***
С самого утра Арсения натурально хуёвит. Альфу дёрнули на работу ещё в шесть часов, и с тех пор брюнет дома один. Тридцать девятая неделя беременности подходила к концу, и сколько бы Антон не умолял мужа поехать в роддом и долежать там оставшиеся несколько дней, упёртый омега продолжал настаивать на своём. Спорить с этим мужчиной просто невозможно, поэтому в конце концов шатен сдался, взяв с истинного обещание сразу ехать в больницу, если тот почувствует себя нехорошо. Естественные роды в поле — или ванне/бассейне/кровати — нынче, конечно популярны, но консервативный в плане здоровья Антон предпочитал всё же родильное отделение и больничную палату под присмотром врачей. Разумеется, всё своё время альфа старается проводить с неугомонным истинным, и именно сегодня ему пришлось уехать. Закон подлости — самый рабочий закон, потому что стоило зеленоглазому ногу за порог выставить, как Арсению, что называется, прибзделось рожать. По крайней мере, так казалось самому Арсению, который по пятнадцать минут не мог отдышаться после болезненных спазмов, сковывавших тело, начиная с живота. Он радовался только тому, что у него пока ещё не отошли воды, а значит подобные потуги могли быть просто ложными схватками. В любом случае, ощущения эти не из приятных, и неимоверно хочется, чтобы они уже прекратились. Звонить в скорую омега, вопреки обещаниям, не собирается, ехать куда-то без Антона ему тупо страшно, а мужу позвонить тоже нельзя, потому что тот в эту же секунду сорвётся домой, забив на все обязательства перед заказчиками и даже не извинившись перед ними. Поэтому остаётся только терпеть и надеяться, что дочурка решит всё-таки дождаться возвращения отца, а не полезть во внешний мир вот прям сейчас! — Милая, ты же лет через десять, сидя на какой-нибудь контрольной по матеше, будет кричать, чтобы папа родил тебя обратно-о! — Последнее слово он уже просто выстанывает, потому что ребёнок то ли лягнул его в знак протеста, то ли с той же целью попытался приблизить час своего появления на свет. Как бы то ни было, но стоять Арсений, пришедший вообще-то водички попить, уже не может. Уровень боли от спазмов повышается с каждым часом и каждым новым приступом. К трём часам дня становится совсем невыносимо, и мужчина уже просто лежит в кровати, стараясь отдышаться и сжимая в руке телефон. Он лишь надеется, что альфа закончил все свои дела и ему можно, наконец, позвонить, когда всё же набирает номер, а в замке слышится поворот ключа. Из прихожей раздаётся мелодия звонка, который Арсений не успел отменить. — Я дома! — кричит Антон, по звуку, улыбающийся. Арсений молчит только чтобы не сорваться на болезненный скулёж и глубоко дышит. Не слыша ответа, альфа заходит в комнату проверить истинного и тут же бросается к кровати, на которой тот распластался — Арсений, что? — Он падает на колени и обеспокоенным взглядом бегает по лицу и телу омеги. — Больно? Плохо? Что?! — Жи, — он запинается, делая судорожный вдох и выгибается в попытке пропустить очередной спазм через себя, — живот. — Чёрт, Арсений! — Антон тут же начинает злиться, судорожно ища телефон. — Мы о чём с тобой договаривались? Если чувствуешь что-то не то, сразу звонишь в скорую или мне, и мы едем в больницу! — Тош, не кричи, пожалуйста, — просит омега шёпотом. — Прости. Прости, Солнце. — Шатен нежно прикасается губами ко лбу истинного, прикладывая телефон к уху. Когда на том конце связи отвечают, он отстраняется, остаётся рядом и крепко сжимает омежью ладонь в своей. Передаёт вопросы врача мужу и внимательно слушает указания медика. Через пять минут он сбрасывает звонок и начинает бегать по квартире в поисках необходимых вещей. — Так, всё, Арс, я всё собрал, — докладывает Антон, подходя ближе. — Ты как, маленький? — Бывало и лучше. — Он пытается шутить и даже улыбнуться, но выходит болезненно. — Идти сможешь? Нам только до машины, а там встретят. — Альфа подходит ещё ближе, взволнованно заглядывая в голубые глаза. Брюнет только мотает отрицательно головой, но старается приподняться на руках. — Понял. Антон выходит из комнаты, а возвращается уже обутый, с рюкзаком и кроссовками Арсения в руках. Он надевает обувь на лежащего на кровати