ᴇᴀᴇᴏɴ (ꜰᴇᴀᴛ. ʀᴍ) — ᴅᴏɴ'ᴛ
Чимин никогда не был любимцем судьбы. Забегаловка пестрит разношерстным народом: затюканные студенты, панки, шумные многодетные семьи, риэлторы, юристы и бодренькие бухгалтеры, не сломленные после долгого рабочего дня. Ощущение, что здесь собрались самые неприглядные сливки общества. Паку приходится делать над собой усилия, чтобы не сморщиться от шума и изобилия всего вокруг них. Но он же не какой-нибудь сноб или принц чертовой Англии, чтобы привередничать, верно? Однако Чимин все же стягивает под пристальным взглядом из подставки пару салфеток, протирая поверхность стола, покрытую разводами и крошками, а следующую кладет себе на колени. С кухни доносятся шкворчание масла и стук сковородок, а в зал пробивается тянущийся легким флером запах вкусной калорийной еды. Люди, сидящие сбоку от них, громко чавкают и спорят о том, какая команда выиграет этот матч и получится ли у аса забить трехочковый до окончания тайма. Больше похожи на двух перегавкивающихся собак. Чимина начинает тошнить. К счастью, он привык к этому ощущению в глубине своего живота: оно часто появляется либо от волнения, либо от привычки. Несмотря на располагающую атмосферу и аппетитные запахи, он старается максимально отгородить себя даже от мыслей о еде. Поход в туалет сейчас и настоящий приступ рвоты будет отвратительным порывом. Но Пак так сильно волнуется, Иисусе, он правда, правда-правда, мало что может с собой поделать. На самом-то деле Чимин вовсе не отрицает, что он отвратительный. Мерзкий, уродливый, отвратительный мальчишка. Как он сам не устает себе напоминать заученным текстом: бич современного общества, скрывающийся под маской милого мальчика. Слава богу, что ему открыли глаза. «С такой внешностью ты должен перестать вилять хвостом перед всеми подряд». «Вряд ли кто-то кроме меня сможет полюбить тебя». «Твой характер для всех неприятен, понимаешь? Не надо обременять людей своим обществом». «Мне кажется, твой братец на тебя дурно влияет. Заканчивай с ним постоянно таскаться». «Ты хоть видел, как ты разжирел, Чимин-а? Тебе стоит перестать столько есть, малыш, и начать больше прислушиваться к другим людям». Он переводит взгляд под стол, боясь, что его действительно вырвет прямо здесь. Чимин охает несдержанно: кожа на коленях Юнги в прорезях джинсов содрана. Раны слабо кровоточат и выделяют большое количество сукровицы, но парень этого будто не замечает. Еще бы, ведь он последние двадцать минут яростно сканирует Чимина взглядом, при этом не говоря ни слова. Ему очень жаль. Жаль, что он такой, черт возьми. Никакие извинения перед Юнги не оправдают его, да он и не ищет оправданий, поэтому тоже молчит, не зная, куда себя деть. Полчаса в кафе растягиваются на целые километры терзаний: один не может понять почему, другой не может сказать почему. Пак резко дергает отмерзающей рукой с красными костяшками и щелкает замком портфеля. Пластыри, которые он с опаской пододвигает к Юнги по столу, самые обычные: телесного оттенка и через время оставляющие слой клея на коже. Но Мин смотрит на них так, будто они, по меньшей мере, зверски убили его мать и расчленили на мелкие кусочки. И все же… он мнет их в кулаке и сует руку в карман вместо того, чтобы налепить на ноющие и зудящие колени. Его взгляд, который всегда тянул мягкостью, сейчас жалит. Юнги смотрит на Чимина затравленно, будто тот вырезал у него органы без анестезии и толкнул на черном рынке какому-нибудь толстосуму. Ах, черт. Чимин бы расплакался в очередной раз, но он так устал плакать. У него больше нет на это никаких сил. Как и сил терпеть сочувствующие взгляды брата и успокаивающие объятия, когда он заходится в очередном приступе истерики, пытаясь пережить паническую атаку. Раньше Пак считал, что правильно быть скрытным, не показывать себя настоящего, выставлять непробиваемые барьеры, чтобы оградить себя и Юнги в особенности. Он был чертовски рад, что старший ничего не знает. Однако сейчас его уверенность в собственной правоте нисколько не оправдала себя: Чимин опять фатально ошибся и до сих пор расплачивается. И все-таки… все-таки, как же, господи, обидно, что все так закончилось. — Так… — неуверенно тянет Чимин, сомневаясь с какого боку подступиться к Юнги, и все же рискует, — как поживаешь? Мин дергает бровью вверх и уставляется немигающим взглядом, мол, ты сейчас серьезно, блять? — Пак, ты совсем там в своем мирке охуе… Его прерывает подбежавшая официантка в потной форме с маленьким кувшином свежесваренного кофе и быстро чеканит стандартную фразу: — Что будете заказывать? Чимин смотрит убито в стол, но берет себя в руки и просит только зеленый чай. Она кивает и переводит взгляд на Юнги, который, как озлобленный хомяк, дует щеки, ершится и протыкает мысленно куклу вуду маленького Чимина сотней иголок. — Гамбургер, картошку фри и колу. Ты разве не будешь есть? — цедит он сквозь зубы. Даже его враждебный тон почему-то