Liberate me.

— Они ушли? Джим — Да. После простых двух букв я смогла успокоиться. Мне никогда не нравилось находиться дома. Удушающая обстановка, упрёки лишь за то, что ты родился, и отсутствие права на возражения. О чём только думают эти люди? Думают ли. — В моей комнате есть коробка с кассетами, под кроватью. Дополнительные кассеты ещё никому не повредили. Джим — Понял. Я мигом. Он направился к лестнице, совершенно не спеша, словно в его руках было время, и он растягивал его как пластилин. Я пыталась включить магнитофон и разобраться в принципе его работы: безнадёжно нажимала на все попавшиеся под руку кнопки и корчила отвратные гримасы. Спустя время Рут бесшумно спустился с лестницы на первый этаж и подошёл ко мне со спины с поклажей в руках. Джим — Tout. — Он не включается. Comprener vous?! Джим — Дай посмотрю. — Нам повезло, что сегодня и сейчас моя мать не здесь. Она бы заставила меня играть в реверси… Джим — Это что? — Реверси? Старинная французская карточная игра, — равнодушно пожала плечами я. Джим — Карты так ненавистны тебе? — пытался он не терять нити диалога, хоть нам двоим было о чём поговорить. Но сейчас ли? И вообще нет никакой надежды, что состоится подобный разговор. — Я так не сказала. Просто не люблю, когда меня насильно заставляют что-то делать, а я и слова против не могу сказать. Сразу пойдут лекции о моём ужасном поведении и натуре. Джим — Тогда остаётся немного подождать. Разве ты не мечтала уехать куда-нибудь отсюда? Кстати, вроде работает. Он вставил одну из кассет. Музыка полилась из зловредной техники. Известные песни служили нам фоном для других занятий. Музыка заполняла пустоту, тишину, бездну, и я не теряла себя. Я люблю тишину и одиночество. Но иногда в такие безлюдные моменты не получается быть сильной и независимой. Вот почему я всегда нахожусь либо в людных местах, либо окунаюсь в мир музыки и переживаю ещё парочку депрессивных фаз. Ипохондрия. — Я хочу уехать в Айову. Джим — Куда? Ты хочешь в дыру? — Да. Ты не поймёшь, пока сам туда не поедешь. Джим — Разве ты была там? — Не единожды. Де-Мойн… Джим — Но почему тебя тянет именно в Де-Мойн? — Ты думаешь, что получишь ответ просто так? Это не поддаётся объяснению. Как жизнь, как психология, как космос. Знала бы я ответ — меня бы здесь не было. Я не ищу ответ в Лас-Вегасе. Я хочу уехать. Хочу стать инкогнито. Чтобы все забыли меня, и я действовала по своим принципам. Айова то самое место, где я смогу начать писать новыми чернилами. Джим — Но… — Да не бойся ты так. Это произойдёт через год, может. Возможно раньше, но я дам тебе знать. Я не собираюсь бросать тебя одного на растерзание судьбе. Вот увидишь, мы сами создадим империю. Джеймс отошёл на кухню, пытаясь расставить многое по местам. Было немного не справедливо разговаривать с парнем в тоне а-ля «На колени перед владыкой.». В голове вновь зазвенело, и, поднявшись с дивана в гостиной, я догнала Рута. Ирритация. Джим — Ого, что это за бутылка? — протянул он, заглядывая в холодильник. — Бордо́. Сорт красного вина. Поставь обратно, пожалуйста. Даже мне не разрешают шарить по шкафам. Как только мать уговорила тебя поехать к нам домой? Обычно любой мой визит в родительский дом начинается с моих недостатков и ошибок в жизни. Неблагодарная девчонка. Джим — Люди меняются? — Не эти. Парень пожал плечами, хмыкнул и вернул бутыль на место. Больше он не занимался поисками чего-либо. Всё-таки, в гостях как-то неприлично. Наверное. Я загорелась желанием провести другу экскурсию по дому. Заниматься чем-то надо, а нянька, что будет отдавать всю энергию и фантазию нам, в нашем возрасте не предусмотрена. Скоротать время можно за рассказами про ту или иную безделушку, принадлежащую моей матери. Вот кто большой любитель подраться и поторговаться с кем угодно, чтобы заполучить очередную бесполезную вещь, что будет лежать в какой-нибудь коробке в подвале и пылиться. — Смотри, это мони́сто, ожерелье из монет. Моя матушка отхватывает самые различные вещи. Ещё у неё в шкафу