Сжигая изнутри

Когда Вэй Усянь повёл его той же тропой, которой он обычно добирался к Лань Сичэню, в голову Цзян Чэна закралось смутное подозрение, но когда на пол пути его брат свернул совершенно в другую сторону, то он с облегчением выдохнул и немного расслабился. Перепрыгивая через сугробы, Вэй Усянь довольно забавно смотрелся в чёрных одеждах, с накинутым сверху на плечи белым меховым плащом его супруга. По едва расчищенной дороге, которую редко кто посещал, они дошли до небольшой крытой беседки, располагающейся на склоне горы и открывающей вид на прекрасные картины природы Облачных Глубин. Беседка представляла собой круг, в центре которого находился деревянный массивный стол из тёмного дерева и сплошная лавка, окружающая стол по кругу, на которой можно было расположиться впятером. Едва переступив порог беседки и ступая по деревянному полу, Цзян Чэн почувствовал, что внутри, несмотря на отсутствие окон и дверей, было тепло — защитные заклинания Ланей оберегали дерево от разрушения и позволяли не замёрзнуть находящимся внутри в зимние холода. Цзян Чэн сделал себе пометку в голове, расспросить об этом Цзэу-цзюня и если возможно, то позаимствовать эту технологию для использования в Юньмэне. Цзян Чэн заметил на столе две чаши и сосуд с жидкостью. Вэй Усянь подготовился к встрече с ним. Его сердце потеплело при мысли об этом и он позволил себе расслабиться и немного успокоиться перед разговором. Вэй Усянь расположился напротив, скинув тёплую накидку, которая белой кучей легла рядом с ним, и, улыбаясь, налил в чаши жидкость из тёмно-красного сосуда. — Попробуй! — Это вино? — сказал Цзян Чэн, поднимая чашу и обнюхивая содержимое в ней, прежде чем пить. Его брат любил разыгрывать людей. Однажды Цзян Чэн по случайности выпил чай с насыпанным в него острым перцем. Последующие несколько дней он мог есть только варёный постный рис, отчего ему не удалось даже попробовать сладости на праздник осени. — Да, эта та самая «Улыбка Императора». Несмотря на то, что лавка, продававшая её закрылась, Лань Чжань сделал неплохой запас, — Вэй Усянь хитро улыбнулся, делая глоток из чаши. — Ещё полдень и я не в настроении пить. Говори, что хотел, у меня ещё много дел, — Цзян Чэн поморщился, отодвигая чашу от себя. Обзорный огонёк в глазах Вэй Усяня погас, заставляя его грустно улыбнуться. Он сделал ещё глоток, и Цзян Чэн осознал, что его брат тоже нервничает. Последний раз они разговаривали в храме Гуаньинь, если можно было назвать разговором выворачивания своих душ наружу. Цзян Чэн был благодарен за то, что сделал его брат, но невыполненные обещания, скрытие правды от него и то, что Вэй Усянь позволил ему ненавидеть себя долгие годы, обидой и злостью вырывается наружу, заставляя почувствовать себя никчёмным. Он тоже скучал. Скучал за братом, за его глупыми шутками и безумными идеями, за которые они потом получали наказание от матери, за ночными разговорами, когда оба делились самым сокровенным, за весёлым смехом и приятной компанией за выпивкой. Но теперь это всё в прошлом. Он смотрел на Вэй Ина, на лицо человека, который позволил его брату вернуться в этот мир, и чувствовал, что ничего уже не вернуть назад — они стали совершенно другими людьми. — Я слышал, что ты посещаешь Цзэу-цзюня в уединении. Цзян Чэн слегка напрягся. О том, что он навещал Лань Сичэня знали только несколько человек. Конечно, он понимал, что полностью скрыть этот факт не удастся, даже несмотря на запрет