Идол

Глеб закрыл глаза. Открыл. Ничего не изменилось. Стоять в несмолкающей ни на секунду толпе было жарко и неловко; получать ежесекундные, каждый раз встряхивающие, толчки в спину — неприятно. Настолько неприятно, что кадык дёргался, а губы самопроизвольно кривились в злобной, раздраженной ухмылке. В темноте, сколько не оглядывайся, нереально разглядеть невыразительные лица, что оцепили Глеба со всех возможных сторон; казалось, что и на совсем беззвездном небе вскоре вместо темно-синего марева он начнёт видеть чьи-то смеющиеся физиономии; чьи-то высокие, двухметровые макушки, не позволяющие разглядеть всё «представление». Позволяющие только слышать: рокот, рёв, лязганье… и галдеж. Глеб просто выходил из себя. Ваня в какой раз, может быть, в десятый или пятнадцатый, притащил его на гонки. «Посмотри, может у тебя там что-то затрепещет» — говорил он. Глеб, когда первый раз услышал, засмеялся, а когда осознал — тяжело сглотнул, но долго ломаться не стал. Первый раз даже стыдно вспоминать: он намертво вцепился в ограждения — тогда каким-то чудом удалось пробраться сквозь толпу так близко к гоночной трассе — и, вскоре растерявшись, подорвался с места и, расталкивая всех на своём пути, выбежал за пределы площадки, в полном расстройстве пошагав домой. К слову, гонки проходили за городом. Сейчас многое изменилось. Сейчас Ваня даже стал пропадать, оставляя Глеба наедине с самим собой в огромной кучей ненормальных, часто глядящих на него с отвращением, неприязнью и злобой, фанатиков. «Придурки конченные» — подумал Глеб, когда толпа взорвалась восторженным воплем, завидев полуголую девушку с развивающимся на ветру флажком. Трасса была освещена — все её прелести этим «конченным придуркам» виделись отлично, смеющиеся их рты подкармливали омерзение. Глеба, кстати, полуголые женщины никогда не привлекали. Глеб попробовал протиснуться вперёд — сначала не получилось, его резко оттолкнули назад; вторая же попытка закончилась тем, что он, чертыхнувшись, неосознанно очутился в компании, особенно буйной, и сам не понял, как стал втянутым в какое-то странное безумие — в один момент его, закруженного и лишившегося всякого ориентира, просто выплюнули, бесцельно пульнув в какого-то случайно, оказавшегося не в том месте, человека. Голова кружилась. Глеб, впечатавшись в чье-то худое плечо, поднял глаза уже с приготовленной фразой глубочайшего извинения, но, вдруг присмотревшись, неожиданно для себя лишился всяких слов. Замявшись, он открыл рот, но человек, на плечо которого удалось неудачно приземлиться, заговорил сам, немного приблизившись, чтобы слова не смешались с шумом вокруг в один неясный звук: — Всё нормально? На его мягкое, вопрошающее: «Все нормально?» — хотелось ответить, что да — всё очень даже ничего. Но Глеб лишь безмолвно покивал. Незнакомца что-то улыбнуло. Они одновременно выпрямили спины, одновременно вытянули вперёд ладони — и оба пожали их с крохотной робостью. Слишком странно, чтобы провозглашать это знакомством; шум никак не прекращался, Глеба опять пихнули в спину. Волосы — длинные и короткие вперемешку, — отливали сиреневым; удлинённая чёлка спадала на лоб, и темно-карие глаза относительно прятались за завесой отдельных её прядей. В носу — серебряное колечко септума, в ушах — металлические серёжки-крестики. Запястья украшены разными, словно самодельными, браслетиками. Он поднял руку и смахнул чёлку с лица. Глеб шумно вздохнул и вспыхнул — парень, не размениваясь, вдруг наклонился и обеспокоенно сказал на самое ухо, снова пытаясь быть громче неугомонной толпы: — Ты не видел здесь парня с дредами? В такой красной широкой ветровке, сам по себе невысокий, худенький. Просто время поджимает, а я уже десять минут пытаюсь его найти. Глеб неопределённо помотал головой. За последний час он видел сотни болтающихся тел, но