* * *
Горячая вода помогает, и на коже не остаётся ни малейшего следа недавней резни, но я всё равно долго, с остервенением тру её, добиваясь всё же некоторого морального удовлетворения. Даже релаксации, и пришедшей вслед за ней чудовищной усталости. Когда я возвращаюсь в комнату, то немедленно попадаю под жаждущий ответов взор, которого стараюсь избежать, ссылаясь на утомлённость и сумбур в голове. Мне хочется расслабиться и уснуть, но его беспокойное жужжание у меня над ухом идёт вразрез с моими желаниями. Хотя когда Сиона волновало то, что ничтожный я желаю в тот момент, когда настроение «хочу добиться от тебя ответов» посетит его? Он устраивается справа от меня, уперевшись коленями в диван, и начинает расписывать, как волновался, беспокоился, не находил себе места, выбегал и вглядывался в темноту, ожидая возвращения непутёвого меня, и что его крайне нервирует то, что я пришёл пьяный и в крови. …А я, уставший от бесконечных возражений и споров, изображаю на лице невероятную заинтересованность и, глядя на него крайне раскаявшимися глазами, пью заваренный крепкий чай, размышляя о том, чтобы перебороть себя и дотянуться до сахара. А потом… потом он проводит кончиками пальчиков по моей шее. — У тебя порез на шее, вот здесь, - он наклоняется так, что его лицо почти вплотную приближается к моему, рот наполняется слюной, а в голове становится пусто. Остаётся только одна, как мне кажется, единственно-верная на тот момент мысль. Я хочу его поцеловать. Хочу. Наверняка, потом будут проблемы. Но он же сказал, что я пьян. Потом… даже треклятые проблемы будут потом. Всё потом… Беру его за подбородок, чуть поворачиваю его голову к себе и, уловив мелькнувшие в винных глазах искорки настороженности и наслаждения, касаюсь его губ своими. Наверняка, он не до конца понимает ситуацию, так как через секунду его губы рефлекторно и чуть неуверенно раскрываются навстречу моим. Всего лишь лёгкие прикосновения, словно крылья мотылька, пока такие невинные — я даже не чувствую его вкуса — только трепетные движения чуть подрагивающих губ, мягких и чуть обветренных… Кладу руку ему на затылок и немного надавливаю, приближая к себе, касаюсь языком ровного ряда зубов и корю себя за боязнь открыть сейчас глаза и увидеть его лицо… А дальше мысли вылетают из головы, потому что он послушно поддаётся мне, и даже касается моего языка своим… неуверенно, неловко, но чёёёёрт… Мой мир сузился до его губ под моими, если бы рванула атомная бомба, я бы даже не услышал, не увидел яркости от взрыва, сейчас я ощущаю мир чередой божественных тактильных ощущений, что дарит мне маленький шустрый язычок, моментально понявший, чего я хочу, и теперь копирующий и подстраивающийся под каждое моё действие. Лизнув внешнюю сторону его губ, ласкаю его язык и чуть прикусываю кончик, он немедленно пытается повторить тоже самое, правда, прикусывает он мне губу и, видимо, как всегда смутившись, сейчас же отпускает и проводит по ней язычком. Смеюсь ему в губы. Ему явно стыдно, и за чуть яростными и неловкими движениями отчётливо ощущается желание этого не показать… Покусываю губы и зализываю маленькие ранки, а в голову ударяет ещё не выветрившийся из крови алкоголь, и я, повинуясь внезапному порыву, нарушаю эту хрупкую идилию, затягивая его к себе на колени. Я чувствую его… он так близко… рядом… А потом всё обрывается испуганным растерянным взглядом гранатовых глаз в ореоле пушистых ресниц, хлопнувшей дверью и невероятной усталостью, навалившейся на меня вместе с тяжёлым ощущением одиночества и... ещё... счастья. Стоп. Потом. Я же сказал, что все проблемы будут потом. А сейчас… Сьезжаю по спинке дивана и утыкаюсь лицом в одеяло со смутным пониманием того, что тело потом будет ужасно болеть от жёсткого ложа.* * *
