* * *
– Пётр Юрьич, ну, правда... Не надо. Я же просто работу свою делал, а ваша жизнь – и так лучшая награда. Да и дорого же... Максим, стоя в больничном дворике, неловко прижимал к себе чехол с новой гитарой. Точнее, новой она была весьма относительно: какой-то жутко винтажный "Martin", и Шустов, едва открыв чехол и опознав сей антиквариат, вспотел и тут же чехол застегнул: дождь мелкий моросил на улице, не дай бог бы попал на лакированное дерево! Петя был похож на сердитого воробья. Стоял, кутался в куртку Макса, которая ему была слишком большой, потому что вырвался из отделения буквально на пять минут и без разрешения. А ведь сам при этом вызвонил Шустова и позвал встретиться, якобы дело было какое-то неотложное, прям важность уровня жизни и смерти. К тому же, Хазину, который отравился угарным газом и заработал себе ожог дыхательных путей, было строго-настрого запрещено курить, что не добавляло ему дружелюбия к окружающим. – Дядь, ну ты чего выёбываешься? Ты мне жизнь спас? Спас. Вот, принимай благодарность. Я свою жопу ценю дорого, – недовольно цокнул Петя и сделал жест рукой, будто хотел достать пачку сигарет из кармана. Но на трениках не было карманов – это раз, и не было сигарет - это два. – А я уж думал, это извинение, – невольно улыбнулся Макс и потянулся к щеке, на которой всё ещё цвёл красивущий синяк. – Но я бы тогда точно подарок не принял. Я ведь раньше всё думал: чего меня именно в лесоохрану потянуло? Теперь-то понял, почему. Деревья и зверушки, когда их спасаешь, не матерят тебя на чём свет стоит и с кулаками не бросаются. Хотя меня однажды ёж укусил... До сих пор шрам. – Бешеный? – спросил Петя и заинтересованно склонил голову к плечу. – Не знаю. Но уколы от бешенства всё равно ставили. Какое-то время просто молчали. Шустов баюкал чехол с гитарой, как самое ценное, что есть, а Хазин впервые не находил слов. Раньше ведь его не заткнуть было, но с Максом так не получалось. Тот словно чувствовал, когда Петя собирается съязвить или сцедить яд с сарказмом, и смотрел на него таким взглядом, что всё желание мгновенно пропадало. – Слушай, товарищ Шустов, я всё равно гитару обратно не приму. Чек я выбросил, а мне она на кой хер? А ты, давай, не знаю, играй на ней. Хочешь – как предмет интерьера используй. Похуй. Она твоя, и это благодарность. – Да какое там играй?! Это же раритет, Пётр Юрьич! Такую ни на вылет с собой не возьмёшь, ни на базу даже... Жалко ведь, – Макс снова тяжело вздохнул, сердце так и разрывалось. – Инструменту ласка нужна, внимание. Играть на нём нужно. "Это мне ласка нужна и внимание. А играешь ты только на моих нервах", – невольно подумал Хазин, но лицо его осталось беспристрастным, всё таким же недовольно-воробушковым. Чёлка, выбивающаяся из-под капюшона, уже немного намокла, а Максиму явно было хоть бы хны. Такому ни дождь не страшен, ни пожар, ни бешеные ежи. – А там вот какая-то закорючка была на корпусе. Это что? – спросил Макс, смущённо подняв взгляд на Хазина. – Автограф этого, как его... Ну, главного из "Наутилуса". – Бутусова? – Ага. Глядя на вмиг повлажневшие глаза Шустова, Петя быстро замахал руками, призывая остановить ещё не прорвавшийся поток благодарностей, смущения и чего там себе надумал этот невозможный пожарный. Знал бы, что это такой эффект возымеет, Хазин бы с самого начала зашёл вот с таких вот козырей. – Дядь, покажи лучше шрам от ежиных челюстей, а? – попросил Пётр Юрьевич, суровый майор ФСКН, которого Максим мог звать только по имени-отчеству, и улыбнулся впервые за этот день.* * *