омегу, слабо завязывая шнурки, чтобы снять ботинки можно было, не развязывая их, себе на плечи закидывает рюкзак и тянется к мужу. — Ша-а-аст, что ты задумал? — спрашивает тот, прерываясь на судорожные глотки кислорода. — Ты сам не дойдёшь, Золото. Давай, помоги мне, привстань чуть-чуть. Альфа подсовывает руки под спину и колени истинного и поднимает его, осторожной поступью пробираясь к выходу из квартиры. Входная дверь предусмотрительно открыта, и на лестничной клетке уже дежурит бдительная соседка, которая, только завидев парней, предлагает запереть квартиру и припрятать у себя ключи. Она даже успевает пожелать Арсению удачи, пока дурацкий лифт тащился на этаж. Они выходят из парадной чётко к припаркованному Тахо. — Давай, Арсюш. — Шатен осторожно укладывает омегу на разложенные задние сиденья и закрывает дверь. Он оббегает машину и падает за руль, рюкзак летит на соседнее пассажирское, а двигатель уже приветственно рычит. Антон стартует с места и гонит, не взирая на скоростные ограничения, чудом пролетая все перекрёстки на зелёный или мигающий жёлтый. До больницы доезжают в считанные двадцать минут, а на её территории их уже ждут врач и медсёстры. Альфа самолично вытаскивает брюнета из автомобиля и укладывает на каталку, за медработниками не идёт, а, крикнув омеге, что скоро вернётся, садится за руль и отгоняет внедорожник, освобождая подъезд для скорой.***
Понятие времени для Арсения исчезает сразу, когда его привозят в палату. Он лежит на кровати, чистый, умытый и ко всему подготовленный. Спазмы не прекращаются, но перерывы между ними становятся чуточку больше, позволяя омеге время от времени дышать. То ли через десять минут, то ли через два часа в палату заходит врач, держа в руках карту пациента. — Ну что, малышке уже не терпится показаться родителям? — Он улыбается, явно пребывая в хорошем расположении духа, и старается разрядить обстановку. Брюнет на койке предпочитает молчать и жадно глотает воздух. А что тут скажешь? Он вообще не ожидал, что сегодняшний день пройдёт ТАК. — Арсений, я понимаю, сейчас тяжело, но нужно говорить со мной. — Он получает только согласный кивок и решает, что и этого будет достаточно. — Смотрите, кровь на экспресс-анализ мы у Вас сейчас возьмём, капельницу, если надо будет, поставим. Пока, по рассказу Вашего мужа, я могу сказать, что будем ждать. Очень похоже на первые схватки, но повода бежать в родильное нет. Роды первые, так что мы здесь на долго. — На сколько долго? — Подаёт голос Арсений и жмурится от новой волны боли. — Этого нам знать не дано. Некоторые остаются у нас на несколько суток просто лежать, а кто-то эти же сутки пытается родить. Знаете, как бывает, начинаются схватки, а воды не отходят. Раскрытие уже четыре пальца, а всё никак. Иногда пузырь лопаем, иногда ждём, но рожают все. Часто выбирают кесарево сечение, но у всего есть свои как плюсы, так и минусы. Мы с Вами кесарево отмели, но в случае экстренной необходимости я буду вынужден провести операцию. Я должен Вас об этом предупредить. — Он подходит ближе, к самой кровати, и садится на краешек, берёт в руки запястье брюнета, начиная считать пульс. — Всё у Вас в пределах нормы, не переживайте. Всё будет хорошо. За весь срок беременности Арсений всё-таки смог привыкнуть к этому обещанию и подавить в себе мерзкое ощущение, что что-то обязательно пойдёт не так. Как говорится, всё в нашей голове, а мысли материальны, так что надо всегда думать о хорошем, и оно обязательно произойдёт. Так что сейчас омега слабо улыбается, надеясь, что всё действительно будет так, как ему обещали. Через минуту в палату входит медсестра со шприцами, а за ней — Антон с белым халатом на плечах. — Ну как ты? — Обеспокоенным шёпотом спрашивает он у мужа, стараясь не мешать девушке брать кровь из вены на второй руке. В ответ омега только пожимает плечами и прикрывает глаза. — Я вас оставлю, пожалуй. Помочь я сейчас вряд ли смогу, а разговор с близким человеком лишним не будет. — Акушер подзывает к себе закончившую уже медсестру, и они вдвоём выходят в коридор. — Плохо? — Кивок. А поговорить им сейчас и не о чем. Что уж тут скажешь, когда твоя дочь вот-вот появится на свет, а ты вдруг совсем