Капканы

Свет приглушен — так проще. Олег хмурится, запрокидывает голову и дышит, дышит, задыхается. В голове ни одной связной мысли. Он чувствует на горле горячие губы и шумно выдыхает, ерзая под Сергеем, сползая ниже на скользких простынях. Кровь шумит за ушами, сердце заходится в каком-то совсем уж истеричном ритме. Олег сводит лопатки и медленно заводит руки над головой, сцепляя ищущие пальцы в замок. Это — игра, они оба осознают это. Волков сильнее, ему не составит труда вырваться из некрепкой Сережиной хватки (который и не пытается его удержать), но он подчиняется, поддается требовательным касаниям, потому что хочет, потому что жаждет и почти готов просить. Горячее дыхание скользит вдоль линии челюсти, трогает влагой, остро проступающей под золотистой кожей кадык. Сережа едва слышно смеется, выдох дрожит и пляшет на покрытой испариной коже. Волкову хочется зарычать и сбросить его с себя, чтобы не издевался, но он упрямо держит глаза закрытыми, не двигается, вытянувшись в струнку. — Ты как будто агнец на закланье, — мурлычет Сережа ему на ухо и прихватывает чувствительное местечко за выпуклой косточкой, посылая вдоль хребта острую дрожь мурашек. Олег морщит нос и все же приподнимает веки, ловя лукаво блестящий взгляд Разумовского сквозь сумрак комнаты. — Ты издеваешься, Серый? — Ничуть. Ты и правда выглядишь очень напряженным, — Сережа скользит ладонями вдоль чужого торса вверх-вниз, с силой проминает грудные мышцы, слушает чуткими пальцами рокот сердца сквозь грудину. Олег под ним полностью обнажен, в то время как сам Сергей облачен помимо футболки и мягких домашних штанов еще и в свой любимый расписной халат с цаплями. Это тоже бесит и заставляет Волкова хмуриться, кусать губы: обычно все наоборот. Обычно это Сережа изнывает под ним от желания, скулит и постанывает, просит не останавливаться. Ситуация в новинку обоим, но Сережа, кажется, воспринимает все гораздо легче и проще, чем сам Олег: он все никак не может расслабиться. — Олеж, ну давай не будем тогда? Меня совсем не тяготит, а ты вон какой стальной, — узкие ладони Сережи проходятся по напряженно сведенному прессу, пускаются вдоль твердых линий паха, невесомой щекоткой задевая полувозбуждённый член. Волкову не хочется признавать, но он нервит потому что боится, потому что никак не может отпустить что-то внутреннее, выпестованное сначала годами детдомовского заточения, где каждый следит за тобой так пристально, словно ты смертник, потом армией и вот теперь… Скрепы трещат под умелыми и чуткими Сережиными пальцами, но не думают ломаться. Разумовский снова фыркает и отодвигается, но Олег, чертыхаясь сквозь зубы, решительно ловит его за запястье. — Серый, блядь, я хочу тебя — так. Сечешь? Сережа кивает и снова прыскает, начинает беззвучно смеяться со слишком сосредоточенного лица Волка, он заваливается вперед и утыкается лбом в обнаженное олегово плечо. Волков бессильно закатывает глаза. — Да блядь! Разум. Ты. Издеваешься? — Еще не начинал, — Сережа затихает и делает пару глубоких размеренных вдохов, упираясь в грудь Олега ладонью. Волков уже готов выть и рычать, но Сережа вдруг поднимает голову и глаза его — два темных оружейных дула. — Но если ты уверен, то давай по-взрослому? Волков завороженно кивает, и Сергей улыбается какой-то незнакомой до боли яркой улыбкой, подается вперед, кусая его губы. Смазки так много, что она хлюпает и скатывается тугими каплями к узкому сережиному запястью. Ярко пахнет ягодами (то ли клубникой, то ли вишней), Олег всегда был до ужаса чувствителен к посторонним запахам, но это по крайне мере помогает ему немного отвлечься и не скатываться в откровенный скулеж. Пальцы Разумовского — такие длинные и умелые, — двигаются в нем то ли все же растягивая, то ли просто лаская. Каждый раз от резких прицельных касаний там, внутри, Олега продирает жаркой волной вдоль позвоночника и выгибает на влажных простынях. По лицу Сережи ни черта не понять: он расслаблен, на губах застыла мягкая улыбка, и лишь глаза хищно плотоядно поблескивают из-под спутанной рыжей челки. Волков выгибается, встает в стойку на лопатки, цепляясь скованными судорогой пальцами за изголовье кровати. До крови кусая губы, он хрипит и шумно выдыхает, но запрещает себе стонать, запрещает, запрещает, запреща… — Ах, блядь, Серег… М!.. Разумовский