La fleur

      Юнги этой ночью не может уснуть, беспрестанно ворочаясь в своей постели. Его глаза открыты, за несколько часов бессонницы привыкшие к темноте и научившиеся за сие время разглядывать предметы, находящиеся в его покоях. Сон всё никак не идёт, а голова забита мыслями об одном человеке. Скульптор выдыхает медленно, отнюдь совсем неизмученно, словно состояние ему сие не в тягость. Улыбка. Юнги видит его улыбку и тихий смущённый смех. Мягкие губы — сладкие уста — предстают прямо перед ним. Слишком красивые и неповторимые для этого мира. Глаза и восхищение в них. Молодой мужчина не понимает, отчего же натурщик находится в таком восторге, когда возвращается сюда, ведь всё должно быть с точностью наоборот. Это скульптор рассматривает каждую его прекрасную деталь, запоминая, чтобы перенести их все на белоснежный мрамор и ничего не упустить. Однако муза его всегда особенная, хоть Юнги других и не встречал, но может в полной ясности ума сказать, что сий юноша — единственный на белом свете, являющийся настоящим ангелом, с небес сошедшим. Чимин в его фантазиях не отводит от мужчины взгляда. И смотрит прямо в глаза. Улыбается сдержанно, держа в руках цветок. А его белая рубашка оголяет острые красивые ключицы. И нет в натурщике ни одного изъяна: ни в том, как он двигается, ни в том, как говорит. А Юнги искренне не понимает, как же можно быть столь эфемерным, искренним в своей наивности и чистоте. Скульптор поднимается с кровати, смотря в окно: там ещё совсем темно и лишь Луна и звёзды освещают спящий город. Он зажигает свечу с помощью спичек. Берёт подсвечник в руку, ставя его на древесный стол. В мастерской виднеется тень молодого мужчины, как тот кладёт в руки кисть и краски, ставит на деревянный мольберт ещё нетронутый холст и подходит к нему поближе. В полумраке ему сложно видеть, но всё же мужчина решает смешать краски на деревянной палитре, чтобы получить оттенок чиминовой кожи. Юнги долго создаёт сей особенный перламутровый цвет, а после аккуратно проходится широкой кисточкой по полотну. Линии его плавны и неотрывны, Мин сосредоточен, а потому рот его приоткрыт. Он глазами следит за кистью, пока рука его двигается самостоятельно, словно действуя по зову сердца. Снова кисть окунается в краску, смешиваясь с тёмными оттенками. Юнги делает небольшие затемнения, прорисовывая углубления на ключицах. Да, ключицы. Предельно ясно, они настолько совершенны, что заставило молодого мужчину подняться с кровати и взять в руки кисть. Каждый мазок пастельных тонов приближает его к прекрасному. Нежный бежевый, розовый и персиковый. Их комбинация отливает чем-то непревзойдённым. Оттенки только-только появляющегося на небе рассвета за окном. Юнги болен искусством. Он ощущает его каждой клеточкой своего тела. Прекрасное захватывает его сердце, растекаясь по венам. Подобно воздуху, вдохновение так необходимо молодому мужчине, а не творя он не может дышать. На холсте изображены лишь ключицы, чуть выше — нижняя часть тонкой изящной шеи. Красивые впадины и хрупкие суставы. Юнги рассматривает их уже при свете, когда ночное небо почти проиграло утреннему бархатному рассвету цвета розовых лепестков. Мин чувствует некую усталость, отнюдь та — ничто, по сравнению с трепетом в груди при виде его нового творения. — И почему все мои картины о Вас? — спрашивает скульптор в пустоту, а после пальцем проводит по высохшему слою красок. Обводит плавные изгибы, едва касаясь полотна кончиками пальцев, и ведёт вверх, к шее. Юнги не может объяснить себе желания творить во имя лишь единственного человека. И посвящать ему свои картины. Все до одной… Он опускает голову, вдыхая очень медленно. Внутри, за грудной клеткой, бьётся сердце. Ускоренно, взволнованно, но столь приятно. Быть может, он просто болен? Иначе молодой мужчина это объяснить себе не может. Мин считает свою музу даром свыше. Он восхищается его красотой и нежностью. Их связывает нечто особенное, что витает в воздухе, когда они рядом. Но Юнги ни за что на свете не догадывается, что Чимин стал для него смыслом жизни. Он засыпает и просыпается с мыслями о нём. Должно быть, скульптор сходит с ума и всё это — настоящее помешательство? Юнги отходит от картины, берёт футляр с сигарами и вытаскивает себе одну. Ароматный дым приводит его мысли в порядок, Мин смотрит на ключицы, что изображены на холсте и выдыхает судорожно. Возможно, он позволяет себе слишком многое, то, что считается непозволительным. Художник, что словно лишь сейчас просыпается от некого сна, понимает, что Чимин обнажён. Творцы — натуры очень чувственные и порой Юнги не знает, как ему справляться