— Что ты натворил на этот раз? Она прожигает меня недовольным взглядом, вот-вот зарычит. Неужели Сион выглядел настолько ужасно, когда пришёл к ней, что она решила предпринять попытку воззвать к моей совести? — С тобой я в последнюю очередь буду обсуждать мои поступки. Или ты хочешь выслушать мою исповедь? — Пф! Как будто мне есть дело до твоих грехов! — Тогда к чему вопросы? К тому же, я сомневаюсь, что твой мозг снизойдёт до моих проблем. Она отворачивается и бросает что-то похожее на «грязная крыса». К чему? Эти взаимные оскорбления стали настолько привычной манерой разговора, что вряд ли способны затронуть кого-то из нас двоих. Дань привычке, не более. Если захотеть разобраться, то не найдёшь ни одной действительной причины наших стычек. Разве что всё можно списать на подсознательное отвращение друг к другу. Это если разбираться и размышлять. Но у меня нет на это ни лишнего времени, ни ярого желания. Меня всё устраивает. Так или иначе, шавка всегда выполняет свою работу. Нож навсегда останется моим любимым оружием. С ним я с детских лет, ощущение идеально ложащейся в ладонь рукоятки придаёт некую уверенность, движения отточены до автомата. Я давно не задумываюсь об угле поворота во время удара, это стало идеально выполняемым действием. Но холодная тяжесть стали пистолета, который я держу в руках, не может не нравиться. Старая модель, новые не так идеальны для убийств, скорее уж, чтобы обезвредить, или для самообороны. Игрушки, в общем. К тому же, от кого обороняться-то в таком идеальном городе, как Шестая зона? Сомневаюсь, что они требуются даже во время ареста. Но к нему всё же придётся привыкать. И явно нужно будет опробовать перед тем, как идти, исполнять заказ. Кидаю взгляд на Инукаси и сквозь разбитое окно прицеливаюсь в разлёгшуюся на заднем дворе одну из её псин. — Только попробуй… - чёрт, это перекошенная в тихой ярости мордашка и шипящий голос… Они, определённо, подходят ей больше, чем её обычные скептически-смеющиеся выражения лица. Хмыкаю, опуская руку и скользнув глазами по небольшой площадке с фонтаном посередине. Взгляд натыкается на сидящую на бортике, чуть сгорбленную фигурку. За то время, что он здесь, он, должно быть, уже давным-давно перемыл всех шавок и сейчас, от нечего делать, гладит лежащего на коленях щенка — маленький, разомлевший от ласки комочек шерсти. — И ты ещё твердишь мне, что ничего ему не сделал? Он переживает, это видно, а единственный, кто может довести его до такого, это ты. Возможно, что он увидел что-то, пока шёл сюда, но… вроде он должен был уже ко всему привыкнуть… Её слова тонут в потоке остальных, столь же незначительных для меня звуков, а я вглядываюсь в улыбающееся, но с лёгким оттенком грусти, личико. На его мордашке, и правда, проглядывает не такое уж и частое выражение, свидетельствующее о самокопании и обеспокоенности не по пустякам. Уголки губ подрагивают, но, вспоминая о пристальном наблюдении, я не позволяю улыбке появиться на моём лице. Вид ухмыляющегося меня от одного только взгляда на гениального чудика, несомненно, даст почву для проснувшейся в псине проницательности. Конечно, к умозаключению «он мне не безразличен» шавка пришла давным-давно, но давать ей факты для подтверждения не в моём стиле. Поэтому корчу недовольную мину и, смерив её презрительным взглядом, отмахиваюсь, тем самым намекая на то, что не вижу в его поведении ничего необычного, Сион как Сион, каждый день эту картину лицезрею. Когда я помахиваю ей на прощание и закрываю за собой дверь, то волна негатива, направленная на меня, заставляет удивляться тому, что на меня до сих пор не обрушился потолок её несчастного отеля.* * *
