Going down

Донна возвращается быстро — вихрем врывается в квартиру, небрежно бросает охапку пакетов с продуктами на барную стойку, как всегда элегантная и прекрасная. — И какого черта ты выбрался из постели, пустая башка? — ворчит она, обнаружив Дика на кухне: без нее было скучно, и с учетом сломанной руки это была довольно успешная попытка приготовить блины с с джемом, два несгоревших из трех. Он даже немного гордится собой. Донна принюхивается с опаской и любопытством. — Знаешь сколько труда мне стоило убедить мистера Альфреда что здесь, в Нью-Йорке я позабочусь о тебе лучше чем кто угодно в Готэме или Бладхэйвене? — она стягивает с него фартук, стараясь не тревожить гипс на его руке и эластичные повязки на ребрах. — Он настрого предупредил, что еще минимум неделю тебе полагается постельный режим, а это значит… Крепкие, надежные руки Донны осторожно приподнимают его над полом, неспешным шагом она несет его обратно в спальню. Это смешно и странно, когда Донна вот так носит его на руках, но ощущение ее нежности и заботы… Немного заставляет его сердце ныть и разрываться на части, от того что в нем так много всего что не всегда получается выразить. — Эта постель совершенно не привлекательна без тебя, — шутливо жалуется Дик, носом утыкаясь в ее темные, шелковые волосы, и наслаждаясь теплым запахом ее духов: апельсин, ветивер и сандал, Яркие, чувственные губы Донны изгибаются в довольной улыбке, когда она бережно сгружает его на просторную, расправленную постель, где-то в которой затерялись его телефон, пара книг и туча крошек от миндального печенья. — Во имя Афродиты, красавчик, — она на мгновение касается носом кончика его носа, — У тебя загипсована лодыжка, в бедре две спицы, и рука сломана… Что мне с тобой в этой самой постели делать, чтоб с концами не доломать? После очередного возвращения в Готэм он вернулся немного помятым и переломанным — так уж почему-то выходит что из Готэма он обычно возвращается поврежденным: телом, сердцем или духом, но в этот раз он вернулся к Донне. Рядом с Донной он снова становится целым. Иногда ему снится в дурных снах, что Донна умерла, что он потерял ее — снова — и тогда он просыпается в холодном поту. Но теперь ночами рука Донны обычно лежит на его груди, ее темные волосы рассыпаны по подушке, обрамляя ореолом красивое, тонкое лицо, и, ощущая ее, теплую, сонную, он засыпает спокойно вновь. Что ж, еще с давних времен Донна Трой всегда была его сердцем, и, каким бы долгим не был их путь, наконец, его сердце на месте. В этой самой постели сейчас они просто спят рядом, по ночам Донна обнимает его, прижимаясь всем своим сильным, красивым телом, и если первое время ни о чем кроме покоя и тишины ему даже не думалось, как больному животному — теперь выздоравливающее тело напоминает о себе все чаще.  — Ну… — подловив момент, он прижимается губами к ее шее, слегка прикусывает, дразня, и Донна еле слышно выдыхает сквозь зубы; да, что бы она не говорила, ее тело тоже тоскует не меньше. — Говорят, мужчина не бесполезен в постели, пока у него не сломаны все пальцы и не откушен язык. Донна тихо смеется, запуская руку ему в волосы. — Ах ты грязный мальчишка. — Я скучаю по тебе, Донна, — шепчет он, жадно водя языком по ее теплой коже, пытаясь насытиться хоть намеком на этот вкус, который сводит с ума и делает его голодным. — Ты не можешь представить как я скучаю по тебе. По твоему голосу, по твоему запаху, по твоему удовольствию… Раскрасневшаяся, раздразненная, она требовательно впивается его в губы так что дух вышибает, ее язык погружается в его рот. Закованная в гипсовую лангету рука ноет от желания обнять ее, прилив крови к паху слегка отдается в тех местах где сломанная кость бедра скреплена спицами. — Тогда я сделаю все сама, — с легким сомнением решает Донна, окинув его взглядом. — Если ты хочешь… На мгновение он вспоминает ее вкус во рту, и приходится сглотнуть. — О, я ничего на свете не хочу сейчас больше, поверь. Донна раздевается решительно и быстро — нога об ногу снимает удобные туфли-лодочки, отправляет мягкий льняной жакет и блузку куда-то в угол, заводит руки за спину, расстегивая удобный белый бюстгальтер. Выбирается из узких брюк уже медленнее, позволяя ему полюбоваться ее смугловатым, точеным телом амазонки-воительницы. — Ты невероятная, — смеется Дик, когда она подходит ближе. Лицом он прижимается к ее твердому животу, оставляет легкие поцелуи от ложбинки между грудей до резинки трусиков и ниже, ощущая губами мягкий, теплый от ее тела хлопок. — Ты действительно невероятная, — добавляет он уже хрипловато, жадно вдыхая почти незаметный запах ее возбуждения сквозь ветивер и сандал духов. — Да, я такая. Ладонь Донны требовательно ложится ему на затылок, но в том, как она перебирает его волосы достаточно нежности. Одной рукой не так легко стащить с нее трусики, но кое-как он справляется. Донна немного помогает, переступая ногами. Аккуратная, упругая грудь, плоский живот с кубиками пресса, легкая тень коротких волосков в низу живота… Внутри все сводит как от голода. Облизнув пересохшие губы, Дик откидывается на постели. — Ты точно готов к такой акробатике, цирковой мальчик? — озабоченно спрашивает Донна, приподнимаясь над ним на коленях. С игривой улыбкой он проводит рукой между ее