***
Арсений просыпается под мелодичное пение птиц за окном, когда солнце, уже взошедшее в зенит, пробивается сквозь шторы в спальне и тёплыми лучами касается лица омеги, щекочет его, будто в самом деле стремится разбудить. В помещении вкусно пахнет блинчиками, а с кухни слышатся тихие разговоры, стук посуды, звонкий детский смех, который обрывается так неожиданно, будто рот намеренно закрыли ладошкой. Шастун улыбается, представляя, как укоризненно сейчас смотрит на дочь Антон, всем своим видом показывая малышке, что он вообще-то просил её быть тише. Брюнет лежит ещё пару минут, прислушиваясь к перешёптыванию самых близких для него людей, и, когда слышит падение чего-то, очень напоминающего половник, на пол, встаёт с постели и сладко потягивается. На нём тонкая футболка, которая так-то и не его, но альфа не жалуется, и шорты до середины бедра, которые ревнивый муж настоятельно рекомендовал не носить нигде за пределами спальни. В таком виде Арсений и появляется на кухне, где его сразу замечает дочка и уже хочет радостно объявить о приходе папы, но тот её опережает, прикладывая палец к губам в немой просьбе помолчать, а сам тихонечко подкрадывается к Антону, который всё это время продолжал ворчать на маленькую непоседу, уронившую уже половину посуды. Конечно, альфа вздрагивает и сам с грохотом роняет ложку на стол, когда ему на грудь приземляются крепкие руки, обхватывая через плечи, а к спине прижимается горячее тело. — Арс, ты чего творишь, дурак? — Он ещё старается отдышаться, когда омега ласково целует его в щёку, а снизу раздаётся звонкий смех. — А что это вы тут такое делаете? — Игнорируя вопрос, переводит тему брюнет, будто по запаху не догадался, а глаз, чтобы посмотреть, у него и нет вовсе. — Доброе утро, любимые. — Ребёнок сразу оживляется и подходит к папе с ответным пожеланием и намерением обнять. Её роста хватает только чтобы обвить ручонками его бедро, но от попытки взять её на руки отмахивается и отбегает на пару метров, а Арсений с лицом из разряда «ну и не жалуйся потом» снова обвивает альфу конечностями. — Ты же и так знаешь и видишь, хитрый лис. — Антон ворчит лишь для вида, хотя, как сказать, ворчит, когда на его лице уже давно расцвела яркая улыбка, да такая, что может посоревноваться с сегодняшним солнцем. Ярче него на этой кухне сияет только маленькая Кьяра, которая с глазами-сердечками наблюдает за родителями. — С чем блины будешь: сгущёнка, варенье или, может, нутелла? — Спрашивает и осторожно оборачивается в руках мужа, ладони опуская на уровень талии, начинает мягко гладить по спине, слегка надавливая, растирать поясницу. — Мммм, — Омега слегка прогибается, чувствуя, как разогреваются и расслабляются вечно болящие мышцы. — Спасибо, — шепчет он, когда неприятные ощущения немного отступают, уходя на второй план, позволяя теплу растекаться по ноющей спине. — Да не за что. — Отвечает альфа и нежно целует Арсения в лоб, прекращая свои махинации, и повторяет свой вопрос. — Так с чем? — Давай со сгущёнкой. — Тогда иди умываться и к твоему приходу всё будет готово. — Только Артёма схожу проверю, а то уже полдень, а его до сих пор не слышно. Не похоже на него. — Брюнет смеётся и, оставив ещё один лёгкий поцелуй на щеке мужа, упархивает с кухни под умилённое улюлюканье дочурки. Арсений не может перестать улыбаться — слишком радостно ему на душе, когда вся семья вот так встречает новый день. И не важно совсем, что утро закончилось уже полчаса назад, в этом доме, когда встал — тогда и утро. Поэтому омега с чистой совестью может встать после полудня, ровно, как и любой другой член семьи, кроме Кьяры, которая умудрилась родиться жаворонком в семье сов. Однако чаще всего страдает Антон, потому что она будит именно его, но никак не Арсения, и он бы мог сейчас развить тему ревности по поводу «Я рожал её пятнадцать часов, а она всё к отцу и к отцу», но зачем? Во-первых, он знает, что ребёнок любит их обоих одинаково сильно. Во-вторых, ему и без вечно энергичной девочки есть кому не давать спать. Хотя… это так-то тоже вечно энергичная девочка. Когда полгода назад омега пришёл к мужу с положительным тестом на беременность, он был в таком же ужасе, как в первый раз. Страшно тогда было сразу по ряду причин: они были уверены, что предохранялись во время прошлой течки и беременности быть не должно, Арсению уже тридцать шесть, Антон рвёт и мечет из-за проблем на работе. Нет, альфа ни разу не сорвался на мужа или детей, но подходить с намёком на очередные крупные расходы, когда у человека срывается крупный проект, а два других идут через одно место, — что-то, что многие назовут самоубийством. Но сколько же счастья появилось в тот момент в зелёных глазах! Рабочий звонок был сброшен сразу, как Антон увидел тест в руках