Whistle. Obey me

У него теплилась внутри надежда на их внезапное появление, но все же он был удивлен, увидев всех в сборе. Он, конечно, предполагал, вернее догадывался на этот счет, правда, сомнения могли исказить направленность мыслей. И все же, когда Чонгук увидел перед собой двух парней и того молодого человека, всем своим видом показавшего, что больше его ноги в их маленьком офисе не будет, глаза плавно расширились. Капитан с самого начала был уверен, что эти парни и тот молодой человек ищут одного и того же человека. Пусть они не называли ни имен, ни пола, ни чего-либо еще, обеспокоенность на лицах и время пропажи не могли быть просто совпадением. С одной стороны, это и к лучшему. Им не придется искать двух людей, когда нужно отыскать всего лишь одного. Только вот как это сделать с офицером Кимом вопрос еще тот. Не сказать, что Ким был слишком туп и неопытен, просто порой он бывает слишком невнимателен, к тому же любит полетать в облаках. Вместе они работают чуть больше полугода, но даже за это время Чонгуку так и не удалось образумить офицера и как-то понять его. Для Кима существует свой мир. Кажется, в нем пони летают по небу и вместо травы растут пряничные домики. Однако пусть офицер весь такой вроде бы пафосный, совсем нескромный, и, мягко говоря, не от мира сего, мозги иногда у него все же работают. По правде говоря, Чонгуку офицер нравится. Он похож на ребенка, это даже забавно. Его приходится наставлять, приходится обучать и все время следить, чтобы он выполнял работу, а не играл в игры или не смотрел какие-то гей-парады в ютуб. Однако Чонгук никогда таких людей не видел. Если на офицера прикрикнуть или показать важность выполнения поручения, Ким на глазах меняется. Он превращается в машину, готовую работать без выходных и перерывов. Когда офицеру нравится новое преступление, его за уши от него оттащишь. Это и нравится в нем Чонгуку. С одной стороны, Ким — непоседа, но с другой — опытный полицейский, готовый на куски порвать кого угодно, особенно, если ему будут мешать. За восемь лет работы капитан сталкивается с таким помощником впервые. Он и сам начинал с низов, но благодаря мышлению и таланту к поискам разгадок, смог пробраться на верхушку, где теперь сам следит за всем. Да, офис у них небольшой, да и работников мало, но этого достаточно, чтобы суметь понять и извлечь корень проблем, обратившихся к ним за помощью людей. Чонгук любит свою работу, пусть и мечтал стать когда-то военным. Мечта его не стала препятствием на пути к креслу капитана. Сейчас Чонгук видит на лицах, сидящих перед ним, изможденность и такую сильную усталость, но больше подмечает отчаяние. Оно как факел на нефтеперерабатывающем заводе — не перестает гореть даже в дождь. Капитан все понимает, но пойти против правил не в его компетенции. Он бы, может, кинулся искать того пропавшего человека, но как потом смотреть в глаза начальству? Чонгук не настолько глуп, чтобы всего лишь одним опрометчивым поступком разрушить свою карьеру, он и так уже по молодости предостаточно их сделал, больше не хочется. Они не одни такие, все через это проходят. Такова реальность, нужно справляться и с ней. За окном такая духота, что голубая рубашка прилипает к спине. Им бы хотя бы кондиционер установили, но денег так мало, что приходится довольствоваться бумагами. С самого утра солнце никого не щадит, палит вовсю, будто поиздеваться решило. Такого жаркого лета не было лет шесть, за это время Чонгук уже отвык от таких высоких температур. В такую жару и думается туго, а до отпуска еще три месяца. Приходится выкручиваться, успокаивая себя тем, что на следующей неделе обещали похолодание. Правда, синоптики любят ошибаться. Чонгук поворачивается чуть боком, незаметно подвигая стул к открытому нараспашку окну. Ветер едва заметно лижет конечности, но куда легче так, чем сидеть в душном кабинете, утирая пот со лба. Заглянувших к нему "гостей" такая обстановка тоже не радует. Если русоволосый парнишка и молодой человек еще как-то пытаются не подавать виду, то розоволосый парень громко дует на свою грудь, параллельно обмахивая лицо раскрытой ладонью. Недовольство проскальзывает на лице, ощущается всеми клеточками тела, когда он в своенравной манере закатывает глаза. Чонгуку становится неудобно и даже немножечко стыдно. Это не его вина, об этом должно задумываться вышестоящее руководство. Чонгук и сам не рад находиться в таких условиях постоянно. "Нужно купить вентилятор", — думает