ног, как будто рисует невидимые, невесомые круги, пока ее бедра не напрягаются, невольно следуя за совсем легкой лаской. От нее уже тянет жаром, манящим и влажным. — А что если я скажу «нет»? — лениво смотрит Дик на нее снизу вверх. Он прижимает палец к ее самой чувствительной точке, слегка надавливает, потирая. — Донна шумно выдыхает сквозь зубы, щурится. — Тогда мы не будем, — вдруг говорит она очень, очень серьезно, и это та часть отношений между ними, от которой у него почему-то горло сводит. Одна из самых сильных и властных женщин, которых он знал — но рядом с ней он чувствует себя легко, спокойно и нежно, как с той нескладной, шебутной девчонкой из Юных Титанов, что всегда была его другом. Все еще его друг. И его женщина, умопомрачительная и любимая. Донна. Обхватив ее бедра здоровой рукой, он вдруг толкает ее навстречу своему рту. От неожиданности Донна едва не теряет равновесие, упирается руками в изголовье кровати над ним. Для начала он легко проводит кончиком языка по влажной, нежной коже — ее вкус, солоноватый и терпкий, оседает на губах и пьянит. Хочется собрать его еще больше, он плотнее прижимается лицом между ее разведенных бедер, лаская ее уверенно и методично. Всякий раз это сводит с ума — ощущать как мгновение за мгновением она становится все более мокрой на его языке, как ее колени начинают дрожать. Медленно переполняется удовольствием, чтоб потом оно затопило ее горячей, сладкой волной… — О Гера, — постанывает она в такт движениям его языка, то лениво-тягучим, то наоборот ритмичным, почти жестким. Дик вылизывает ее как голодный кот, едва не мурлыкая. — О… ох, — он плотнее прижимает язык к самому чувствительному местечку, дразнит кончиком, чтоб тут же отступив, обвести вокруг, и Донна срывается, запускает обе руки ему в волосы, вжимает его лицом в себя, уже сама трется в нужном ритме, пока не спохватывается и не отпускает его, когда он легонько шлепает ее по бедру. — Прости! — мотает она головой, убирая волосы, прилипшие к покрасневшим щекам. — Вот была бы дурацкая смерть… Вскинув на нее веселый взгляд, Дик облизывается. — Если можно выбирать где умереть, между твоих прекрасных ног — это один из лучших вариантов моего топа. — Твой босс бы не согласился, — фыркает Донна, переводя дух. Ее колени дрожат, ей непросто держаться над ним, и это потрясающий вид, потому что она похожа на раковину с нежной, бледно-розовой кожей, влажно блестящей от смазки и его слюны. Каждым кусочком своего тела прекрасна и совершенна. Приподнявшись, он касается ее сердцевины легким, почти невинным поцелуем, от которого Донна слегка вздрагивает. — Но он и не был здесь. Деревянное изголовье постели жалобно скрипит под ее руками, она приподнимается выше в попытке слегка подразнить уже его самого — приходится вытянуть напряженный язык чтоб коснуться сжимающегося, горячего входа. Тело Донны изнывает от пустоты — но одна его рука на ее бедре, другая в гипсе. Придется постараться. Не выдерживая, она дергает бедрами, почти трахая себя его языком; сквозь зажатые ее коленями уши Дик слышит ее низкие, грудные стоны, видит как она заводит руки за голову, отчего ее округлые груди с темными, маленькими сосками приобретают совсем уж убийственный вид. Догадавшись, как близка уже она к грани, он прижался ртом к самому чувствительной точке, губами и языком настойчиво вышибая из тела Донны удовольствие как искры. Наконец, череда ее коротких стонов в такт каждой ласке, слилась в один долгий вскрик. Ее бедра задрожали, она забилась, изогнулась; напряженные пальцы впустую царапнули деревянное изголовье кровати. На мгновение Дику показалось, что он оглох — так тесно ее бедра сжимали его голову, но спустя время, ее тело расслабилось, обмякло словно растаявшее мороженное. Тяжело дыша, Донна сползла на постель, прижалась к нему, еще мелко подрагивая. — Ты чуть меня до смерти не довел. — Только если до маленькой, — Дик удовлетворенно облизнул ноющие, припухшие губы, вытер тыльной стороной руки влажные щеки и подбородок. Подумав немного, покрутил шеей, словно разминая ее. — Ты в порядке? — тревожно приподнялась Донна на локте. С веселой ухмылкой Дик подмигнул ей, делая вид что снимает их на камеру телефона. — Ты сидела на моем лице и свернула мне шею, — процитировал он дурацкий мем. — И я ни о чем не жалею. Всегда мечтал тоже вкинуть что-нибудь такое в сеть. На самом деле он скорее бы доломал себе вторую руку, чем сделал бы что-то, принадлежащее им с Донной, достоянием чужих глаз, и она это знала. Ее красивое, встревоженное лицо стало немного сердитым. — Мальчик-бестолочь! — проворчала она, но все же рассмеялась, прижалась к его ноющим губам в долгом, глубоком поцелуе. — Все равно придется мне о тебе позаботиться. — Разве это не то что ты постоянно делаешь? — склонил Дик голову чуть набок, наслаждаясь видом ее раскрасневшихся щек и блестящих, ярких глаз. — Тогда… как насчет халатика медсестры? — Лежи лучше смирно, больной. С тяжелым вздохом Донна качнула головой, но глаза ее блестели по-прежнему весело. Ее рука решительно скользнула под резинку его пижамных штанов, обхватила твердый, влажный член, и Дик прикрыл глаза и просто расслабился, наслаждаясь каждым ее прикосновением. С Донной его более чем устраивало любое положение дел. И, пожалуй, тел тоже.