сплетен в Гусу Лань, но он был не готов услышать об этом от Вэй Усяня. Хотя ничего удивительного — вряд-ли Второй Нефрит ордена Лань будет что-то скрывать от своего супруга. — Допустим, и что с того? — Нам с Лань Чжанем не всегда удается навестить Цзэу-цзюня, а сейчас ещё слишком много работы добавилось из-за собрания. И мы благодарны, что ты оказываешь поддержку в такой трудный для него период — потеря братьев и к тому же предательство… — Ты думаешь, что я посещаю главу ордена Лань из сочувствия? — ледяной голос остановил нескончаемый поток слов Вэй Усяня. Цзян Чэн понимал, что надежда на нормальный разговор рушиться, как карточный домик под напором злости и негодования вырывающимися изнутри. — Нет, что ты. Просто я хотел попросить тебя продолжать навещать Цзэу-цзюня, пока мы не решим все дела, касающиеся ордена, и на время пока длится собрание глав. — Ты думал, что так просто можешь меня попросить об этом? Если ты и Ханьгуан-цзюнь не справляетесь со своими обязанностями, почему это должен делать я? — после небольшой паузы сказал Ваньинь. Вэй Усянь замолчал. Он покрутил в руках чашу с вином, но пить не стал, поставив её на стол, поднял глаза на Цзян Чэна. Несмотря на то, что цвет глаз отличался от настоящего тела Вэй Усяня, но взгляд которым он посмотрел на него, был до боли знакомым Ваньиню. — Я не прошу тебя о многом, всего лишь пару дней. — Ты ничего не забыл? Я глава ордена, а не нянька. Цзян Чэн отвернулся, рассматривая заснеженные вершины и склоны. Хвойные деревья, густыми кронами расположенные у самого подножия горы, раскинули свои ветви и казались зелёными пятнами на белом полотне из снега. — Ты вообще видел его? — Вэй Усянь оторвался от созерцания чаши в руках и перевёл взгляд на Цзян Чэна. — Ты видел, каким он стал? — Нет. Хоть Лань Чжань ничего не говорит, но я же вижу, что не всё в порядке. — Почему вы ничего не сделали? — Ваньинь сжал руками подол своей мантии. — Лань Сичэнь взрослый человек и глава ордена, ты думаешь мы смогли бы его остановить? Ты же знаешь Ланей. Уйти в уединение было его желанием, — Вэй Усянь откинулся на спинку лавки, на которой они сидели, достав из рукава Чэньцинь и принялся одной рукой крутить её. Давняя привычка, как помнил Цзян Чэн. — А где были вы в этот момент? Почему вы не поддержали его и не отговорили? Ах, да, я и забыл, вы же были в своём свадебном путешествии. — Цзян Чэн, следи за словами. — Правда колет глаза, Вэй Усянь? — Он не пускал нас даже на порог, не то чтобы с ним разговаривать, — спустя некоторое время сказал Вэй Усянь. — О, и неужто «великий и ужасный» Старейшина Илин отступил перед сложностями? — Цзян Чэн, пожалуйста, не надо… Они замолчали, каждый обдумывал свои слова. Цзян Чэн знал. Знал, что позже будет жалеть о всём, что сказал, но сейчас он просто не мог остановить поток ядовитых слов, вырывающихся из его горла так, словно прорвало плотину рекой. — Ладно, хорошо. Я ещё понимаю ты. Для тебя, по сути, Цзэу-цзюнь — чужой человек, но неужели Ханьгуан-цзюнь был так опьянён страстью, что позабыл о самом близком человеке? — Цзян Чэн, закрой рот! Ты можешь оскорблять меня, но не смей трогать Лань Чжаня! — А то что? Закроешь мне рот заклинанием молчания? Этому тебя уже научили в Гусу?! Вэй Усянь поджал губы, и Цзян Чэн увидел, как напряглась его рука, сжимающая флейту. Ваньинь стал медленно покручивать кольцо на указательном пальце, пытаясь утихомирить бурю поднявшуюся внутри. — Вы оставили его