночи, как Ли внимательно слушает бесконечные рассказы о том, как прошёл рабочий день. В этом доме "мягко". Феликс вдыхает полной грудью и силится прожить ещё один день. Квартира Бана и Ли словно бы никогда не видела ссор.
У Феликса с Хёнджином дома было вечно холодно, хотя из соображений безопасности окна открывались редко. Ли помнит только противные синие стены, тёмный паркет и лунный свет, уничтожаемый только снисходительным светом уличного фонаря. У них в квартире воздух был колючим. Может, из-за сотни лезвий, спрятанных по шкафам и тумбам, может, из-за вечных укоризненных взглядов и почти ежедневных скандалов, а может, из-за долгов за отопление квартира просто утратила всё тепло. Сейчас Феликс помнит, как Хёнджин хватался за голову, когда считал расходы за месяц (пусть и думал, что младший не замечает), как Хван постоянно засыпал на полу, и как они в полнейшей тишине чистили зубы, стоя в паре сантиметров друг от друга. Всё уже давно стало
не так.
Феликс не знает, сможет ли он однажды вернуться к таким дням. Не знает, хочет ли.
Потому что это никогда не было историей любви.
Но от этого не легче.
Ликс не идиот и вряд ли им был хоть когда-либо. Чуть ли не с самого начала было понятно, чем это всё закончится. Но он предпочёл закрыть глаза, уши, задержать дыхание и упасть в яму. Он любил Хёнджина тогда, три года назад в заснеженной Австралии, любил его в тот момент, когда Хван от него уже мысленно отказался, на первый год их совместного пребывания в Корее, любил его так ярко и сильно в тот момент, когда не мог удержать весь гнев в себе, любит сейчас, пытающийся свыкнуться с мыслью о том, что его оставили, и, кажется, будет любить бесконечное количество дней после.
Хочется обниматься, но обнимать-то и некого, и внутри так пусто, что не хочется даже плакать. Может, ему стало лучше. Может, он заснул, а когда проснётся, всё будет так же, как когда-то давно. И Минхо снова будет весёлым и вечно говорить о смерти и дешёвых гробах, и Чан станет часто появляться в своём милейшем переднике, и Чонин обязательно расскажет все последние события так, словно от произошедшего зависела чья-то жизнь. И Хёнджин всё ещё будет любить его.
Но такого не бывает, правда?
Звонок в дверь раздаётся в начале августа. Феликс не отрывается от просмотра программы, где Гордон Рамзи кричит на очередного повара, уверенный, что это очередной ученик Минхо.
— Можно войти?
Феликс чувствует себя так, будто только что перед ним лопнул огромный воздушный шар. Он не ожидал и не хотел видеть этого человека сейчас. Он чувствует себя так, словно в него вонзили тысячу иголок, и хочется то ли стряхнуть всё с себя, то ли вонзить как можно глубже.
— С чего ты взял, что можешь заявиться сюда без предупреждения, и думать, что тебя впустят? – насмехается Минхо.
— Мне нужно поговорить с Феликсом, и вы это знаете, – устало выдыхает Хёнджин.
— Что-то ты не особенно торопился эти два месяца.
— Я не собираюсь оправдываться перед вами.
Судя по тяжёлым шагам, Чан подходит к двери:
— Тебе и не нужно, – успокаивающе говорит он, – здравствуй, Хёнджин, проходи.
— Но- – начинает репетитор, но его быстро прерывают.
— Хватит уже, Минхо, – звучит довольно грубо, – мы идём прогуляться. Да или нет?
Молчание длится недолго.
— Да, идём, – нехотя говорит тот. – Сейчас, я Феликса… разбужу.
Феликс забывает, как дышать, когда дверь в гостевую комнату осторожно открывается. Минхо садится рядом, тихо, словно бы извиняясь за что-то. Ликс трётся лбом о плечо старшего в надежде успокоить. Старший как-то горько ухмыляется, мягко гладит Феликса по голове, шепча:
— Что бы ни случилось, ты должен продолжать жить. Ладно?
Феликс согласно мычит, льнёт к чужой руке до того момента, пока Ли старший не сжимает чужую руку, словно это должно было что-то значить, и уходит.
Вскоре входная дверь хлопает. Для Ликса этот звук куда громче, чем сирена. Он не знает, к чему нужно быть готовым.
Но бежать некуда.
— Привет, – Феликс не может дышать. От одного только знакомого запаха, от осознания того, что
он здесь, становится плохо.
