Капканы

— Нет, не доедем, — улыбается Хазин и скользит ладонью по затянутому в плотную джинсу крепкому бедру. Игорь смотрит исключительно на дорогу. Петя подбирается выше и сжимает в горсти его пах, трёт, ощущая под пальцами заинтересовано вздрагивающую крупную плоть. — Хазин, блядь, — шипит Игорь сквозь зубы и чуть сбрасывает скорость. Петя довольно ухмыляется, облизывает губы и командует: — Сверни во дворы. В машине, несмотря на работающий кондей, душно, пахнет разогретой на солнце кожей салона и сладковатой химией освежителя воздуха. Игорь в арендованной тачке смотрится до ужаса горячо; строгий, в светлой футболке с коротким рукавом, сильные руки расслабленно покоятся на руле, пальцы выстукивают какой-то невнятный ритм в тон радио. Хазин смотрит на широкие кисти Грома и думает только о том, что хочет облизать каждую костяшку как конфету, прижаться губами и взять в рот, катая на языке. Петя не выдерживает и ломает простроенный навигатором маршрут, на корню руша все планы. К означенному времени они точно не успеют. Игорь укладывает его спиной на заднее сиденье, вжимает лопатками в скрипящую кожу и наваливается сверху. Места отвратительно мало, не развернуться, даже Пете приходится поджимать ноги, но он не протестует, обнимая Грома за плечи, сжимая бедра коленями. — Смазка? — выдыхает между жгучими поцелуями, улыбаясь припухшим ртом. — Потерпишь, — хрипит Игорь и лезет пальцами за кромку его джинсов, расстегивая молнию. Они трахались полночи, Петя все ещё откровенно раскрыт и, да, потерпит, но Игорь, блин, здоровый. Петя так и не научился брать его ртом полностью, но сейчас думать об этом не получается, мысли упрямо крутятся вокруг сильных игоревых рук: в кои-то веки обнажённых и крепких, загорелых, увитых тёмными выступающими венами. Бледная незагорелая кожа никуда этой зимой не выезжавшего Хазина резко контрастирует с темной почти медной сталью предплечий успевшего испахаться на чужой даче Игоря Грома. Петя замирает под ним, выгибается, касаясь кожаной обивки одними лопатками, пока Игорь возится, стягивая его джинсы до колен. — Резинку надень, — бормочет Хазин и шумно выдыхает, наконец почувствовал пальцы Игоря в промежности. Глаза подкатываются в сладостном предвкушении, пока Гром грубовато проминает его бедра, кружит и массирует припухшую все еще слегка раскрытую дырку. Толкается пальцами по сухому, но Петя шипит и дёргает ногой, пиная его острым коленом в плечо, и Игорь отступает, по-свойски сплевывает на пальцы, лезет снова, раскрывает, толкается. У Хазина внутри все замирает от его первобытной какой-то жадной грубости. Живот подбирается, напряженно подрагивают скованные сладкой судорогой мышцы. Игорь ощупывает его изнутри, разводит пальцы, удовлетворено хмыкает и пристраивается. — Гандон, Игорь! — вскрикивает Петя, и Гром стремительно зажимает ему рот ладонью. — Гандон тут ты, Хазин, а я успею вытащить, не ссы, — хрипит он, раскатывая Петю в желе низкими обертонами возбуждения, отчетливо проступившими в голосе. Петя смиренно кивает и силится скинуть запирающую руку, но Гром давит сильнее, одновременно с усилием проталкиваясь головкой в тесное нутро. Петя скулит и жмурит веки, под которыми тут же начинают фосфогенно фонить и плясать белые мушки. Он уже успел привыкнуть, что с Игорем каждый раз — какой-то новый дикий кайф: он то груб до изнеможения, то до изнеможения же нежен, а то и вовсе небрежен — и это заводит Хазина не меньше, чем долгие обстоятельные предварительные ласки. Они вполне могут обсуждать очередное дело, спорить на повышенных тонах, а потом вдруг взгляд Игоря на мгновение меняется, и он жестом зовет Петю за собой. Запирается в архиве, перекидывает Хазина поперек ближайшего стола и трахает так, что потом свести ноги вместе целая наука. Вот и теперь Игорь входит единым слитным толчком, протаскивая Петю спиной по сиденью. Хазин бьет его раскрытой ладонью в плечо, но Игорь только ухмыляется на край губ: терпи. Петя терпит, впиваясь зубами в чужую ладонь. Стекла в тачке, несмотря на кондей, запотевают мигом. Петя стонет, цепляясь влажными ладонями за дверцу у себя над головой, шарит пальцами по гладкому пластику, царапая тот ногтями. Игорь гвоздит его тяжелым абсолютно черным из-за разошедшихся зрачков взглядом, крепко держа ладонями узкие хазиновские бедра. Петя выгибается словно бескостный, порывается согнуться за поцелуем, но получает грубый тычок в грудь и стукается затылком о дверную ручку. — Не рыпайся! — угрожающе отрывисто шепчет Гром и задирает на нем футболку, комкает жгутом и сует