один на один со своим горем. В тот момент, когда он больше всего нуждался в вас, вы ничего не сделали. А теперь ты хочешь, чтобы я всё исправил? — Шиди, я… — Тебе действительно не занимать наглости, Вэй Усянь. — Он не хочет ни с кем общаться, мы много раз пробовали, даже Лань Чжань терпит неудачу. Как ты хотел, чтобы мы остановили его? Заперли в ханьши?! — пытался возразить Вэй Усянь. — Но вы даже не пытались. Вы оставили его одного. Как и ты оставил меня много лет назад. — Я был мертв! Я ничего не мог поделать. — О, да! Это довольно весомое оправдание. Они замолчали. Цзян Чэн даже спустя столько лет, вспоминая тот день, испытывал горечь и боль, день, когда он лишился всего, чем дорожил больше своей жизни — своей семьи. Они говорили, обвиняли его в том, что он убил брата, но когда он поднялся на гору Луаньцзан, измученный, терзаемый сомнениями и с тяжёлым сердцем, мертвецы уже разорвали его брата, не оставив ничего. — Ты оставил меня — да и чёрт с этим! — но чем это заслужил Цзэу-цзюнь? Вэй Ин опустил взгляд на руки, в которых держал флейту. Цзян Чэн всматривался в лицо брата и понимал, что как бы они не старались, былые отношения уже не вернуть. — Молчишь? Где же твоё хваленое красноречие? Ты ничуть не изменился, Вэй Усянь. Всё так же пытаешься быть героем. В тишине, которая накрыла их, был слышен лишь шум ветра. Маленькие снежинки летали в воздухе, покрывая тёмные кроны хвойных деревьев. Цзян Чэн, повернув голову, принялся снова рассматривать пейзаж Облачных Глубин, стараясь немного успокоиться. Слова брата и чрезмерное волнение всколыхнули ощущение тошноты, подкрадывающееся к горлу. Цзян Чэн почувствовал, как пальцы его рук замёрзли, и поспешил спрятать их в подкладку своей меховой мантии. Несмотря на то, что ядро внутри него работало, Ваньинь ощутил бегущие мурашки по спине. Вэй Усянь не должен понять. — Почему же тогда он не знает ничего о смотровых башнях? — Ты сказал ему? — что-то промелькнуло в глазах Вэй Усяня. — Да. И каково было моё удивление, что глава ордена Лань вообще ничего об этом не слышал. — Лань Чжань и старик решили ничего не сообщать Цзэу-цзюню. Они посчитали, что он и так получил большой удар, а смотровые башни ему ещё больше напомнят о Цзинь Гуаньяо. Всё было лишь для его пользы, мы хотели дать ему время оправится после того, что случилось. — Вы сделали только хуже. — Но мы не знали, что всё так обернется! Кто мог предвидеть то, что Лань Сичэнь ещё больше отдалиться и закроется в своем доме?! Лань Чжань места себе не находит каждый день, когда приходит от брата! — От вас требовалось лишь быть рядом, а вы и этого не смогли сделать! А теперь ты сидишь здесь и просишь меня помочь тебе вытащить главу ордена Лань из того дерьма, в котором он оказался, по вашей же вине?! — Я прошу тебя сделать это не ради меня, Цзян Чэн, а ради Лань Чжаня — он очень переживает за брата. Неужели ты думаешь, что мы просто сидели сложа руки и ничего не предпринимали? — Да, так я и думаю! Иначе бы Лань Сичэнь не был похож на ходячего мертвеца. Он почти не принимает пищу, его мучают ночные кошмары, он во всём ищет подвох! — Мы пытались! — Этого недостаточно! — Цзян Чэн ударил кулаком по столу, позволив пурпурному свету языками обвить запястье. — Если это всё, что ты хотел мне сказать, тогда разговор окончен, — сказал Ваньинь, немного успокаиваясь после небольшой вспышки гнева, переводя свой взгляд на заснеженные вершины гор. Он услышал шорох, а когда