Ли сдерживает себя всеми силами. Он не смотрит в ту сторону. Его взгляд сосредоточен на окне, что прямо напротив постели, будто там может быть что-то очень интересное. Расстояние между ними сокращается совсем немного, когда Хван неловко усаживается на другой край кровати.
— Привет, – наверное, слишком уж сухо получилось.
Хёнджин молчит некоторое время. Феликс ненавидит шум в ушах.
— Как твоё… здоровье?
— Всё нормально. Ничего критичного не было.
Феликс знает, что Хван врёт. Его это почему-то ужасно раздражает. Он не хочет ни жалости, ни снисхождения от кого-то, кто позволил ему оставить раны на своём драгоценном теле. Ликсу хочется, чтобы его так же размазали.
Но сейчас ведь не об этом.
— У тебя есть шрамы на лице?
— Ты можешь посмотреть.
— Ответь.
— Есть.
— И как ощущается?
— Наверное, как любовь, – невесело ухмыляется Хван.
Феликс не смог держать такую же горькую улыбку. Ему хочется подтвердить что-то, о чём он думал, пожалуй, слишком уж много в последнее время. Что-то, что душило. Быть может, душит и сейчас.
— Мне кажется, мы друг друга растоптали.
Хёнджин напряжённо потирает штанину. Ли слышит, насколько глубокий вдох делает его парень, и всё ещё старается держать себя в руках. Он не уверен, к чему нужно быть готовым.
— И это тоже.
Снова стало тихо. За окном сосед напротив размахивает полотенцем, стоя над какой-то дымящейся кастрюлей. Он кривится, открывает окна и, видимо, кого-то зовёт.
Как забавно, думает Феликс. Кто-то переваривает курицу в то же время, пока кому-то другому перекрывают кислород. Было ли так всегда? Ли всё наблюдает за тем, как сварливая женщина отбирает полотенце и гоняется с ним за нерадивым мужем (сыном?). Эта картина утягивает его всё больше. Словно в его жизни сейчас не происходит ничего странного.
Хёнджин громко сглатывает и снова заговаривает. Голос его влажный и намеренно спокойный. Ликс хотел бы верить, что Хван правда знает, что нужно делать. Ему жаль, что Хёнджина он знает, пожалуй, слишком даже хорошо, чтобы не строить подобные надежды.
— Почему ты ушёл тогда?
Феликс никогда не задумывался об этом всерьёз. Всё кажется очевидным.
Потому что ты испортил мне жизнь. Потому что я был загнан в тупик. Потому что чувство ненависти взяло верх, и я стал бояться себя. Потому что ты красивый, и я знаю, что не могу тебя не любить. Потому что я ненавижу всё, связанное с тобой. Потому что я не знал, что способен сделать тебе больно. Потому что ты сделал больно мне. Потому что я впервые увидел правду.
Вместо всего Ли отвечает почти сразу же:
— Не знаю.
Одежда Хёнджина издаёт шорох.
— Ты можешь вернуться. Если ты хочешь, всё будет, как раньше. Мы можем сделать вид, что ничего из этого не было, мы… – Ли просто
знает, что Хёнджин прикусил губу сейчас, – Если ты хочешь, мы можем попробовать ещё раз.
— А чего хочешь ты? – тихо спрашивает Ликс. По какой-то причине он не удивлён и не шокирован, он даже не чувствует радости. Внутри пусть-пусто-пусто, а в ушах по-прежнему закладывает.
Женщина напротив выбрасывает содержимое кастрюли, когда Хёнджин после недолгого молчания всё же отвечает:
— Я не знаю, – насколько же усталый тон. – Ты ушёл, и, честно, я никогда не думал, что это может однажды случиться. Я никогда не ждал этого, я никогда не составлял план действий на этот случай. Когда Джисон сказал, что дома тебя нет, я почувствовал облегчение на секунду. А потом мне стало жутко. Потому что я не понимал тогда и не понимаю, что должен делать теперь.
— Ты любишь меня?
— Нет, – совсем не задумываясь. – Но это не значит, что я тебя ненавижу. Ты въелся в мой мозг так же, как въелась тогда хлорка в те твои домашние зелёные штаны. Это прозвучит странно, но я построил свою жизнь вокруг ухода за тобой. Два месяца я ждал тебя с работы. Два месяца я готовил ужин на двоих. Я постоянно думаю о тебе, и сейчас я понимаю, что мне тяжело жить без тебя.
— Это самое грустное «я постоянно думаю о тебе» в моей жизни, Хёнджин.
— Я хотел быть честен сейчас, потому что подумал, что, ну, с нас хватит.