изворачивает запястье и толкается в него под новым углом, цепко следит за реакцией, по-птичьи склонив голову набок. Олег мучительно сводит на переносице темные брови и обхватывает себя в кольцо пальцев, пережимая ствол у основания. Он течет так, что на простыне под ягодицами собирается маленькая лужица. Олег до безумия хочет кончить, но не смеет просить. Они оба прекрасно понимают, что второй попытки на сегодня Волков попросту не переживет. Сережа умело обрывает ему кайф в самый распоследний из моментов. Снова и снова, мучительно вытягивая из Волкова все жилы. Кто бы мог подумать, что Разумовский окажется такой стервозной доминой в роли ведущего. Вот Олег бы никогда не подумал. Краем сознания он понимает, что Серый специально его изматывает, заставляет полностью забыться и отключить голову, положиться на низменные инстинкты, и это, черт возьми, работает наилучшим образом. Олег уже не может сказать, сколько пальцев его долбит. Два? Три? Четыре? Да хоть рука по локоть, по-хуй. Сережа сладко ему улыбается и наконец отстраняется, позволяя Волкову без сил опасть на скомканные простыни и перевести дыхание. Олег из-под густых ресниц наблюдает за тем, как Сережа вытирает руки о салфетки, приспускает собственные штаны и раскатывает по члену резинку с тихим облегченным вздохом. — Поможешь мне немного? — шепчет он, придвигаясь и подхватывая одну ногу Олега на сгиб локтя, — Только не зажимайся, ладно? Это ласковый тон, словно Разумовский разговаривает с неразумным зверенышем, который только-только начал ему доверять. Волков желал бы осклабиться, по-звериному вздернув верхнюю губу, но вместо этого утомленно кивает и распахивает бедра, с затаенным предвкушением ощущая, как горячая головка мажет по скользкости между его натруженных ягодиц. Сергей помогает себе рукой, подается вперед, опускает тяжелые веки. Олег вскидывается и скулит уже совсем себя не слыша. Сколько бы там не было пальцев — член в заднице это все-таки немножко другое. Боли нет, но заполненность критичная. Олег против воли ерзает, получает хлесткий шлепок по бедру и ногти, впившиеся под колено. Он замирает, дышит часто-часто, мелкими рваными толчками прогоняя воздух сквозь сжатые легкие. Разумовский входит в него медленно, давая ощутить каждый сантиметр внутри. Он замирает, вжавшись до основания, давая Олегу время привыкнуть, но скорее проанализировать ощущения, которых слишком, критично много. — Нормально? — голос Сережи звучит хрипло и низко, почти незнакомо. Весь он какой-то незнакомый и тревожно (волнующе) новый. Олег коротко кивает и закрывается предплечьем, вгрызаясь в собственное запястье. Хрипит сдавленно: — Давай, а. Разумовский фыркает и делает первый неглубокий толчок. Не больно, но все же неприятно. С пальцами было лучше, легче. Пальцы четко попадали по простате, доводили до звезд под закрытыми веками, помогали улететь в блядский космос, а сейчас Олег чувствует лишь распирание и легкое жжение в растянутом нутре. Ощущения странные донельзя. С одной стороны — не кайф, а с другой — блядь, пиздец, Серый, это же Серый, блядь, блядь бля-адь. Сам факт того, что он берет его, что наконец трахает, сводит Олега с ума. — Так не пойдет, — вдруг решительно шепчет Сережа и хватает Волкова за мотающийся по влажной груди кулон, наматывает на руку цепочку, тянет на себя. Олег подается следом, чувствуя, как натягивается и душит металл, но не понимает, чего от него хотят, пока Сергей не садится на пятки, вынуждая Волкова подняться следом, еще шире распахивая колени. Олег, сдавленно охнув и покачнувшись, хватается за чужие плечи в судорожной хватке. Очередной толчок продирает его изнутри глубже и ярче, проходясь по простате, и Волкова поднакрывает следом. — Блядский боже… — шепчет он, роняя голову на плечо Разумовского и зарывая ладонь в его неровно остриженные чуть влажные пряди. В ответ ему доносится тихий смех. — Так — хорошо? — вопрос звучит пытливо, искушающе. Олег кивает, против воли хрипло стонет и все же решается прошептать на выдохе: — Охуенно… Разумовский смеется и опускает ладони на его напряженно подрагивающие бедра. Олег отлипает от его плеча, запоздало отмечая, как от края губ до алебастровой кожи тянется тонкая нитка слюны, и слепо тычется за поцелуем. И все становится совсем охуительно.