Ресторан был очень дорогой и какой-то жутко пафосный. Шустову было здесь очень неуютно: тут даже официанты были в смокингах, а он, сидящий в растянутом любимом свитере и кое-где, совсем не из-за дизайнерской задумки, рваных джинсах, чувствовал себя каким-то самозванцем. Вокруг столько красивых людей, в меню даже заглядывать было страшно, даже интерьер, изысканный и богатый, как-то давил. Вот что здесь мог забыть самый обычный пожарный из лесоохраны? Весь коричневый от загара – совсем не салонного, естественного, – небритый, с выгоревшими на солнце кудрями, со свежим красным следом на щеке – приложило горящим поленом на последнем вылете... За один ужин этот самый пожарный мог оставить здесь половину своего оклада. – Петь, может, пойдём отсюда, а? – взмолился Максим и даже голову немного пригнул, чтобы казаться незаметнее, хотя поди там, спрячься с его-то габаритами и внешностью. – Куда? – меланхолично спросил Хазин, расслабленно откинувшийся на спинку стула и что-то листающий в телефоне. – Тебе тут не нравится, что ли? – Нравится, – подумав, ответил Шустов и тяжело вздохнул. – Но я сюда не вписываюсь. Взгляд, которым Петя одарил Макса, можно было назвать как минимум убийственным. Как максимум – убийственным с особой жестокостью. Вот что за человек, а? Подарки дорогие ему не дари, в рестораны не води... Петя опасался, что скоро Шустов будет в его мерс садиться в бахилах. Так, на всякий случай. От тирады Шустова спас появившийся официант, который поставил на стол большое блюдо с мидиями. Мидии пахли просто бесподобно, но Максим сделался только ещё более несчастным. – Петь... – Ну что опять?! – Я понятия не имею, как это жрать.* * *
Слава богу, в мерс Максим пока что садился без бахил, и даже не стеснялся жрать, сидя на кожаных сидениях, сосиски в тесте. Свежие, горячие ещё, истекающие соком, запивая холодным пивом прямо из бутылки с таким аппетитом, что Хазин сломался сразу же и полез в пакет, стоящий на коленях Шустова, чтобы взять себе сосиску. И пиво, конечно же. Петя был слаб, Петя просто не мог устоять перед искушением. – Вот это я понимаю, – выдохнул Макс с лицом полнейшего и неземного наслаждения. – А то всё мидии, хуидии... Ей-богу, лучше бы дома креветок отварили. Да с соличкой, с лимонным соком, под пиво!.. Возразить Хазину было нечего, да он бы и не смог: рот был слишком занят вкуснейшими сосисками в тесте. Шустов знал каждую точку стрит-фуда у себя на районе, и теперь Петя готов был мотаться в самую жопу голубой ветки, лишь бы поесть самую вкусную шаверму, хот-дог, чебурек или, вот, сосиски в тесте. И всё ж таки еда была не главным, из-за чего Хазин готов был терпеть и пробки, и даже метро. Главным был всё-таки Максим, рядом с котором Петя сам себя не узнавал. Он ведь и не подозревал, что в нём есть какая-то мягкость, и что можно к кому-то испытывать столько нежности, смешанной напополам с желанием заботится. Макс – он ведь вот такой, солнышко, непонятно как сохранившее к своим годам оптимизм и любовь ко всему живому, в том числе к людям. Как он терпел Хазина, для самого Хазина было загадкой. Как только все двадцать сосисок в тесте оказались съедены – пусть небольшие, но Петя всё равно был в шоке, как в них столько поместилось, – настал черёд поцелуев, перегнувшись через коробку передач. И это были, чёрт возьми, самые лучшие поцелуи: со вкусом сосисок и пива "Хамовники венское". – Петь, а помнишь, когда я тебя с того склада вытащил... – М-м-м? – промычал Хазин, уже успевший обвить руками шею Шустова и теперь тёршийся, словно кот, своей щекой о его щёку, небритую и колючую. – Ты ведь тогда первый мне в рот язык засунул, хотя я тебе всего лишь дыхание рот в рот делал. Заржав, Максим тут же закрылся руками от нападений взбесившегося Петьки, хотя оба понимали, что теперь-то это точно не всерьёз.