участливый. Должно быть, он заметил впалые щеки Пака и землянистый цвет лица. Чимин чувствует, как под нижним веком дергается нерв, елозя под кожей. Разве заслуживает он хоть каплю заботы Юнги? Не заслуживает. Он неловко смеется и заявляет, что сыт. Взгляд Юнги (такой же острый, как тысяча клинков) — парень не верит ни единому звуку или действию, что исходит от Чимина. Да и с чего бы ему теперь верить хоть одному Чиминову слову, ха? Официантка уже хочет унестись прочь, когда Юнги останавливает ее за предплечье. — Принесите, пожалуйста, еще один салат. Девушка кивает и подходит к другому столику. Какое-то время они молчат, а потом Юнги вздыхает: все-таки стягивает свой длинный шарф и расстегивает куртку. — Я устал, Чимин. Так что давай сразу и по делу. Не хочу тратить время на бессмысленные светские разговоры. Думаю, ты такого же мнения. Пак гулко сглатывает, чувствуя тухлый вкус слюны во рту, и хочет сорваться в туалет. — Прости. Нет, этого слишком мало, — он качает головой и смотрит на Юнги, пытаясь передать хоть толику своих чувств, но тут же отводит взгляд: даже когда он уронил полку брата с эксклюзивными пробниками духов известнейших брендов, не было так страшно. — Я знаю, что это моя вина. Все, что между нами было… черт, надо говорить прямо, я не хочу, чтобы были еще какие-то недомолвки… Дай мне минутку. Он устало трет глаза, непривычно чистые, без легкой косметики, и ерошит черную копну волос, силясь не срываться и говорить ровно. Чимин должен был просто привести забывчивому другу кольцо и подбодрить, а потом ползти домой и отсыпаться в законный выходной после ночной смены. Эта гребаная компания заставляет его просыпаться посреди ночи и срываться в офис из-за того, что вся отчетная документация полетела в связи с отключением электричества. Кому-то кроме визжащего Сокджина с золотой рамкой наготове вообще пригодилась его Лига Плюща? Как бы не так. Официантка бодро подскакивает к ним, пугая Чимина, и ставит перед ним кружку ароматного чая. Поблагодарив девушку, он делает глоток под все еще пристальным взглядом Мина и слышит, как его желудок разочарованно урчит. Чертов предатель. Отставив кружку, он тихо начинает, запинаясь чуть ли не о каждое слово. — Мне стыдно за свое поведение, но клянусь, Юнги, у меня были на это причины. Если ты позволишь мне, я хотел бы попытаться объяснить тебе все, но боюсь, это не быстрый разговор. Это займет время. — В ситуации всегда виноваты двое, — смотря, как ведут мяч от кольца к кольцу игроки в маленьком телевизоре под потолком, бормочет Юнги. — Честно, Чимин, я не хочу разговаривать с тобой. Чимин скисает на глазах и горько поджимает губы. Все правильно. Он ведь такой уродли… — Но могу выслушать. Пак выдыхает одними губами: — Юнги. Он ждет, пока старший посмотрит на него, пытается не смотреть как затравленный зверек, а быть сильным, но все его попытки эфемерны и хлипки, как и костяк его психики. Все еще. — Юнги, — опять зовет он, и на этот раз дрогнувший голос не получается спрятать, но Чимин не опускает голову и не отводит взгляд — ждет. И наконец, Мин скользит по его лицу тревожным взглядом. — Знаешь… спасибо тебе. Оттягивая двумя пальцами воротник, который впивается в горло удавкой, Юнги хмурится — почему-то на душе совсем не спокойно. — Я где-то читал, что нужно вовремя научиться говорить два самых важных слова: «спасибо» и «прости», — Пак смотрит на старшего большими глазами, полными непролитых слез, будто он сдерживал их месяцами, — иначе когда-то тебе придется сказать их в слезах. Красная ладонь ложится на его лицо, пряча эмоции, но он уже так сильно обнажен перед Мином. Старший начинает суетиться: он никогда не знал, что делать с плачущими людьми. Вообще-то все плачущие люди, с которыми он до сей поры имел дело — это были Намджун и Хосок. И то, те по пьяной лавочке вспомнили, как три месяца подкармливали облезлого кота, живущего в коробке из-под FedEx прямо около дверей общежития, а потом тот пропал. Юнги очень старался вставить свои пять копеек, что видел, как кота к себе забирала местная сбрендившая кошатница и фанатка астрологии, но его друзья, хотя правильнее сказать два-гребаных-великовозрастных-слюнтяя, выли так громко, подтирая друг другу сопли, что он мысленно захоронил несчастного кота вместе с мыслями об адекватности некоторых окружающих его личностей. Слезы Чимина блестят, как бриллиантовые нитки, опускаясь из-под ладони тонкими каплями. Даже в горчичном свете подсвечников, при запахе жареной говядины, в суматошном антураже круглосуточного кафе и с мокрыми от горечи печали щеками, даже так, Юнги никогда не посмел бы назвать Чимина менее прекрасным, менее нужным. Он готов слушать и — что важнее — слышать. Чимин шмыгнул носом и вытер подтеки влаги с лица тонкой салфеткой. Бумага скаталась и осталась катышками на розовых щеках, что невероятной теплой дрожью прошлось внутри груди Мина. Он прижал шершавую и холодную ладонь к лицу и аккуратным движением большого пальца стряхнул катышки. На секунду, всего на одну гребаную секунду, Чимин позволил себе слабость и прижался к чужим пальцам, ловя мимолетное прикосновение, как маленький котенок тянется к теплой ладони прохожего. Всего лишь секунда. Поднятая голова и расправленные плечи — большего знака, что и он готов, Юнги не нужно. Его Солнце так слабо сияет, но все равно остается Солнцем.✘✘✘
