Скорый Питер-Москва

      Телефон неприятно липнет к вспотевшим виску и щеке, и Ваня, чертыхнувшись, жмурится – дым от зажженной сигареты попадает в глаз и неприятно щиплет. Приходится помахать рукой, разгоняя сизый дымок, чтобы уже после этого бесполезного в своей сути жеста вспомнить, что сигналки-датчики в гримёрке приклеены чисто для вида, а рабочие находятся только в коридоре.       Дверь, благо, закрыта, и он в гримёрке один.       В динамике телефона снова раздаётся шорох и помехи, потом невнятный мат, снова шорохи. – Ты ещё тут? – тихо спрашивает Тихон, и Янковский снова начинает себя накручивать – эта надежда в голосе, потому что Тиша надеется, что он ещё его ждёт или наоборот, что звонок уже скинули? – Тут, – отвечает Ваня. – Ты в туалете заперся, что ли? А Филька тебя не обыщется?       Тихон на том конце провода тяжело вздыхает, и Ванька чувствует себя последней мразью из-за этого ядовитого тона. И вообще из-за факта собственной ревности. Ему такое никогда не было свойственно, это в нём кто-то другой говорит. Может, из роли после спектакля не вышел пока, или ещё что?       А может, это Жизневский на него так действовал: вытягивал одновременно наружу как все лучшее, так и все самое потаённое и ужасное, в зависимости от ситуации. Ваня бы предпочёл, чтобы всегда было только лучшее. – Вань, я же сюрприз хотел устроить. Я на три дня приехал, думал, день с Филей проведу, а два – с тобой. Я же знаю, что у тебя спектакль сегодня, вот и не звонил и не писал. Хотел завтра утром приехать прямо домой.       Янковский по голосу слышит, что Тихон не обманывает, но Ваню уже понесло. Ваня устал, Ваня выложился на сцене буквально полчаса назад, Ваня накрутил себя до состояния дрожащих рук и четвертой сигареты подряд. Это всё ёбаные нервяки и много, много работы. – Классный сюрприз. Ещё скажи, что ты не видел, как Бледный всю ленту инсты сторисами заваливает, – язвительно фыркнул Ваня и остервенело вмял сигарету в пепельницу, в трупики её собратьев. – Или ты думал, я вдруг ленту просматривать не буду? Прям вот день такой – лично мне отключили интернет, ага. Пиздец проёб, Тиш. И все эти ваши там…       Ванька жестикулирует, взмахивая рукой, хотя понимает прекрасно, что Тиша его не видит, но обличить в слова мысли становится всё сложнее. И даже не к Филе у него претензии. Филя тоже прелесть, как и Ваня – в своём обычном состоянии. У него скорее претензии ко всей этой грёбаной ситуации в целом. – Слушай, ну я реально как-то не подумал. Ты же знаешь, я когда с Филькой встречаюсь – мозги отключаются…       Следом отключился и телефон Янковского. Тоже весьма отвратительный жест, некрасивый, демонстративный, но ничего с собой Ванька не может поделать. Иррациональная ревность в груди разгорается пожаром, и он малодушно думает – похуй, вот пусть теперь побегает за ним. В конце концов, он не пальцем деланный, так ведь? Так. Нехуй тогда сюрпризы вот так вот обламывать тупо.       Смыв остатки грима и переодевшись, Ваня включает телефон всего на пару минут – вызвать такси – и игнорирует пропущенные звонки, уведомления во всех соцсетях, смс и новые звонки Тихона. Как только такси приезжает, телефон выключается и снова убирается в карман пальто.       Ехать в такси без музыки в наушниках и соцсеточек скучно и уныло, и это наказание Янковский тоже принимает стоически, тупо пялясь в окно на огни вечерней Москвы и думая о том, чем занялся Тихон, поняв, что сегодня он до него не дозвонится. Судя по шуму и звукам, которые были слышны в динамике, когда Ваня ему позвонил, у них там как минимум квартирник намечался. Было хорошо слышно Бледного – скорее всего они с Тишей сидели в обнимку на одном диване, – музыку, ещё чьи-то голоса. Ваню на этот праздник жизни не пригласили. Нет, понятно, у него спектакль вечерний. Но всего, блять, один спектакль, и он уже освободился!       