— Я люблю тебя, – говорит он так естественно и просто, не сводя глаз с соседки, которая вытирает руки о полотенце, тревожно выглядывает из окна и уходит из кухни. – Это если быть честным, конечно. И я думаю об этом постоянно. Где бы я ни был, с кем бы я ни говорил, я всё равно вижу эти твои холодные глаза, и всегда вспоминаю, что из-за футбола у тебя шрам над коленом. Я пару раз пытался найти такой у Минхо, но, как понимаешь, не получилось. Но ты не знаешь, что такое любовь в принципе. Мне кажется, – он запрокидывает голову, чтобы не заплакать. Он не будет плакать сегодня, – что даже я не смог научить тебя быть любимым. И мне так плохо без тебя, и я так сильно хочу вернуться, и я так к тебе прирос, что кажется, что сам я ни на что не способен.
— Так вернись, Феликс.
— Ты не понимаешь. Даже не пытаешься, – Ли кусает щёку изнутри. – За всё то время, что я живу здесь, я надумал сто причин для того, чтобы никогда не возвращаться, а единственный повод быть с тобой – это моя любовь. И я, ну, много наблюдал за Минхо и Чаном в последнее время, и, знаешь, что меня напугало?
— Что?
— Что мы с тобой на них ни капли не похожи. И это почему-то добивает меня сильнее, чем просто твоя ко мне нелюбовь.
— Ты правда думаешь, что ты единственный, кому плохо?
— Да, – смелеет вдруг Феликс. – Потому что все эти годы ты был моим всем. Я любил тебя, я верил, что мы всегда будем вместе, и даже так ты, – Ли выпрямляет спину, его плечи напрягаются, когда он всё-таки находит в себе силы повернуться к Хёнджину и увидеть это скучающе-отстранённое выражение лица, которое Ликс всегда ненавидел, – просто влюбился в кого-то ещё. Так что мешает тебе сделать то же самое сейчас? Когда закончишь со мной, выйди и влюбись в первого встречного, зная, как больно будет мне. Снова.
Ли замолкает, немного разочарованный тем, что позволил гневу взять верх над собой. Когда очередной молчаливый эпизод заполнил комнату, Ликс стал рассматривать Хвана. И это было странно и даже немного пугающе.
Любимое лицо, кажется, не изменилось, и даже вес остался наверняка примерно тем же, но что-то было не так. Феликс не шизофреник и не псих, он прелестно понимает, что человек перед ним – всё тот же Хван Хёнджин, но что-то внутри отказывается воспринимать его как того же человека, которого Ли помнит. Да, у того на лице несколько небольших шрамов, неровная кожа и очень измученный вид, но и Ликс видел своего парня всяким и раньше. Но никогда он не казался таким чуждым. Никогда раньше они не были так далеким. У Феликса сердце сжимается.
Хёнджин закрывает глаза и делает глубокий вздох. Он выглядит нерешительным и отчасти злым, но в итоге заговаривает, глядя на выключенный телевизор, в котором можно разглядеть отражение двух людей:
— Забавно, но впервые я встретил Сынмина, когда пришёл забирать тебя после занятий чуть больше, может, семи месяцев назад. Он выходил с этого дома и попросил позвонить с моего телефона, потому что у него то ли денег не было, то ли его заблокировали, не знаю. Тогда он мне приглянулся чисто внешне, но и подумать не мог, что это перерастёт во что-то большее. Потом Джисон познакомил меня со своей новой компанией, где, иронично, оказался Сынмин. Мы не то, чтобы быстро, но поладили, и я очень быстро рассказал ему о тебе и вообще… обо всём, наверное. Было понятно, что между нами ничего не будет, но я просто был так рад тому, что он всегда хвалит мои навыки в танцах, или тому, что он восхищается моими достижениями, и тому, что он
искренне интересовался моей жизнью, не только танцами. Он часто спрашивал о тебе, о моей семье, он волновался о моём здоровье или усталости. За весь год он не пропустил ни единого моего выступления, в то время, как ты… – Хёнджин осекается, – Сынмин даже не прикасался ко мне ни разу, а я чувствовал себя таким… любимым? Он не был мне чужим, он не был первым встречным. Это дома я чувствовал себя так, будто я в клетке, как будто ты только и ждёшь момента, чтобы поссориться со мной. Ты даже сейчас ничего обо мне не знаешь, Феликс. Ты когда-нибудь думал о том, что важно для меня?
Нет
Ли не знает, как реагировать на то, что его упрекнули. Ему горько, тошно от всех этих слов, ему стыдно за себя и даже так он не может Хёнджина пожалеть. Минхо говорил как-то, что когда любишь, ничего не боишься. За эти три года у Феликса, как казалось, исполнились все мечты.
