Хенджин находится в больнице в течение трех дней.
Это мучительно даже при частичном успокоении внутривенными веществами. От лекарств путается сознание и пересыхает во рту, но, по крайней мере, ребра теперь болят меньше.
У него были диагностированы три перелома ребер и ушиб селезенки. Он упал в обморок из-за чего-то, называемого гипоксией, или недостатком кислорода в мозге. Врачи наложили на грудь фиксирующую повязку, чтобы он оставался относительно неподвижным, а дыхание было ровным. Первые два дня ему не разрешали убрать кислородную канюлю под носом, дважды в день делали УЗИ, чтобы контролировать селезенку, и еще две компьютерных томографии, чтобы проверить, нет ли осколков ребер и внутреннего кровотечения.
Все это было унизительным.
Ему даже не разрешалось вставать, чтобы самостоятельно сходить в туалет. У его постели всегда кто-то находился — обычно Чан, иногда Минхо или Чанбин. Младшие навестили его однажды, он изо всех сил старался ободряюще улыбаться, когда они стояли там, громко шмыгая носом и притворяясь, что не плачут. Если с ним в палате никого не было, то за дверью в коридоре стоял менеджер или сотрудник службы безопасности. Складывалось такое ощущение, что его выдернули из укрытия, бросили на всеобщее обозрение.
Он был лишь жертвой, уязвимой и слабой.
Чан почти не отходит от него, хотя Хенджин часто замечает, как он спорит с кем-то, разговаривая по телефону. Лидер выходит в коридор, говоря тихо, чтобы Хенджин не слышал, не давая ему понять, с кем и о чем он говорит. Родителям Хенджина позвонили, но они уехали в Европу. Он разговаривает с ними по телефону, уверяя, что это просто травма во время практики, и что не стоит беспокоиться. Чан хмурится, когда слышит разговор.
На третий день врачи объявляют, что он готов к выписке. Он освобождается от трубок и проводов, которые держали его в плену, и наконец-то снимет отвратительный халат и штаны, которые его заставляли носить.
Он выходит из туалета, только что переодевшись в мягкую толстовку и спортивные штаны, осторожно проводя рукой по своим сальным волосам. Поднимать руку больно. На самом деле, болит почти все.
Чан понимающе улыбается и протягивает руку, чтобы надеть ему на голову шапочку, а затем протягивает маску для лица. — Готов идти домой, Джин-а?
Хенджин собирается взять свою сумку, но Чан оказывается быстрее и перекидывает ее через плечо. Появляется медсестра, толкая пустую инвалидную коляску и держа пакет с лекарствами, которые нужно взять с собой. Несмотря на протесты Хенджина, они выкатывают его на улицу, прямо к обочине. Чан берет его за локоть, помогая подняться с инвалидного кресла и сесть в ожидающую машину.
Дорога домой тихая. Чан, кажется, знает, что Хенджин эмоционально истощен, поэтому позволяет ему молча смотреть в окно. Идет дождь, Хенджин наконец-то чувствует спокойствие — как будто весь мир плачет рядом с ним. Он знает, что это скоро произойдет — он ждал разговора. Он пока не уверен, будет ли это только Чан, или, может быть, присоединятся все мемберы, а может быть, руководство тоже. Никто еще не спрашивал его о том, что произошло, или почему, но он видит, как в их глазах горят вопросы, когда они смотрят на него. Хенджин видел, как Чан смотрел на него, когда он объяснял о травме врачам.
Я упал во время танца.
Это был несчастный случай.
Я не думал, что все так плохо.
Чан не стал возражать. Вместо этого он ущипнул себя за переносицу, хмуро отвернувшись в сторону.
Хотя Хенджин на самом деле не помнит, что он сказал до того, как потерял сознание, он уверен, что все знают часть правды. Или, по крайней мере, подозревают. На короткий, мучительный миг Хенджин пожалел, что у него больше нет веры в Бога. Иначе он мог бы помолиться и попросить о возмездии — за ложь и за то, что вообще позволил этому случиться.
За то, что причинил боль друзьям.
Но он больше не уверен, что верит в Бога или что Богу когда-либо было до него дело. Ведь Хенджин не сделал ничего, чтобы заслужить то, что с ним сделали, верно?
Кто-то легонько похлопывает его по бедру — это Чан, который говорит, что пора выходить из машины. Они дома. Хенджин с трудом выбирается из машины и заходит в лифт, повязка на груди и животе мешает ему двигаться. Чан не отпускает его, успокаивающе потирая плечи.
— Первым делом сегодня вечером один из нас поможет тебе вымыть голову, хорошо? — предлагает Чан, когда они выходят из лифта в коридор. — Кажется, Чанбин что-то говорил о том, что хочет устроить вечер кино, а Феликс собирался испечь печенье.
Хенджин хмыкает в знак признательности. Он хотел бы, чтобы товарищи перестали пытаться заставить его чувствовать себя лучше, это только заставляет его чувствовать себя еще более виноватым. Тем не менее, независимо от того, насколько виноватым или постыдным чувствует себя Хенджин, он должен признать, что возвращаться домой приятно. Он не может найти равновесие на этой шаткой линии: ему хочется комфорта и поддержки друзей, но в то же время он держит их на расстоянии, чтобы защитить их и себя. Они не должны страдать вместе с ним, но и он не хочет быть один.