ни к одному не просматривался — только иногда оглядывался, когда вновь и вновь получал по спине; новый его знакомый, чьё имя пока что было неизвестно, помрачнел, угрюмо нахмурив брови. Видимо, и правда торопился: он ещё некоторое время повертелся вокруг себя, вглядываясь промеж живой стены, а после, всего-то во второй раз, остановил свой взгляд на Глебе — и показалось, что немного наклонил голову, смело рассматривая затемненное ночью лицо — свет недалекого фонаря позволял разглядеть совсем малость. Впрочем, все закончилось куда быстрее, чем могло показаться. — Поможешь мне его найти? — он стал ещё ближе, умоляюще состроив глазки. — Меня хлопнут, если я опять опоздаю! — Ну. Ладно, если такое дело… Парень широко улыбнулся уголками губ — на щеках образовались ямочки — и резко выбросил руку вперёд, растопырив пальцы. Глеб догадался сразу и сунул в раскрытую ладонь свой мобильник. «Позвонишь мне, если найдёшь Славика первым» — наказал он, возвращая телефон обратно, и — неясно, специально или не специально — ещё раз потрогал Глеба за руку. И растворился в толпе. Славик. Глеб мысленно прошёлся по всем его внешним признакам и, поймав следующую мысль, ужаснулся — ему снова предстоит оказаться в людском водовороте и ещё раз получить по спине. Он вытаращился в слепящий экран телефона — его звали Влад. Если честно, Глеб никогда не чувствовал подобной растерянности перед кем-то, — а это, безусловно, настораживало и было совершенно некстати. По спине вдруг холодок пробежался, когда Глеб поймал себя на мысли: «Надо первому найти Славика, чтобы увидеться во второй раз». Если честно, искать кого-то в такой обстановке — больной номер. Перед глазами вечно мельтешат чьи-то руки, снуют туда-сюда охваченные полутьмой силуэты, грохочут перекрикивающиеся голоса. Глебу чудилось, что все теснившиеся на территории люди — и есть Славик; так сильно искажалось воображение, подстегнутое несущимся и бесконечным темпом жизни — громким, безрассудным; темпом сегодняшней ночи. Вот в тесном сплетении тел показалась подходящая по всем параметрам фигура — и тут же испарилась там, где рассасывалась вездесущая толпа. Глеб выдохнул с облегчением и начал проламываться в том же направлении. Шаг, шаг, шаг, рывок, толчок, полёт… и теперь коленки саднили после неудачной встречи с асфальтом; за спиной послышалось шептание. — Блять! — ругнулся он и поднялся на ноги. Стоянка начиналась почти сразу — через дорогу, кончающуюся металлическими воротами со шлагбаумом — и была наставлена мотоциклами и автомобилями. Неторопливо она пустела; загорались фары, за горизонтом мигали городские огоньки, несущие за собой трепетное полчище звуков. Глебу казалось, что он искал неосязаемую пустоту, но все равно упрямо старался её ухватить, не решаясь бросить это дело, набрать Ваню и вернуться домой — любые мысли об этом строго обрывались, когда вспоминались приятные черты лица его нового знакомого: особенно глаза, откровенно блестящие, даже будучи поглощёнными в полутьму, они горели живым огнём. Кошки-мышки. Для того, чтобы найти, надо напрягать свои извилины и смотреть в оба — извилины некоторые, Глеб, может быть, и имел, но вот никогда не мог полноценно различать реальность и что-то, искаженное фантазией — если странное скитание между двумя воображаемыми вселенными можно назвать фантазией, — и часто, сам того не осознавая, он видел то, чего на самом деле нет, слышал то, что приходило на ум, но явно не имело места в реальности. Но это ему не особо мешало. Ни страшные голоса, ни отвратительные силуэты не посещали, — он научился создавать несуществующее, ещё тогда, будучи мальчиком, и в этом потерялся. Сейчас все эти люди, стоящие на парковке, возле ворот, недалеко от трассы — похожи, но исключительно на одного: Славу. И тут, по правде говоря, суматоха сегодняшней ночи не