А прямо сейчас сбываются все страхи.
И кто в этом виноват?
Феликс проглатывает злость, проглатывает разочарование и печаль.
— Я просто хотел любви, – обречённо говорит он, ковыряя что-то на постельном белье. – Вот и всё.
— Я хотел того же, Ликс.
Феликс широко раскрывает глаза в возмущении, готовясь уже сказать что-то, но вдруг раздаётся звонок. Хёнджин отвечает короткое: «всё в порядке», и кладёт трубку.
— Кто это?
— Джисон.
— Только не говори, что ты серьёзно боялся меня?
— Я – нет, но он настоял. Тебе это как-то мешает?
— Мешает ли мне то, что ты считаешь меня монстром? Ты спрашиваешь меня об этом?
— Я не считаю тебя монстром. Ты сам себе накручиваешь.
— Ты испортил мне всю ёбаную жизнь, Хёнджин, – выплёвывает Ликс. – Знаешь, почему я стал таким? Почему я стал истеричным, почему я так сильно ревную тебя? Почему я больше не такой милый, каким ты хотел меня видеть? Потому что я – тот, кем
ты меня сделал. Ты, кто никогда и никого нормально не любил. Ты, кто разрушает всё, чего касается. Я оказался недостаточно хорош? Это
ты привёз меня сюда, это
ты обещал мне счастливую жизнь,
ты со всем не справился, это
ты тот, кто всё испортил.
— Феликс, – с явным
сожалением начинает тот, приподнимая руки, чтобы успокоить младшего.
Раздражает.
— Я ненавижу то, как ты на меня смотришь. Я ненавижу то, как сильно я тебя не понимаю. Мне страшно быть с тобой. И всегда было.
— Прости, – Хван виновато опускает взгляд.
— Давай расстанемся, Хёнджин. Я не могу жить дальше, любя тебя. И, – ощутимо успокаивается он, снова усаживаясь на постель, – я знаю, что сделал много говна. Я понимаю, что я настолько же неправ, но я не могу это принять. Ты такой важный, и я так люблю тебя, что должен либо умереть, либо возненавидеть, – глаза слезятся сами по себе. Руки трясутся просто кошмарно. Кожа на запястьях зудит как никогда прежде.
— Мне так ужасно жаль, – У Хвана голос севший, звучит так отрешённо и одиноко, и так сильно хочется его обнять.
Ли кладёт руку на щёку возлюбленного и проводит пальцем. У Хёнджина всё тот же разрез глаз, тот же прелестный нос, пропорциональный лоб. Он по-прежнему настолько скульптурно красив, что дыхание спирает.
— Я и правда тебя к себе привязал, – шепчет Ли. – Но, наверное, пришла пора, – он поджимает губы, чтобы дать себе время хоть самую малость заземлиться, – отпустить?
— Извини.
Хёнджин смотрит прямо, наверное, в последний раз. От осознания того, что всё заканчивается, колет и печёт. Феликс хочет его поцеловать и затянуть поводок сильнее. Но не делает этого.
Ничего не меняется из года в год. Прямо сейчас Феликс, как и всегда прежде, сидит в страхе, что Хван уйдёт. Не меньше он боится, что Хёнджин останется.
— Я никогда тебя не забуду, Хёнджин.
В конце концов, мы с тобой не будем жить долго и счастливо.
год назад
Когда у Бан Чана родились дети, он как-то сам пришёл к тому, что о переезде и речи нет. Да, у него было хобби, было и стремление, и амбиций хоть отбавляй, но кем Чан не был никогда – так это человеком, который стал бы рисковать комфортом дочерей ради своих неудовлетворённых желаний. Он никогда не жалел. В конце концов, он получал всю любовь мира и имел стабильный заработок – такой роскоши нет и у половины населения Кореи.
Но однажды, когда Чан посещал дочек в один из дней, именно Сана стала той, кто попросил Бана только попробовать. «Просто пришли им что-то из того, что делаешь», – пожала плечами она, – «даже если не получится, ты хотя бы перестанешь себя так грызть. Ты заслуживаешь хотя бы попытки.»
И Чан попробовал. Просто позволил себе быть решительным одну секунду, пока нажимал на кнопку «отправить сообщение». А потом совсем забыл о том, что сделал.
Спустя неделю, двенадцатого февраля, ему пришёл ответ, и, к удивлению, его расхвалили и согласились принять на работу. И он почувствовал себя счастливым. Только на секунду.
Теперь он стал грезить о переезде.