с собственными чувствами. Он не способен их скрывать, утаивать, а потому те проявляются в его картинах и скульптурах. И если раньше в его творениях не было большого смысла, сейчас молодой мужчина видит его своими собственными глазами. Каждый мазок, каждый изгиб кисти... Его сердце творит во имя Чимина. Когда последняя дымка сигары безвозвратно растворяется в воздухе, Мин вдруг ощущает некую усталость и то, как медленно, но верно тяжелеют его веки. Он накрывает новый свой шедевр тканью и прячет от лишних глаз. Ведь словно те скульптуры, что живут с ним в мастерской, всё видят. Всё знают. И Юнги не желает перед ними оправдываться. Он касается прохладной постели и прикрывает глаза. Его дыхание выравнивается, а на губах так и застывает едва заметная, мягкая улыбка. Проходит несколько часов, на улице уже рассвело, а солнце стоит высоко в небе, освещая город. Мягкие его лучи будят молодого мужчину, он слегка морщит нос, а после открывает свои глаза. Кажется, словно ночное его вдохновение — всего лишь плод фантазии, необыкновенный сон. Однако Юнги помнит, как часто билось его сердце, пока он рисовал, а на кончиках его пальцев ощущается едва заметное покалывание. Они тоже всё помнят. Чимин обещал приходить в мастерскую каждый день. Даже редкое присутствие сего скромного юноши подарило Юнги столь много вдохновения, отныне Мин, вероятно, совсем перестанет спать. Он будет творить весь день и всю ночь, словно безумец, и не станет замечать часов, проведённых в мастерской, окончательно отдавшись искусству. Юнги поднимается с постели и подходит к скульптуре. Мужчина стягивает материал, что прикрывает её, подобно самому дорогому экспонату в музее. Черты лица его музы видны на белоснежном материале, но скульптору ещё нужно сделать много работы. Он старается высекать статую только в присутствии Чимина, ведь без него всё выглядит иначе. Без него мрамор не способен выглядеть живым и литься, подобно весеннему ручью. Юноша стучится в двери, Юнги чувствует, что это он. Чимин. Мужчина открывает, а взгляд напротив греет душу сразу же, как только появляется перед творцом. — Это для Вас, — почти неслышно, шёпотом, выдыхает муза. В руках его букет прекрасных полевых цветов. — Merci... — Юнги рукой касается их мягких нежных лепестков, а после смотрит на Чимина. Его прекрасные уста застыли в ангельской улыбке. — Вам нравится? — у натурщика брови приподняты кверху. А Мин впервые видит сие выражение на его прекрасном лице. Младший трепещет оттого, что дар его мужчинам не предназначен. Лишь дамам, кои дороги сердцу. — Они прекрасны, — единожды кивает скульптор. Его спокойствие, уверенность и сдержанность, а ещё ровный взгляд твердят о том, что он искреннен. — Мне вдруг захотелось, чтобы Вы вспоминали обо мне и тогда, когда я не рядом... Юнги ощущает, как замедляется его дыхание и как по телу проходит дрожь. Чимин хочет, чтобы скульптор о нём вспоминал. «Но я уже думаю о Вас каждую секунду» — проносится в голове у мужчины. — Цветы отныне будут напоминать мне о Вас, — Юнги осторожно берёт свою музу за руку и поглаживает ту очень нежно. Чимин опускает взгляд на большую ладонь и слегка приоткрывает рот. — Точно так же, как и Вы напоминаете мне цветы, — продолжает скульптор. Натурщик вдруг смотрит на него и медленно его губы растягиваются в мягкой улыбке. — Мне необходимо переодеться, — шепчет Чимин, немного краснея щеками. Юнги отпускает его и улыбается тоже совершенно нежно. Каждый раз натурщик становится немного раскрепощённее. Он чаще улыбается и меньше прячется, начиная любить своё тело так же, как его любит скульптор. Юнги же не может им налюбоваться, отвлекаясь от работы временами и водя глазами по мягким изгибам. Чимин выдерживает сей взгляд на себе, а иногда они даже встречаются глазами. Когда их взгляды направлены друг на друга, им сложно отстраниться, ведь глаза напротив являются неимоверно красивыми. У обоих. У юноши по телу бегут мурашки, его бросает то в жар, то в холод. Юнги замечает это, а потому спрашивает: — Вам не холодно? Мы можем сделать паузу, а после вновь продолжить. — Нет, — Чимин мотает головой, — не стоит. И скульптор вновь обращается к скульптуре. Юнги чувствует себя так, словно инструменты являются продолжением его рук. С каждым лёгким ударом молотка по скарпелю сердце Мина замирает. Он обращается с мрамором как с хрупким хрусталем или нежным цветком, лепестки которого столь легко может вознести ветер, поднимая ввысь. Мужчина ощущает себя этим природным явлением, когда замечает трепетный взгляд Чимина на себе. Юношу застают в расплох, а потому он быстро опускает глаза, смущённо улыбаясь.