[2 года назад] Капля воды катится по стаканчику кофе будто в замедленной съемке. Это похоже на помешательство: вот так сидеть и чувствовать, как кожа вскипает под толщей пуховика, в обыкновенном кафе через три квартала от его университета, и тратить время на что? — Бли-ин, — стонет Чимин, и от его теплого дыхания поверхность стеклянного столика запотевает. Он тут же недовольно морщится от собственной беспечности и вытирает лоб о рукав водолазки, теперь упираясь в сгиб локтя, — Сколько можно? Уже час прошел. Его филовские кроссовки противно скрипят о мокрый пол, когда он разминает затекшие ступни, поднимает голову и приваливается на спинку стула — с них растаяло так много снега, что под ногами Чимина образовалась небольшая лужа. Звук теряется в бренчании ложечек о маленькие кофейные чашечки и громких разговорах молодых людей друг с другом. Какие-то школьники за самым большим столиком играют в «кто дальше запустит крышечку от воды». Они побросали свои переполненные тетрадками портфели на пол и не удосужились снять верхнюю одежду, хотя сидели здесь уже довольно долго. Пару раз к ним подходила официантка и просила вести себя потише, все-таки это кафе. Чимину заведение полюбилось именно уютной атмосферой и тишиной, но оно не могло похвастать разношерстной публикой: с десяток выжатых учебой студентов и взбалмошных раздолбаев-прогульщиков, пара-тройка утомленных жизнью преподавателей и один смахивающий на зомби офисный работник. Здесь так и веет беспросветным унынием, думает Пак, потирая наморщенный нос под громкий смех детей и недовольные шепотки работников. Он хмыкает себе под нос и, оглядев детей (единственных, черт возьми, пышущих радостью и энергией здесь) с ног до головы, отмечает, что они явно пришли сюда из более бедного района. Возможно, учитывая три воздушных шарика, кто-то из них отмечает день рождения и это своеобразная вылазка «в люди». Окей, Чимину не стоит быть настолько высокомерным, но смешок срывается с его губ, и он подносит стаканчик кофе, чтобы скрыть его. Даже не верится, что года три-четыре назад он с родителями травил в их квартирке тараканов, а сейчас… К хорошей жизни быстро привыкаешь. За окнами снегоуборочные машины пытаются справиться с внушительным объемом утреннего снегопада, а люди как пингвины, укомплектованные в триста одежек, передвигаются маленькими шажками от теплого помещения к теплому помещению. На фасаде огромного ТЦ, часть которого открывается с его места обзора, виден баннер с лицом его старшего брата. Ах да, точно, Джин упоминал, что подписал контракт с Hugo Boss. Гордая и теплая улыбка расцветает на губах сама собой. Если бы не Сокджин, маленький Чимин-и никогда бы не увидел мир и не учился бы в одном из самых престижных университетов Америки. Пак до сих пор помнит, как старший тогда запыханно воскликнул двоюродной тетке, матери Чимина: «Я забираю его с собой, нечего потенциалу ребенка тухнуть в этом Богом забытом провинциальном городишке!». Каждый раз, вспоминая это, они оба хохочут с того, как комично выглядел Сокджин, держащий в одной руке снятый ботинок, а в другой — подарочный набор дорогой керамической посуды. Правда им пришлось расстаться еще на зиму, чтобы Чимин закончил старшую школу и они смогли утрясти все вопросы с поступлением. Долгая и холодная зима в разлуке, и — алиллуя! — его первые шажки на западную землю под руку с восходящей иконой стиля и красоты. Дьявол, как же сильно Чимин ненавидит зиму. Было волнительно и боязно, но его приняли с теплом. А если учесть то, что Чимин щелкал, как грецкие орешки, примеры по высшей математике и экономические задачки решал с лету, он пользовался определенным успехом. В частности, когда однокурсникам требовались его гибкий ум и хитрая натура, чтобы решить за кого-то задание или написать реферат, о, или целую, мать его, курсовую. Некоторые тайны должны оставаться тайными. Особенно для преподавателей. Особенно для преподавателей, которые думают, что весь поток держится исключительно на высоком интеллекте и своевременном выполнении проектов. Дополнительный доход был бесспорно главным фактором его внеклассной деятельности, но больше всего Чимину нравилось с каким уважением и почти вожделением смотрели однокурсники, которым он помогал. Его самолюбие чувствовало себя прекрасно в такие моменты, поэтому он очень старался не зазнаваться и если случались непредвиденные обстоятельства — искать компромисс. Сокджин не сказать, что одобрял, но… нет, он определенно одобрял все, что делал