брюнета, понял всё без слов. Он подхватил перепуганного мужа на руки и стал целовать, целовать, целовать. Все переживания в тот миг как рукой сняло: омегу любят, как в первый год их отношений, благодарят за возможность быть отцом, как в первый раз, целуют, будто до этого прикоснуться к нему не представлялось возможным. На расходы в этот (да и все последующие) момент было плевать — в этом доме скоро будет бегать ещё одно маленькое солнышко. Шастун вспоминает это с тёплой улыбкой на лице, поглаживая ладонью крупный живот. Когда подошло время первого УЗИ, он поехал один, потому что альфу вызвали на стройку («Дебилы, уже ничего сами сделать не могут»), а вот когда узнавали пол, то Антон сидел ещё в большем предвкушении, чем омега. Нет, ну а что Арсению переживать? Дочь у него уже есть, сын — тоже. Только вот когда пара услышала, что ждёт ещё одну девочку, альфа засветился от радости, а брюнет застонал, прекрасно понимая, что эта беременность снова будет со всеми прелестями. И не прогадал — девчушка развивалась быстро и была абсолютно здорова, а потому постоянно пиналась, пытаясь, видимо, сыграть какую-то замысловатую симфонию на внутренних органах своего папы. И вот сейчас она тоже даёт о себе знать, пихая ножкой (или локтем, кто ж её знает) в ладонь омеги, приветствуя. — И тебе доброе утро, драчунья. — Брюнет снова — в который раз за прошедшие пятнадцать минут? — расплывается в блаженной улыбке и тихо открывает дверь в комнату сына. Окна здесь плотно зашторены и за счёт этого всё ещё прохладно после вечернего проветривания, Артём распластался по кровати аки морская звезда на дне и спит уже четырнадцатый час подряд. Мужчина лишь умилённо смотрит на эту картину, а потом так же тихо удаляется, закрывая за собой дверь, и шлёпает в ванную умываться. Когда снова заходит на кухню, на столе действительно уже стоит несколько тарелок, на каждой из которых уже лежат блины, политые, кажется, всем, что есть в этом доме. Нет, ну действительно, где Шаст мёд достал? За столом уже сидит Кьяра и по всем правилам приличия ждёт, пока все присутствующие не займут свои места, чтобы приступить к трапезе. Альфа в это время крутится в попытках сделать холодное какао, потому что жара в плюс тридцать никак не располагает к чему-то вроде горячих напитков, и даже кофе не кажется хорошей идеей в такую погоду — давление ещё поднимется, а им это не надо: ни одному, ни второму. Мужчины садятся одновременно, только Арсений с пустыми руками, а Антон ставит на стол кружки со сладким напитком. — Ну что, все в сборе, можем начинать? — Альфа улыбается, светит. Как тогда, на первых свиданиях, после большой премьеры Попова, на прогулках по солнечному Петербургу, когда услышал заветное «да», когда узнал о первой беременности и всех последующих, когда… всегда по сути. Антон всегда счастлив, когда его муж рядом с ним и у них обоих всё хорошо. Когда они ссорятся, об этом знает добрая половина города, потому что тогда шатен ходит мрачнее тучи, злится, орёт на всех попало, но приходя домой ближе к ночи с огромными пакетами, всё равно превращается в мягкого Антошу, который топает обниматься к любимому омеге и просить у него прощения. И нет, они никогда не переносили извинения в постель, все их проблемы решались сугубо словами через рот. Да, иногда один из них (читать как Антон, потому что «Никуда ты не пойдёшь, Арсений, простудишься ещё») с гортанным рёвом в порыве эмоций уходил из комнаты или даже квартиры, но потом возвращался, хорошенько проветрив мозги, и они продолжали незаконченный разговор. Иногда без объятий они не сдвигались с мёртвой точки, но стоило альфе укутать Арсения в кокон своих рук и успокоить, как диалог переходил в рациональное русло и недопонимания рассасывались почти что сами собой. — Ну как все… — Омега хихикает, украдкой посматривая в коридор. — Один очень милый альфа всё ещё спит в своей комнате. — Чего? — Шатен искренне не догоняет, о каком, чёрт побери, альфе идёт речь, и колёсико загрузки в его глазах можно увидеть невооружённым взглядом. — Эх Вы, Антон Андреевич! Про собственного сына забыли! — Арсений театрально прикладывает руку ко лбу и подглядывает за мужем исподлобья. А потом они с Кьярой заливисто хохочут над отцом оной, который состроил такую мило-недовольную моську, поджав губы, пока в глазах искорки пляшут. — Вот так значит, да? Я понял, выводы, соответствующие, сделал. — А вот тут происходит самое неожиданное: альфа подрывается с места и в мгновение ока крадёт у мужа с дочерью по блину из тарелки. В ответ на пакость слышится синхронное «Ээээй!» и новая порция смеха. — Так, всё, тише, а то мы сейчас Тёмку разбудим и что делать потом? — взвывает к благоразумию омега, хотя он так-то и стал зачинщиком этого безудержного веселья. — Твоего