Чан возится с дверью, обе сумки небрежно перекинуты через одно из его плеч. Но прежде чем он успевает закончить вводить код, дверь распахивается самостоятельно.
— Ты дома, — произносит Феликс, его голос срывается, когда он осторожно обнимает Хенджина. Не в силах сдержаться, Хенджин прижимается лицом к изгибу шеи Феликса, ощущая себе
по-настоящему дома.
— Я тоже хочу обнять Джинни, — говорит Чанбин откуда-то из дверного проема. Все столпились вокруг, пропуская только что прибывших внутрь. Дверь громко закрывается и Хенджин, наконец-то, может немного вздохнуть.
— Привет, ребята, — нежно шепчет он, впитывая каждое из их объятий. Он может позволить себе это. Остальные, вероятно, тоже нуждаются в этом, они заслуживают этого больше, чем он.
— Как ты себя чувствуешь, Джин-а? — спрашивает Минхо, слегка сжимая его руку.
— Тебе что-нибудь нужно, хен? — спрашивает Сынмин, подходя, чтобы тоже обнять его.
Хенджин качает головой, едва заметная улыбка появляется на его лице. — Я в порядке, просто очень рад быть дома.
— Дома с приказом отдыхать, — Чан бросает сумки и кладет руку на плечо Хенджина. — Что выбираешь? Кровать или диван?
Хенджин громко вздыхает. — Диван. Но я умираю с голоду…
— Мы приготовили ужин, я принесу тебе, — Феликс направляется в сторону кухни, Сынмин следует за ним. Чан ведет Хенджина к дивану в гостиной, беря его за локоть и осторожно помогая опуститься на подушки.
Остальные наблюдают за происходящим печальными глазами.
— Эй, если ты хочешь сидеть рядом, тебе придется вести себя спокойно. — говорит Чан Джисону, печально известному непоседе, который занял место рядом с Хенджином.
— Все в порядке, хен. Сон-и не причинит мне вреда, — Хенджин смотрит на Джисона, который улыбается в ответ и мягко похлопывает его по ноге.
— Что сказали врачи? — спрашивает Чанбин, устраиваясь на полу у его ног. — В последний раз, когда я был в больнице, за тобой все еще наблюдали на предмет внутренних…
— Все хорошо, не волнуйтесь, — перебивает Хенджин, не желая посвящать младших в серьезность своего пребывания в больнице. Он не совсем уверен, как много они знают, и если все ограничивается только «парой сломанных ребер», то он хотел бы, чтобы так и оставалось. — Правда, я в порядке, — добавляет он со стоном, когда Чан смотрит на него, подняв брови.
Феликс и Сынмин возвращаются, спасая его от выговоров лидера. Они выглядят взволнованными, в руках у Феликса чашка с горячим паром, а у Сынмина бутылка воды.
— Вот, хен. Мы приготовили твое любимое блюдо, а еще есть печенье. — Феликс протягивает ему чашку, которую он любезно принимает и опускает на подлокотник дивана. От приятного запаха во рту собираются слюни.
— Вы, ребята, приготовили чачжанмен для меня? — Хенджин поднимает глаза, тронутый их вниманием.
— Конечно, глупыш, — Минхо протягивает руку, чтобы погладить Хенджина по голове. — Мы знаем, насколько плоха больничная еда на вкус.
Чан гримасничает. — Персоналу было трудно заставить Джинни попробовать хоть что-нибудь.
Хенджин с набитым ртом возмущенно поднимает голову. — Эй, вообще-то я ел то, что мне давали, — бормочет он.
— Держу пари, не без недовольства, — хихикнул Чанбин.
Препирательства продолжались, и, несмотря на дразнящий характер разговора, Хенджин обнаружил, что незаметно погружается в заботу друзей. Теплое и утешительное присутствие рядом с Джисоном, а тот всего лишь положил успокаивающую руку ему на бедро. Сынмин, будучи наблюдательным, заметил, как Хенджин дрожит, и принес ему одеяло. Феликс, желая помочь, вымыл за него тарелку и принес ему печенье с молоком. Минхо, один из тех, кто выражает свои чувства через действия, отлучился, чтобы перестелить постель Хенджина свежими простынями и дополнительными подушками. Чанбин, самый преданный из них всех, остается на полу перед ним, нежно массируя больные икры Хенджина. Чан, как всегда заботливый, зорко следит за тем, чтобы никто не толкал его слишком сильно и не причинял неудобств.
А вот Чонин, вероятно, самый близкий Хенджину человек, ведет себя необычно тихо и отстраненно.
Он сидит на полу возле другого конца дивана, опустив глаза, если разговор не обращен к нему. Кажется, время от времени он издает легкий смешок, чтобы успокоить хенов, но не более того. Хенджин знает лучше — что-то беспокоит макне, и он почти уверен, что это как-то связано с ним. Он получил объятия в знак приветствия ранее, младший пробормотал короткое «Привет, хен», и на этом все. Он даже отказывался встречаться взглядом с Хенджином, сколько бы тот ни смотрел на Инни.