Впервые путь в Шестую зону кажется мне невероятно длинным. Я проходил его столько раз, что тело уже автономно знает, где нужно свернуть, где проверить окружение, где абсолютно не беспокоиться. Поэтому мой разум совершенно свободен и не загружён информацией. Нет, не так. Он не загружён важной и нужной информацией, а посему полностью свободен для всякой чепухи, которая не проворонит момента и юркнет в открытый проход, ведущий к центру мыслительной системы. За жалкие два с половиной часа я вполне успеваю увериться в том, что, во-первых, стал совсем неадекватен, во-вторых, не могу сосредоточиться даже в самый ответственный момент, когда малейший промах может стать для меня роковым, в третьих, все мои мысли сводятся к Сиону. Неутешающий итог этих выводов таков - из-за мыслей, постоянно сводящихся к Сиону, я становлюсь абсолютно неадекватен, что грозит мне неудачей в самый важный момент. И это не радует. Это совершенно не радует. Потому что я не видел его уже три часа, это не так много, порой я не вижу его больше двенадцати часов, а о четырёхлетнем расставании вообще говорить не приходится. Но именно сегодня я ощущаю заторможенность в теле, как в душе с отсутствием горячей воды, и заторможенность в мозгу, которая частенько посещает меня в отсутствии этого чудика. Убийство. В нём я не вижу абсолютно ничего особенного, обычная работа, чуть труднее предыдущей. Правда, чтобы её выполнить, нужно в открытую идти по улицам города. Нужно быть осторожным. Нужно шевелить мозгами, не поддаваться инстинктам даже, если видишь людишек, беззаботно прогуливающихся по улицам. Просто работа. Ненависть в данной ситуации не причём. Я не имею права ей потакать. В конце концов, я и видел-то этого человека всего один раз, заказчик показал на сделанной, наверняка, пару дней назад фотографии. На ней - опрятный пожилой мужчина, он шёл по дорогущему новому кварталу, в окнах светились дожидающиеся скорого Рождества ёлочки, на заборе, попавшем в кадр, была повешана сверкающая огоньками гирлянда. В руках - плоский чемоданчик, шарф, закрывающий шею и нижнюю половину лица, снят, и в этих, освещаемых фонарями и гирляндами, сумерках я похож на типичного жителя Шестой зоны. Приветливая улыбка на лице, ничего не боящийся, спокойно-счастливый взгляд, и даже порядком поношеная одежда не бросается в глаза. Типичный молодой человек, идущий вечером по улице, возможно, прогуливающийся после работы или растягивающий минуты хотьбы перед свиданием с какой-нибудь осчастливленной девицей. Ступаю на дорожку, ведущую к обыкновенному, серому, многоэтажному дому, каких много на этой улице, и нажимаю на кнопочку видеовызова. В Святом городе по телевиденью не транслируют лица опасных преступников, и это не может не радовать. Ни один из тех, кто увидит меня, ни за что не предположит, что я – тот, за кем могут гоняться сотрудники отдела безопасности. У людей, выросших в тепличных условиях, всегда странные представления о внешности нарушителей закона. Я, конечно, не могу заглянуть в их мысли и увидеть те образы, что рисуют себе наивные жители этого города, но я могу быть совершенно спокоен — я под эти образы никак не подхожу. Когда загорается кнопочка разговора, я улыбаюсь и называю имя своего «работодателя». Пускают меня незамедлительно. Расчёт был абсолютно верным. Секретарша ушла несколько минут назад и не видела меня около дома, у него не было запланировано ни единой встречи. Завтрашний день — выходной. А в начале рабочей недели, когда обнаружат труп, никто из соседей не вспомнит о звонившем в дверь мальчике. К тому же, вряд ли они вообще что-то видели. Когда я захожу, мужчина встречает меня почти что радостной улыбкой, я отвечаю на неё, протягивая письмо, которое мне вручили. Он приглашает меня в кабинет или гостиную, спрашивая, где мне было бы удобнее, интересуется, что я предпочитаю, чай или кофе? Отрицательно качаю головой и говорю, что совершенно ничего не хочу. В конце концов, ничего личного, но всё же немного неловко убивать человека, напоившего тебя кофе. Если, естественно, нет вероятности того, что он подсыплет туда быстрорастворимый цианид, но