Чимин. Он бахвалился младшим братом направо и налево будто тот, по меньшей мере, изобрел лампу накаливания. Эдисон был бы в ужасе (и может быть немного завидовал). — Я твоя курица, а ты мое яйцо. Курица всегда заботится о своих яйцах. Так что яйца в кулак, Чимини, вперед и с песней, мы со всем справимся! — Хен… люди буквально из-под куриного клюва воруют яйца и делают из них яичницу. — Цыц, яйцо. Так Чимин оказался на пороге дочернего филиала Samsung'а с на «отлично» закрытыми последними семестрами и убедительными рекомендациями. Сокджин закатил такую вечеринку, что их чуть не выперли из квартиры. Один из гостей выкинул плазму из окна тринадцатого этажа с подписью «мои ожидания», и та с треском прогремела на весь квартал. Все хохотали до выплескавшихся напитков из стаканчиков и рюмок, но когда на следующий день приехала хозяйка, было не до смеха. Благо, что никто не пострадал. Честно говоря, Чимину трудно вспомнить, в какой из его лучших частей жизни не участвовал брат. В отличие от других людей, Джин всегда излишне к нему благосклонен, терпелив и добр. Даже не верится, что они не кровные братья — слишком близки по всем фронтам от сплетен до походов в магазин. О, а с какой страстью они пересматривают любимые дорамы под визги и попкорн. Не передать словами. Звенит дверной колокольчик (Чимину хочется вырвать его каждый раз, как это происходит, настолько этот звук раздражающий), и в кафе появляется жмущаяся друг к другу парочка с глазами-сердечками, на шапках которой собрался, по меньшей мере, килограмм снега. Ох, зависть определенно не хорошее чувство, но парень ничего не может с собой поделать. Он так сильно скучает по ласке и, если уж совсем быть честным, по публичному проявлению чувств. Когда тебя держат за руку или целуют на глазах у всех и при этом не парятся, а что подумает тот или этот. Пак стучит отросшими покусанными ногтями по стеклу айфона с несколькими сколами и решает все же быть чуть более напористым. [Ты где? Мы договаривались на 11.30][Не будь таким надоедливым, Чимин-а]
[Я уже подхожу, малыш]
[Хэй, надеюсь ты не напялил ту ужасную шапку, она правда тебе не идет: ((]
Еще сильнее он ненавидит людей, которые опаздывают. Пак свайпает уведомление с экрана онемевшим от сквозняка с улицы пальцем и вновь подзывает пучеглазую официантку, которая безумно мило краснеет и широко улыбается при виде него. Кажется, ему понадобятся еще один кофе и два больших куска торта, которые он заказывает, игнорируя диету, чтобы не замерзнуть окончательно и занять себя хоть чем-то. Через полчаса ему приходит очередная смс-ка, после которой он подрывается и тут же опадает на стул. Чимин улыбается официантке, когда оплачивает свой счет, выкидывает красную шапку с эмблемой Чикаго Буллз, которую ему подарил Тэхен на день рождения, в мусорное ведро на входе и идет встречать своего парня в парке, потому что тому хочется провести время на свежем воздухе и полюбоваться начавшимся снегопадом. Чимин ненавидит зиму, он упоминал?✘✘✘
Он находит себя в крепких объятиях Сокджина и пугается, сам не зная чего. То ли его заботливого взгляда, искаженного шоком, то ли того с какой силой старший сжимает его. Яркий, желтый отблеск лампы забирается в роговицу, выжигает своим светом. Запах стоит отвратительный. Будто переработанный компост из ресторанных объедков с налетом морского бриза. Поясница мерзнет от соприкосновения с холодным кафелем — им стоило снять квартиру, где в каждой комнате есть подогрев полов, но они предпочли красоту вместо комфорта. Пак жмурится, но из его глаз будто выжали всю влагу, в какой-то момент ощущения достигают отметки «натертого стекла». Неприятное, ужасно неприятное ощущение. Смежив почти полностью веки, он шевелит руками и нащупывает мокрый подол домашней футболки с изображением наклоненной Пизанской башни, поддерживаемой опорой в виде стопки зеленых купюр, — хочет прикрыться. — Чимми, пожалуйста, не закрывай глазки, ладно? Нет-нет, малыш, посмотри на меня. Давай же. Он знает, что губы Сокджина дрожат, когда тот крепко прижимает к себе слабое тело и равномерно убаюкивает, как маленького ребенка. Так крепко держит в руках, словно пытается врасти всем естеством, стать частью, как выточенные наскальные памятники. Также он знает, что эти слабые подергивания, которые Пак чувствует грудью, и пищащие, сдавленные звуки — икота — нервная реакция Джина. Но его брат настолько хорош в реагировании на экстренные ситуации, что может быть собранным и рассудительным даже сейчас. Он на грани, но эту грань никогда не пересекает. В отличие от Чимина. — Все в порядке, — ему еле хватает сил, чтобы сжать руку брата, но он обязан показать, что с ним все в порядке. Это пустяки, его проблемы не такие уж и существенные. Многие люди в мире страдают гораздо сильнее. — Хен, я в порядке. Это просто обморок. — Просто обморок?! — зло восклицает Сокджин, но быстро смягчается и твердо произносит: — Ты не