В конце концов они включают фильм, но никто не обращает на него особого внимания. Минхо и Джисон те, кто начинает бросать попкорн, целясь друг другу в рот. Затем Феликс и Сынмин спорят из-за единственного оставшегося печенья — наступает хаос. Хенджина практически кормили с рук. Он не мог участвовать в бросании попкорна, не сотрясая ребра. Фильм заканчивается через некоторое время, и Чан приказывает им убрать беспорядок с едой, нежно вздыхая при виде мальчиков, покрытых крошками и зернами попкорна.
Хенджин погружается в нормальность происходящего, наслаждаясь звуком их смеха. Это успокаивает, как алоэ при ожоге или мед при боли в горле. Он пытается подвинуться вперед, чтобы встать, и первым это замечает Чанбин..
— Вот так, — он берет его за локоть, как это делал Чан, и медленно помогает подняться. — Почему бы мне не помочь тебе вымыть голову прямо сейчас?
— Я могу…
— Ты не можешь сделать это сам. Ты с трудом можешь поднять руки над головой, — вмешивается Чан со своего места в другом конце комнаты, не отрываясь от телефона.
Хенджин громко вздыхает.
— Подожди, я хочу это сделать! Могу я вымыть твои волосы, хен? — Сынмин оживляется, стоя на месте, где он помогает Феликсу сметать крошки с пола.
Чанбин громко фыркает. — Я так не думаю. Я бы никогда не позволил кому-либо подвергнуться такому испытанию.
Их смех затихает, когда Хенджин позволяет хену затащить себя в ванную. Его бормочущие протесты мало чем помогают. В итоге они используют один из стульев обеденного стола с достаточно удобной спинкой, чтобы Хенджин мог откинуться назад, его шея покоится на свернутом полотенце на краю раковины в ванной. Чанбин смеется, когда Хенджин говорит ему, что у него такое чувство, будто его готовят к неудачному сеансу в домашнем салоне.
— Я также мог бы подстричь тебе волосы, но я понятия не имею, как это делать. — Он смеется, начиная наносить большое количество шампуня на волосы Хенджина. Вода теплая и успокаивающая, а длинные нежные пальцы Чанбина массируют кожу головы еще сильнее.
— Нет, спасибо. Стэй никогда не простят тебя.
Чанбин усмехается. — Почему ты думаешь, что тебе не понравятся мои парикмахерские навыки?
— Какие парикмахерские навыки?
Хенджин улыбается, совсем чуть-чуть, когда его слегка окатывают водой в ответ. Они впадают в легкое молчание, каким-то образом не становящееся неловким, и Хенджин благодарен. Он может расслабиться, сосредоточившись на ощущении заботы своего хена о нем и ласке теплой воды. Чанбин старается не лить воду в глаза, прикрывая ему лицо, когда намыливает и ополаскивает волосы. Хенджин все равно держит глаза закрытыми, проскальзывая все дальше и дальше в безопасное и комфортное место.
Он погрузился в дремоту настолько, что перестал слышать звук водопроводного крана и чувствовать пальцы Чанбина на своей голове. Пока эти пальцы не спустились чуть ниже его шеи. Воспоминание застает его врасплох, как и ощущение, возвращающее к реальности. Это похоже на падение с обрыва и столкновение с ледяной водой.
Его глаза распахиваются, а тело дергается.
— Что? Тебе больно? — Чанбин останавливается, почувствовав перемену в поведении своего донсэна, боясь причинить ему боль.
— Я в порядке, просто этого достаточно, — он с трудом поднимает голову, стряхивая лишнюю воду, капающую с его волос.
Чанбин хмурится, но все равно тянется за полотенцем. — Мне правда не сложно.
— Я знаю, и спасибо, что помог мне. Я чувствую себя намного лучше, — заверяет Хенджин как можно более искренне. — Я просто очень хочу снова лечь в свою постель.
Чанбин молчит, пока полотенцем сушит волосы Хенджина, сохраняя движения медленными и ласковыми. Он помогает ему сесть, когда заканчивает, влажные кончики волос пропитывают футболку Хенджина.
— Знаешь, это нормально — иногда признавать, что тебе нужна помощь. В этом нет ничего постыдного или плохого.
Хенджин внутренне съеживается и отводит взгляд. — Я знаю, хен.
— Хорошо, — Чанбин мягко улыбается ему, нежно взъерошивая мокрые волосы. — Нужна помощь, чтобы добраться до кровати?
— Нет, я справлюсь. Спасибо, что помог мне вымыть голову.
— Для тебя все, что угодно, Джин-а.
***
Кошмары не прекращаются. На самом деле, они становятся только хуже.