обернулся на брата, Вэй Усянь уже поднялся со своего места, взяв в руки зимний плащ. Почти у самого выхода из крытой беседки, он обернулся в пол оборота к Цзян Чэну и сказал: — За столько лет не один я не изменился. И, развернувшись, направился прочь, оставляя неглубокие следы в насыпавшем за время их разговора снега. Цзян Чэн смотрел в спину удаляющейся фигуре брата и чувствовал горечь. Сколько раз он хотел завязать разговор, нормальный разговор, сколько написанных и выброшенных им писем покоилось в камине, так и не найдя в себе силы отправить их адресату. Даже сейчас Цзян Чэн был настроен на разговор, на простой, пусть и не такой, какой был у них прежде, но спокойный и мирный. Его взгляд скользнул по столу, наткнувшись на две пиалы с сосудом. Ваньинь провёл рукой по краю пиалы, прощупывая пальцами гладкую поверхность нефрита. Вэй Усянь ждал его. А он снова всё испортил своим неумением высказывать мысли и переживания. Цзян Чэн приложил пальцы к левому виску, слегка надавливая — подавляемая головная боль разошлась в полную силу, отчего он почувствовал лёгкий привкус горечи во рту. Начиналась мигрень. Ваньинь сильнее запахнул верхний плащ, раздумывая успеет ли он выпить настойку, приготовленную Цзян Шу прежде, чем посетить Цзэу-цзюня. К тому же, ему нужно немного остыть после разговора с братом — Ваньиню не хотелось предстать перед Лань Сичэнем в таком виде, кто знает, что ещё он может наговорить. Но едва сделав несколько шагов по снегу, Цзян Чэн почувствовал такой сильный приступ тошноты, что в глазах его потемнело. Он потянулся в надежде найти опору, но рука прошла сквозь воздух, и он не удержавшись наклонился вперёд, падая на колени. Оперевшись на левую руку, правую он положил на грудь в районе солнечного сплетения, чувствуя настолько сильную боль, словно его насквозь проткнули мечом. Тяжело дыша, Ваньинь, собрав остатки сил и с трудом удерживаясь в сознании от невыносимой боли, послал импульс в золотое ядро. Секунда. Две. Ничего. От того, что его духовные силы исчезли, подкатываемая и сдерживаемая тошнота, заполнила горло Цзян Чэна, вынуждая вырвать всё содержимое желудка. Приступы рвоты накрывали Ваньиня, словно волны во время шторма. По виску стекала струйка пота, а чёлка прилипла к лицу, заставляя ощущать себя довольно мерзко. Когда Цзян Чэн наконец прекратил свои мучения и рукавами свободной руки вытер лицо и рот, он краем глаза увидел красное расползающиеся пятно перед собой. «Что за?..» Ваньинь пытался позвать на помощь, но звуки из измученного горла были похожи на звуки, издаваемые лютыми мертвецами. Цзян Чэн сделал ещё одну попытку подняться, от чего головокружение, отступившее немного, возобновилось, и его повело в сторону, а возникшие перед глазами большие чёрные точки заставили зажмуриться. Сквозь пелену боли и отчаянья, Цзян Чэну показалось, что его кто-то зовёт. Звук его имени настойчиво прорывался сквозь шум в ушах. Ваньинь почувствовал, как кто-то обнял его за плечи и спину, позволяя измученному телу немного расслабиться. — Ваньинь! Шелк под его руками показался белее снега, а мягкостью мог сравниться только с крыльями шелкопряда. Он сминал замершими пальцами ткань, хватаясь за неё словно за спасательный круг. — …ой лекарь… Цзян Шу… никто… знать… — с каждым словом, произнесённым Цзян Чэном, с уголка его губ тонкой струйкой стекала кровь. И прежде, чем тьма окончательно поглотила его, он успел заметить едва уловимый запах кедрового дерева.