А она взяла и вышила его мечту на полотне

      - Я был в твоей деревне. Рассказывай. Всё.       На меня смотрели два ониксовых глаза, взглянешь в которые, и тут же хочется рассказать всё-всё.       Этому мужчине бы в правоохранительные органы. Признания выбивать. А ведь судя по расслабленной позе, он настроен весьма миролюбиво, даже с учётом того, что мог увидеть в моей «деревеньке». Даже выяснять не хочу, что же он способен сделать с менее неугодными, чем я, а уж тем более оказаться на месте этого «счастливчика». Да и Учиха производил впечатление очень упёртого человека, не целеустремлённого, а именно что упёртого. Если что-то решил – прёт к цели напролом, и никакие преграды, недовольство окружающих нипочем. Поэтому решение выложить ему всё «на блюдечке» было принято мною незамедлительно.       Однако я была бы не я, если бы не ограничивала свою речь до минимума…       - Нападение. – коротко ответила я, сжимая ткань своего кимоно. Вспоминать ту ночь совсем не хотелось.       - Конкретнее. – Глава Учиха явно не был удовлетворён. И он не требовал, приказывал.       Я вздохнула. В висках начало отдаваться болью из-за нахлынувших воспоминаний и нежелания контактировать с кем-либо (Изуна и так превысил лимит моего общения на месяцы вперёд). Однако я понимала, что этот мужчина, что сейчас сидит напротив меня в позе лотоса и явно не просто так перекрывает своей спиной сёдзи – единственный выход из комнаты, в которой мы находимся, помимо окна, так просто не отступит. Он в любом случае всё узнает, мне же скрывать нечего, я ни в чём не виновата, чтобы оправдываться перед ним.       - Нападение. – повторила я. – Ночью. Не осталось никого.       Ониксовые глаза едва заметно сощурились, когда их владелец сложил руки у себя на груди.       - И всё? - на лице мужчины, помимо образовавшейся морщинки меж бровей, промелькнуло едва заметное сомнение.       -Красиво говорить я не умею. – сказала я и так понятную истину, хмыкнув, словно за эти дни он не понял, что из меня балаболка как из него оперная дива (хотя может быть я ошибаюсь, и у Учихи старшего ангельский голосок?).       - Я не об этом. – на минуту в комнате воцарилось неловкое молчание. «Мадара-сама» очевидно думал, что я медиум и само собой пойму, что он хотел сказать этой фразой, но к несчастью я была вынуждена его обломать.       Моя приподнятая бровь в вопросительном жесте была сигналом к продолжению нашего своеобразного диалога.       - Почему ты решила остаться в разоренной, брошенной всеми деревне?       - А что мне оставалось? – пожала плечами, поясняя свой выбор. - Когда это случилось, мне было тринадцать. Я была одна. Мне некуда было идти. Меня не кому было защитить. Идти куда-либо в одиночку я не решилась. Небезопасно.       - Разумно. – согласился со мной Учиха, прекрасно понимая, что пусть и с ирьё-навыками, но я больше обычная гражданская, чем шиноби, поэтому случись, косить врагов пачками, как он, не смогу. - Поэтому ты решила, что родная земля лучший выбор. Но неужели ты не страшилась остаться один на один с призраками?       - Бояться нужно не мёртвых, а живых. – Ох уж эти японцы с их мистицизмом.       - Кто на вас напал? – продолжил допрос брюнет, удовлетворённый моими ответами.       - Учиха. – коротко ответила я без тени эмоций, они здесь ни к чему. - А то ты сам этого не понял, «Мадара-сама». Характерные следы катона вряд ли можно с чем-то спутать.       - Тогда зачем? – меж бровей старшего Учиха залегла характерная складка, ему стоит меньше хмуриться.       - Правильнее «почему». – поправила я, прекрасно понимая, что он имеет в виду.       Я глубоко вдохнула, предчувствуя очередной тяжкий монолог, от которого не отвертеться, если хочу отвести от себя подозрения Главы клана красноглазых демонов и не опасаться за покушение на свою несчастную тушку хотя бы с его стороны. И прикрыв глаза, выдохнула. Сейчас он сомневается, вряд ли он поверит в альтруистический порыв и помощь ближнему своему, ибо все мы братья и сестры, так сказать. Смогу ли я быть достаточно убедительной, чтобы развеять постепенно сгущающиеся надо мной тучи?       Без вопросов – должна. Всё ради выживания.       - То была война, а она безжалостна и беспощадна, всегда забирает тех, кто нам дороже всего, раз за разом толкая к той грани, по пересечении которой нас ожидает лишь больше крови, больше страданий, больше лишений, больше ненависти.       Многое из прошлой жизни уже давно стёрлось из моей памяти, но я всё ещё помню некоторые отголоски чувств, что когда-то испытывала, будучи обычной сироткой из приюта. Разумеется, сравнивать детскую травлю и пренебрежение со стороны взрослых с многовековой враждой кланов – несусветная глупость, но… Что в этом мире, что в том, а люди есть люди, и причины их тех или иных действий зачастую основаны на эмоциях и чувствах, их не сложно предугадать. Однажды я обожглась и на моей душе до сих пор остались незаживающие шрамы, беспокоящие по сей день. Однако благодаря им, я осознала, что всегда есть иной путь. Я много думала эти годы, живя в этом новом и в чём-то диком мире, что было бы поступи я в прошлой жизни в какой-то момент иначе? Что бы я потеряла, не закрываясь от чужой протянутой руки помощи? Перестала бы упрямиться и смотреть зашуганным зверьком на каждого встречного? Ответов на эти вопросы я уже не узнаю, но, по крайней мере, задуматься о них другого человека вполне в моих силах.       Ведь его взгляд чем-то похож на мой когда-то.       - Я – Сенджу, тем не менее, сколько себя помню, я всегда была далека от противостояния Сенджу и Учиха, даже причины столь долгой вражды не знаю. Отчасти возможно поэтому я не испытываю ненависти. Ни к Изуне, ни к вам. Я просто не знаю: за что мне вас ненавидеть? Да, той ночью я лишилась семьи и людей, что были мне дороги, однако я вовсе не считаю себя самым несчастным человеком в мире, ведь, возможно, где-то есть тот, кому пришлось в сто крат хуже.       Учиха смотрит на меня настороженно, сомневается, но и не думает прерывать, молча что-то для себя решая. А я лишь молюсь, что бы это «что-то» не было моим смертным приговором.       - Но это не значит, что я святая, неспособная на такое чувство как ненависть. Будьте уверены, Мадара-сама, я возненавижу вас каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своей души, если узнаю, что все те загубленные жизни, все реки крови и осквернённая земля, на которой более не взойдёт ни один росток, были принесены в жертву ради какой-либо возвышенной чуши по типу запятнанной чести или тому подобное. Оно того не стоит.       - Не тебе, женщина, судить о чести воина. – мужчина сжал руки в кулаки вплоть до побелевших костяшек и посмотрел на меня взглядом хищника, больше напоминавшего мне раненого волка. Потерпевшего поражение, медленно теряющего надежду, но не сломленного, готового тот час броситься в бой, рвать врагов на части и побеждать, побеждать, побеждать.       Подобный его взгляд отчего-то мне очень нравился.       - Именно мне как женщине и следует судить, ведь этот самый, как вы выразились, «воин» может оказаться моим сыном. Вряд ли ваша мать желала вам подобной участи. – Я бы не хотела.       - Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. – я лишь чуть приподняла уголки своих губ в немом вопросе: «Разве?».       - Мадара-сама, ни месть, ни ненависть никого и никогда не делали счастливым. Они лишь дают временную причину жить, день за днём иссушая и опустошая. Помните об этом, и если выдастся случай покончить с враждой – сделайте правильный выбор. Если не ради себя, то для тех, кто будет жить в этом мире после вас.       Стоило последнему слову слететь с моих губ, как между нами вновь повисла тишина, прерываемая лишь дыханием Изуны, а затем «Мадара-сама» бросил короткую, ничего не значащую для него фразу, но приведшую меня в замешательство:       - Ты сегодня необычайно болтлива.       Услышав всё, что хотел, мужчина поднялся с татами и удалился, оставив меня наедине с тихо посапывающим Изуной, который на удивление не проснулся ни разу за всё время нашей с его братом беседы.       Какой-то нечуткий из него «тихий убийца».       На следующий день, сидя на веранде, попивая зелёный чай и любуясь садом, сохранившим ночную влагу – следствие прошедшего дождя, я обдумывала случившееся и свою излишнюю внезапно прорезавшуюся разговорчивость.       