сына из пушки не добудишься. Весь в тебя. — Во-первых, в смысле МОЙ сын, он вообще-то и твой тоже. А во-вторых, почему в меня? Я так-то очень чутко сплю, это у тебя по четыре будильника каждое утро, ибо первый ты не слышишь, второй — тоже, третий выключаешь, потому что бесючий, а под четвёртый я скидываю тебя с кровати, потому что бесит уже меня. — Девочка всегда смеётся с таких перепалок родителей, она понимает, что папа просто шутит, и это чертовски правильно. Большие ссоры никогда не выносятся ни одному ребёнку на обозрение, серьёзные вопросы решаются максимально тихо, и даже хлопок входной двери, когда альфа убегает подышать не вызывает у малышей страха, что отец не вернётся. Наоборот, они очень радуются этому моменту, потому что возвращается Антон всегда с мороженым, и неосторожное закрытие двери списывается на спешку в магазин, чтобы успеть купить самое вкусное, пока не разобрали. — Вот что ты так на меня смотришь? — Как? — Это заигрывание, или брюнету показалось? — Вот так, как сейчас. — А ты объясни, — продолжает свои игры шатен, а в глазах черти пляшут. — Вот так влюблённо. — Теперь флиртуют уже оба, и постеснялись бы ребёнка, но… смысл? Они не говорят никаких пошлостей, а перед глазами дочери предстаёт картина (между прочим, истинно отражающая действительность), на которой родители друг друга любят. А это дорогого стоит. — А что так, смущаю? — И тянется к щеке омеги, быстро целуя. — Ешь, пока не остыли. Последние завтраки в тишине остались где-то пять лет назад, потому что с тех пор, как в доме появилась маленькая Кьяра, тихо бывает только ночью, когда девчушка стараниями обоих родителей уложена спать. И то не всегда — в первый годик от бессонных ночей страдали не только новоиспечённые папаши, но даже кот. У девочки то резались зубки, то были колики, то она где-то простудилась — Арсений тогда был готов мужа убить за оставленную открытой форточку на кухне — то она просто капризничала, потому что была голодной или хотела поспать в одной кровати с родителями. Балуют ли они её? Да. Считают ли это чем-то неправильным? Нет. В конце концов они очень хорошо чувствуют меру и всегда успевают остановиться ровно за секунду до того, как ребёнок начнёт заигрываться и терять контроль над своими желаниями. Но вниманием её не обделяют, а это главное, поэтому маленькая омежка (вы не представляете, как Антон был счастлив, что она омега) с детства знает себе цену и как к ней должен относиться по-настоящему любящий её альфа. Вот и сейчас приём пищи превращается в очередную, не сказать, что светскую беседу. Девочка громко смеётся, а мужья тихо молятся, чтобы не проснулся сын. Он хоть всего на год младше сестры, но балбес и хулиган ещё тот. Так что пока мальчик спит, можно не беспокоиться за сохранность посуды и продуктов питания. За окном пролетает чайка, и на её крик отвлекаются все трое, они смотрят вслед улетающей птице и выцепляют отголоски её сородичей, а сквозь гомон — шум морского прибоя. Вся семья сейчас думает о тёплых волнах, жарком солнышке и солёном бризе. — Пойдёмте на пляж вечером? — предлагает Арсений, отворачиваясь наконец от окна. — Сейчас как раз Артёмка проснётся, соберёмся потихоньку и пойдём. — Я за! — Ещё бы Антон не согласился. Когда такое было? — Уйяяяяя! На мойе! — Девочка радуется, а мужчины умиляются тому, как она не выговаривает эту злосчастную «р». По возвращении из отпуска они, конечно, уже записали Кьяру к логопеду, ну а пока могут наслаждаться детским лепетом и не по годам мудрыми изречениями, приправленными детской картавостью. — Тогда давай поможем отцу убрать со стола и пойдём собираться, да? — вопрошает омега и уже встаёт со своего места, забирая тарелку у Антона из-под носа. — Эй! Но возмущения наигранные, и альфа, смеясь, тоже поднимается, принимаясь убирать посуду. Девочка скачет от стола к раковине и обратно, подаёт папе грязные тарелки и кружки, не забывает про использованные в ходе готовки приборы, а вымытые передаёт отцу, который уже стоит с полотенцем в руках и тщательно вытирает всё, что даёт ему его маленькая принцесса. Они часто так делают: приучают дочку к работе в команде, учат помогать другим и ускоряют процесс уборки. Это правильно, да. И много чего в их жизни правильно. Правильно целоваться по утрам, правильно готовить завтрак вместе, правильно шутить и смеяться с самого утра, правильно заряжать друг друга. Это правильно — поддерживать, помогать, направлять. Но никто из них никогда не указывал другому, что делать, не навязывал свою точку зрения, не считал какую-то главной. Они часто оставались при своём мнении, но всегда считались с мнениями друг друга. И, наверное, это залог их счастливой семейной жизни. Потому что рано или поздно они приходят к одинаковым умозаключениям, соглашаются