играла никакой роли. Глеб оказался почти у самой дороги и уселся на широкий бордюрчик, уперев голову в колени. Мимо проезжали машины — казалось, что совсем-совсем близко, — сотрясая землю под его ногами; пыль взвивалась под тяжёлыми колёсами. Отвратительная узкая, пыльная, грязная дорога. Пальцы в кармане нащупали нечто вытянутое, небольшое и гладкое — зажигалку, и Глеб обрадовался: она, оказывается, не выпала вместе с непочатой пачкой сигарет во время его фееричного падения на грязный асфальт. Он поднес зажигалку к своему лицу, зажёг: скромный огонёк пламени опалял горячим дыханием кожу, борясь в невидимой клетке; запахло горелым. Огонь был слишком близко и становилось по-настоящему дурно — он мерцал, переливаясь в опьяненных завораживающим зрелищем глазах, косил в разные стороны, вздымался, потухал, снова загорался и разгорался, поднимаясь, поднимаясь, поднимаясь, выполняя капризы ветра, соглашаясь на его команды, искрясь, истощая незаметные искорки… Холодная, лёгкая рука опустилась на плечо и совсем скромно его сжала. Глеб оторопело поднял глаза, выдохнул и тут же ощутил, что задыхается. — Как твои делишки? — спросил Влад, наклонившись. Он и без того стоял близко, наклонённо, чуть ли не там, где проезжали машины и заканчивалась обочина, помеченная небольшим количеством зелени, на которую, впрочем, никто внимания не обращал — она давно была исчерчена автомобильным шинами, растоптана и убита ещё тогда, когда повсюду трава только появлялась, озеленяя серый, не отошедший от весенней слякоти город. Влад тоже сел на бордюр и сказал совсем другое, так и не дождавшись ответа на вопрос, на который отвечать было, если так подумать, совсем не обязательно: — Славик нашёл себя сам. — Правда? — от уличного света хотелось спрятаться, глаза ещё не отошли от того, что некоторое время упорно следили за мерцающей, бесконечно подвижной точкой, так привлекшей к себе внимание — нездоровое, требующее продолжение, которое, будь он наедине с собой, обязательно бы случилось, и вряд ли на следующее утро, взглянув на свежие ожоги, он бы начал себя судорожно ругать и клясться в том, что такого — никогда! — больше не повторится. Он не клялся, потому что знал себя как облупленного. Влад кивнул и дёрнул головой, поправляя выбившиеся из-за уха пряди, и вытянул ноги, выбросив руки вперёд, на ляжки, совсем не пугаясь проезжавших машин — они сигналили, их хозяева раздражённо махали через открытое оконце, но всё равно его объезжали, кое-как не задевая бордюры противоположной части дороги; Глеб хмыкнул. — Слушай! — оживился Влад. — Хочешь, мы тебя до дома подбросим? — Мы? В смысле — ты и Слава? — Ну типа, — и он поднялся и перешёл на соседнюю сторону дороги. Глеб закусил губу — он никак не мог принять окончательное решение: ехать с ними или по старинке, звонить Ване и решать все вопросы с ним, — но всё-таки тоже поднялся, тоже перешёл на ту сторону дороги, по которой люди, оказывается, шли в совершенно противоположном направлении (когда они — прямо, другие — за их спины). Они прошли мимо парковки, даже туда не заглядывая, подошли к воротам, пролезали под шлагбаумом и очутились на пустой дороге, ведущей вниз, завлеченной почти что в кромешную темноту: свет поступал от двух блестящих огоньков — автомобильных фар — и подсвечивал, кося, небольшое перед собой пространство; на свет слетелись мошки. Влад открыл заднюю дверцу и залез внутрь. Глеб, обогнув машину сзади, сел на соседнее место. В машине пахло горько-сладко: крепкие сигареты и вкусный, убаюкивающий, но незнакомый аромат; над головой наполовину горела единственная лампочка. Перед собой Глеб видел одну, тускло-освещенную, кудрявую макушку — её обладатель сложил руки на руле и качал головой под тихую мелодию из магнитолы, а совсем, вроде бы, рядом — через сиденье — сквозь щели в кресле