висит робро́н. Это такое дамское платье с широкой юбкой. Да… Чего у неё только нет. Надо иметь талант так отважно биться за любое, что приглянется. Джим — Ты восхищаешься этими сокровищами? Выглядит будто твоя мама коллекционер. — Это действительно так. А я… просто люблю вещи с историей и антиквариаты. Джим — Так почему тебе так необходимо покинуть наш город? — он отошёл в соседнюю комнату, убавил громкость на электронике, возвратился и кинул выжидающий взгляд на меня, садясь за стол. Опять возвращается к этому. — Потому, что мне не место здесь, — я робко села напротив. Мне было приятно в компании Джеймса, но я чувствовала определённый страх. Мы очень мало знакомы по меркам жизни и не изучили друг друга процентов и на 15. Отнюдь, меня сильно тянуло к нему. Значит, предстоит изучить. Накатывала тревога, которая стихала, стоило моим рецепторам уловить тонкую струйку его одеколона. Эта же тревога полностью пропадала, когда наши тела были очень близко. Объятия — лучшее чувство, которое я только ощущала. Так работало лишь с теми, кому я доверяю и могу подпустить к себе достаточно близко. Это боязнь остаться одному? Она. Мы чересчур повязаны одними и теми же оковами. Я точно знаю, что пророню множество обжигающих слезинок, если разорву общение с ним или потеряю ДДР. Друг неспешно достал коробочку с бумажными гильзами и сигаретном табаком внутри, зажигалку и ещё раз взглянул на меня. Джим — Думаешь, я как рыба в воде? — Слушай, прости… Я правда не хотела так резко отвечать. Послушай, прошу. Джим — Я не обижаюсь. Прогуляемся? — Четыре дня, — я посмотрела на свои часы на запястье, — Знаешь, у меня есть идея получше. Закрой окна, выключи всё и жди меня тут. Бежав по лестнице, словно прокатываясь по маслу, я не скрывала довольной и немного безумной улыбки от внезапного плана. Из-под кровати я достала старый портфель, проверила на месте ли «это» и проскользнула взглядом по всей площади комнаты. Обрывая все провода сигнализации, и сметая со стола и полок шкафов всё необходимое в сумку на плечи, я напевала мотив одной из песен Guns N` Roses. — Готово. Осталось только… Я распахнула шкаф с одеждой и начала рыться в вещах. Наконец заприметив толстовку и кожаную куртку и достав их, я захлопнула за собой тяжёлую дверь и поспешила на кухню. — Джеймс, бери, — с лёта всучивая рюкзак Рута ему в руки, начала я. Джим — Мы сбегаем? — Мы не просто сбегаем. Мы уезжаем в Айову. Ох, прости… То есть… Мы сначала едем в общежитие, забираем вещи и уезжаем в Айову, — я просияла от собственных мыслей. Джим — Но… Это безумие! Нам нужен минимум день, чтобы упаковать все вещи. Как мы доберёмся? Где мы будем жить? А если твои родители объявят в розыск?! — Так веселее. Чего ты скис? У нас будет день. Отец никогда не проверяет мою комнату. Мать вряд ли вернётся раньше завтрашнего вечера. Вещи соберём. А место жительство беру на себя. Есть у меня вариант. Джим — С чего это хороший план? — С чего это плохой план? Ты со мной? Ему потребовалось время, чтобы успокоить нервы, остудить свой пыл и принять решение. Джим — Мисс Черешни не было бы, не будь Мистера Персика. Мистера Персика не было бы без мисс Черешни. Пошли. Парень сильной хваткой вцепился в мою правую руку, и мы сбежали. Это так прекрасно. Мы попали под проливной дождь, минут 20 искали нужный поезд и чуть не сломали дверь в купе. \Дорога до поезда\ Джим — Я сбился. — Я тоже… Мы остановились и посмотрели друг на друга. Лишь сейчас я заметила, что мы не расцепляли руки с самого дома. В области сердца неприятно начало сдавливать лёгкие. Его брови сдвинулись к переносице из-за противно стекающей воды по всему телу. Джим — Мы продолжим? — Рут сделал неполный шаг вперёд, но я смотрела на наши руки и не могла нормально дышать. Такой мёртвой хваткой брать меня за руку себе позволял тот, с кем подрался Джеймс. Тот, кто посмел приручить меня как собачку, а потом убить. Но рука Джеймса тёплая и чуть шероховатая, в отличие от холодной и мозолистой ладони моего обидчика. Волосы давно