Он всё ещё не думал о том, чтобы бросать здесь семью, а ещё он жил с Минхо, которого любит ну просто бесконечно. Ли, как казалось Чану, обожает Андон и жизнь в нём, – он выглядит удовлетворённым, особенно сейчас, последние пару месяцев. Минхо и сам говорил, что никогда не стремился к «самому-самому»: он из тех, кто считает, что люди, стремящиеся к богатству, компенсируют неудовлетворённость в жизни. Готов ли Чан пойти на поводу у желаний, поставив на кон вообще всё? Едва ли.
Но его это выводит. Сейчас он жалеет и о том, что послушал самую умную женщину в лице Саны, и о том, что набрался храбрости, чтобы всё-таки написать лейблу. Откуда берётся жадность, когда ты своей жизнью целиком и полностью доволен? Бан затрудняется ответить.
Бану никогда не дарили открыток на четырнадцатое февраля. Он был хорошим парнем, даже симпатичным, но то ли все вокруг были скептиками, то ли хорошим он был недостаточно, – просто так случилось, что к тридцати с небольшим годам жизни у него был некий гештальт. Минхо долго смеялся, услышав, что взрослый раскачанный мужчина смертельно грезит о какой-то там открытке, но к сведению, видимо принял.
Когда четырнадцатого февраля Чан, угрюмый из-за снегопада, по вине которого застрял в пробке на лишний час, пришёл домой, случилось невероятное. Минхо в своих излюбленных спортивках и совсем не подходящем под образ коричневом кардигане встретил его у порога, а потом настойчиво и даже самодовольно просунул ему сердечко из бумаги: на нём два
кривых котика, сидящих у горшков с цветами, а на обратной стороне – флаг лгбт.
В последний раз глаза так радостно щипало только на родах Саны.
— А как же «день святого Валентина – праздник, придуманный капиталистами, чтобы-»
Минхо нахмурился, а затем, не теряя времени, оставил лёгкий поцелуй на губах возлюбленного.
— Я всё ещё так считаю, но ты же хотел эту вонючую валентинку. Вот, вся моя душа в этой самой гейской в мире бумажке. Будь счастлив и проживи со мной всю нашу никчёмную жизнь или как там обычно говорится.
А потом они сидели (Минхо на диване, а Чан на полу, положив голову младшему на колени), глядя «Гарри Поттера» потому что «Гарри Поттер – это всегда про праздник», пили карамельный чай, пока за окном метель только усиливалась. Где-то на кухне громко гудел холодильник, на плите чайник уже остыл, соседи громко и невпопад завывали «Marry you» Бруно Марса раз пятый подряд. Чан думал в основном о том, как завтра разгребать машину от снега, немного – о неудавшейся музыкальной карьере, ещё чуть больше – о счастливом Минхо и таком же счастливом себе.
— Ты громко думаешь, – ни с того ни с сего заявляет Ли. – Мне такое не нравится.
— О чём ты?
— Ты же понимаешь, что все годы, что ты жил с Саной, она только позволяла тебе думать, что ты весь такой взрослый с нечитаемыми эмоциями? Так делают вообще все мудрые леди, но меня раздражает, когда много думают, но не говорят.
Несмотря на свой недовольный тон, Минхо положил руку на голову Чана и принялся мягко массажировать кожу. Чан поднял взгляд. Человек, которого он любит больше кого-либо ещё во всём мире, так искренне интересуется его проблемами, что сердце начинает биться быстрее.
— Ты любишь Андон? – решается спросить Бан. – И наш дом тоже любишь же?
— Конечно, люблю. С чего бы нет?
— Недавно я решил отправить свою запись одному лейблу, и они сказали, что я могу работать с ними.
— Правда? – удивлённо переспросил Ли, а потом заулыбался. – И когда ты приступаешь?
— Я не думаю, что приму предложение, – Чан отрицательно качает головой. – Ни финансово, ни морально я не готов. Отложенных денег хватит на месяца два в захудалом районе, и я не могу оставить Селину и Даин без денег, а ещё я не могу… оставить тебя здесь.
— Ты и не должен, – брови Минхо сводятся к переносице. – Если проблема в деньгах, я смогу снова устроиться на работу, а то и на несколько, мне не впервые. А что касается меня… почему ты думаешь, что я не поеду с тобой?
— Но ты же и сам говоришь, что тебе нравится здесь.
