Дневник Некроманта

Некоторое время Мирсис сидел не двигаясь. Кажется, прошло чуть больше получаса с тех пор, как Найтмер оставил его в одиночестве. Парень слегка опирался на локти, сидя за столом, и непроизвольно выстукивал какой-то ритм, звенящей от каждого движения обувью. Хоть какой-то прок от этой раздражающей смеси заменителя кожи и замши. А ведь обувь-то была удобная. Созданная точно по размеру, она, как влитая, подходила ему. В ней не болели ноги, она давала абсолютную устойчивость носящему. Но она издавала шум. А чтобы добиться устойчивости, ее нужно было долго фиксировать. Она напоминала Феллерману о доме. И именно этим она не нравилась Мирсису. Кажется, временами, это касалось не только вещей. Едва слышно вздохнув, маг поднялся со своего места. Наверное, ему стоит позавтракать в своей комнате. Там, хотя бы, точно не валяются чьи-то трупы. И... ему определенно стоит принять душ. Потому что запах мертвечины вокруг не давал Феллерману покоя. Точнее не вокруг, а по пути назад. Но это не имеет значения. Едва уловимо намурлыкивая себе под нос отрывок какой-то арии, также неслышно, подобно тени, он ступал обратно на почти ватных ногах. "Missa pro defunctis"¹ была, очевидно, не лучшим выбором, но именно так Мирсис ощущал себя в данный момент. Заупокойная месса как нельзя лучше описывала его настроение. На самом деле, Феллерман находил это ироничным. Он привык выступать и работать в таких местах, а не жить. Погрязнув в своих размышлениях, маг даже не заметил, как взбесились его способности - зелёное пламя горело прямо на камне, аккурат там, где он ступал, медленно расползаясь по полу, цепляясь за колонны и нервюры, так же медленно затухая. Если бы по пути Мирсису попался хотя бы витраж, может, он смог бы как-нибудь утихомирить свои способности. Но, к сожалению, он не мог. Даже не чувствовал, как на лице быстро меняются руны, вгрызаясь в кожу, а за спиной, по пятам, ступает обретший почти человеческие очертания изумрудный огонь. Почти неслышно открылась дверь к своим комнатам. На язык так и просилась мрачная, неуместная шутка, о жизни рядом с Преисподней, но Мирсис промолчал. Сейчас ему не хотелось лишний раз даже выдыхать, не то что шутить. Аккуратной стопкой легла в ванной одежда. Сейчас, стоя под струёй о чудо теплой воды, маг чувствовал себя несколько... Беззащитно. Не то чтобы за последнее время он в принципе ощущал себя в безопасности, так или иначе, но... В прочем, это не имеет значения. Золотисто-медные волосы, намокая, становились явно ржавочного, почти бордового цвета. На минуту Мирсис задумался о том, зачем он усложняет себе жизнь. Потому что всю эту прелесть ещё нужно было вымыть (желательно дважды), расчесать, уложить и ещё раз расчесать. Ведь иначе вся его шевелюра начинала напоминать гнездо, на которое было больно смотреть. Отступать, во всяком случае, уже поздно. Кажется, он повторяет эту фразу слишком часто за последние десять дней. Но даже после столь тщательное ванны Мирсис ощущал себя... Грязным. Казалось, кровь и пыль все также остались на его руках, если не въелись глубже. Хотелось вымыть руки ещё раз. И ещё. Снова и снова, пока это гадкое ощущение не исчезнет. Убийца. Ему нет прощения, кроме расплаты собственной жизнью. Как он только посмел?... Кто давал ему право судить чье-то существование?! Феллерман едва добрел до кровати, и с почти с отчаянным криком на грани воя, уткнулся лицом в подушку. До чего же презренно его существование. [Текущий уровень СК - 125. Внимание! Словесная Карма достигла 50%. Рекомендуется воздержаться от сильного эмоционального стресса.] Системное окно Мирсис