Хенджину едва удается поспать от двух до четырех часов за ночь. Он не может заставить себя уснуть, зная, что его ждет, когда он снова погрузится в сон. Никто, кажется, не замечает этого, но он быстро становится параноиком, опасаясь, что остальные узнают. Чан каждое утро спрашивает его, как он спал, и каждое утро Хенджин натягивает на лицо фальшивую улыбку и лжет. Все нормально, он уже привык к этому. Он носит лунный свет, как одеяло, обернутое вокруг его плеч, ища утешения. Ночи трудные, но дни еще хуже.
Все суется вокруг него, заставляя его чувствовать себя зажато и взволнованно. Возможно, поначалу это успокаивало его, помогая чувствовать себя менее одиноким в своей борьбе. Хенджин был эгоистом — он искал любовь в своих товарищах, заботу. Иногда он позволяет их присутствию заглушить голоса в голове, заманивающий его в глубины, где он непременно утонет. Это пугает его больше, чем кошмары, больше, чем когда-либо. И поэтому он находит утешение во внимании друзей, позволяя себе использовать их как костыль. Пока это не становится слишком удушающим.
Он не хотел огрызаться на Чана.
Его настроение было переменчивым, он пожалел о своих словах в тот же миг, когда они вылетели из его рта. К счастью, Чан, реагирует не так, как можно было бы ожидать, несмотря на то, что один из его близких друзей ругается и неуважительно относится к нему. Хенджин пристыженно опускает голову.
— Извини, я не это имел в виду.
Чан мычит в ответ, откладывая бутерброд, который ел. Он тянется, чтобы взять руки Хенджина, слегка сжимая их. — Я знаю, что ты не хотел говорить это. Спасибо, что извинился, Джинни. Ты тоже прости меня, я знаю, что процесс выздоровления нелегкий.
— Я просто хочу, чтобы все вернулось на круги своя, — признается Хенджин.
— Со временем так и будет. Думаю, сейчас, тебе следует сосредоточиться на своем здоровье, — Чан в последний раз сжимает его руки, прежде чем отпустить. — Хочешь, я пойду с тобой завтра на прием?
Хенджин представляет, как сидит один — стерильная больничная бумага громко шуршит под ним в тишине смотровой комнаты, часы громко тикают на стене, и снова ощущения на себе чужих прикосновений, когда рядом нет никого знакомого, кто мог бы взять за руку. Он ненавидит нуждаться в Чане, ненавидит, что не может сделать это в одиночку.
Эгоистичный.
— Пожалуйста, — бормочет он, — я знаю, что это не лучший вариант, потому что у вас, ребята, есть практика, но…
— Об этом не беспокойся. Если ты хочешь, чтобы я был там, я буду. Или любой из нас. Я уверен, что остальные тоже придут, если тебе это понадобится.
— Кстати, — говорит Хенджин, вращая ложкой в супе, не испытывая желания есть, — кто-нибудь... говорил тебе что-нибудь? Я имею в виду, обо мне.
Чан выглядит озадаченно. — Что ты имеешь ввиду, Джинни? Все спрашивали, как у тебя дела, или что-то в этом роде.
— О, — разочарованно кивает Хенджин. — Да, именно об этом я и спрашивал.
Чан вздыхает. — Ты хотел услышать о Чонине, не так ли?
Голова Хенджина вскидывается так быстро, что его шея хрустит. — Как ты…
— Наблюдение за динамикой группы важная часть работы лидера, — пожимает плечами Чан. — Вы удивитесь, как много я знаю о том, что происходит между вами, ребята.
Хенджин вздрагивает, роняя ложку в суп, в котором она тут же тонет. Ну, не то чтобы он собирался его доедать. — Я не знаю, почему он избегает меня, хен.
— Я думаю, вам двоим нужно поговорить, это единственный способ разобраться в том, что происходит. У меня есть подозрения, но нечестно предполагать, что ты или он можете чувствовать.
— Ого, атмосфера довольно тяжелая. Все нормально? — Джисон, зашедший на кухню, резко останавливается, его ноги в носках скользят по линолеуму. Чан успокаивает Хенджина, и на этом их разговор прекращается.
***
Прием в больнице не так уж плох, особенно с Чаном. Врачи довольны тем, как он выздоравливает, даже сняли повязки, чтобы он мог двигаться немного свободнее. Сразу после этого они направляются в студию. Хенджин должен сидеть и смотреть, пока остальные работают над новой хореографией. Но, когда они входят в студию, их встречают мрачные лица, в воздухе чувствуется напряжение.
— Что происходит? — спрашивает Чан, переходя в режим лидера. Он подходит к Чанбину и Хану, которые что-то смотрят в своих телефонах. Однако взгляды остальных устремлены на Хенджина, и его сердце замирает.
— Что? Это как-то связано со мной? — спрашивает он дрожащим голосом. Феликс быстро притягивает его к себе, успокаивающе потирая руки.
Чан нарушает молчание. — Кто-то... выложил фотографии, на которых видно, как мы покидаем больницу.
Колени Хенджина трясутся, он беспокоится, что они могут не выдержать его. — Можно посмотреть?
Феликс протягивает ему свой телефон, в котором уже открыта статья. Фотографии размытые, очевидно сделаны на расстоянии. Несмотря на это и их маски, прикрывающие лица, на фотографиях ясно видно, как Чан помогает ему подняться из инвалидного кресла и сесть в машину. Он не прокручивает страницу вниз, чтобы прочитать какие-либо комментарии, а молча возвращает телефон.