в порядке, Чимин. Мне так жаль, малыш, мне очень-очень жаль. Рука запутывается в его сальных волосах и ласково гладит. Интересно, за что он извиняется, думает Чимин, ведь его хен ни в чем не виноват. Все это — вина Чимина. Только он все портит. Он испортил свои отношения, испортил свое тело, испортил отношения с братом. Кашель першит в горле, и он выпускает его наружу, задыхаясь в приступе, раздирающем глотку. Сокджин подает ему полный стакан воды, вид которой отвращает, но все же Пак делает несколько глотков, пока брат убирает влажные пряди с его лба. — Я убью его, клянусь, я найду адрес и надеру его гребаную задницу, пока он не начнет молить о пощаде. — Он не виноват, — оспаривает Пак и чувствует, как глотка рефлекторно сжимается в позывах. — Хен… — Не смей говорить этого, Чимини. Мы уже обсуждали это, и ты прекрасно понимаешь, что твоей вины здесь нет. Ты прекрасный человек и не заслужил всего этого. Чимин понимает. Все прекрасно понимает, но как ему трудно заставить себя мыслить иначе. Это забралось подкорку, сидит и извивается там как личинка, зреет и ждет, пока станет чем-то большим. — Х-хен.. мне пло… Сокджин придерживает его потную спину, когда Чимина вновь рвет над унитазом. Он уже не может это контролировать. Да и мог ли когда-то? Рвотные массы выглядят отвратительно, расплываясь на дне, он тут же тянется до кнопки бачка, пытаясь смыть и не видеть этого, но ему не хватает сил. Колени соскальзывают, разъезжаясь по сторонам. Локтевая кость и ребро ладони со стуком бьются о близстоящую стену, пытаясь удержать корпус тела в вертикальном положении. Он чувствует себя стеклянным. Правая впалая щека липнет к стульчаку, а голова становится такой тяжелой и неподъемной, будто на него натянули металлический непроницаемый шлем. — Мне плохо, хен, — отчаянно стонет Чимин, наблюдая, как по пластику стекают его слезы. — Прос-сти меня… прости… Он чувствует засохшую рвоту на подбородке и пытается стереть ее тыльной стороной ладони, но она едкая, уже въевшаяся в его пепельную кожу. Чимин нехотя вжимается в теплую грудь брата, и его замыкает, как переломанный в середине кабель, и коротит от себя самого и того потока рыданий, которые рвутся из его покалеченного нутра. Сокджин пытается успокоить его, что-то шепчет на ухо и взволнованно жмется, но Чимин замечает только то, как его пальцы обводят выпирающие позвонки, почти цепляются за их выпуклости. Он не хочет, но получает от этого удовлетворение. Как и вчера, когда он с упоением давил на свои торчащие ребра — это было приятно. Это же так красиво, быть таким. Болезненная эстетика его тела теперь могла быть желанной, верно? Люди ведь любят такое, люди считают это красивым. Теперь он худой. Теперь он красивый. Красивый же? «Да брось, это же бред! Как они могут так халатно относиться к своему здоровью? Разве сложно просто перестать этим заниматься? Можно же пойти к специалистам или понять, что это не здоровое поведение», — скептически посмеиваясь, сказал он Тэхену, когда они смотрели документальный фильм про анорексию и булимию, наслаждаясь большой сырной пиццей и горячим какао с молоком. Теперь же он опустошает холодильник и падает в обморок от нехватки сил, потому что пытался выблевать то, какой он уродливый и отвратительный.✘✘✘
Растерянно осмотрев прихожую и заметив кроссовки брата, Чимин заторможено раздевается и проходит в зал. Его плечи ссутулены, и он не уверен, что делать дальше. «Жить дальше» — какой-то невыполнимый пафосный квест, словосочетание, надуманное оптимистичным идиотом, который это «дальше» пытался найти и прогорел. А по итогу, как и все, и не жил и не заходил дальше. Так теперь размышляет Чимин, но этот протест ни к чему его не приводит, лишь к рассусоливанию и шипению его проблемы на дне стакана, как розовая таблетка от кашля. Когда он чопорно садится на диван, отчего-то кажущийся неудобным и слишком воздушным, в гостиной показывается Джин, радостно вопя и кидаясь с объятиями. — Привет, хен, — хрипит Пак, зажатый с силой, — ты давно дома? — Час или два. Готовлю твой любимый пибимпаб. Как… — отстранившись, Сокджин запинается, но смотрит с теплотой в карие глаза младшего, — как прошел прием? Чимин сжимает бедра вместе и смотрит в никуда. — Хорошо. Вообще-то доктор Чейз сказала, что это последний прием. Мы прошли полный курс, даже на два сеанса больше. — Как ты себя чувствуешь? Волнение в глазах Джина настолько явственное, что Чимину хочется хмыкнуть. Но если бы не эти глаза, он вряд ли бы справился со всем. Вряд ли бы вообще понял, что с ним что-то не так, когда он совал пальцы себе в рот, сдирая костяшки о зубы. Ему повезло, что у него есть брат, который так заботится о нем, который настоял на курсе реабилитации. Чимин на секунду задумывается о множестве людей, подростков, у которых нет такой поддержки, и ему становится горько. — Отлично, честно говоря, — улыбается он и делает это действительно искренне. — Конечно, мне немного страшно и странно осознавать, что все налаживается. Она сказала, что могут быть рецидивы, что гладко все априори не может быть, но у меня ведь есть ты, верно? Ты не подумай, я не пытаюсь давить на жалость, просто… — Просто, — повторяет последнее слово Джин, тепло улыбается и крепко сжимает его руку. — Я буду рядом. Ох, я так горжусь тобой, Чимин-и, ты не представляешь! Переодевайся быстрее, и будем обедать. Ты хочешь есть? Он с опаской смотрит на младшего, боясь, что его вопрос мог быть не так понят или вызвать негативные мысли. — Да, хен. Очень хочу. Они крепко обнимаются, сидя на диване, и Чимин впервые позволяет себе надеяться.✘✘✘