успешно проигнорировал, едва сдерживая желание как-нибудь себя покалечить. Эта боль была бы абсолютно справедлива. Во всяком случае, по мнению Феллермана. И, будто бы в отместку, совсем рядом прозвучал знакомый бестелесный голос : (Какая удобная кровать. Если на нее лечь, можно никогда не вставать) Мирсиса почти что током прошибло от этих слов. Он резко поднялся, рефлекторно сложив пальцы в атакующую фигуру и в панике оглянулся вокруг. Но ничего не произошло. Огонь просто отказывался ему подчиняться. Он ему не принадлежал. И, что куда более страшно, Мирсис не мог видеть того, с кем, вероятно, ему придется драться. Если, конечно, не учитывать того факта, что драться он тоже не умел. Но вот что Мирсис сделал действительно зря, так это посмотрел в зеркало, едва придя в себя. На мгновение замигал свет, и неясная зелёная тень мелькнула в отражении. Сердце у Феллермана едва не остановилось от страха. Десяток, не меньше, энергетически заряженных талисманов мгновенно взметнулись в воздух, по велению резкого, почти панического взмаха. Все, как один, сияли ярко-бирюзовым светом - символом защиты. Мирсис чувствовал, как искрит воздух вокруг него. Как вибрирует заряженная магией бумага, подобно живой, самовольно вычерчивая защитное поле по всему периметру комнаты. Энергетическое поле дарило Мирсису хрупкое ощущение защищённости, но в голове билась всего одна мысль. Он не выживет, если дело дойдет до драки. Кажется, нужно было лучше слушать сеньора Морриса, когда Феллерман ещё посещал его занятия... Но, вместо того, чтобы отступить, Мирсис крикнул в пустоту перед собой, пытаясь выглядеть менее напуганным, чем он был на самом деле. - Покажись! Где-то в голове послышался насмешливый голос сущи. (Мы не скрываемся от тебя. Подойди к зеркалу. Если не боишься Нас, разумеется.) Опасливо оглянувшись, Мирсис таки решился подойти. В зеркале действительно отражалось что-то, внешне похожее на него. Только глаза сияли опасным янтарно-желтым цветом, а кончики волос были бордового, точно кровавого тона. Все лицо одержимого было расписано тонкими зелеными полосками рун. Отражение нагло усмехалось, глядя ему в глаза. Мирсис уставился в ответ холодно-серьезным, тяжёлым взглядом. Тихо прорычал : - Что ты за монстр такой? В его голосе чувствовалась смесь презрения, осуждения и праведного гнева. Одержимого это, впрочем, только рассмешило. Собственное лицо, искаженное монстроподобными чертами и магическим пламенем, злобно усмехнулось из зеркала : - Я? А что насчёт тебя, убийца? Одержимый утробно рассмеялся. Феллерман никогда бы не подумал, что его собственный голос может так смеяться. За спиной пробежала дрожь. Парень едва подавил в себе желание ошатнуться от зеркала. Сущий только вдоволь парировал уязвимостью своей жертвы. - Это было всего лишь вчера, помнишь? Он молил тебя остановится, умолял о пощаде. Но ты... Собственное лицо садистски усмехнулось. - Твоими руками он мертв. Паника быстро подступал комом к горлу. Иступленный, отчаянный крик сорвался раньше, чем Мирсис смог бы его обуздать. - Замолчи! Умолкни! Я никогда не желал его смерти! Я просто хочу покоя! Вдруг собственный голос сорвался, перейдя на едва различимый шепот : - Я не собирался... Не собирался его убивать... ... 