— Бан Кристофер Чан, – Ли снимает очки и потирает перегородку носа двумя пальцами, – я никогда не понимал, как ты можешь быть самым гениальным и самым глупым человеком одновременно. Ещё когда я в семнадцать лет я ушёл от матери, мне подумалось, что дома у меня нет. Следующие много лет я бегал то туда, то сюда, ночевал в бомжатнях и дрянных квартирках с клопами, и решил, что однажды я точно найду нормальное место, откуда буду родом. Когда вышел на работу, начал снимать эту нору. Но я никогда не думал, что это – мой дом. А потом встретил тебя. И когда ты переехал ко мне, я полюбил это место. Но суть-то не в том, что я проникся чувствами к квартире, а в том, что я люблю тебя. И где бы ты ни был, куда бы ты ни пошёл, там будет и мой дом тоже. Вот что я решил.
Чан едва не раскрывает рот от удивления, но сдерживается. Вместо этого он широко улыбается, целует чужую руку и сплетает свои пальцы со слегка влажными пальцами Минхо. Бан заглядывает Ли прямо в глаза, и находит там самый успокаивающий и восхищённый блеск. У Минхо в глазах галактики. Как только он мог когда-то его упустить? Он такой идиот.
— Так… ты поедешь со мной в Сеул?
— В Сеул и на край света, – улыбается младший.
Чан целует чужое колено и кладёт голову на ногу Ли. Сквозь тонкую ткань домашних штанов чувствуется тепло кожи младшего. Бан чувствует себя едва ли не благословлённым, и ему кажется, что всё в жизни происходит не просто так.
До чего же тяжко начинать жить с самого начала. По ощущениям больше похоже на то, что его замуровали в бетонной стене, и он навечно застрянет в этой вот точке «я либо с тобой, либо умру», склоняясь больше ко второму почти перманентно, но куда уж там, когда Минхо круглыми сутками ноет на бесконечную жару.
Это тяжело – жить без льдистых глаз рядом. Тяжело просыпаться без чужого тепла, тяжело отвыкнуть от графика жизни Хёнджина, тяжело не ждать, что тот вернётся после третьей пары, тяжело не надеяться, что всё наладится. Потому что Феликсу и правда пора прекратить косить под дурачка, – Хван Хёнджин в его жизни больше не случится. И с этим
нужно жить.
В середине августа слышит какие-то отрывки разговора об октябрьской поездке, которые, впрочем, крайне быстро затихали, стоило Ликсу появиться в зоне видимости. Это, конечно, порядком настораживает.
В августовский зной быть закутанным в три одеяла – ощущается нормально. Просто привычка, отчасти даже приятная.
— Что ты, ребёнок? – плюхается рядом Минхо, только отпустивший очередного ученика. – Как самочувствие?
— Ну, что-то между жизнью и смертью.
— О? Ты сегодня в духе? – радуется старший. – Может, хочешь пройтись? У меня перерыв полтора часа.
— Извините, – только сильнее заворачивается в кокон Ликс, – абсолютно нет. Можем просто вместе посидеть?
Корея Феликсу честно и откровенно осточертела. Корея или тот факт, что в ней живёт Хёнджин, или эта страна всегда казалась чужой, но становилось терпимо, когда парень был рядом, – на самом деле, не играет большого значения. Сейчас на улицу выходить стало невыносимо: где бы Феликс ни находился, он всегда привлекает внимание (почему-то), всегда чувствует себя чужим, вечно старается избегать взглядов или разговоров. Ему тошно от того, что, сколько бы он ни искал, Хёнджина так нигде и нет. Всё так неправильно.
— А вы как? – переводит тему младший.
Минхо задумчиво мычит:
— Да нормально, думаю.
— У вас что-то намечается, да?
— У Чанни намечается развод.
— Почему?
— Вообще, они с Саной до сих пор женаты, потому что как-то… не было нужды, что-ли? Имею в виду, он же за меня замуж не выйдет, а у Саны никого не было, так что смысла тоже нет. А в этом году у неё, вроде, появился кто-то, так что пришло время, так сказать, сделать шаг в будущее. Чан сказал, что они планируют вместе перебраться в Сеул.
— Вот как, – печально отзывается младший.
— Ты чего такой грустный?
— Да просто… не знаю, как сказать. Развод – тема сама по себе грустная как будто бы.
— Ну-у, – тянет тот, – сам подумай: если бы они были вместе и дальше, так бы и не встретили никого, с кем были бы ещё счастливее. Они не отказались друг от друга, они общаются и всё такое. Расставание – это только этап, наверное. Я где-то читал, что каждый новый партнёр лучше предыдущего, и, чисто по своему опыту скажу, что это правда так. Ты в любом случае не избежишь боли, но всегда есть шанс обернуть её во благо. Быть человеком – значит ломаться, ломаться и ломаться ещё раз.
Феликс бессильно падает лицом в подушку:
— И когда это закончится?