— Давай, Джин-а. Пойдем найдем менеджера, — тяжело вздыхает Чан, жестом приглашая их выйти за дверь.
Руководство и команда юристов быстро собирается. Чана и его проводят в конференц-зал, отведенный для важных дел. Официальность собрания заставляет его нервничать. Хенджина уверяют бесчисленное количество раз, что это не его вина, что ситуацию можно разрешить. В итоге приходят к согласию, что компания подготовит и опубликует заявление, в котором объявит общественности о перерыве в работе Хенджина с весьма невразумительным объяснением его пребывания в больнице. После этого все выходят из зала, оставляя двоих мемберов наедине.
— Ты в порядке? — осторожно спрашивает Чан, поворачиваясь на стуле лицом к младшему.
— Думаю, это был лишь вопрос времени, когда фанаты узнают, — Хенджин пожимает плечами, притворяясь беспечным. — Я просто ненавижу тот факт, что все в курсе.
— Ты не можешь скрывать правду вечно, Джин-а, — шепчет Чан. — Мы все были очень терпеливы, я держал язык за зубами, но мы видим, как ты борешься. Я знаю, что ты солгал врачам.
Хенджин не отвечает. Он просто раскачивает стул взад-вперед, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце.
— Кто-то… причинил тебе боль.
Напал на тебя. — Чан осторожен, будто боится столкнуться с правдой лицом к лицу. Что ж, теперь их двое. — Я пойму, если ты не захочешь говорить об этом со мной или с кем-либо из нас. Но, может быть, с профессионалом?
Хенджин качает головой, прежде чем Чан успевает закончить. — Нет, я не хочу. Мне это не нужно…
— Это нормально – не быть в порядке, ты же знаешь? Это нормально — бояться, чувствовать себя уязвимым…
Хенджин резко встает, ребра болезненно протестуют. — Я не хочу об этом говорить.
Чан печально смотрит ему вслед.
***
— Эй, я практически слышу поток твоих мыслей, — прерывает Феликс его внутренний монолог, опускаясь рядом на диван. — Чем забита твоя голова?
Хенджин лениво пожимает плечами. — Чем обычно.
— Значит, ничем? — спрашивает Минхо, подходя ближе.
Хенджин закатывает глаза, их привычные подшучивания и поддразнивания успокаивает его. Это вселяет в него надежду, что, возможно, он не нанес непоправимого ущерба динамике группы, что все может вернуться в нормальное русло если не для него, то, по крайней мере, для тех, кто его окружает.
— Хен, это грубо, — нахмурился Феликс, принимая слова всерьез.
— Все нормально, Ликс. Он прав, — мои мысли не заняты чем-то безумным.
Феликс не выглядит убежденным, но решает оставить тему. — Что-нибудь нужно? Лед? Закуски? Вода…
— Он не инвалид, — бормочет Минхо, и Феликс игнорирует его.
— Если я не инвалид, тогда позвольте мне танцевать.
Нет, он совсем не дуется.
В этот момент Чан, кажется, прислушивается, и нахмурившись смотрит на него с другого конца зала для практик, — Джин-а, ты же знаешь, что не можешь…
— Я знаю, хен, — вздыхает Хенджин, даже не пытаясь возразить, — просто капризничаю. Я скучаю по танцам.
Феликс придвигается немного ближе, сначала нерешительно поднимая руку, молча проверяя, все ли в порядке, прежде чем запустить пальцы в волосы Хенджина. — Это понятно, — тихо бормочет он. — Но будь терпелив, хорошо?
Хенджин тает в его руках, как растопленное масло. — Спасибо, Ликс.
Вскоре после этого они заканчивают тренировку. Уже поздно, и когда все участники выстраиваются у двери, раздается урчание желудков. Чанбин обнимает одной рукой Хенджина, помогая ему подняться с дивана. Они толпятся у двери, и именно тогда Хенджин решает протянуть руку, чтобы попытаться дотронуться до ничего не подозревающего макне.
Чонин подпрыгивает, отдергивая руку. — Хен?
Это первый раз, когда он разговаривает с Хенджином за последние несколько дней. Это немного смягчает боль от его реакции.
— Поможешь мне выйти? — с надеждой спрашивает Хенджин, его голос слаб и лишен какой либо уверенности. На короткое мгновение кажется, что Чонин может согласиться, но затем он хмурится и отворачивается.
— Чанбин-хен уже помогает. Я тебе не нужен.
Хенджин делает вид, что в его глазах не собираются слезы, точно так же, как остальные делают вид, что не слышали.
***
Хенджин резко выпрямляется в постели, слегка задыхаясь, когда ребра болезненно пульсируют от движения. Он весь в поту, майка прилипла к коже, как липкая пленка, и Хенджин судорожно вытирает лицо ее сухой стороной. Кошмар еще свеж, его руки трясутся.
— Хенджин-хен?