14 декабря 1900 года Любой окружающий звук казался Мирсису слишком громким. Казалось, голова разрывалась на мельчайшие частицы, стоило только лишний раз ею повернуть. Лёгкие жгло от каждого вдоха, и парень периодически чихал, то ли от болезни, то ли от забившейся в нос пыли. А поездка в крытой повозке скрашивала весь этот ужас громким лошадиным ржанием, постоянной тряской, ещё десятком других студентов и нуждой сидеть ровно. Так закончилась его первая вылазка на Поверхность. Почему он там не умер? Смерть была бы куда более милосердной участью, чем эта. И без того ужасное состояние прервало чье-то недовольное тихое шипение, и тычок под ребра : - Эй! Я тебе не вешалка, сгинь от меня! Кажется, он ненароком задремал на чужом плече. Морщась от боли, Мирсис негромко проговорил, виновато опустив голову : - Извини, Жак... Я не нарочно. Шатен лишь недовольно фыркнул, небрежно поправив тонкую косичку из челки, всем своим видом демонстрируя, насколько ему неприятно находиться рядом с ним. Недовольно просипел : - Ага, а как же... Дэйвис Уилконс, их староста, до этого сидевший молча, сейчас сухо и строго (он был выходцем из наиболее высокого класса среди них, и на несколько лет старше) отвесил замечание Жаку : - Твой боевой товарищ болен. Оставь его в покое. У него был холодный взгляд, и аристократически-благородные черты. Иногда он даже напоминал статую или робота - на, и без того сдержанном лице, редко отображались какие-либо эмоции, кроме, разумеется, холодной вежливости. От этого, временами, Уилконс казался до дрожи жутким. Только тонкий шрам вдоль переносицы и небрежные холодно-блондинистые волосы выдавали в нем живого человека, а не гиперответственную статую с душой-справедливостью. У Жака мигом потемнел взгляд, но спорить тот не решался. Все они были более, чем измотаны "натуралистичной" тренировкой. Мало кому хотелось говорить сейчас. Стиснув зубы, он согласился : - Как скажешь, Дэйв. Мирсис же, такого мнения не разделял, даже если ему и было бы удобнее. Он даже смог заставить себя сесть ровнее и не шататься в полуобморочном состоянии. Потом ведь снова клеветы не оберется... Но Жак был непреклонен. Ему сделал замечание староста. При всех. Такие вещи хорошо бы исполнять. С видом величайшего снисхождения фыркнул : - Можешь лечь. Когда же Феллерман едва заметно покачал головой в отрицании, добавил жёстче, но тише, чтобы Уилконс не услышал угрозы в его тоне : - Ляг, я сказал. И Мирсис, повинуясь приказу, осторожно оперся на плечо сокурсника, виновато пролепетав на последок : - Извини, что заставляю тебя меня опекать, Жак. - Спи молча, побери тебя Четверо. Не сдались мне твои извинения... Жак не то чтобы был плохим... Просто грубым и временами уж больно заносчивым. Но разве за это он достоин смерти? А дух все продолжал наседать : - А помнишь, что произошло тогда, в девяносто четвертом? Мы спасли тебя. Где бы ты был сейчас, если бы не Мы? К счастью, на это у Феллермана нашелся достойный ответ. - Мое спасение - не твоя заслуга. - А чья же? Того... Как там его? Джонатана Ванесса, да? Феллерман отпрянул от зеркала, почти как от удара. Невольно схватился за кулон аметиста на груди. Небольшой минерал мог бы холодить ему пальцы, но, в такой постоянной близости к телу, только нагревался сильнее. Мирсис почти рычал сквозь злые слёзы : - Ты ничего о нем не знаешь! - Почему же? Знаю. У него ещё был напарник, тот, который звал тебя "Марселем", кажется, кхм, Ламберт. И они оба были до смешного наивны, как для своего возраста. Совсем, как ты. И от той наглости, с которой он говорил, у Мирсиса едва не дёргался глаз. Это существо... Он насмехался над теми, кто не дал Феллерману однажды, чтоб его, умереть. - Как ты только смеешь? Ты говоришь о людях, которые спасли нам жизнь! Дух отозвался скучающе : - Нам? Мы так не думаем. Они помогли только тебе. Нам они только мешали с самого своего появления. Его отражение пренебрежительно-легко растрепало свои волосы, продолжив : - Впрочем, как и любые другие сердобольные идиоты, что когда-либо помогали тебе, они поплатились за свою глупость головой. 