— Никогда, Ликси, – слишком зловеще. – Но с этим можно жить.
— Не особо утешает.
— К слову, о свадьбе, – старший подрывается с места, а возвращается уже с конвертом в руках. – Смотри.
Ли сгибается пополам, потирает заспанные глаза и читает написанное от руки письмо.
«Человеку, который отверг меня пять раз из пяти,
Ты полный кусок говна, который никогда не умел смотреть проблемам в лицо, и я удивлён, что ты всё ещё читаешь это письмо. Если ты в состоянии совершить один-единственный правильный поступок в этой жизни, приезжай ко мне на свадьбу, 9 октября.
Я встретил свою невесту ровно тогда же, когда приехал искать тебя здесь, три года назад. Она хороший человек, я хочу провести с ней остаток дней, и всё в этом духе. Я хочу, чтобы ты увидел человека, который готовит даже лучше, чем ты.
Многое случалось, я не знаю ни того, какой ты человек, ни того, чем ты живёшь и что ты любишь, но я помню тот день много лет назад, когда пообещал, что позову тебя на свою свадьбу. Если не придёшь, я не буду против того, чтобы ты погряз в болоте самобичевания и жалел себя до конца своих дней.
Вот мой номер.
С любовью,
От человека, которого ты называл младшим братом.»
— Это от Чанбина? – Феликс не помнит, чтобы так искренне улыбался. Кажется, лицо сейчас треснет. – И что вы? Поедете же?
— Я ещё думаю, – мнётся Минхо. – Но Чан говорит, что хочет, чтобы я поехал. Я думаю, он лучше понимает, что мне нужно.
— Я надеюсь, вы будете счастливы, – искренне желает Феликс, совершенно неожиданно накидываясь на старшего и сжимая отбивающегося Минхо в своих руках.
Двадцатого августа Феликс бесцельно листает страницы в интернете. Он уже пересмотрел все сериалы и перечитал все статьи. Местами ему становилось легче. Стало проще раствориться где-то, чтобы быть не здесь. В один момент он видит что-то, что будто бы складывает сложнейший паззл.
Дешёвые билеты на самолёт.
Феликс так сильно скучает по своим корням. Всё становится на свои места. Наконец-то.
Ликс как-то сглупил, когда покупал билеты, и взял самый ранний рейс. Вот и вся причина, почему сейчас, в четыре утра, Бан Чан постукивает по рулю, пока темнота по сторонам от дороги расступается под светом фар. Минхо на переднем сиденье завывает какую-то поп-песню десятилетней давности (слуха у него откровенно нет), а Феликс улыбается про себя. Потом старшие обсуждают, что купить Селине и Даин в качестве подарка от Минхо и как рассказать им, что их отец встречается с мужчиной (Ли своего, конечно же, добился). Чан устало вздыхает, не справляясь с потоком информации, и через пару минут начинает только поддакивать. Что, впрочем, тоже раздражает Минхо.
Под поток возмущения Ликс рассматривает проносящиеся супермаркеты, мосты, дороги и парки. При виде мест, где его водил Хёнджин в первое время после феликсового прибытия в Корею, словно бы осколок в груди шевелится. Но он принимает эту боль. Он не может дышать, если собственные руки сжимают шею.
Ли открывает галерею. И вот старое фото: Феликс сидит на пороге их общей квартиры, ожидая, когда забравший две связки ключей Хван вернётся домой, у него на лице безмятежность и лёгкость, а на щеках – созвездия из веснушек. Тот Ликс ещё не знает, что Хёнджина ещё и на подработке задержат, и что тот принесёт пять разных энергетиков в качестве извинения. Тот Феликс счастлив и у него впереди ещё много счастливых и печальных моментов. У него всё только впереди.
Благодаря Минхо и Чану нынешний Феликс верит, что он, наверное, такой же.
Солнце снаружи уже встало. А в здании полный зал ожидания, и все вокруг шепчутся, смеются, кто-то опёрся на чемодан и упал вместе с вещью. Ли переводит взгляд и видит, как вдалеке влюблённые трутся кончиками носом, крепко сжимая руки в замок. Мужчина на соседнем сиденье с непонятным акцентом кричит: «Заебал меня этот рабский труд, Лана. Что мне эти деньги, если я тебя не вижу?». Чан с Минхо отошли к кофемашине, стоят там и так ужасно-влюблённо друг другу улыбаются. Вокруг один шум, и так много историй, что сердце рвётся от горя. И радости тоже.