прилипли к лицу, и я не могла нормально видеть. Джим — Элизабет… — Нет. Не называй меня так, — мои глаза округлились. Меня называли так мои враги и убийцы, — Прошу не называй меня полным именем… Никогда… Только не сейчас… Губы задрожали. Сверкнула гроза, и мы побежали. Времени оставалось очень мало. Предки могли неожиданно спохватиться. Нехорошо. \\ Уже в вагоне, что чуть шатался из стороны в сторону, тревога прошла. Пока Джим раскладывал вещи и снимал мокрую одежду, я забралась наверх и смотрела в соседнюю стену, пытаясь забыть ужасы прошлого. Конечно, конечно ты не забудешь. Кончики пальцев начали сильно болеть, словно туда каждую секунду вставляли тонкие длинные невидимые иглы шприца. Чтобы отвлечься хоть на что-то, кроме шума ливня и паранойи, я начала активно массировать длинные кривые пальцы большим пальцем другой руки. Усмехнулась. Какое же я уродство. Джим — Хэй, Лиз. Он подошёл к корпусу двухъярусной кровати и облокотился на деревянную перекладину, с грустью смотря на меня. — Да. Да, Джим? Парень слабо улыбнулся, встал на носочки и, дотянувшись рукой, легонько тыкнул пальцем в мой нос. Мы вновь засмотрелись друг на друга. Как же он прекрасен. Ни единого изъяна: золотые волны волос, густые брови, зелёная радужка глаз, из-за которой хотелось непременно улыбнуться, большой, но симпатичный нос, ровные зубы, пухлые губы и красивая улыбка; широкие плечи, прямая осанка, стройное телосложение. Я могу описать каждый сантиметр его тела, и он будет мне нравиться. А ещё у него просто восхитительная душа: она такая нежная, прелестная, расцветающая, многогранная. Джим — Ты поддаёшься воспоминаниям, и мне не нравится это. Давай ты расскажешь мне всё во всех подробностях и освободишься от этого груза и хлама? — Если бы это можно было выкинуть в урну. Это ведь тоже часть меня. Джим — Твоя мёртвая часть. Спускайся. Нам давно надо было обсудить твоё прошлое. И моё заодно. Я шмыгнула носом и свесила ноги, неприглядно болтая ими в воздухе. — Я не знаю, как мне доверять кому-либо. Это не язвительность. Я, правда, не понимаю себя. Похоже, ты прав. Мне стоит рассказать тебе. Так я почувствую себя в безопасности. Джим — Давно пора, Лиза, давно. Я разомкнула губы. Лиза. — Знаешь, в школьные года я думала, что любить может и хорошо, но безнадёжно. Безнадёжно любить тех, от кого несёт дешёвым сигаретным дымом, пойлом и смертью. Эти братья выглядели так. Представляешь, насколько я подставила сама себя? Томас всегда засматривался на меня в старшей школе, за что его осуждали окружающие. Он смотрел не из-за любви, а чтобы прощупать мои слабые места и убить меня. Когда интерес ко мне пропал, он начал пробовать этот метод на моей сестре, и… Бедная девочка. Она теряла голову от любви. У неё было много парней, и она всегда влюблялась. Из-за этого её кости и лежат в гробу уже 7 лет. Томас употреблял наркотики и стоял на учёте, но мою сестру ничего не останавливало. Челси настойчиво верила, что он её любит, и она поможет ему вылечиться. По итогам, 1987 года 8 мая его нашла полиция. Это был очень холодный день. Как раз восьмого мая моя сестра пошла с ним гулять, да в принципе пошла куда-либо в последний раз. Не вовремя оказавшись рядом с одним из близнецов, она смогла в последний раз вдохнуть кислород. Затем в них двоих выстрелили, а в карманах обоих нашли огромное количество кокаина, морфина и других видов наркотиков. Не припоминаю, чтобы Челси употребляла, но отрицать не буду. Мы были холодны друг к другу и практически не общались. Затем шли все суды, разборки, похороны и война двух семей. А мои родители, видимо, не слишком-то и расстроились. Решив продолжить дело братца, Гилберт специально подкупил людей в университете и начал жутко меня шантажировать. Было всё: маты и оскорбления в мою сторону, угрозы семье и знакомым, намёки на мою скорую смерть. На моём теле вечно были синяки разных размеров и цветов, словно я походила на раскраску, и он раскрашивал её таким способом. А началось всё с того, что учась уже на