Потирая щёку, челюсть снова из-за непривычки ныла (чудо, что ни разу в горле не запершило, и каждое предложение я выговаривала чётко и ясно), но благодаря медчакре раздражитель удалось быстро нивелировать, я пришла к выводу, что недооценила влияние Изуны.       Да, я просто свалила всю вину на парня, что уже бодрым козликом ускакал на прогулку.       А так же вновь утвердилась в упёртости старшего Учиха.       Учиха сказал – Учиха сделал. А сказал этот самый Учиха, пусть и не прямым текстом, а тонко завуалировано, что куковать мне здесь до самой своей кончины (ведь Изуна – изначальная причина моего «изъятия» с родных земель, уже готов сальто и колесо крутить, а возвращать на место меня никто даже не чешется), и если буду выделываться, как, например, вчерашним вечерочком, на поклон к шинигами я пойду раньше желаемого срока.       Вот я и сижу, пытаюсь успокоиться и морально подготовиться ко всем возможным вывертам судьбы, что при моей удаче, давно пробившейся в отрицательную степень, будет явно не лишним. И зачем я сунула нос не в своё дело? Что-то не замечала за собой раньше подобной сердобольности, а тут: человека с того света вытащила, выходила (пусть и на добровольно-принудительной основе), за мир во всём мире ратую и здоровым мужикам, всякие виды дерьма в жизни повидавшим, нотации читаю. Ух, прям в типичную героичную-героиню из комиксов превращаюсь! А если тот самый мужик меня сегодня не отхаракирит, то присужу себе звание «Мери Сью», ведь только она может с блеском и целым маникюром выбраться из ямы, которую я собственными руками углубляю каждым своим косяком. Хотя на самом деле я просто уповаю на благоразумие «Мадары-самы». Чёрт, да я даже верну ему титул «Золотого мужика» и на полном серьёзе буду обращаться к нему «Мадара-сама»*!       Внезапно, когда я уже десятый раз молила Ками о том, чтобы те при рождении одарили Главу Учиха не только симпатичной моськой, но и терпением (авось подумает: «Женщина, что с неё взять», да и слава предкам!), я почувствовала как моей правой руки коснулось что-то мягкое.       Я повернулась и увидела наглую морду, что смотрела на меня с легко читаемым превосходством в алых глазёнках. Поразительная выразительность для кота. Глядя на которого, мне упорно мерещился кое-кто с таким же чёрным окрасом непокорной шевелюры. Посему мне показалось, что если я отведу взгляд и прекращу наши с данной животинкой ненамеренные гляделки, то проиграю. Откуда взялось сиё чувство – не ведаю, но оно было! Кстати, а разве у кошек бывают красные глаза?       Пока я гадала и даже вырыла из своей памяти кое-что связанное с синдромом Александрии, эта… животинка уже удобно устроилась на моих коленях, да с таким видом, словно он только что собственноручно, точнее собственолапно, мир покорил. Вот так мои коленки были приватизированы в кошачье пользование на неопределённый срок, ведь судя по всему в ближайшее время уходить сей комок шерсти никуда не спешил. Когда же я хотела поднять его и встать, потому что конечности имеют такое свойство как затекать, находясь в неподвижном состоянии долгое время, кошачьи глаза с вертикальным зрачком настолько красноречиво посмотрели на мои протянутые руки, словно их владелец готовится четвертовать и избавить меня от явно лишней по его мнению конечности. Дежавю какое-то. Так что я быстро одёрнула себя, отказываясь от этой идеи. Но, как я уже говорила, пусть терпения мне не занимать, но долго без дела сидеть не могу, поэтому, немного подумав, прикинув, что терять мне особо нечего (особенно при угрозе быть отхаракиринной не иначе как нынче вечером), я решила докопаться до нэко-версии «Мадары-самы» (они действительно были очень похожи, словно это были кошачий аватар Учихи, хотя… да ну бред).       - Какие у нашего «Мадары-самы» мягкие лапки. – чуть ли не ворковала я жмякая подушечки (нежно-розового цвета!) на лапках сурового чёрного кота, что и ухом не повёл на подобные непотребства творящиеся с его персоной! – А шерстка-то какая гладенькая. Хочешь я тебя почешу? – кот что-то промурчал, я сочла это за «да». После мы с ним на пару ловили дзен. Нэкодара от почесушек, а я от ощущения приятной гладкости на пальцах. Кажется, теперь я понимаю кошатниц.       