Чонгук уже, наверное, в сотый раз. Но каждый сотый раз напрочь об этом забывает. Он устает до такой степени, что даже доковылять до магазина электроники нет ни сил, ни желания. Капитан подмечает и то, как русоволосый парень, больше похожий на студента, напряженно смотрит на парня, сидящего рядом. Он довольно-таки громко сглатывает, пытаясь перевести взгляд на иной объект, но возвращает обратно, рассматривая надутые розоватые губы. Чонгук усмехается, подумав, что губы парня и правда выглядят соблазнительно, особенно, когда он их так надувает. Ранее к нему пристал офицер Ким, оно и понятно — он не может не привлечь внимание. Также еще тогда капитан заметил, как яростно русоволосый юноша пытался спрятать за спину "друга". Он не мог слышать, о чем они говорили до этого, но злость русоволосого парня била вовсю, как чистая вода из ключа. Чонгук решил, между ними отношения гораздо ближе, чем просто у друзей. Сейчас он понимает, что не ошибся. Чонгук и сам не знает, для чего ему эта информация и зачем он вообще пытался ее понять. Возможно, это все офицер Ким. Он, не стесняясь, заявляет о своей ориентации. Нет, не так, он кричит о ней, ярко выражая свое мнение по этому поводу. Ему все равно на косые взгляды и недовольные лица, Ким такой, какой есть. Это еще одна черта, так привлекающая Чонгука. За Кимом интересно наблюдать, интересно смотреть с его точки зрения на мир. Не сказать, что Чонгук когда-то ненавидел геев, но они были ему неприятны. С приходом Кима Чонгук изменил свое мнение. Сейчас он понимает, каким был занудой, думая, что в жизни все должно быть строго и по заданным установкам. Установки можно нарушать, а иногда даже нужно, иначе жить будет неинтересно, пресно и безрадостно. Чонгук принял и эту сторону Кима, позволив открыть в себе другую часть. Судя по всему, теперь он относится к однополым парам как к нечто естественному. Главное, чтобы его не трогали, а дальше пусть делают, что хотят. Взмокшая челка не дает покоя Киму, бесчисленно попадая концами в глаза. Он готовился к этой встрече: небольшой вентилятор удобно примостился в руке, созданный для того, чтобы облегчить эти муки. В прошлый раз разговор был короток, сейчас же он намерен дойти до точки невозврата. Ким поворачивает ручной вентилятор, направляя порывы воздуха в сторону Субина, незамедлительно улыбнувшегося в ответ. Позже он передаст его в руки парня, иначе Ëнджун выскочит из кабинета, не удосужившись изъяснить своих опасений. Чонгуку завидно, остается молчать, постукивая ногтями по поверхности стола. Он шелестит бумагами, вчитываясь в заявление. Сегодня он точно не пройдет мимо магазина электроники. — Сначала мне нужно узнать ваши имена, — оповещает капитан после нескольких минут молчания. Он никогда не любил ввязываться в дела, в которых нет ни имен, ни лиц. Капитану нужен здоровый подход не к жертве, а именно к личности, спрятавшейся за волокитой бесчисленных умозаключений Вселенной, решившей по какой-то причине втянуть ее в свои перспективы. Каждый раз в глазах таких жертв виднелись проблески отпущения важного и нужного. Они самолично стирали связь с реальностью, позволив утянуть себя на дно обреченности. А Чонгук обязан был достать их оттуда, он должен был рассеять ту тьму, пусть и сам с головой погружался в нее. Отмывать потом руки было чертовски сложно, но все же возможно... однако в памяти каждый такой момент и уникальный случай запечатлевался, погружая на дно людской дозволенности. Он помнит каждое дело, где имело место быть такому страшному доказательству злу на Земле. Оно существует, сколько бы Чонгук с ним ни боролся. Звучат голоса с ноткой истеричности и нетерпеливости. Капитан щурит глаза, пытаясь избавиться от звона в ушах. Нахохлившееся пернатое создание, поглядывая круглыми черными глазками, сидит на карнизе, постукивая коротким клювом. Маленькая головка поворачивается из стороны в сторону, а клюв с периодичностью в две секунды отстукивает какой-то ритм. Чонгуку просто хочется перестать это слышать. А птичка продолжает отстукивать азбуку Морзе. Ëнджун, господин Ким и Субин. Чонгук запомнил. — Значит, вы его парень, — обращается к нахмуренному гостю капитан, — а вы — друзья. И почему в последнее время его окружают голубые синицы? Неужели он обладает таким магнетизмом? Чонгук уже и не против таких знакомых, но количество превышает, что немного вводит в тупик. Четыре человека на пятнадцать квадратных метров... Не то чтобы слишком, но все же