четвёртом курсе, я начала по-чёрному ссориться с отцом и матерью. В этот удачный, для Гилберта, момент он меня и перехватил. В глазах была пыль и растворитель, поэтому я и согласилась встречаться с ним. Мне надо было почувствовать себя нужной, защищённой, любимой. Защита разума, что обошлась мне в огромный позор перед всеми и два дня апатии и слёз. Я знала, какую ошибку совершила, но разве одна я так виновата? Он выставил меня дурой перед университетом. Со многим приходится уживаться. В ответ я кричала, что он мразь, подонок, тварь и ещё очень много вещей я тогда сказала. Я высказала всё, что думала и заперлась на неделю в квартире, залегла на дно. Потому, что боялась попасться ему на глаза и быть избитой. Но абьюз не закончился, и я не знаю закончится ли когда-нибудь. Извини, что рассказываю тебе всё это, но мне больше некому… Снова долгий взгляд друг другу в глаза. Если бы я могла — утонула бы в них без раздумий. Он смотрел на меня, не моргая, будто боялся. Боялся, что если моргнёт, то больше не сможет увидеть чёрных глаз. — Спасибо. Я прикрыла глаза и больше не хотела напрягать свои голосовые связки. Мне было противно слышать собственный голос в такое время. Но вот услышать хоть одно слово от парня для меня было необходимо сравнимо с новым вздохом. Джим — Почему ты не унизила его в ответ? — Мне всё равно. Его больше не будет в моей жизни. Мы с тобой уедем, и будем жить для себя. Нас никто не посмеет разлучить, пока мы сами не захотим этого. Мы будем известны и любимы. Слышишь меня, Джим? Слышишь? Джим — Громче, чем никогда. — Вот только… Действительно ли ты хочешь того же, что и я? И если хочешь, то хочешь ли ты это повязать со мной? Джим — Да и да. Я больше ничего не хочу слышать на этот счёт. Ты самый дорогой человек в моей жизни. Мне тяжело без тебя даже представить свою тушу. — Ты не туша. Ты очень правильный и красивый, с огранкой. Может, чай? Я спрыгнула и начала искать заварные пакетики в сумке. «Чёрт, я не могла забыть их на столе! Я точно помню, что брала!» На талию легли тёплые, большие и любимые руки. Рут обнял меня со спины, притянул к себе, прикрыл глаза и медленно вдыхал запах моих грязных жирных волос. Ох, чёрт. Так неловко мне ещё никогда не было. Всё же стоит мыть голову чаще, чем два раза в неделю. Да простит меня Джеймс. Мы всё же разошлись, и я заварила нам по кружке крепкого чёрного чая, чтобы выбить всю дурь из наших голов. Один заварочный пакетик на двоих. — Гадость. Я люблю чай с молоком. Так что насчёт твоего прошлого? Надеюсь, оно было получше моего. Джим — Я не столько всего пережил, но тоже сойдёт. С чего начать… Я единственный ребёнок в семье, ну, ты знаешь. Родители меня всегда любили, но и характер имели. В доме всегда была музыка, много гостей — родители частенько любили устраивать различные вечеринки у нас в доме. На гитаре я начал учиться играть, будучи подростком. Играл какое-то время в группе ***, а как поступил в универ — забросил. Но тут появилась ты и вновь вернула мою страсть к музыке, — он мягко улыбнулся, — Я не блистал умом в школе. Учился через раз. Примерно в это время и начал курить. Мать тогда поймала, хотела закопать меня. Даже как-то отцу настучала. Но сигарета так и не выпала изо рта, сколько бы пиздюлей я не получал. У меня везде были какие-то приятели и знакомые, но чтобы лучший друг или подруга — никогда. Ты и тут спасла меня. Ты первая, кого я действительно считаю своим единственным другом, который никогда не оставит меня разлагаться в канаве. А ещё ты красивая, и милая, и умная. И вообще ты лучшая. Мне не приходилось переживать смерти в детстве и подростковом возрасте. Я слабее тебя, но я не дам никому тебя обидеть. Отношений у меня никогда не было, не смотря на то, что почти всё женское население нашего университета желает быть со мной. Они даже другим советовали меня… В общем, навешали на меня всяких ярлыков. А мне хорошо лишь с тобой. Лишь с тобой я чувствую себя человеком, нужным кому-то. Лишь с тобой я чувствую своё собственное Я.