с мыслями друг друга. Они точно так же слушают своих детей, в особенности Кьяру, потому что Артём пока не выдаёт каких-то гениальных мудростей, но зачатки размышлений уже есть. А ведь им всего четыре и пять! Антон каждый раз поражается, какие они всё-таки умные, и не теряет шанса сказать мужу, что они такие только благодаря графским генам Арсения. Омега отмахивается и ужасно смущается от таких слов, но в глубине души ему нравится, когда его называют самым умным на этой планете, а ещё он очень горд за своих детей, потому что они у него самые лучшие во всём белом свете. Для него они — центр Вселенной. Они и Антон. Потому что рано или поздно, но дети вырастают и их приходится отпускать, а вот зеленоглазого шатена Арсений от себя уже никуда и никогда не отпустит. — Мы тут вдвоём с принцессой справимся, а ты иди буди своего альфёнка, — не предлагает — просит брюнет, и как Антон смеет отказать? Поэтому он со вздохом отставляет свою крайнюю (Арсений не терпит слова «последний» в своём присутствии) тарелку в шкаф и выходит из кухни. — Папа, папа! — Да, Солнышко, что ты хочешь? — А вы с папой давно познакомились? — И с чего бы её вдруг так заинтересовал этот вопрос? — Незадолго до того, как у нас появилась ты. — А на сколько? — Чуть больше года. Мы с твоим появлением сильно не тянули, золото. — Он отставляет тарелку и присаживается рядом с дочкой на корточки, что удаётся далеко не сразу ввиду большого округлого живота, но что не сделаешь ради ребёнка? — Почему ты спрашиваешь? — У нас в садике есть мальчик, у которого нет папы. Он говорит, что они были мало знакомы и папа сбежал к другой тёте. А папа никогда не хотел сбежать? — Ни разу. Он всегда очень сильно меня любил. Он и сейчас любит и меня, и тебя, и Артёма. И Сонечку тоже уже очень любит. — Я знаю. — Девочка счастливо улыбается, и Арсений готов отдать все деньги мира, все нервы и все свои силы, чтобы только всегда видеть эту улыбку. Он знает, что жизнь не бывает радужной и что случаются падения и разочарования, бывают проблемы, происходят неприятные, а иногда страшные вещи. Он знает, что жизнь не бывает без слёз, но сейчас, пока она такая маленькая и наивная, пока она так по-детски счастлива, он хочет продлить этот момент так долго, как только сможет, чтобы единственные слёзы из её глаз были вызваны разбитой коленкой, а вылечены лейкопластырем и вкусным мороженым. На кухню между тем входит Антон, держащий на руках сына. — Айтём пйяснулся! — Девочка бежит к отцу и брату, радостно вереща. — Да, так что скоро уже пойдём на море. Беги собирайся. — И Кьяру как ветром сдувает в направлении своей комнаты. — И нарукавники не забудь! — кричит Антон вслед быстро удаляющейся дочке. — Доброе утро, соня, — обращается омега к сыну. — Кушать будем? — В ответ ребёнок кивает и тянет ручки к папе. — Не, Арс, не отдам. Ничего мне можешь не говорить, он тяжёлый. — Шааст, — тянет брюнет, но натыкается на строгий взгляд. — Ты так-то тоже почти шесть лет как Шаст, — парирует Антон, но безуспешно. — Тебе это прозвище больше подходит. — Что есть, то есть, — отмечает альфа и почти уворачивается от шлепка по макушке. — Ребёнка покорми, — напоминает он и сажает сына на стул. — А я пойду помогу другому ребёнку собраться на пляж по-человечески, а то выгружать нам потом пол шкафа игрушек. — Шутит, конечно, пол шкафа ни в одну пляжную сумку не влезет, но вот четверть… как оказалось, очень даже. Ещё в первые такие сборы дочери Шастуны поняли, что эта барышня в будущем впихнёт невпихуемое даже в самую маленькую дамскую сумочку. А потом этой же сумочкой случайно кого-то убьёт. Но это будет потом, а пока они могут контролировать количество вещей, собираемых девочкой и радуются, что успевают остановить её до того момента, как она полезет за чемоданом, поняв, что сумка всё же маловата. Она не особо капризничает, когда папа или отец осторожно объясняют ей, что не все игрушки любят ходить гулять: так ребёнок привыкает не носить с собой ненужное и учится общению с людьми — игрушки же живые и думают, как люди, а значит люди тоже могут не хотеть куда-то идти и что-то делать. Мужчины вообще-то быстро поняли, что через безмерное количество игрушек, которые появлялись у девочки на праздники и за успехи в садике, очень легко её воспитывать. Игрушка была и подарком, и поощрением, и другом, а одна даже умудрилась стать врагом — очень милого с виду кролика почему-то не взлюбили (хотя другого, почти такого же, Кьяра любит и лелеет всем своим сердцем). Зато выяснили, что врагов своих девочка не бьёт и не обижает, а просто держит на расстоянии и внимательно следит за каждым его действием. До чего же умный всё-таки ребёнок! Не каждый взрослый так может, а ей только пять. Папина гордость. Обоих пап. А возвращается