25 января 1894 года - Я не пойду к нему, Джо! Ты слышал, как он себя ведёт? Зовёт трупы в больном бреду и бьется как зверюга, стоит к нему подойти! Я к нему не пойду! В прошлый раз этот ребенок умолял меня убить его, Джонатан! Пускай смотрит за ним, кто хочет, но я этого делать не буду! Эмануэль Ламберт, сухощавый и почти седой (что было довольно странным, для его лет), нервно выхаживал по комнате для персонала, размахивая руками и изредка касаясь своего шрама через все лицо. - Да и где это такое видано, чтобы детей держали в клетках, как животных, Ванесс?! Он же буквально ни в чем не виноват! Ну осудили его батьку невесть за что, ребенок в чем повинен? Не могу поверить, что я это говорю, но чтоб ещё хоть раз моя нога ступала сюда! Да гори оно пламенем Четверых, такая работа! Джонатан Ванесс лишь хмурился, молча выслушивая возмущение коллеги. Он тоже слышал об этом ребенке. Даже сам видел несколько раз. Бедное дитя. Юноша смотрел на него тогда так отчаянно, что невольно сжималось сердце. У Ванесса у самого была дочурка лет семи, и находясь рядом с этим ребенком, он невольно представлял ее. Свою Линди. - Я заменю тебя сегодня, Эль. Может, я придумаю что-нибудь, чтобы его спасти. Но ничего не могу обещать... После своего побега, Мирсис слышал, что обоих засудили насмерть за раскрытие их отношения к подпольному незаконью. Но разве Мирсис сможет их ненавидеть? Их милосердие спасло его. И только аметистовый кулон на тонкой цепочке напоминал о тех людях. И тех страшных временах. Но дух все не унимался : - Помнишь maman? Нет? А Мы помним. Из-за тебя она умерла, слышишь? Из-за тебя. Само твое рождение испортило жизнь стольким людям. Как ты всё ещё живёшь? Как ты смеешь все ещё жить? Voudrais-tu regarder ta mère dans les yeux, tueur né?² Феллерман почти сорвался в слёзы : - Замолчи! Мирсис не помнил, когда успел подтянуться к кинжалу, что лежал на столе, и резким точным ударом разбить зеркало ровно по центру. Из него даже не выпадали осколки. Только атам торчал в стекле, загнанный туда по самую рукоять. Маг не стал вынимать его. Может, хотя бы это задержит сущего. После медленно осел на пол, уткнувшись лицом в колени. Его плечи мелко-мелко дрожали, а сам парень вдруг испытал такую слабость, что едва ли смог бы встать на ноги. Он тихо, отчаянно шептал сбивчивые извинения перед мертвыми, будто бы это могло уменьшить груз его вины перед ними. - ...désolé... s'il te plaît, s'il te plaît, pardonne-moi... tout est de ma... ma faute...³ Вот только Мирсис ни в чем не виноват. Уже слегка успокоившись, маг бездумно водил пальцами по полу, стараясь отвлечься от собственных мыслей. Глаза все ещё были красными от слёз, а Феллерман все также барахтался в грузе собственной вины, но в этом был один плюс. Словесная Карма снова была на нуле. Присутствие "Теневого" очень быстро истрачивало ее. Это... Хорошо. Ненароком, Феллерман коснулся чего-то, что лежало на полу. Маленькое зёрнышко или что-то в этом роде. Чёрное, не больше полусантиметра, оно перекатилось к его пальцам, кажется тогда, когда он схватил со стола атам. Наверное, стоит положить его к остальным, ведь... Не успел Мирсис решить, как растение пустило ростки буквально у него на руках. Слабенькие белые корни обвились вокруг его ладони, насколько смог понять Феллерман, втягивая в себя небольшие части его энергии, и вдруг... Лилия зацвела черным цветом. Лилии, питающиеся чистой энергией. Дьявольские лилии. Кажется, это заходит слишком далеко. Ему стоит научиться контролировать все это.