к этому не готов. В голове всё никак не укладывается, что в скором времени родиться маленькая девочка, которая через год будет звать их обоих папами. Антон может только гладить омегу по руке и убирать со лба прилипшую мокрую чёлку. Он здесь, он рядом. Молчит, но слова не нужны, чтобы понимать — он будет поддерживать, даже за пределами видимости. Да, Арсений отказался от партнёрских родов, и дело тут не во впечатлительности альфе. Скорее, брюнет просто не хочет, чтобы тот видел и слышал всё происходящее. Конечно, он начитался, как это больно и как омеги кричат во время родов, и он просто банально не хочет, чтобы истинный видел его в этот момент. Нет, это не комплексы, просто ему так комфортнее. — Мне страшно… — сознаётся Арсений, закрыв глаза и крупно сглотнув. Спазмы вроде прошли, но они определённо ещё вернутся сегодня. — Почему? Чего ты боишься? — Я не знаю, Антон. Мне просто очень страшно. Я не знаю, что будет через минуту, а через час так вообще. — Он начинает плакать. — А если что-то случится? Я же не переживу этого, Антон… — Чшшш, — шатен старается аккуратно приобнять мужа, чтобы не давить на живот. — Я здесь, всё хорошо. Они сидят-лежат в таком положении около получаса, так что у альфы даже затекает спина, но он всё равно не двигается, чтобы не тревожить истинного. В палату заходит врач, говорит, что анализы хорошие и вообще всё отлично, а, когда он уже собирается уходить, раздаётся первый действительно громкий крик. Акушер меняет направление движения, а Антон вздрагивает от неожиданности. Врач вызывает помощь с каталкой, параллельно успокаивая перепуганного омегу, и мельком смотрит на часы. Антон тоже смотрит и отмечает почти половину седьмого.***
Арсения увозят подоспевшие санитары, а Антон тащится за ними до самого родильного зала. Он бы пошёл и дальше, но дверь захлопывается прямо перед его лицом, оставляя альфу ждать в коридоре. С этого момента ему остаётся только сидеть и переживать, не имея фактически никакой информации о состоянии мужа. Зато омеге на истинного максимально «буква ю»: ему бы сейчас про себя подумать не забыть. Дочь определённо важнее их с Антоном обоих, вместе взятых. Правда, боль, которую дочурка заставляет испытывать, выживает из головы практически все мысли, кроме как избавиться от этих ощущений. Удивительно, конечно, что в момент рождения новой жизни хочется покончить со своей. — Ну что, как самочувствие? — спрашивает врач, словно издеваясь. Можно подумать, и так не видно. — Как будто я сейчас рожу, — шутит Арсений, и все присутствующие улыбаются. А брюнет и рад стараться: когда видишь человеческие улыбки, проще отвлечься от спазмов, продолжающих сковывать тело. — Значит, схватки у нас с утра, регулярные начались по приезде в клинику, — вводит он в курс дела нескольких человек, которых до настоящего момента Арсений не видел. — Роды первые, может понадобиться анестезия. — Вот такого поворота брюнет явно не ожидал, но сейчас ему явно не до анализирования чужих слов. Он плохо понимает, о чём вообще говорят окружающие его люди, но частью сознания, а вернее, логикой додумывает, что о нём. Болезненные потуги становятся продолжительнее, и терпеть их становится сложнее. Краем уха он слышит, что к нему обращаются, но ответить ничего не может. Да и не хочется как-то, если честно. Ему голосовые связки ещё понадобятся. — Зайка, — к нему даже Антон так не обращается, — давай мы сейчас с тобой подышим, — и в этот момент опять начинается продолжительная схватка. — Или попробуем подышать, — констатирует врач и продолжает, — и посмотрим, как у нас обстоят дела родовыми путями, да? Не сказать, что ему важен ответ омеги, но проговорить вслух план своих действий он обязан. А теперь он осторожно берёт одну ногу омеги, осторожно и очень медленно поднимая её на подставку, и непрерывно следя за реакцией брюнета. Потом точно так же на предназначенное место водружается вторая нога, позволяя врачу полноценно осмотреть проход. — Раскрытия нет, воды не отходят, ждём. — Проговаривает он и поднимается с места. — Ну что? Потерпим? Арсений не может сказать нет. Он также не может передумать и согласиться на операцию, не может попросить эпидуральную анестезию. Всё