Антон буквально через две минуты с таким удивлённым, но в то же время радостным лицом, что у Арсения мозг отказывается генерировать варианты развития событий, которые могли повергнуть альфу в такой шок. — Ты чего? — спрашивает он наконец у мужа, когда понимает, что кроме офигевших глаз сегодня ничего не дождётся. — Пойдём, там… там… Ты должен это увидеть! — Такой восхищённый шёпот омега слышал только когда их дети делали свои первые шаги или говорили первые слова. Особенно альфу покорил сынишка, который удостоил его чести стать свидетелем первого произнесённого «папа», Антон тогда чуть ли не визжал, но умываться он из комнаты не убежал — пулей улетел. — Да что? — недоумевал Арсений, но уже вытирал руки полотенцем и выходил за мужем в коридор. — Ты должен это увидеть! — Да уж, конкретика и конструктивность в отношении детей — это не твоё, Антон. Но как только они доходят до комнаты девочки, дар речи теряет уже Арсений: она сидит на краю кровати и складывает сменную одежду в пляжную сумку. Что здесь особенного? Именно СКЛАДЫВАЕТ! Как папы учили, аккуратно сворачивает футболку и шортики. Много раз у неё не получается — то неправильно сложит, то помнёт, когда заталкивает в сумку — и тогда она начинает сначала, пока не получится. Упорно продолжает из раза в раз повторять один и тот же алгоритм. Мужчины смотрят на это действо заворожённо, и каждый про себя отмечает, что в сумке почти нет игрушек — только тигрёнок, без которого Кьяра принципиально не выходит из дома. А рядом, на кровати лежит щенок, которого она выпускает из рук только когда идёт на кухню. И это можно назвать настоящим достижением. Это их маленький прорыв. Наконец-то она сама, без помощи взрослых, собирает свои вещи и не набирает с собой целый каталог мягких игрушек. Сколько времени и сил ушло у мужчин на объяснения, сколько нервов было потрачено — и всё не зря! Благодаря своему терпению они смогли научить дочку правильно собираться. Ни разу не накричав на неё, не сорвавшись на ругательства, путём проб и постоянных напоминаний. Научили. Сами. Кьяра — их старший ребёнок, и, конечно, становясь родителями в первый раз, они боялись, что допустят слишком много ошибок, не будут достаточно хороши, сделают что-то не так, и тогда всё пойдёт через одно место, а девочка, когда вырастет, будет таить внутри себя давнюю обиду, которая не позволит ей стать счастливой. Но сейчас они смотрят на свою маленькую принцессу, свою умницу, и думают, что, хотя ещё рано строить прогнозы, пока они всё делают правильно, а дочка растёт очень хорошей и самостоятельной. — Пойдём, — шепчет мужу Арсений, понимая, что скоро она обернётся и спалит папаш за подглядыванием. А они ведь сами говорили, что подглядывать и подслушивать плохо! Говорили, конечно, по большей степени, когда пытались уединиться и доставить друг другу взаимное удовольствие (в простонародье — потрахаться), а любопытная малышка подходила к двери спальни и случайно открывала её, привалившись слишком сильно… но это неважно, потому что наблюдать за кем-то исподтишка в любом случае плохо. — Арс, ну ты видел? Ты это видел? — Глаза альфы горят от гордости за дочь, когда они возвращаются на кухню. Хочется прыгать по помещению, раскинув руки, смеяться и кричать о том, какая она у него всё-таки замечательная девочка, какая она молодец и как сильно он её любит. Любит, разумеется, любой, но вот такой хорошенькой ещё больше, ещё сильнее любит. — Видел-видел, угомонись. — Вопреки суровым словам омега широко улыбается. — Поумерь свой пыл, дурачина, а то сдашь нас с потрохами, что мы всё видели. — Бл… — глаза Антона резко расширяются, и он в ужасе затыкается на полуслове, — ин, — находится он с ответом под осуждающий взгляд мужа. Нет, они, конечно, могут выругаться где-нибудь на работе или в постели, но при детях — никогда и ни при каких обстоятельствах. Это было их негласное табу, которого оба придерживались, забыв даже обсудить друг с другом. А вот сейчас перевозбуждённый (в эмоциональном смысле) альфа чуть не совершил ошибку всей жизни, стоя в непосредственной близости к вечно записывающему устройству в лице сына. — Шаст, ё-моё… — Брюнет разводит руками, как бы говоря, что слов у него и нет. — Я, чес-слово, не знаю, как это произошло. — Чес-слово, чес-слово, — передразнил его омега, состроив такую физиономию, что Антон невольно заулыбался, чем дал мужу новый повод для задирства. — Вот чё ты ржёшь? Весело тебе? — Альфа настороженно следит за брюнетом, подходящим к духовке и снимающим с ручки полотенце. — Весело тебе, зараза такая? А в следующий момент Арсений уже замахивается и щедро шлёпает мужа полотенцем по плечу. Шатен лишь заливается смехом, улавливая настрой мужа. В этих бездонных голубых глазах нет и намёка на настоящую злость