Он подпрыгивает, пораженный тихим голосом в темноте. Его глаза привыкают, и он понимает, что Сынмин выглядывает из-за верхней койки, чтобы посмотреть на него.
— Ты в порядке? — шепчет он, сонно протирая глаза.
— Да… все хорошо. Извини, я не хотел тебя будить. — Хенджин морщится, пытаясь стянуть майку.
Сынмин спрыгивает вниз, его ноги в носках почти не шумят по деревянному полу. Кажется, он понимает, что пытается сделать Хенджин, и протягивает руку, чтобы помочь ему. Но не раньше, чем тихо произносит, — давай я помогу. Я подниму майку сзади.
Хенджин едва чувствует, как кончики пальцев Сынмина касаются его спины.
— Чан сказал всем вам делать это, не так ли?
— Что делать? — невинно спрашивает Сынмин, бросая одежду Хенджина в сторону корзины, стоящей в другом конце комнаты. Его донсэн бросает быстрый взгляд на уродливые пурпурно-черные синяки, покрывающие его кожу, а затем быстро отводит взгляд. Осторожно, он присоединяется к Хенджину в постели, садясь у стены рядом с ним.
— Это. Все предупреждают меня, прежде чем прикоснуться, — вздыхает Хенджин, морщась от дискомфорта. Сынмин помогает ему взять подушку, чтобы приподняться. — Я не слепой.
Сынмин тоже вздыхает. — Хен, мы просто пытаемся помочь. Мы все испугались, увидев тебя в таком состоянии.., — его голос переходит на шепот. — Мы не хотим, чтобы тебе стало хуже.
Чувство вины. Оно пожирает его, медленно разрушая его маску невозмутимости. Сможет ли он притворяться дальше?
Он только обуза.
— Мне жаль, что вам пришлось это увидеть. Это нечестно по отношению к вам, — шепчет Хенджин, закрывая глаза и позволяя своей голове откинуться на стену с небольшим стуком.
— Не говори так, хен, — голос Сынмина на удивление тверд, как будто он обижен этим предложением. — Это нечестно по отношению
к тебе — что бы… не произошло…
— Я не хочу об этом говорить.
Сынмин наклоняется ближе, их руки соприкасаются. — Я знаю, что ты не хочешь говорить об этом, по крайней мере, пока. И, может быть, не с нами, а с кем-то другим… Но тебе стоит. Это поможет, я думаю. Ты... эмоционально уязвим. Я беспокоюсь о том, что может случиться, если ты ни с кем не поговоришь.
Хенджин открывает глаза, уставившись на потолок. — Ты слишком наблюдателен.
— Просто пытаюсь помочь, хен. Я здесь, чтобы слушать, а не осуждать. — Сынмин переплетает их руки, слегка поглаживая ладонь. — В прошлом, когда ты был мне нужен, ты был моим ангелом. Я хотел бы также помочь тебе.
— Ангелы могут пасть, — бормочет Хенджин, боясь встретиться взглядом со своим донсэном. — Они падают, теряя свой свет.
— Как это? Они сияют также ярко. А звезды? — Сынмин указывает вверх, на глупую маленькую светящуюся в темноте звезду, которую они приклеили к потолку. Она старая, едва светится. Никто не помнит, откуда она появилась. — Разве падающие звезды менее прекрасны? Менее сияющие?
«Маленькая звездочка, надеюсь, ты услышишь мой голос», — тихо поет Хенджин. Слова песни приходят к нему в головокружительный момент откровения.
«Как бы я не кричал, ты не понимала, насколько ты прекрасна», — тоже поет Сынмин. Хенджин замечает, как он поменял лирику с «ты была прекрасна» на «ты прекрасна». Его ангельский голос с важностью передает ноты. — Кроме того, мы здесь, чтобы поймать тебя, когда ты упадешь.
Хенджин даже не может заставить себя возразить. Вместо этого он кладет голову на плечо мальчика. — Спасибо, Минни.
Так они засыпают. Хенджин спит без кошмаров, наблюдая во сне звезды в ночном небе.
***
— Эй, хен? — Феликс просовывает голову в комнату, его глаза блестят от радости. — Не мог бы ты ненадолго присоединиться к нам в гостинной?
Хенджин в замешательстве отрывается от телефона. — Зачем? Что-то случилось?
— Увидишь.
Он хмурится, когда Феликс исчезает. Это было странно. И пугающе. Он немного волнуется, особенно когда выходит из своей комнаты и видит, что все собрались в общей гостиной.
— Эй, Джин-а, садись. У нас для тебя сюрприз, — Чан выглядит непринужденно, на его лице искренняя улыбка. Это не серьезное собрание, как он опасался. Хенджин немного ослабляет свою бдительность, занимая свободное место на диване между Феликсом и Сынмином.
— В чем дело? Вы, ребята, ведете себя странно, — он щурится, — и вы знаете, что я не люблю сюрпризы.
Минхо закатывает глаза, — просто позволь нам сделать для тебя что-нибудь приятное, ладно?
Это было бы прекрасно, если бы не тот очевидный факт, что они хотели «сделать что-нибудь приятное», потому что все давно шло не так. Товарищи все еще вели себя слишком осторожно с ним, и легче от этого не становилось.