Сокджин поглаживает его по голове и молча слушает. Большее Чимин не смеет просить. Он долго говорит все, что ему приходит в голову из-за сильнодействующих успокоительных. Все, что недоговаривал и о чем врал. Черт, как же его разбило. Он промаргивается как после долгой дремы и продолжает рассказывать, как трепетно поначалу к нему относился бывший, как он дарил ему самые крутые подарки и долго ухаживал. Жалуется, смеясь, что стоило стянуть с него побольше материальных благ, пока этот ублюдок был таким щедрым. Когда он переходит к самой нелюбимой части, которую прячет в себе и рассказывает, наконец, брату, оголяя свои внутренности, как накаленные пышущие жаром угли, не замечает слез, струящихся по глазам. Уродливый. Мерзкий. Отвратительный. Шлюха. Круг порока из повторяющихся дефиниций его внутреннего «я». Сокджин шокировано смотрит и корит себя, что не уследил, что должен был распознать сигналы. Но так ведь и бывает: подрываешься, когда уже слишком поздно. Чимин горько захлебывается слезами и продолжает доставать наружу всю грязь. Ему необходимо вытащить ее, иначе он захлебнется. Если он не сделает этого, то не сможет познать пресловутое «жить дальше». Он, блять, умрет, если что-то не изменит. Поэтому разговор с братом — самое безобидное и необходимое начало. Доктор сказала не держать в себе, и он не держит. Повинуется ее советам, как зачарованная дудкой заклинателя гадюка. — Ты самый прекрасный, Чимин-и, — всхлипывает Сокджин, целуя выступающие кости скул, — самый красивый, самый лучший. Боже мой, как же так. Это длилось целых семь месяцев. Чимин с большим удовольствием бы поучаствовал в древнем ритуале ордалий, чем пережил бы снова это дерьмо. Только после долгих сеансов с психотерапевтом и первого несмелого разговора с братом, после которого его прорвало как дамбу, он начинает по-настоящему понимать. Ему не хочется больше быть заложником. Не хочется быть жертвой. Не хочется сталкиваться с разрушительными последствиями. Не хочется нести ответственность за что-то, что может сказаться на нем подобным образом. Не хочется ввязываться в обязательства, которые могут убить его. И все же. — Он назвал меня потрясающим. Тот парень, про которого я говорил. Юнги, — поясняет, чтобы Сокджин понял его. — Что мне делать, хен? Я думал, все закончилось, осталось в прошлом. Я больше не хочу так. — Я не знаю, Чимин-и. Но это нормально, что ты не знаешь, как поступить. Слышишь? Нормально. Ты человек, Чимин. — Я-я думал, что если не буду связывать нас ничем больше знакомых, может друзей, все будет хорошо, но… Знаешь, Юнги хороший. Он не делает ничего очевидного, он вообще довольно скованный. Не дарит подарков и не водит в дорогие рестораны. Но то, как он смотрит, хен, у меня будто обрывается все внутри. Юнги всегда предлагает мне сесть, где мягче и чище, всегда готовит чай, при этом ворчит кошмарно, что у них вся проводка паленая, а электрический чайник на ладан дышит. И даже если я не говорю ничего, приносит плед или теплую кофту, потому что замечает даже такие мелочи, как мурашки на коже. Поздно ночью он звонит своему доктору и рассказывает о Юнги. Она не ругается, что Чимин звонит так поздно, только говорит тихо и немного хрипло ото сна. Пак хочет спросить, можно ли ему «жить дальше», может ли он опять ступить на склизкую дорожку из возможно еще одних отношений, которые камня на камне от него не оставят, но вместо этого почему-то спрашивает о сексе. В трубке звучат щелчок кресала и глубокая затяжка, затем доктор ровно ему отвечает. Ее голос звучит жутко успокаивающе и осторожно, будто женщина ступает по минному полю, но действительно проявляет сильную эмпатию к Чимину. Не как к пациенту, а как к человеку. — Вы же не об этом хотите спросить меня, Чимин, верно? Потому что мы уже разобрали этот вопрос и волнует вас совсем не возможность секса. В горле стоит комок, и как назло голова тут же подкидывает ему воспоминания, когда он сидел в хорошо освещенном кабинете на угловатом диване (у Юнги диван гораздо мягче и удобнее — есть что-то в тех ромашках особенное). «Это абсолютно нормально, чувствовать желание и возбуждение, Чимин, даже после случившегося, — сказала доктор Чейз на одном из последних сеансов. — Ваш организм восстанавливается как в физическом, так