это уже обговаривалось: кесарево не признавал сам омега, а подобную анестезию запретил врач. Сложно, когда твой организм может повести себя не так, как нужно, и навредить ребёнку. А не терпеть не получится по определению. Открытия родового прохода-то надо дождаться. Схватки только удлиняются, а раскрытие так и остаётся недостаточным. — Может быть, — начинает, по-видимому, медсестра, но её резко перебивают. — Ждём. В таком ритме проходит огромное количество времени. Арсений с мужем приехали в клинику в четыре, сейчас уже одиннадцать. Четыре с половиной часа омега уже находится в родильном зале и не может разродиться. Схватки есть, и ложными их назвать язык не поворачивается, а воды не отходят. А вместе с тем, и раскрытие родового канала проходит очень медленно. По истечении времени, которое они находятся здесь, оно составляет только полтора пальца, чего никак не может хватить для начала полноценных родов. Омега мучается, пропуская через себя очередной болезненный спазм, но ничего не просит. Ему только время от времени подставляют стакан с водой к губам. В один момент врач выходит в коридор, понимая, что две минуты погоды не сделают, а если сделают, то оно и к лучшему. Антон, сидящий у стенки на полу тут же подскакивает на ноги, с вопросом глядя на медика. Акушер вздыхает уже заранее, понимая, сколько на него сейчас выльется, и готовится делать краткий экскурс в анатомию и искусство гинекологии. — Нет. — Шатен сразу стухает. Он молча кивает и прикрывает веки, скатываясь по стенке обратно вниз. — Антон Андреевич, с Вами всё хорошо? Может, водички? — Невозможно привыкнуть к излишне впечатлительным личностям. — Нет, спасибо. — Врач уже готовится если не к шквалу вопросов, то к куче переживаний, причитаний и прочего, но… — Как он там? — Обычно спрашивают что угодно, но не это. Все вопросы про самочувствие все задают уже после, но не во время. — А какой ответ Вы хотите услышать? — Честный. — Встаньте, пожалуйста. — Он указывает рукой на скамейку у противоположной стены и приглашает присесть на неё вместе. — Мы пока ждём. Если через час всё, что нужно, — не любит он эти разговоры, а терминами бросаться так тем более, — не раскроется, а воды так и не отойдут, то придётся стимулировать. Причём схватки есть, и очень хорошие. Я бы даже сказал — образцово-показательные. — Антону это ни о чём не говорит, но он понял главное — нужно продолжать ждать. — Может, сходите перекусить? Если не забудете отдыхать сегодня, то пущу Вас к мужу. — Да, врач знает, чем подкупать особо переживающих мужей. Оказаться рядом с омегой, только что родившим ему ребёнка, мечтает каждый второй альфа. Другое дело, что не всегда этого хотят омеги, но с этим разберутся уже потом. — А по самочувствию… — акушер даже задумывается на некоторое время. — Больно. Ему сейчас очень больно, но сделать полноценную анестезию мы не имеем права. Личная непереносимость сыграет очень злую шутку, и пострадать могут и омега, и ребёнок. — Спасибо за честность. — Сухим голосом проговаривает шатен, упирая взгляд в стену. Он, правда, сходит в буфет за перекусом, но только чуточку позже. И, возможно, даже поспит. — Если я засну, разбудите меня, пожалуйста, сразу, как появятся новости. — Зелёные глаза смотрят с мольбой, и врач не может отказать будущему отцу. Человеческий фактор — самая тяжёлая составляющая их работы. — Хорошо.***
Крик, доносящийся из палаты, больше напоминает истошный животный вопль. Антону страшно, он так и не заснул, а последние полчаса ещё и слушал крики боли собственного мужа. Резко захотелось сделать всё и сразу: ворваться внутрь, приласкать и пожалеть, а вместе с тем — сбежать от этих звуков, куда подальше. Его разрывает на части, и он в отчаянии закрывает уши ладонями, окончательно ложась на пол. А Арсений в этот момент не думает совсем. Просто кричит, потому что больно. ПИЗДЕЦ, как больно. И это бы ещё в степень возвести, какая побольше, потому что сравнить это просто не с чем. Хоть камаз его переедь, и то не так больно будет. Говорят, уровень боли во время родов сопоставим с одновременным переломом сразу двадцати костей. Что ж, омега не пробовал, но уверен, что это действительно так. К половине второго