— Хорошо, так... в чем дело?
Чанбин протягивает руку с маленькой коробочкой на ладони. Коробочка белая, без опознавательных знаков и не дает никаких подсказок о том, что может быть внутри. Остальные ободряюще улыбаются Хенджину, когда он тянется, чтобы взять ее.
— Важно, чтобы ты знал, что мы все помогали выбирать его, — Чан выглядит взволнованным, подпрыгивая на своем месте. — Однако последнее слово было за Инни.
— Хен, — хнычет Чонин, пряча лицо. Кончики его ушей покраснели.
Возбужденный от любопытства, Хенджин слегка дергает за ленту, перевязывающую ювелирную коробочку, и снимает крышку. Осознание, что может лежать внутри, приходит к нему слишком поздно. Среди бархатной подкладки лежит кольцо, белое и чистое, пристально смотрящее на него.
— Сюрприз! Мы хотели купить тебе новое кольцо, так как ты потерял старое. Мы все внесли свой вклад, — радостно говорит Феликс, практически сияя от удовольствия.
Сынмин наклоняется вперед, внимательно разглядывая украшение, причиняющее боль. — Оно не совсем такое, как старое, но это самое похожее кольцо, которое мы нашли.
Хенджин разбивается вдребезги.
Все, ради чего он работал, чтобы защитить себя и своих друзей, трескается и разлетается на куски. В последние недели его маска медленно раскалывалась, трещины расползлись паутиной, делая его уязвимым. Все было напрасно, когда он ломается и начинает плакать.
— Джин-а?
Кто-то осторожно берет коробку из его рук, заменяя ее своей рукой. Он чувствует на плечах неуверенное, успокаивающее прикосновение. Тепло проникает внутрь, захватывая его в тиски — оно отказывается отступать и наполняет его никчемное сердце. Это только заставляет его сильнее плакать.
— Это ведь не слезы счастья, правда? — говорит Чан, стоя перед ним на коленях и держа его за руки. — Пожалуйста, поговори с нами. Не прячься.
— Ты можешь рассказать нам все, хен, — шепчет Феликс рядом с ним, слегка касаясь кожи его предплечья кончиками пальцев. — Мы здесь ради тебя, мы никогда не осудим.
Хенджин делает судорожный вдох, его грудь болит с каждым всхлипом. На этот раз прикосновение друзей успокаивает его. Он боится рассказать им, боясь потерять их. Что, если он станет им противен? Он хочет скрыть правду, так гораздо проще.
Но он чертовски устал.
— Я не могу... не могу носить его, — всхлипывает он, его руки дрожат, когда он крепче сжимает Чана.
— Что ты имеешь ввиду? — тихо спрашивает Сынмин где-то поблизости. Все столпились вокруг него, окружая кругом. Это заставляет чувствовать себя в безопасни. Успокаивает.
Они – его дом.
— Я нарушил свою клятву. Я больше не могу его носить.
В комнате тихо. Все молчат, но успокаивающие прикосновения не покидают его.
Чан наклоняется, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Клятву? Ты имеешь в виду кольцо?
Хенджин кивает, его заплаканное лицо горит красным, как и кончики ушей.
— То есть… у тебя был секс? — тихо спрашивает Чонин. Слова тяжело повисли в воздухе, заставая всех врасплох. Почему-то этот вопрос звучит как обвинение — вопрос его морали, его веры. Он начинает гореть — сначала лишь маленький уголек, но разгорающийся все сильнее и сильнее, пока все не поглотит.
— У меня не было гребаного выбора, ясно? — рявкает Хенджин.
Блять.
Чан бледнеет и медленно произносит, — Хенджин, что значит, у тебя не было выбора?
—
Хен, — Феликс плачет, уткнувшись лбом в руку Хенджина. Его голос приглушен кожей.
— Кто-то... заставил тебя? — в ужасе шепчет Чан.
Тихих слез Хенджина достаточно для ответа, даже слишком. Он не поднимает глаз, его голова тяжело опущена. Слезы усеивают деревянный пол у его ног.
Неудачник.
Эгоист.
Шлюха.
— Тебя
изнасиловали? — Голос Минхо громкий, он говорит сквозь слезы, опускаясь на колени, как будто сама информация слишком тяжела, чтобы выстоять. Слова уродливые и острые, глубоко режущие их всех. Хенджин вздрагивает.
Чан плачет, пытаясь крепче обнять его, как будто боится, что младший испарится из его рук. — Джинни, малыш, мне жаль. Мне
так жаль, что кто-то ..., — он громко сглатывает, откидывая голову назад в попытке прогнать слезы…, — что кто-то причинил тебе боль. Ты такой смелый, что рассказал нам…
Хенджин качает головой, пытаясь отдышаться. — Я не смелый, нет…
Феликс тоже крепче прижимает его к себе. — Ты смелый, хен. Тебе удалось пережить это. Ты
выжил.
— Ты не жертва, — Сынмин непоколебимо тверд, не давая возможности возразить. — Ты - борец. Тебя не сломали, ты цел.