Чем занялся Жизневский, становится понятно минут через пятнадцать, когда Ваня уже поднимается на свой этаж. Лифт чинят вторую неделю, так что оно понятно, что подниматься приходится по лестнице, и на той же самой лестнице его уже ждёт Тихон. Сидит, аки Алёнушка, ноги длинные трогательно к себе подтянул, капюшон толстовки на голову натянул и смотрит. Душу, блин, всю вынимает – вот так смотрит. – Я уж думал, ты и звонок дверной отключил, – усмехнулся Тиша и поднялся следом, когда Ваня прошёл мимо. – Да ну, ты что? Я и бытовые приборы – враги. Я недавно чуть кофеварку не сломал в театре.       Снова накатывает то самое чувство собственной мразотности: вот, оторвал Тихона от лучшего друга, которого тот видит ещё реже, чем Ваньку, вынудил мчать сюда, сидеть на ледяной лестнице, продуваемой всеми сквозняками, что есть… Ну не мудак ли? Совесть-то так просто не заткнёшь. – Вань, ну я же вижу, что ты несерьёзно, – промурлыкал Жизневский этим своим низким рокочущим голосом, от которого у Вани мурашки побежали по коже, и прижался сзади, захлопывая входную дверь ногой. – Приревновать захотелось? Ладно. Я не против. Только тебе же теперь последствия расхлёбывать придётся.       Тихона сразу становится как-то слишком много, даже больше, чем обычно: руки его везде, шарятся по одежде, под одеждой, тянут вверх свитер, чтобы добраться до сосков и выбить из Вани судорожный вдох, и спускаются ниже, нетерпеливо дёргая ремень на джинсах, оглаживая сквозь ткань, сжимая, дразня. Тиша наклоняется ниже, проходится губами по шее Янковского и прикусывает за мочку уха, заставляя поёжиться от щекотки – не брился снова с дороги, зараза, – и застонать уже по-настоящему, пусть и тихо.       А потом – всё только отрывками. Сваленная вешалка в прихожей. Пальто, которое теперь только в химчистку, потому что по нему потоптались. Раскиданная по полу в спальне одежда. Химозно-клубничный запах лубриканта, но приятный ягодный вкус.       Руки Тихона, держащие его сведенные вместе на пояснице запястья, и заглушаемые подушкой стоны. Тяжёлые, глубокие толчки, натёртые простыней колени, до боли выгнутая спина. И снова – толчки быстрее, во рту пересыхает от частых и громких стонов.       Свобода в руках, и можно упереться локтями в кровать и отвести голову в сторону, пока Тиша, улёгшись сверху, методично вылизывает шею, продолжая втрахивать в многострадальный матрас. Новенькая кровать пока не скрипит, но раздражающе стучит спинкой в стену – потом нужно будет отодвинуть.       И лицом к лицу. Так Ваня любит заканчивать больше всего – закинув ноги на плечи Тихона, позволяя ему входить так глубоко и резко, что слёзы на глазах выступают, но совсем, чёрт возьми, не от боли, и приходится часто моргать, чтобы пелена не мешала смотреть на Жизневского снизу вверх. Самый любимый Ванин ракурс. – Отвёл душу? – хрипло спросил Тихон, заботливо вытирая живот и бёдра Янковского влажной салфеткой. – Угу… Бля, холодно, фу. – Терпи. Нечего было мне мозг ложечкой выедать. Будешь ещё ревновать? – Не буду, – кокетливо улыбнулся Ванька и протянул руку, проведя ладонью по влажной и остывающей после секса груди Тиши. – Чуешь пиздёж? – Чую. Вот сейчас дед отдохнёт – и второй раунд, чтобы душка пиздежа уже не было. А потом поедем обратно к Фильке. Вместе.