ночи у него всё-таки отошли околоплодные воды, а раскрытие родового канала ускорилось и к двум часам уже составляло шесть пальцев. Врачи едва удержались от облегчённого «понеслась» и правильно сделали — девочка рождаться быстрее не собиралась, будто специально стараясь принести папе больше дискомфорта. — Ну же, малышка, давай. Ты же так хотела к нам сегодня весь день… — причитает врач, искренне негодуя. Ну или почти искренне. — Давай, Арсюш, миленький. Дышим, дышим. Придёт схватка — тужимся, да? — он разговаривает с омегой, почти как с маленьким, и это выглядело бы комично, если бы не крики брюнета. Арсений дышит загнанно, стараясь наглотаться кислорода до следующего шанса продышаться, но воздуха всегда слишком мало. Снова приходит очередной долгий спазм, и омега изо всех сил старается выжать из себя дочь, но он устал. За весь день успел даже привыкнуть к схваткам и теперь не мог помочь сам себе. Он стискивает зубы и крепко жмурится, сжимая в кулаках ручки койки, в которой находится. По виску стекает капля пота, а с губ срывается очередной крик. Так проходит практически час, за который малышка наконец показывается в зоне видимости. — Воооот, молодец. — Тянет врач, кажется, улыбаясь. — Давай ещё немного, Арсений, ну. И он старается, он слышит улыбку в голосе врача, и от этого становится как-то легче. От осознания, что осталось совсем немного, случается прилив сил, и следующая схватка подхватывается чуть ли не с энтузиазмом. — Молодец, умничка. Дышим. — Вдохи всё ещё судорожные и быстрые. — И, давай ещё разок, а? — Да, когда с тобой общаются в таком тоне, становится действительно легче. Причём всё. — Вот у-у-умница, — снова протягивает акушер, а следом за его голосом раздаётся громкий детский плач. — Зажим, — просит он ассистента. — Ножницы. — Фраза отправляется туда же. Арсений устало откидывается на поверхность за спиной и улыбается, наконец-то глубоко дыша. — Какая красотка у тебя. — Говорит, видимо, реаниматолог, поднося ребёнка к груди омеги. — Можешь посмотреть, да мы с ней пойдём. — У брюнета не хватает сил, чтобы открыть глаза. — Давай, Арсений, ещё разок поднапряжёмся с тобой, и будешь свободен. На год так точно. Готов? — Лёгкий кивок. — Тогда вдох и тужимся. Плацента отходит быстро и без приключений, врач стерильными тампонами протирает родовой канал, сразу проверяя на повреждения, и довольный встаёт со своего места. Он снимает перчатки и помогает омеге принять более естественное положение в пространстве, снимая затёкшие ноги с подставок. — Три пятнадцать. — Сообщает он, сверяясь с часами. — Это у нас кто в итоге: жаворонок или всё-таки сова? — Арсений даже умудряется посмеяться, не рискуя подавать голос. — Поехали в палату? — Кивок. Вот и всё. Получилось. Теперь определённо нужен отдых. Если брюнет не поспит хотя бы пару часов, что довольно сложно, учитывая белые ночи, то он просто не переживёт завтрашний день. А ведь он планирует ещё минимум лет пятьдесят ходить по этой бренной земле и бесить недругов своим существованием.***
Момент, когда из родильного зала выходит человек с ребёнком, Антон благополучно пропускает, пребывая в этот момент в прострации. А через несколько минут вывозят омегу, который только ободряюще улыбается мужу, понимая, что засыпает. — Антон Андреевич. — Окликает его акушер. — Позвольте ему отдохнуть, и сами идите. Вы сегодня большие молодцы с ним. Вы оба. — Он поддерживающе опускает руку шатену на плечо и чуть сжимает его. — Хорошо. — Альфа глупо кивает, а потом включается полностью. — Как он вообще? И что с ребёнком? — Не переживайте вы так. Пройдёмте отсюда, сейчас ещё другие роженицы и роженики будут. Идёмте. На самом деле, Шастун оказался слишком близко. Обычно альф теряют где-нибудь подальше от родильной, но… Не повезло в этот раз, до упора пробрался. Зато выталкивать его силком не пришлось — вышел в коридор сам. И знаете, какое самое кайфовое чувство может ощутить альфа, стоя среди остальных таких же? — Кто здесь Шастун? — спрашивает подошедшая медсестра и, получив отклик, зовёт: — Пойдёмте со мной. Я Вас к дочке провожу. — Последнее предложение произносится очень тихо, почти на ушко, когда они отошли на достаточное расстояние