и в моральном плане. Тем более если раньше половая жизнь была регулярной. Не только вы хотите излечиться и жить полной жизнью, — она стукнула пальцем по виску, намекая на его голову и воодушевляющий прогресс, которого они достигли, — но и ваш организм». — Я… — он замолкает, не зная, что сказать. Доктор Чейз чересчур проницательна. — Я вам кое-что расскажу, возможно, это поможет, возможно, это ничего вам не даст, возможно, натолкнет на мысли, но все последующие решения принимать только вам, — после еле слышного «я слушаю» женщина вновь затягивается и продолжает, — мы с моим мужем поженились, когда нам было по двадцать лет — совсем дети, а пять лет назад решили завести ребенка, несмотря на многие неразрешенные проблемы между нами двумя. Нам обоим это показалось отличной идеей. «Ребенок сплотит нас и позволит двигаться вперед» — так мы рассуждали. Целый год ничего не получалось, а когда вышло — четыре месяца спустя у меня был выкидыш. Мой муж даже не навестил меня в больнице, а когда я вернулась домой, обнаружила пустые шкафы и документы на развод. Сейчас я понимаю, что мы должны были поступить иначе, начать с разговора, например, прежде чем принимать необдуманные решения. Пока у нас еще была возможность все исправить. Тот брак можно было спасти. Прошло четыре года, но я до сих пор одна: ни одного человека я не смогла полюбить так же. Когда они прощаются, Чимин сидит на кухне и пьет чай с мятой и малиной, который ему заварил Джин. За окном промозглый летний ветер гоняет легкий мусор по улицам, а по телевизору идет «Вечное сияние чистого разума». Очень странный фильм, по мнению Чимина, но он нащупывает что-то глубоко в себе, что осыпается песчаной крошкой сквозь пальцы — Чимин уже близко, но все еще недостаточно. Юнги как-то раз назвал его Солнцем. Но ведь Солнце, как и Земля, не может существовать без Луны?✘✘✘
Чимин собирается пригласить Юнги на свидание. Да, он сидит целую ночь, обдумывая, как лучше это сделать. Анализирует все их встречи. Ему действительно нравится Юнги. Но… начинать все сначала? Стоит ли оно того? Возможно, Юнги будет вторым катализатором. Пак этого не перенесет. Они спали вместе уже с десяток раз, и все же Чимин не уверен. Хотелось большего, но страх подбирался тихо, как скорпион, и жалил в самое сердце. К тому же, он не хотел быть странным, сначала говоря про «никаких обязательств», а потом зовя его на свидание. Нужен ли ему такой, как Чимин? Пак рвет все листы на своем столе: неудачные схемы и планы их не состоявшегося свидания. Черт, как он может что-то планировать, когда даже не в состоянии просто спросить Юнги о его чувствах и желаниях, о том, хочет ли он провести с ним вечер. Возможно, Юнги лишь терпит его из-за хорошего секса, как и его бывший. Может, он тоже думает, какой Чимин уродливый и толстый, и радуется, когда их занятия заканчиваются. Он срывается в ванную, но не падает к туалету, как делал раньше коленями в чистые и твердые плитки кафеля, а прислоняется к раковине. Его ладони горят и ноют от того, с какой силой он сжимает керамику. Чимин роняет щетку брата на полочку, выдергивая из стаканчика свою и мажа длинной каплей пасты стенку раковины, близкую к сливу. Он чистит зубы. Чистит их еще раз. И еще раз. Он проходится по своей эмали и небу, практически царапая глотку щетиной, по меньшей мере, пять раз, пока его десны не начинают кровоточить, а вкус мяты, кажется, выжигает всю слизистую рта. Отражение в зеркале все равно неприятное, но его, по крайней мере, можно выносить. «Уродливый пацан, пригодный только для ебли». Чимин забирается в душевую кабину и включает практически кипятящую его кожу воду. Он трет себя льняной мочалкой до тех пор, пока его конечности не начинают болеть, будто с них содрали кожу. Выглядит все на самом деле так: вся верхняя поверхность эпидермиса красная и раздраженная. Но после этих водных процедур он действительно чувствует себя чуть лучше. Чимин может справиться с этим. Вечером он целую вечность слушает, как Джин рассказывает о Намджуне — лучшем друге Юнги. Его брат действительно любит потрепаться, иногда на пустом месте, обсуждая: лучше вот этот платок от Gucci или этот ажурненький от Channel, а иногда по делу — нахваливая какой его младший брат замечательный, умный, самый-самый, и вообще, вы ничего не понимаете, псы позорные. А сейчас Чимин тепло улыбается и смотрит, с каким обожанием старший описывает одного конкретного студента, с которым собирается пойти этим вечером на свидание. Все проблемы Чимина кажутся надуманными. А еще он немного завидует (совсем чуточку). — Ты точно справишься? — уже который раз взволнованно говорит Джин. — Ну конечно, — закатывая глаза, заверяет его Чимин и поправляет шарф на шее Джина. — Со мной все будет хорошо, хен, я уже не ребенок. Не волнуйся. — Ладно, но если вдруг что, что угодно — немедленно звони мне. Я сразу же приеду. — Иди уже, — смеется Чимин, — твой кавалер