Колорит

— Тебе бы пошли длинные волосы Взгляд у Тобирамы мутно-красный, будто пеленой серой подернутый, будто в конец незрячий, но Изуна не обманывается, хищные кровавые блики от него не скроешь. Да и знает он, лучше многих, лучше тех, кто мертв, что никакие глаза химе не нужны, что бы видеть на многие километры вокруг. Тобирама сильнейший сенсор своего поколения, от нее не спрячешься в тени, не скроешься ни за стенами, ни под землей. Тобирама ищейка, натасканная и неутомимая, безжалостная и восхитительно смертоносная. Такая ненавистная. И все же, все же почти красивая. Она и тогда была красивой, в сизых сумерках, опаленная рыжим светом костра и волосы, он хорошо это помнит, ее длинные встрепанные волосы перебирал ветер. Горело пламя, провожая в Темное Царство того, за кем пришел Изуна, нарушив запрет отца и не слушая брата. А она стояла там, вся белая-белая, окровавленная и будто тоже сгорающая и смотрела со звериной болью, с тоскою волчьей на танец погребального костра. Словно не врага хоронила, а друга, что частью самой души был. Он хотел убить ее. Отомстить кровью за кровь, но почему-то не сдвинулся с места, сжимая кунай подрагивающими от напряжения пальцами А она лезвие красное от огненных бликов и чужой жизни сама поднесла к белой шее, он видел, как дрожали ее детские тонкие пальцы. Она не смогла, как и он не смог. Она, тогда ещё безымянная, на видение траурно-белое похожая, с сиплым выдохом-стоном разочарованным и горьким опустила руку с зажатой в ней смертью. Отпустила, чтобы через мгновение с злым рыком схватить и натянуть волосы, полоснуть по ним резко и безраздумно. Она уже ушла, растворившись в сгущающихся сумерках, оставляя за спиной затухающий огонь и его, своего несостоявшегося убийцу, а он все смотрел сквозь дым и серый мрак, даже шаринганом неспособный увидеть белый силуэт. Тогда он встретил ее впервые. А спустя месяцы у девчонки-видения появилось имя — Тобирама, химе клана Сенджу. Он не раз проклял себя за нерешительность тогда, когда Белый Демон ещё не была демоном, а просто ребенком. Ребенком, что хотел умереть, но слишком сильно цеплялся за жизнь. Если бы он тогда смог, не дрогнул, метнул кунай, прямо в спину, без промаха и ошибки, та девочка умерла бы быстро. Быстро и почти не больно, ее он не хотел мучить, хотя бы в благодарность за попытку уважения к мертвому врагу. И никогда бы из видения-девочки не создали бы Демона, Тварь, чье безумие и жестокость переходили даже учиховские границы. А их ведь не просто так считают безумными. Если бы он тогда убил ее, сколько его соклановцев осталось жить? Как быстро бы пал Хаширама, лишившись щита за своей спиной? Сам Изуна бы не оказывался столько раз на волосок от гибели и не ночевал на полигонах в непрерывных попытках сделать себя ещё лучше, ещё быстрей, ещё смертоноснее, чем ненавистный противник. Кипел бы в его крови тот же безумный огонь негасимого Аматерасу? И наступил бы невозможный мир, что сам Изуна считал не больше чем детской фантазией об идеальном Мире, если бы за спиной Главы Сенджу не стояла белая тень? Он не убил ее когда-то. Потом много раз пытался. Он ненавидел и себя и ее, но теперь готов был благословить тот порыв милосердия. Потому что у его снов лицо Тобирамы Сенджу и у его безумия ее глаза. Ненависть это лишь одна из ипостасей Учиховской любви, их безумия, их силы. Ненависть связала крепче цепей, крепче дружбы, почти крепче родной крови. И однажды Изуна понимает, что нет смысла ни сражаться ни жить в мире, если напротив нет красных холодных глаз. А Тобираме пошли бы длинные волосы, что укрыли бы ее снежным полотном, траурным саваном. Он бы вплел в них цветы хиганбана, кровоточащие ядом, а дальше хоть под венец, хоть на костер. Вместе Изуна слишком жаден, слишком Учиха чтобы теперь отказаться от своей добычи. Никуда не денется от него та, что в тени. Осталось только зажечь, оживить. Вытащить наружу все то, ещё живое, что похоронено подо льдами, под гниющими трупами. Изуна предвкушает, как крик вырвется из бледных губ, когда все мертвое, что проросло в душе будет гореть черным пламенем, как будет плавиться ледяной нарост, открывая гноящие раны, как она будет ненавидеть в ответ и наконец гореть. Изуна довольно жмурится. Он подождет.