или желание причинить вред. В этих океанах плещутся черти, распаляя желание хорошенько повеселиться, а потом долго смеяться. Они часто устраивали такие шуточные потасовки, за исключением, правда, тех периодов, когда Арсений носил под сердцем ребёнка. Но сегодня утром он в очередной раз стал инициатором этой мелкой перепалки, а Антон как-то не успел сообразить, что происходит, и теперь огребал полотенцем. Брюнет бил не сильно, но надеялся, что эти удары спровоцируют альфу на продолжение веселья. Но Шаст всегда отдавал себе отчёт, к чему могут привести подобные игрища, а на позднем — седьмой месяц как-никак! — сроке беременности так тем более. Поэтому он лишь уворачивается от очередного удара, ждёт следующего замаха и перехватывает полотенце в воздухе в нескольких сантиметрах от себя. — Хватит, Арс. — Говорит серьёзно, и ни капли озорства нет в этих зелёных глазах. Он крепко держит в кулаке полотенце и тянет на себя, молча прося отдать. — Да ладно тебе, Антон… — Омега начинает канючить, словно он ребёнок, которому где-то не додали конфету, и он надеется, что здесь додатут. — Арсений. — Давит. Строго и с укором. Не просит, а словно отдаёт приказ. — Шаст, ну что ты в самом деле? Я не понимаю, что ты так взъерепенился? — Арс, — вздыхает альфа устало, — давай пока не будем так ребячиться? — Почему? — Как же очаровательно он сейчас дует губы!.. Самый настоящий ребёнок, ничего не скажешь. — Давай мы с тобой сначала родим, а потом, когда у тебя не будет живота, который больше, чем ты сам, раза в полтора, обязательно устроим бой подушками. — Он смотрит в любимые сапфиры, переводит взгляд на полотенце, всё ещё зажатое в двух кулаках, и добавляет: — Или полотенцем меня отхлестаешь, если тебе так хочется. — В ответ на это омега прыскает, но не смеётся, и отпускает наконец полотенце, позволяя Антону пройти к духовке и повесить то на его законное место. — А чё родим-то сразу? — Ну не мог он не задать этот вопрос с очевиднейшим, на взгляд Антона и любого другого человека (кроме Арсения, конечно), ответом. — Потому что я бы очень не хотел, чтобы ты со своим смещённым центром тяжести неудачно крутанулся и налетел пузом на какой-нибудь угол. Тебе напомнить, сколько их здесь, на этой кухне, и какие они острые? — Антон разводит руками, будто объясняет это не взрослому мужу, а четырёхлетнему сыну, который всё это время сидит рядом с пустой тарелкой и внимательно смотрит своими громадными глазищами, как у отца — зелёными, за разворачивающимся в паре метров от него действом. Воцаряется тишина, в течение которой альфа успел передумать столько мыслей, сколько невозможно, но он смог. Шатен никогда не любил, если Арсений вдруг замолкает. Такие молчания заканчивались руганью с последующим хлопком двери и прогулкой до ближайшего магазина за сигаретами. И мороженым детям, чтобы те не забивали себе мозг мыслями, куда попёрся их отец на ночь глядя. Да, Антону нельзя курить. Этот аспект его жизни остался неизменным. Но он всё равно по очень старой привычке бежал и покупал сигареты, чтобы успокоиться. Только вот он их не курил: отваливал немаленькие деньги за пачку хорошего табака, выходил из магазина и в нескольких метрах от подъезда выкидывал абсолютно новую пачку, с которой только этикетку и снял. Дома он не появлялся с сигаретами вообще никогда, и даже зажигалки у них покупались только перед праздниками, чтобы поджечь свечи, и хранились чуть ли не по году. Единственная ссора, которая выбила Антона из колеи настолько, что он выкурил сразу пол пачки и не вернулся домой (логично, ведь наебнулся в обморок и укатился в больничку на скорой), была во время первой беременности Арсения. Он тогда так долго доказывал альфе, что тот его не любит, что он в это почти поверил. Громко — криком — попросив брюнета не переживать в его положении и ложиться спать, Шаст выскочил из квартиры и поплёлся к ближайшему ларьку, купил там пачку мальборо и трясущимися руками зажёг сигарету. Потом вторую, третью… и так пока не отключился. Скорую вызвала продавщица того самого киоска, когда услышала звон стекла и пошла проверить, что за алкаши тут буянят. Но алкашей не было — был Антон, крякнувший на несколько бутылок из-под пива, оставленных этими самыми алкашами. Матвей Тимофеевич тогда ТАК посмотрел на него, что впервые за долгие годы из больницы захотелось просто убежать. Как есть, без одежды. — Прости, — вдруг произносит омега, вырывая мужа из размышлений. — Ты прав, не стоит так рисковать, не маленький мальчик уже. — Арсюш. — Альфа протягивает к истинному руки и ждёт, пока тот устроится у него в объятиях, утыкаясь носом в ключицу. — Успокойся, это просто Сонька играется твоим настроением. — Конечно, Шастун знает, он эти гормональные перепады Арсеньевского настроения запомнил