Феликс хочет посмотреть на табло, что так мешало обзору последние пятнадцать минут. Блеклая макушка загораживает обзор. Зря он, наверное, написал это «я знаю, что порчу всё раз за разом, но я не вру, когда говорю, что мне жаль. скоро уезжаю, так что прости, пожалуйста, что я так и не смог быть хорошим другом. спасибо, что любил меня, когда не должен был. прощай». Потому что самый добрый и самый искренний Чонин не примчаться не мог.
Ян весь в поту и еле дышит, сгибается пополам, глотая воздух и кашляя:
— Я у Чана время выпросил, так что… Привет?
Феликс обещал не рыдать. Он бы не заплакал сам, это всё Чонин со своим золотым сердцем.
Ли подскакивает с места и бросается обнимать друга, вжимая руки в другого так сильно, что кости скрипят. Чонин делает то же. Он так отчаянно вжимается в плоть человека, который столько раз разочаровывал, что чувство вины подскакивает до отметки «нестерпимо». Но в то же время он чувствует себя так, будто к ушибу приложили лёд. Такое чувство, будто без Чонина весна бы никогда не наступила.
— Останься, Феликс, – просит он. – Всё обязательно наладится, мы что-то придумаем, и я-
Ликс шмыгает носом и отстраняется:
— Как у вас с Сынмином? – он хочет хотя бы в какой-то мере быть хорошим другом.
— Всё хорошо. Но, послушай-
— Расскажешь? – Ли мягко улыбается, указывая на своё место. Ему было так плохо без Чонина. Так, так плохо.
Семь тридцать. Феликс переступает с ноги на ногу, потирая ручку чемодана, глядя на табло. Скоро вылет.
— Ну, здесь и расстанемся? – склоняет он голову набок.
— Может, тебя довести до самолёта? – предлагает Бан.
— Нет, спасибо, – Ли снова улыбается. Он чувствует такую сильную тоску, словно снова оставляет родной дом. – Спасибо вам за всё, – кланяется он. – Без вас я был бы уже давно как мёртв.
— Если вернёшься сюда, привези магнитик, – просит Минхо, скрестив руки на груди, – у Чана никак не допросишься.
— Ладно, – Ликс кивает, точно зная, что в Корею не вернётся никогда. Ему здесь не место.
— И… Береги себя, – как-то грустно добавляет старший. – Я знаю, что всё будет хорошо. Теперь надеюсь, что это знаешь и ты.
— Если решу приехать домой как-нибудь, позвоню, – оптимистично говорит Бан. – Ты нам родной.
— Как-нибудь, да обязательно пересечёмся, – беспечное обещание, которое всегда дают близкие на прощание. – Чонин, – Ликс поворачивается к младшему, – спасибо за всё. Ты для меня самый драгоценный друг.
Чонин молча кивает, кривя губы в попытке сдержать слёзы.
Ли снова аккуратно обнимает Яна:
— Спасибо, что плачешь из-за меня, – успокаивает Ли, а затем отстраняется. – Тогда… я пошёл.
Минхо нежно гладит своего любимого ребёнка по голове. Какая-то часть Феликса всегда хочет остаться.
В самолёте тихо и неудобно. Он вставляет наушники в уши и расплывается на месте. Мама обещала встретить в аэропорте. Наверняка будет долгий разговор с множественными поучениями, а сёстры поворчат по поводу того, что снова придётся освободить комнату брата. Быть может, Оливия обрадуется больше, чем будет показывать, а Рейчел расплачется прямо там. Что почувствует Феликс?
В Австралии сейчас самое начало весны. Тяжело будет смотреть на расцвет сливы, тяжело будет ходить по местам, которые когда-то были «только их», но на деле всегда были ничьими. И Феликс теперь ничей.
Каждое лето будет таким же? Тоскливым, жадным на чувства, с толикой боли и с толстыми одеялами, скребущим сердце? Феликс скучает по Хёнджину. Что ему вся эта Корея, если Хван его когда-нибудь не вспомнит даже?
Но три месяца порознь только убедили Ликса в том, что они друг друга совсем сломали. Он ненавидит Хёнджина, ему противно и больно, и отчасти унизительно, и он готов проклясть его сто тысяч раз. И сердце Ликса всё-так же тоскует по человеку, которого он разбил (Ли знает, что так будет всегда. Не то, чтобы он не верил Минхо, но всё же.)
Он выдыхает через нос. Когда что-то не получается, – начинай сначала. Феликсу плохо, потому что его вырвали с корнем. Но он вернётся домой. Он начнёт заново. Однажды он обязательно будет желать Хёнджину всего самого лучшего.
Феликс закрывает глаза. Сегодня первый день, когда он сам выбрал жить.
Когда-нибудь всё обязательно будет в порядке.