подол между распахнутых влажных от слюны губ. — На вот, закуси. Хазин покорно впивается в ткань зубами и жмурится от стального тона, сжимаясь на очередном движении Игоря внутри. Гром сбивается и сипло чертыхается замирая. Хмурит брови и печатает Петю по бедру влажным увесистым шлепком. Если кто-то удосужится заглянуть через лобовуху, то этому любопытствующему предстанет чудовищное во всех отношениях зрелище. Хазин бросает быстрый взгляд поверх игорева плеча за окно и шумно вдыхает, осекаясь о яркий солнечный луч, бьющий по глазам. Время обеденное, народу во дворе немного, но он есть, совсем недалеко игровая площадка — гомон детских голосов долетает даже сквозь арку. Если кто-то не дай бог их увидит, если кто-то… Игорь резко толкается вперед, выбивая из Хазина задушенный яростный стон. Это почти больно, но так охуительно правильно и сладко, что Петя заходится в лихорадочной дрожи и сжимается снова и снова. Футболка вся промокла от его слюны, ткань раскисла и натирает нежную мякоть рта. Петя пытается вытолкнуть ее языком; Игорь замечает и сметливо хлопает его по щеке. — Не смей. Пете очень хочется сделать ему назло — он делает и скалится победно, но тут же получает удар крепким членом в нутро и запрокидывает голову с захлебывающимся стоном. — Игорь, блять! Су-ука… — Тш-ш, — мозолистая ладонь Игоря охватывает его напряженное горло, сдавливает аккуратно, гася поток отборной брани. Хазин хватается за широкое запястье, царапает тыльную сторону короткими ногтями и, забывшись, пытается свести колени вместе в бездумной попытке усилить контраст. Игорь придвигается, почти ложится сверху и хрипло смеется в самое ухо, облизывая и втягивая в рот мочку. — Блядина. Хазин, ты просто… Да ты тащишься, а? Шепот подстегивает, заставляя балансировать на топкой грани. Чтобы переступить ее, не хватает самой малости. Петя распахивает мутные маслянистые глаза и скалится, обнажая чуть выступающие вперед острые клыки. Игорь склоняется и лижет кромку его зубов расслабленным языком, сталкивается на полпути в укусе и неожиданно усиливает хватку на горле до хрипа. Петя забывает, как дышать, вгоняет ногти в коротко бритый загривок Грома должно быть до крови, и кончает под ним так себя и не коснувшись. Он изливается долго и мучительно сладко и все это время Игорь держит его за горло, не ослабляя хватки, пока глаза Пети не начинают закатываться совсем уж обморочно. Этого хватает, чтобы самому Игорю вырваться за грань следом. Нихуя он не вытащил, конечно, но это Петя осознает лишь минут пять спустя. Он так и лежит, раскинувшись, бесстыдно разведя колени, а бедра его пятнают потеки семени — своего и чужого. Лицо пылает некрасивым лихорадочным румянцем, перетекающим пятнами на шею и грудь, волосы растрепаны, а губы алые и сухие. — Сука ты, Гром… — хрипит Хазин надсажено и пытается сесть. Мутная капля срывается с его бедра и пачкает кожаную обивку сиденья. Петя шипит и оттирает ее пальцем. — Где салфетки? — он прячет глаза, осознавая, как выглядит сейчас. Это всегда его смущало. Игорь хоть и тоже красный, взъерошенный, а все такой же безумно привлекательный, а Петя… Игорь протягивает ему новую пачку, несколько мгновений наблюдает, как Петя пытается открыть ее одной рукой, скребя ногтями по пластиковой защите. Фыркает и забирает назад, достает одну и принимается тщательно оттирать и самого Хазина, и сиденье, и даже чужую ладонь — это так по-детски, смущает. Петя отводит взгляд. Гром сминает салфетки, прячет их в наружный карман рюкзака и притягивает Петю к себе, крепко целуя. Хазин дрожит ресницами и упорно прячет взгляд — Игорь целует его веки, обводит губами надбровные дуги и спускается вдоль спинки носа. — Я переборщил? — шепчет хрипло, и от теплоты в его голосе Петю всего выворачивает наизнанку. Он не выдерживает, вскидывает подбородок и смотрит на Игоря не отрываясь, отыскивая в чужом лице хотя бы подобие презрения. Находит лишь что-то до ужаса похожее на восхищение, и замирает, почти не дыша. — Ты дебил, дядь, — бурчит, пытаясь скрыть смущение за грубостью, — И гандон, кстати. Как я теперь такой к родакам-то поеду, подумал? Игорь ржет, притягивая его ближе. Петя утыкается носом в его широкую грудь и машинально обхватывает поперек. — Зато сразу понятно, что у их сыночки-корзиночки наконец-то личная жизнь устроилась, — хохочет Гром, и Пете очень хочется ему въебать, от души так секануть по довольному еблу промеж глаз, но он сдерживается, лишь кусает до яркого следа чужое плечо. Потому что Петя Хазин — порядочный и воспитанный, блядь, мальчик.