ещё пять лет назад с Кьярой. — Ну и пусть. Посопротивляйся ей немного, и она успокоится. Маленькая ещё, устаёт быстро. — Они тихонько посмеиваются, продолжая обниматься. Отстраняются, когда на кухню вбегает дочка, гордо заявляя, что все её вещи собраны и они могут идти на пляж. Тогда мужчины хвалят её за самостоятельность, просят помочь убрать за братом, и уже вчетвером они уходят из кухни собирать оставшиеся пляжные принадлежности. Пока они ленивыми улитками ползают по дому, день клонится к завершению, и выходит семья из дома около половины четвёртого вечера. Да-да, они собирались два с половиной часа. Ну и что? Арсений беременный, поэтому передвигается медленно, а Шаст… А Шаст просто ленивец, который в жару всё делает ооооооооооооооочень медленно. Они приходят на берег и устраиваются на шезлонгах. Изначально омега собирался только посидеть с семьёй и послушать чаек, но у его домочадцев были совершенно другие планы. Так что да, через полчаса все четверо «плавали» вдоль берега, на деле просто ходя по дну. Кьяра, на самом деле, уже неплохо плавала с нарукавниками, и Антон даже брал её сплавать на пару метров дальше, чем они есть сейчас. А вот Артём на поверхности держался откровенно плохо, и с ним отходить куда-то дальше метра было опасно. Сейчас же дети плескались совсем у края воды, пока родители позволили себе немного расслабиться и побыть наедине друг с другом. Альфа стоял чуть глубже, так что из-под воды торчала только его голова, а омега был чуть ближе к берегу, но вода доходила ему до того же уровня. Стояли они, держась за руки и слегка качаясь на слабых волнах. — Сплаваешь на меня? — предложил вдруг Антон. — Меня живот на дно утащит. — Я поймаю. — Ладно. — Арсений лучезарно улыбнулся и отпустил руки мужа, чтобы развернуться и отойти подальше. А в следующий момент ушёл под воду животом и поплыл по-лягушачьи обратно. Беременное пузо действительно тянуло на дно, но не критично, поэтому ловить Арсения особо не пришлось. Вода расслабляла уставшие и вечно ноющие мышцы, уменьшая вес носимого тела и в частности живота, и дарила ощущение спокойствия и умиротворения. Из моря вылезли все вместе, снова расположившись на шезлонгах. Они просидели на пляже до самого заката, провожая взглядом ярко-оранжевый солнечный диск, который с каждой секундой всё больше скрывался за линией горизонта. Закаты — вещь красивая, но закаты на море… Нет ничего прекраснее, чем наблюдать, как тёмно-синяя гладь моря поглощает солнце, чтобы утром оно взошло из-за гор с другой стороны. Лучше этого могут быть только проводы заката на море с любимой семьёй. Шастунам повезло — у них есть и действительно любимая (и любящая) семья, и море, и закат на нём. Они уедут через неделю, обязательно бросив в волны монетку, как обещание вернуться. Солёный воздух будет дуть им в лица, а они счастливо улыбаться, провожая свой крайний день курортного отдыха. В ночь они сядут на поезд, а на следующий день выйдут на перроне Санкт-Петербурга, чтобы вернуться домой, потюлениться пару дней, привыкая к климату, и немного войти в прежний режим. Но это всё будет только через неделю, а пока… они сидят на берегу чёрного моря недалеко от Сочи, в Лазаревском (совпадение показалось им смешным в первый раз, но после второй поездки они и думать забыли, что был человек с похожей фамилией, ведь это место было по истине прекрасно). Им никто не мешает. Над головами летают чайки, ныряют в воду, ловя рыбу на ужин, и улетают. Дети резвятся на ещё тёплой, но уже не горячей, гальке, и всё у них хо-ро-шо.***
3 месяца спустя Арсений сидит на кровати и качает на руках ребёнка. Антон не появляется дома уже больше суток, ссылаясь на занятость на работе. Брюнет боится, что тот ему изменяет, так как после родов перепады настроения у омеги только усугубились и мороженого в доме стало слишком много, даже старшие дети почуяли неладное и подошли к отцу с просьбой больше не покупать пока. Голубоглазый сидит в их с мужем спальне и поёт новорождённой дочке колыбельную. Его взгляд потух от усталости и постоянного недосыпа, а сил в организме не осталось ни на что. Он отрешённо смотрит куда-то в пол и продолжает покачиваться в такт произносимых слов. В этот момент щёлкает дверной замок и в коридор вваливается что-то тяжёлое, по звукам напоминающее альфу. Так и есть, через пять минут слышится шум воды, а ещё через десять в спальню входит уставший Антон. Причём уставший настолько, что на ногах еле стоит. — Привет, Солнце, — обращается он к Арсению. — Здравствуй. — Так безучастно, что на сердце становится ужасно тоскливо. Шатен подходит ближе и забирает из рук мужа давным-давно убаюканного ребёнка, перекладывая его в кроватку. — Арсюш, — начинает он, но его перебивают. — Я тебе не нужен стал, да? С тремя