— Кроме того, ты не нарушил свою клятву.
Хенджин удивленно смотрит на Чонина. Из всех, кроме Хенджина, на него больше всего повлияла религия. Чонин — католик, глубоко верующий и следующий по пути Бога. Если честно, Хенджин ожидал, что друг будет сторониться его, считая, что он предал свою веру.
Грязный.
Чонин подползает ближе, устраиваясь рядом с Чаном. — Хен, это было не по обоюдному согласию. Может показаться, что они многое отняли у тебя, но не позволяй им победить. — Он кладет маленькую белую коробочку на колени Хенджина.
— Почему ты никому не рассказал? Не заявил в полицию? — спрашивает Чанбин. Обычно сдержанный рэпер сейчас выглядит так, будто борется со слезами, но никого это не смущает — у всех на глазах слезы.
— Не хотел, чтобы кто-нибудь знал, — Хенджин шмыгает носом. — Мне было стыдно…
— Я прерву тебя на этом, — авторитетно заявляет Чан. — Тебя
изнасиловали, над тобой
надругались. Ты не заслужил этого, и сейчас ты ничуть не хуже, чем был раньше. Тебе нечего стыдиться. Никто здесь никогда не осудит тебя за то, что произошло.
— Хен, ты сияешь так же ярко, — мягко напоминает ему Сынмин.
Возможно, просто может быть, они были правы. Хенджин боролся с собой, со своими чувствами, со всем, что составляет его личность. Он устал скрывать правду и бороться. Он ничего так не хотел больше, как погрузиться в уют и утешение своих друзей. И теперь, когда он скользнул под одеяло безопасности, которое они предлагают, чувствуя себя защищенно и тепло, он задается вопросом, как ему удалось продержаться так долго.
Они слушают, пока он рассказывает, дрожащим голосом объясняя все, что произошло. Никто ничего не говорит, позволяя ему поделиться своими сокровенными мыслями и секретами. И когда он заканчивает, они мягко вытирают его слезы, прижимая к себе. Чонин прямо перед ним, извиняется сквозь слезы.
— Прости, хен. Я был так напуган. Я протянул руку, чтобы прикоснуться к тебе, и ты упал. Я винил себя.
Хенджин притягивает макне ближе. — Все в порядке, Инни, ты не сделал ничего плохого. Я упал, потому что испугался, это не из-за тебя, — он нежно гладит волосы Чонина, благодарно склоняясь в объятиях. Он скучал по этому — скучал по своему лучшему другу.
— Хенджин, ты правда сейчас в порядке? — спрашивает Минхо, убирая волосы с его лица.
— Я не знаю, — бормочет он, глядя на свои руки, все еще переплетенные с руками Чана. Ни один из них пока не хочет отпускать. — Скорее всего, нет. Есть еще много… Я не знаю, как с этим справиться. Чувства к себе и к тому, что произошло…
— Это займет время, никто не ждет, что ты исцелишься за одну ночь, — честно говорит Феликс.
— Я хочу… чтобы все наладилось, — признается Хенджин, — я устал пытаться удержать все вместе.
— Тогда позволь нам помочь, — Чанбин опускается позади него на диван, положив теплую руку на плечо. — Мы можем быть твоим клеем столько, сколько тебе нужно.
Он кивает, глядя на коробочку у себя на коленях. Чан отпускает его руки, позволяя ему взять кольцо. Оно скользит по пальцу, уже ощущаясь как родное. Друзья гордо улыбаются ему, и он улыбается в ответ.
— Ты правда потерял свое старое кольцо? — спрашивает Чонин с подозрением.
— Эм... вроде того. Где-то в реке Хан.
Кто-то фыркает — это Джисон. Он был тихим, но его присутствие чувствовалось. Серьезные разговоры всегда пугают его, он из тех, кто слушает, а не говорит. — Что ж, думаю, мы будем считать, что оно действительно потерялось.
Настроение улучшается, Чан даже издает тихий смешок. — Думаю, да. Только если наш Джинни тоже не потерян.
— Я не потерян, у меня есть вы, ребята, — Хенджин наклоняется вперед, кладя голову на плечо Чана. Руки обнимают его, и он чувствует вес других мальчиков, присоединившихся к нему.
— Просто пообещай, что не выбросишь это кольцо в реку. Оно было довольно дорогим, — шутливо ворчит Джисон, делая то, что у него получается лучше всего – заставляет всех смеяться. И Хенджин смеется. Он чувствует себя легче, чем в последние недели. Голос в его голове все еще там, может быть, он всегда будет присутствовать. Но он готов вырваться на свободу, исцелиться.
Возможно, звезды никогда не шептали его имя и не даровали ему беззаботную судьбу. Но он протягивает руки, самостоятельно лепя и формируя свой жизненный путь. Когда-то он был чист, и да, возможно, на его душе остались темные пятна, изъяны. Его ошибки были его собственными, как и его боль. Звезды никогда не прокладывали ему путь, но он проложил его сам.
К черту звезды, он торжествует и живет. Он вдыхает их свет и затмевает их всех.
И он жив.
Жив.
Жив.