проглядывали светлые дреды. Внезапно кудрявый обернулся и покосился на Глеба удивлённо, затем спросил, обращаясь к Владу: — Ты где его подобрал? — Вообще-то… — Ого, ты всё-таки нашёл его! — вклинился внезапно Слава, тоже обернувшийся через плечо. — Нашёл! — Объясните мне, блять, кто он такой! — Долгая история, ну короче… — Слав, лучше помолчи! — прикрикнул Влад, и в салоне на мгновение стало тихо; кудрявый продолжал искоса пялится на Глеба, недоверчиво морщась. — Он мне помог, поэтому мы просто довезем его до дома, ясно тебе? — Охренеть. Я теперь работаю таксистом под предводительством какой-то неугомонной малолетки? — Гриш, не ворчи, я тебя прошу! — выдохнул устало Влад, и тот, хмуро промычав что-то себе под нос, обернулся к себе и завёл двигатель. — Спасибо. — Спасибо в карман не положишь. — Да сам ты оттирай свой байк от грязи! — Ха-ха! А я помню… — Слав, заткнись. — Оба заткнитесь, я за рулём! Тут ещё не видно ни-ху-я! Остальное время они ехали в гробовом молчании, только иногда Слава, смеясь, оборачивался и показывал Владу неразборчивую картинку на дисплее телефона — тот кивал, через раз хихикал, но в основном тоже, как и Глеб, пялился в запотевшее окно и, откинувшись на спинку кресла, закрывал на некоторое время глаза и закусывал нижнюю губу, хмурился как-то, ерзал на месте, а после, распахнув веки, поворачивал голову в сторону Глеба и коротко улыбался — сомнительно, театрально, напрягая только уголки губ. Глеб голову отводил и пялил в запотевшее окно, стараясь различить подсвеченные фонарями знакомые виды, но город ночью казался совершенно другим, словно переменившимся за одно мгновение, павшим, освободившим место для тёмной стороны приткнутых друг к другу домов и переплетающихся дорог. — Кстати, Влад, — Гриша перевал всеобщее молчание. — Будильник поставь часов на шесть. — Это ещё зачем? — недоуменно спросил Влад, двинувшись вперёд. — Как это — зачем? — изумился Гриша. — Завтра у нас дел — во! — он на мгновение оторвал руки от руля и, раскинув их в стороны, вообразив огромное расстояние. — А меня возьмёте? — вмешался Слава. — Конечно, Слав, куда мы денемся! — Ты про двигатель что-ли? — спросил Влад — кивок послужил положительным ответом. — Емае. Я только для машин двигатели в своей жизни видел, а для мотоцикла — ни разу, ты чего. Какой от меня толк? — Практиковаться будешь. Я тоже в этом не особо шарю, но ничего, две головы лучше одной. — Три! — Да, Слав, с тобой хоть все пять. — Я умею устанавливать, — невзначай подметил Глеб, и Гриша оживленно воскликнул: — Охренеть! Это вообще, получается, никаких заморочек. — Может ему это не сдалось нахрен, Гриш, — Влад оборвал порыв его радости. Гриша мрачно обернулся и посмотрел на Глеба просящим взглядом. — Да мне легко, если заплатите. — Слава заплатит. — Эй! Ты охренел? Гриша уточнил адрес. Сейчас, за следующим поворотом, расположенный прямо внутри дома магазинчик показался смутно знакомым: его неоновая вывеска и полусгнившая лавочка возле дверей; сверху — балкон из железных прутьев, тоже знакомый, даже очень. Машина завернула в дворы. Ни в одной квартире не горел свет, настенная лампа освещала далеко не все подъезды. Они остановились. — Приехали, друган, — Гриша постучал пальцами по ободкам руля и обернулся, наблюдая за тем, как Глеб в темпе поправляет рукава и проверяет содержимое своих карманов. — Как звать тебя хоть? — Глеб, — между делом выбросил он, проверяя время на телефоне: два часа ночи, почти три, а еще — пропущенный от Вани. Глеб ему обязательно перезвонит, но потом, утром, а сейчас, кивнув Грише на прощанье и махнув Владу — а затем и Славе, высунувшемуся в окно, — он вышел из машины и не спеша пошагал к подъездным дверям. — Я тебя завтра наберу, Глеб! Будильник тоже на шесть часов ставь! За спиной послышался протяжный, резкий гудок, и Глеб улыбнулся.