Интересно, позволят ли мне оставить его? Хотя навряд ли, учитывая его… их характер.       - Пха… - донесся этот неопределённый звук откуда-то сбоку.       Повернувшись, я лицезрела согнувшегося пополам, зажимающего рот Учиху-младшего, видимо только-только вернувшегося со своей ежедневной прогулки, в отчаянной попытке заглушить хохот, так и рвущийся из его рта, от развернувшейся перед ним картины.       Что такого смешного в девушке, расчёсывающей гребешком, большого и пушистого чёрного кота? То, что зовёт того «Мадара-сама»? Так они же действительно, как две капли с поправкой на видовую принадлежность!       - Я определённо должен рассказать об этом брату! – и тут до меня дошёл весь масштаб проблемы, что за милу душеньку готовиться свалить на меня этот сбой в генетической матрице!       - Клизму поставлю. – коротко бросила я в спину уже навострившему лыжи в кабинет брата Изуне.       Тот проникся моментально. Развернулся на сто восемьдесят градусов и механической походкой дошёл до нас с Нэкодарой и пристроился рядышком, устремляя взгляд в никуда.       Всегда знала, что седалищное место – самое слабое место у мужчин за исключением передней выпирающей части (и нет, я не про нос), что они ревностно охраняют и берегут аки зеницу ока, плохо перенося любое покушение на него. Поэтому клизма и свечки для нынешнего поколения консервативных японцев – истинное зло. Это вам не мой родной двадцать первый век, эти могут и в петлю из-за надругательства над их мужским достоинством и попранной чести добровольно полезть. Надо будет быть поосторожнее с такими угрозами в будущем…       Так мы и просидели – два человека и кот, что изредка перелезал с одних коленок на другие, сжалившись – несколько часов. Нэкодара сверкал вычесанной, приглаженной шёрсткой и более не напоминал собой этакую хмурую тёмную тучку, и был доволен работой, проделанной жалкими людишками в лице меня и Изуны. Да, он тоже подключился к сему делу с дозволения того же Нэкодары и давил довольную лыбу, изредка всё же похихикивал, когда я в очередной раз отвешивала комплименты нашему четырехлапаму повелителю. За вычёсыванием мы с младшим братом Главы клана разговорились, точнее как обычно вещал Изуна, а предпочитала помалкивать и впитывать новую информацию. Вот так, например, меня просветили, что котэ, развалившийся у меня на коленях и мурлычащий одному ему понятную песенку из-за почёсываний шейки под подбородком – слабость всех кошачьих – не обычный бродяжка, а настоящий ниннэко, то есть кот-ниндзя, с видом которых у Учих долгое и продуктивное сотрудничество. Как можно сотрудничать с котами или другими животными, да ещё и продуктивно, для меня загадка, но этот мир сам по себе что-то с чем-то, и раз уж законы физики для местных жителей не помеха, вон как скачут козликами по крышам, то почему бы здесь не жить разумным животинкам? То-то же.       Наш новый пушистый друг покинул нас так же внезапно, как и появился. Просто ни с того ни с сего подорвался и убежал в неизвестном направлении. Чуть позже точно так же вскочил и Учиха-младший, нахмурился, посверкал шаринганом, ёмко выругался, да так что мои брови сменили привычное положение и взлетели вверх, а затем увёл меня в комнату и прежде чем уйти, строго настрого наказал оставаться на месте и не выходить, пока он не вернётся. Мда, я даже забыла, что так-то он старше меня на шесть лет…       На следующий день я узнала, что Учих посетил недавно занявший место Главы клана Сенджу – Хаширама Сенджу в сопровождении своего брата и советника Тобирамы Сенджу, что со слов Изуны, сказанных им в бреду, и нанёс парню ту смертельную рану. Они просили о мирном договоре, а я тихо размышляла о том, что уж больно вовремя эти братцы прискакали… Но не моё это дело: политика, войны, взаимные расшаркивания перед друг другом в ожидании возможности вцепиться друг другу в глотки, не моё. Куда важнее, что же решит «Мадара-сама», не пожалеет ли он о своём выборе, каким бы он ни был, и не пожалею ли я, что в тот день так и не смогла отвернуться от горящих гневом глаз, на самом дне которых плескалось всепоглощающее, чистое отчаяние.