детьми я уже не такой, каким был при нашем знакомстве… Ты изменяешь мне, да? — Он смотрит так зашуганно, как зверь в клетке зоопарка. — Арсений, ты что такое говоришь? — Антон просыпается сразу. Вот это здравствуйте, я ваша тётя. — Что значит не нужен? Ты мне вообще-то очень-очень сильно нужён. Ты что, солнышко? — Он крепко обхватывает ладони омеги и чуть их сжимает. — Зачем мне тебе изменять? — Ну я же уже… — он опускает голову, так и не договорив. — Что? — Не красивый… — Альфа аж чуть не поперхнулся. В СМЫСЛЕ НЕКРАСИВЫЙ?! — Ты дурачок у меня, сладкий? — Нет! — ощетинился он. — Я же весь в растяжках… это некрасиво, зачем я такой нужен?.. — Арс, посмотри на меня сейчас. — Шатен дождался, пока на него поднимутся два ярчайших в его жизни голубых глаза. — Ты безумно красивый. И я никогда тебе не изменю. Как бы ты ни выглядел, я люблю тебя любым. — И некрасивым? — Так по-детски. — А ты не можешь быть некрасивым. Даже старым скукожившемся старикашкой ты будешь для меня вершиной вселенской красоты. — Он приподнялся, оставил у мужа на лбу тёплый поцелуй. — Пойдём со мной. — Куда? — Сейчас увидишь. Он тащит омегу сначала к выключателю, а когда щёлкает им и включает свет, ведёт его к зеркалу. Ставит ровно так, чтобы тот смотрел чётко на своё отражение, а сам пристраивается сзади. — Смотри. — И что я должен увидеть? — Он действительно смотрит. И видит. Лицо осунулось, взгляд выцвел, как у раба, безразмерная футболка висит как мешок из-под картошки. Антон, всё это время обхватывавший омегу вокруг талии, тянется пальцами к краю футболки и начинает тянуть его вверх, постепенно оголяя сантиметр за сантиметром любимого тела. — Шаст… — Чш-ш-ш. Смотри, — шепчет он, не сводя глаз с отражения чужих голубых. Арсений смотрит. Видит, как из-под слоя одежды появляются яркие следы растяжек и хочет зажмуриться. Словно чувствуя желания мужа, альфа резко снимает футболку с оставшейся части брюнета и начинает говорить. — Смотри, Арсений. — Он опускает ладони на низ живота. — Это ты. Ты прекрасен. — Пальцами накрывает свежие растяжки. — Я люблю тебя. Смотри, не отрывайся. — Ведёт по ярким следам. — Это свидетельство о нашей второй дочке. О нашей Соне. — Начинает движение заново, а омега смотрит заворожённо. — Это показатель, какой ты молодец, что ты папа. Я люблю тебя. — Он легонечко щекочет красный след. — Мне не нужно никаких накачанных тел, каких-то «красивых и идеальных». У меня есть ты, и ты самый красивый из всех, кого я когда-либо встречал. — Антон снова просто кладёт ладони на живот брюнета, а тот, в свою очередь, накрывает его руки своими. — Спасибо, Шаст. — Он разворачивается в объятиях и целует мужа, прижимаясь к нему изо всех сил. С понятием «послеродовая депрессия» они познакомились уже давно, но раньше всё было намного проще, ведь растяжек от предыдущих двух беременностей не было. А в этот раз не повезло. Когда Арсений впервые увидел себя с ярко-красными растяжками, проревел всю ночь, так и не впустив Антона в спальню. Теперь, спустя месяц после родов, случилось это. И альфе надо премию выписывать за умение успокаивать омегу и возвращать ему привычно адекватную самооценку. Но вчера он имел неосторожность заснуть на рабочем месте и просрать окончание рабочего дня, так и оставшись там до утра, а потом пришлось отпахивать ещё один рабочий день, прежде чем он снова вернулся домой. Но он всё равно готов бесконечное количество раз убеждать Арсения в его уникальности, неповторимости и невообразимой красоте. И они пройдут этот путь борьбы с депрессивными мыслями вместе. Как и всегда. Вместе.***
год спустя Загорелые и счастливые после ещё одного классного отпуска на югах, вся семейка Шастунов стоит на школьной линейке, провожает Кьяру в первый класс. Кьяру, которая сейчас сидит на плече у одиннадцатиклассника и даёт первый звонок, весело тряся в руках колокол. Такая большая уже стала. Они решили отдать её в школу в шесть, она очень способная, так что… раньше отстреляется. Признаться честно, Антон пустил слезу, когда все дети под никогда не стареющую «Учат в школе» уходят в здание на их первые в жизни уроки. Они всей семьёй дождутся окончания учебного дня (благо в первый день первого класса там всего один урок) и пойдут гулять по залитому солнцем Петербургу. Потом обязательно зайдут в магазин и купят торт, чтобы дома отпраздновать вступление Кьяры в ряды школьников. Этот день — начало чего-то нового, как и многие другие. Они научились делать каждый свой день особенным, будучи особенными сами. И они знают, что любят друг друга. Все и одинаково сильно. Для мужчин нет ничего дороже в жизни, чем их семья. И все у них хорошо. И сидят они и в своём доме, пропахшем лучшим запахом во всём мире. Помесью альфы и омеги. В воздухе витает их кофе и шоколад.