это не наша ситуация. — Столько лет я не получал от него вестей. Но никогда не забывал о нём, никогда. Могу показать вам его фотографию, она в той комнате. Вам надо будет спросить у него, когда вернётесь, помнит ли он то время… Он садится за большой стол в обширном, дорого отделанном кабинете, складывает руки, скрещивая пальцы, и опирается о них подбородком. Взгляд неотрывно прикован к правому карману на пиджаке. Твёрдое понимание - стрелять нужно сюда, в грудь. В сердце, так, чтобы без вариантов. Конечно, надёжнее, наверное, в голову, но мне почему-то ярко представляется заляпанная мозгами столешница. Разумеется, это бывает только в глупых фильмах, где режиссёры руководствуются девизом: чем больше крови, тем лучше. Заказчик просил, чтобы убийство произошло точно в 8:20. Странное желание, я не думаю, что он будет проверять, но… получить вторую часть платы мне, несомненно, хочется, и подождать какие-то пятнадцать минут с никому не нужным смертником — для меня не проблема. Поэтому я сижу и, доверительно улыбаясь, продолжаю размышлять о режиссировании боевиков. Не люблю эти фильмы, уж слишком часто самые нелицеприятные сцены из них воплощаются в реальность. Они отпечатываются в голове и часто наведываются в мои сны, приветливо помахивая мне ручкой и делая тем второстепенным персонажем, что отдаёт жизнь за счастливых обладателей главных ролей. Из мыслей меня выводит неожиданная трель звонка. — Ох, простите, что прерываю, у меня на это время всегда заведён будильник. Сейчас соседка, как всегда, уйдёт к подруге, и я, наконец-то, смогу не волноваться о том, что эта старуха подслушает мои разговоры, так что мы с вами можем потихоньку перейти к де… Я соглашаюсь и открываю чемоданчик, передаю ему какие-то бумажки и отстёгиваю прикреплённый к внутренней стороне крышки пистолет. Прежде, чем старик успевает что-то пикнуть, его грудь пронзают две пули, он что-то противно булькает, и я, одолеваемый невероятным желанием прекратить неприятные звуки, перегибаюсь через стол и стреляю всё-таки в голову. Чёёрт, фу! Оказывается, кровь и ещё какая-то мозговая мерзость так отвратительно выглядят на разложенных бумажках… — Ох, Савада-сан, ваш друг только что звонил мне и просил… аммххххххх… Я, в мгновение ока, разворачиваюсь к источнику звука, ловя себя на мысли о том, как же я мог не услышать хлопнувшей двери, и встречаюсь взглядом с испуганными глазами пожилой женщины, одетой в необьятные чёрные одежды и зажимающей себе рот дрожащей, морщинистой рукой. Конечно, мне было всё равно, кого убивать, и сколько. Одного или двоих? Это не имело никакого значения, а вот моё секундное замешательство и нерешительность сыграли довольно большую роль. Я не успел поднять руку правильно, оружие было непривычным, да и женщину я явно недооценил. Пуля прошла по боку и не задела жизненно-важных органов. Она лишь пошатнулась, вскрикнула, но смогла выскочить за дверь и подпереть её с той стороны. Здравый смысл кричал, что в полутьме кабинета она просто не могла разглядеть моё лицо, но даже если и разглядела, то у полиции всё равно уже давно имелись все мои координаты, и повешанные на меня убийства вряд ли смогут увеличить количество смертных казней. У этой женщины был шанс, я был даже готов дать ей пару минут, чтобы смотаться отсюда и сохранить свою драгоценную жизнь. Я был бы абсолютно не против этого, если бы она не подпёрла дверь своим телом с той стороны и не начала выкрикивать, надрывая голосовые связки, какое-то слово на незнакомом мне языке. Даже не зная его, можно было понять, что она зовёт на помощь. Глупая старуха. Я даже пару раз толкнул дверь, понадеявшись, что она отлетит в коридор, и я смогу спокойно убраться, но нет, пришлось ещё раз убедиться в том, что в страхе люди способны на многое. Странно. Дверь поддалась лишь на пару десятков сантиметров. Убивать тех, кого