от остальных альф и бет. Антона подводят к большому окну, за которым в маленьких кроватках лежит множество малышей. Ему пальцем показывают на одну из них, и слёзы сами наворачиваются на глазах. — Три пятьсот девочка. — Уточняет медсестра. — Крупная, но в пределах нормы. Ваш муж большой молодец. Как назовёте уже решили? — Да, только я не знаю. — Он даже смеётся слегка, вытирая влагу с глаз. На удивлённый взгляд поясняет: — Арсений придумал, а мне не сказал. Я очень надеюсь, что там не Феодосия. — Теперь смеётся и собеседница, а взгляд шатена снова примагничивается к девочке за стеклом. — Вам нужно поспать. Пойдёмте, я провожу. — А можно мне остаться? — К сожалению… — Она мотает головой из стороны в сторону и даже несколько грустно вздыхает.***
Антон «ночует» в одной палате с мужем, но на соседней койке. Их утро начинается с тёплого поцелуя в лоб и долгих молчаливых объятий. — Спасибо. — Шепчет альфа, и никакие объяснения не нужны — за дочь. Они лежат в обнимку — вернее, Арсений лежит, Антон сидит — пока дверь не отворяется, и в палату не завозят ребёнка. Дочку сразу передают в руки омеге, а шатен только смотрит на них двоих и не может отвести взгляд. Его семья: его муж и дочь. Сердце делает кульбит в груди, когда на него устремляются две пары ярких голубых глаз. Он ничуть не расстроен, что у дочки глаза папины. Это, по его мнению, даже лучше. Красивее выглядит. Пока Арсению рассказывают о нюансах грудного вскармливания, альфа просто смотрит на самых любимых в этом мире людей. И на самых дорогих во всей Вселенной. — Шаст, — тихим шёпотом зовёт его брюнет, когда их оставляют втроём. — А мы ведь детскую так и не сделали. — В его голосе столько грусти, что затея с домом-сюрпризом резко становится отвратительной, но сознаваться, в любом случае, пора. — Успели. — Говорит он, а сам опускает взгляд. Он кожей чувствует, как Арсений прожигает на нём дыру с невысказанным «да ладно». — Вот выпишут тебя, увидишь наш новый дом. — Ты туда почти год катался по ночам? — Как говорится, не в глаз, а в бровь. Вот и как он так легко угадал? — Да. — Пищит альфа, не решаясь смотреть на мужа. — Антон, Антон, — тянет омега, слегка мотая головой в стороны. — Дочку подержать хочешь? Он поднимает голову молниеносно. Конечно, хочет. Так что уже через секунду он протягивает руки к малышке и бережно держит её, прижимая к груди. Такая маленькая, такая хрупкая. Уже такая любимая… — Арс… — Что? — Как её зовут, хоть? — Угадай. — И светит так ярко своими синими омутами, будто из-под толщи воды океана бьёт мощный прожектор. Или золотые сокровища сияют на солнце, пробиваясь сквозь волны.***
Шок омеги, когда они с мужем приехали в дом, не передать словами. Крики, слёзы, снова крики. Визги радости и злобное ворчание. Но самым главным остаётся то, что в глазах всё равно застыли вселенская благодарность и восхищение. Детскую комнату — снова — открыли последней, и Арсений потерял дар речи. Это именно то, что он хотел. И именно то, что ни при каких обстоятельствах не получилось бы сделать в их двушке. Светло-бежевые обои напоминали оттенок персика со сливками, когда солнце заливало комнату светом. Кроватка с белым балдахином пристроилась напротив окна, но ровно так, чтобы не дуло; комод, присмотренный те же пару месяцев назад, стоял у стены напротив; несколько полок висели в углу, а по периметру потолка красовался футляр светодиодной подсветки. — Шастун… это возмутительно… — проговаривает брюнет, так и не отойдя от удивления. — Возмутительно красиво, ты хотел сказать? — Да, — шепчет он мужу в самые губы, ловко развернувшись. Тёплый и нежный поцелуй — как они умеют. Стоят на расстоянии друг от друга, хоть сейчас и хочется прижаться поплотнее и залюбить друг друга до потери пульса. Но у Антона на руках спит их ребёнок, их маленькая дочка — чудесная шатенка с голубыми глазами, а значит, придётся потерпеть некоторые неудобства. Потому что в этом мире можно стерпеть всё ради любви и ради семьи. Особенно, если эту семью ты создал сам. Особенно, если ты эту семью любишь всем своим сердцем. — Я так сильно тебя люблю. — Шепчет брюнет, отстраняясь. — И я люблю тебя. — Как до луны и обратно? — Бесконечное множество раз.