***
— Никит, ты ведь знаешь, что я не люблю говорить о прошлом. Федя сидит, засунув руки в карманы, и даже не поднимает на собеседника взгляд, однако отнюдь не неприязнь была тому причиной. Он боялся уступить. Он помнил эти ласковые руки, эти добрые глаза, мягкие губы и долгие, длинные ночи, которые они проводили вместе в маленькой уютной квартире, которую хотелось сделать чем-то вроде семейного гнезда, да не срослось. А сейчас в жизни Федора был Афанасий, который слишком плотно занял свое место в юношеском сердце, чтобы просто так взять и растоптать все те чувства, что крепли на протяжении нескольких лет жизни под одной крышей. — А ты знаешь, что я не могу думать о чем-либо другом когда вижу тебя. — Уголки губ Никиты слегка поднимаются в улыбке, и Басманов тоже не в силах сдержать ухмылку. — Скажи, как давно ты в этом баре? — Давно, Никит. Сколько мы не вместе. — И как часто этот мерзавец пристает к тебе? Мужчина шел по тонкому льду, боялся надавить слишком сильно, выказать открытого интереса в деле. Он боялся, что его Федя сбежит. Однако тот был юношей не из глупых и не любил, когда его водили за нос, и, зная Никиту Романовича достаточно давно, чтобы разбираться в его характере и привычках, понял, зачем все эти наводящие вопросы. — Так, давай проясним ситуацию. Я нихрена не знаю о делах «Русичей» и об их сделках с «Опричниками». Я танцую в гребаном баре! Мне плевать, что там происходит, поэтому информатора ты выбрал крайне неудачного. — Погоди, не злись. Я не за этим спрашиваю. Точнее, не только за этим. — Никита проводит языком по пересохшим губам, шумно сглотнув. — Неужто ты не понимаешь, что я до сих пор тебя люблю? Федор заметно тушуется, хотя к такому был заранее готов. А что он ему скажет в ответ? Не будучи в силах разобраться в собственных чувствах, он предпочитал хранить молчание и постоянно крутил на пальце подаренное некогда Афанасием кольцо, дабы не позволить лишним мыслям заполнить голову. И едва Никита успевает что-то еще сказать, как в кафе заходит сам Вяземский с лицом выражающим всю злость, которая только была на свете. Он смотрит не на Басманова, а только пригвождает взором вмиг напрягшегося и встающего из-за стола полицейского, которого всей душой желал выбросить через витрину забегаловки, да вот только не ожидал живой преграды в виде вскочившего с места Федора, преградившего дорогу. — Афонь, Афонь, успокойся. — Успокойся? Да как ты можешь говорить мне успокойся, когда такое дерьмо творится, стоило мне уехать из города! Что ты делаешь здесь с этим копом? На возмущения Вяземского тотчас обратили внимание все посетители заведения, однако вид абсолютно спокойного полицейского слегка путал граждан, позволяя лишь молча наблюдать за разворачивающейся картиной. — Этот коп спас меня сегодня! — Значит, это правда? — Свирепеет еще больше Афанасий, сжав кулаки. — Этот ублюдок хотел тебя изнасиловать? Федор молча отворачивается, покраснев. Он вспомнил, как сам извивался от умелых прикосновений Царя, находясь в странном, пугающем трансе, очнувшись лишь когда уже стоял на четвереньках. Было стыдно и противно, однако пылкий сердцем Вяземский принял то за смущение и нежно положил ладонь на бледную щеку любовника. — Дома поговорим. А ты, — обращается он к Никите Романовичу, что разворачивающуюся картину перед ним едва ли мог выносить, призвав на помощь всю свою стойкость, дабы не ударить того, кого считал соперником и падшим человеком, — прими мою благодарность за спасение Федьки. Я не люблю быть должен, а потому скажу тебе вот что — в вашем отделе есть стукач. Блондинчик такой, с серьгой в ухе. Хочешь справедливости — займись крысой. Никита Романович молча наблюдает за тем, как Федор и Афанасий уходят из кафе, причем рука байкера лежит на чужой талии, как когда-то делал сам Никита. Он получил наводку о предательстве, преступлении против закона, но впервые его мысли заняты не работой. Он сидит в кафе еще какое-то время, вспоминая прошлое, а потом уходит, дабы вершить справедливость, покуда храброе сердце еще билось в его груди.***
Они приезжают домой быстро, в полном молчании заходят внутрь, поднимаются на второй этаж. В таком же тишине Афанасий дарит юноше свой подарок, хотя то кажется уже каким-то неуместным и несущественным, и, отвернувшись, садится на край кровати, закурив прямо в спальне. Федя чувствует, как пальцы начинают дрожать. — Не порть отношения с Царем из-за меня. — Что? — Если решил с ним поквитаться за это все, то не надо, Афонь. — Почему это? Ты считаешь, что сделка с этим ублюдком мне дороже тебя? Что я тебя под него подложу? Херово ты меня тогда знаешь. Басманов вертит в руках шкатулку, любуясь ее красотой и изяществом выполнения работы, и тяжесть атмосферы, что витала вокруг, начинает давить. — У меня нет ничего в этим копом. — Он подходит к Афанасию, встает на колени перед ним, кладет руки на чужие бедра. — Веришь, нет? — Верю. — Порывисто отвечает Вяземский, запустив пятерню в смоляные волосы юноши и притянув к себе ближе. — Верю. — Я скучал по тебе, кучерявая задница. — Что? — Афанасий издает смешок, потянув любовника себе на колени. — Как ты меня назвал? Федор заливисто смеется, фыркает, шутливо отворачивается от себя лезущего с поцелуями Вяземского, в то время как руками прижимает к себе ближе, льнет, ластится как кошка, и обхватывает ногами, заключая в тиски. — Прости меня. — За что? — Серьезно вопрошает Афанасий, непонимающе насупив брови. — Просто. Прости. Они целуются как в последний раз, пока страсть не накрывает их с головой, даже не подозревая, насколько хрупкое то счастье, которое, как казалось на первый взгляд, столь легко сохранить…