не предвидится, никогда не приятно. Но, как говорится, не всё зависит от наших предпочтений, и, прикрыв глаза, я прислоняю дуло пистолета к двери и три раза нажимаю на курок. Из-за двери слышится мерзкий звук, казалось, она всхлипывает, и дыхание вырывается сквозь раны. Чувствую мрачное удовлетворение — люди так глупо распоряжаются тем, что вполне могли бы сохранить. Я должен был оставить кое-какие улики. Кое-какие — уничтожить. Рекомендательное письмо лежало на столе. Я спрятал его в карман, а в холодеющие старческие пальцы вложил клочок бумаги. К подобным вещам я не был любопытен, лишь мельком взглянул на письмо, имя — или прозвище — в конце страницы всё равно ничего мне не говорило. Оглядеть комнатку, не упустил ли чего, какой-нибудь улики. Чемоданчик и пистолет следовало оставить на месте преступления. Всё очень просто. Из-за двери явственно послышался голос, тихий шёпот, мольба. Кто бы мог подумать, что эта карга окажется настолько крепкой? Неприятное чувство… Я даже вздрогнул, нервы отреагировали на шёпот так же, как раньше на глупые вопли, словно привидение мешало человеку делать своё дело. Я открыл дверь кабинета — пришлось её сильно пнуть, так как тело с той стороны мешало. Старуха казалась совсем мёртвой, но я хочу быть уверен, поэтому пришлось выстрелить ещё раз, почти касаясь дулом переносицы. Пора было уходить. Пистолет я забрал с собой. Пара шагов по направлению к двери, неприятное ощущение внутри, никогда не предвещавшее приятных сюрпризов, и разорвавший тишину улочки звук до боли знакомых сирен. Чёрт. Так вот почему в определённое время…* * *
Страх. Он приторно-сладкий на вкус, обволакивающий, почти осязаемый, но только когда чужой. Собственный страх — это резкий запах пота, ужас, бешено колотящееся сердце и бьющийся в голове красный пунктик «тревога». Я предам не только себя. Я предам Сиона. Я попадусь властям сейчас и обреку свой лучик света на верную гибель. Я не сдержал обещания. Я не вернусь сегодня домой. Прости, ты, наверное, будешь ждать. Вместо ожидаемого сожаления и раскаяния меня охватывает злость. Чёрт. Ненавижу. Ненавижу этот мир, ненавижу этих людей. Ненавижу себя, и это чувство никогда ни с чем не спутать. Без оружия, без запасного плана я не выберусь. Очнись, Недзуми, не сдавайся, ты не можешь сдаться. Страх — переменчивое явление, и у тебя нет такой вольности, как время, чтобы ему предаваться. Когда бегу, плутая по улицам Затерянного города, где совсем недавно улыбался, предвкушая награду за хорошо сделанную работу, меня, действительно, почти что трясёт от ужаса. Смешение отчаянной ответственности за дожидающееся меня в Западном районе чудо, понимания собственной, пусть лишь материальной, значимости в его жизни (нет, не только деньги) и нежелания сдаваться и признавать свою несостоятельность подгоняет мои мысли на крайности, заставляя искать любые решения и самые незначительные возможности к спасению. Вариант приходит сам собой. К моему пробегу в пару кварталов. Вариант простой, почти беспроигрышный, определённо, воспринявший бы меня абсолютно адекватно и сделавший для моего спасения всё возможное. Но... у варианта всего один минус — Сион. А сам вариант — Каран. И Сион никогда не простит мне, если что-то пойдёт не так, и я поставлю единственный вариант к моему спасению под удар. Район оцеплён, но, если меня не найдут в течение часа, то повышенная охрана будет снята. Мне нужен час. И место, где его можно будет скоротать. И это место всего в десяти минутах бега. Во время моего неосознанного беспокойства за Сиона, я прекрасно изучил все пути, ведущие к его дому, и отлично знаю названия улиц и возможности обойти камеры. Прикрываю глаза и опираюсь рукой о шершавую стену дома. Пусть это и опасно, но желания Комитета безопасности явно идут вразрез с моими представлениями о времени, в котором я хочу умереть…