сейчас все ногти искусает, пока дождется тебя. Он легко шлепает брата по попе в знак поддержки и под ворчание практически выталкивает его за дверь. Хоть кто-то в этом доме может нормально устроить свою жизнь, в конце-то концов? Так как делать ему нечего (кроме удушающих мыслей о свидании, конечно), Чимин притаскивает все большие подушки, которые находит в их квартире, к дивану и делает из них импровизированное гнездо. Также он делает себе чай с ромашкой и стаскивает из холодильника утренние блинчики. Джин сделал так много, что даже после завтрака у них осталась высокая стопка, которую вряд ли сможет осилить хоть один человек. «Цветок зла» настолько его захватывает, в особенности отношениями главных героев и их нежными и одновременно напряженными столкновениями, что он теряется во времени, а когда смотрит на часы, то понимает, что уже начало двенадцатого. Уже поздно звонить Юнги. Так же он понимает, что заталкивает в рот три блина одновременно, почти давясь ими. Тарелка практически опустела — там всего два блина. Чимин глотает, запивает остатками чая и больше не видит, что происходит на экране. Он ощупывает себя и чувствует, как кожа горит после его дневного душа. Его живот переполнен и почти болит, а резинка домашних штанов впивается в жирные бока. Мерзко. До магазина пятнадцать минут ходьбы. Чимин справляется за семь. Он впопыхах покупает около восьми пачек печенья, тринадцать пирожных, с десяток пачек чипсов и сухарей, два больших контейнера мороженого, большую бутылку колы и сгребает все оставшиеся булочки рядом с бакалейным прилавком. Дома он запихивает все это в себя под еще одну серию, сюжет которой он упускает, и еще находит пару контейнеров с недоеденной едой, а затем идет в туалет. Но прежде, чем склониться перед унитазом, он со злости бьет кулаком по зеркалу. Осколки сыплются в раковину, застревая в стоке, а кожа на костяшке лопается, и по предплечью течет красная жидкость. Зато теперь вместо его уродливого, опухшего лица, там пустота. Он задыхается, когда падает коленными чашечками в шершавость кафельной плитки и царапает там кожу до красноты и ссадин. Но то облегчение, которое падает на него с осознанием, что он может, наконец, выпустить все это из себя, не передать словами. Завтра утром, сразу как проснется, он позвонит Юнги и перенесет занятие. А лучше отменит. Возможно, Чимин все-таки не справляется.✘✘✘
Повторный курс психолога ставит его на ноги, и он делает, наконец, то, что нужно было сделать в самом начале: перестает сам себя загонять в угол. Он передает все бразды правления своим состоянием в руки брата и старается чаще проводить время в компании, в основном с Тэ и Джином, чтобы отвлекаться. Он продолжает анализировать все отношения, все слова, которые ему говорил его бывший бойфренд, и маленькими шажками принимает это, а не пытается спрятать еще глубже в себе. Он действительно очень старается, и потихоньку у Пака получается жить полной жизнью. Вот только… Юнги уже не вернуть. И от этого хуже всего. От того, как они расстались, от того, как Чимин поступил. Он хотел бы все вернуть назад. Очень хотел.✘✘✘
Парень шепчет едва слышно очередное «спасибо» или «прости», уже сложно разобрать, они наложились друг на друга и смешались в шепот огорчения и печали. Юнги останавливает его взмахом ладони: нет больше сил смотреть, как Чимин насилует себя. Мин уверен, что там куча дерьма, с которым им придется разобраться, но, черт, Чимин перед ним, теплый, живой и любимый. — Я… блядь, — Юнги жмурится и прикрывает глаза рукой. Он скользит все еще замершей ладонью по столику и протягивает ее Чимину. Говорит безмолвно «давай правильно». Юнги убирает руку от лица, смотрит печально и нежно одновременно, и Чимин не понимает, чем он заслужил такой шанс. Губы Пака трясутся, а перед глазами все расфокусированное и будто в исполнении художника-пуантилиста в зернистых текстурах и точках. Он хватается за протянутую руку двумя ладонями и крепко сжимает. Он здесь, Юнги тоже, и это «давай» между ними. Чимин никогда не был любимцем судьбы, и все же.파도는원래무슨색일까요
Каков цвет волны,
부서질땐새하얗잖아요
Белые, как снег, когда они разбиваются,
그간의표류는괜찮았나요
Вы пережили дрифт?
여기조약돌로남아주면안돼요
Все еще вместе, ты мог бы остаться,
달을켜줘요
Включи луну,
작은내굴뚝을떠나지마세요
В моем маленьком мирке мог бы остаться.
그대만아는그이름가져가지마세요
Не забирай имя, которое знаешь только ты.
마법은필요없어요
«Бесполезная магия,
아무들꽃은싫어요
Я ненавижу полевые цветы»,
새삼스럽지말아요
Стоп, это так не похоже на тебя.
그냥여기에
Просто останься.
그대여길떠나지말아요
Оставайся здесь, не уходи,
세상어디에도여긴없잖아 Лучше места нет нигде.
우릴부수지말아요
Не уничтожай нас,
하나의심장이나눠지잖아
Не разбивай сердце надвое.
그러지마떠나지마
Не делай этого, не уходи,
우리의전부를버리지마
Не бросай все наше,
그러지말아요
Пожалуйста, не надо.
아직나를사랑하지않나요
Разве ты уже не любишь меня?
그럼아직끝이아니잖아요
Я знаю, что это еще не конец.
맘에없는말은하지말아요
Не говори того, чего не имеешь в виду,
그대도내가잡아주기를원하고있잖아
Я же знаю, ты тоже хочешь, чтобы я тебя обнимал.