достаточно. Почувствуй себя серым отбросом. Ему даже кажется, это он не как все, а не они. Ладно, думает Чонгук, устало испустив из приоткрытых губ воздух. Это к делу не имеет никакого отношения. Темно-карие бриллианты поблескивают ожиданием продолжения, тогда как с молодого лица напротив не сходит задумчивость. От него ожидают; пока он не готов дать ответ. Он сравнивает время с небольшими отметинами на картонной карточке, тут и скрывается загвоздка. Слишком много всего запланировано на этот день. Чиркнув стержнем, Чонгук поднимает удовлетворенный взгляд на господина Кима. Он выкроит время ради них. Он ведь еще в тот день себе пообещал, — когда тучи сгущались над головой, едва заметно рыча раскатами грома. Вспоминая тот взгляд Кимовых глаз, у Чонгука внутри непроизвольно все сжимается в невероятно маленький комок, умещающий не только все органы, но и чувства. Разозлить опять этого господина ему не дозволено, к тому же печальный взгляд русоволосого парня так и подначивает начать поиски сегодня, чего бы ему это ни стоило. Ким удовлетворен ответом, но не совсем. Ближе к ночи следующего дня — не этого Ким ожидал. Развернись он сейчас, Хосока вовек не найти — крупные участки заняты другими расследованиями, туда не пробраться, хоть лоб расшиби. Тяжелая ноша неизвестности ранее с каждым часом, теперь уже с каждой минутой давит на него. Но позволить эмоциям взять вверх Ким просто не может. Он в согласии пожимает жилистую руку капитана. Меткий взгляд цепляется за нищебродские часы на загорелом запястье. Ким хмыкает под нос, пообещав сам себе купить дорогие часы капитану, если тот отыщет его солнце. Если он сможет вновь прижать это хрупкое тело к себе. Если нос его вновь отыщет способность уловить запах мягкотелого фрукта, нутро которого так напоминает нутро пропавшего по его вине парня. *** Погода будто бы специально препятствует Чонгуку, изъяв способность освещать местность озера. Карие глаза устремлены на темные тучи, раздувшиеся от обиды и горечи. Крупные, средние и мелкие тельца с мягкими перинами отчего-то хмурятся, наполняясь изнутри жидкостью. Едва заметно где-то за горизонтом серое небо разрезал яркий свет, на мгновение ослепивший глаза. Следом за ним пустился в пляс громкий рык, заставив припаркованные возле домов машины запищать то ли от внезапности, то ли от неожиданности, а может, от страха. Вой обрушивается на бедную Чонгукову голову, пробираясь куда-то вглубь. И засел там испуганным зверем, зажавшись в угол. Все поглядывает большими глазками, острыми когтями впиваясь сильнее. Капитан, зажмурив глаза, хватается за виски. Крупная капля срывается с округленного кончика носа. Боль давит на виски, а барабанящие капли дождя — на барабанные перепонки. Не его это день, решает капитан, тихо сжав зубы. Ни аптеки рядом, кругом лишь вьюжащий по периметру беспокойного озера ветер, капли, стучащие по башмакам. От офицера Кима можно и не ждать помощи — он о себе-то не в состоянии побеспокоиться, о Чонгуке и говорить нечего. Задрав голову, Чонгук смотрит на грозовые тучи, вспоминая разговор с господином Кимом и друзьями пропавшего. Гроздья дождя хлещут по щекам, кубарем скатываются по обнаженной шее. Иногда Чонгук любит дождь, но не сегодня. Тусклый свет фар полицейской машины едва ли пробирается сквозь нескончаемый поток ливня. Освещенность ничтожна настолько, что капитан видит лишь накатывающие волны расплескавшегося по краям озера, и листву пригибающихся к земле деревьев на расстоянии не дальше, чем один метр от него. Ручной фонарь у капитана всегда с собой. Он идет напролом, вслушиваясь в хлюпающие звуки утопающей подошвы ботинок в жиже грязи. Порой ноги засасывает — приходится переставлять их быстрее. Чонгук ловкий, ему ли не попадать в еще худшие передряги. Безвкусные капли тучных слез нескончаемо слизываются языком. Чонгук жалеет лишь об одном — после такого омывания земли дождем нет возможности найти хоть какие-то отпечатки следов. Он и не уверен, что парень пропал именно здесь, но Ëнджун настаивал на обыске озера. Они признались в обследовании этой местности, но найти ничего не смогли. Ëнджун убеждал, что они-то точно что-то найдут, не зря ведь в офисе сидят в голубых рубашках. "Хосок всегда ходил этой дорогой", — повторял он раз от раза. Вот и втемяшил в голову — озеро нужно обыскать перво-наперво. Господин лишь только подначивал, а Субин был и вовсе зажат. Все сжимал край рубашки, не отводя взгляда от пола. Бедный парень, капитан не раз видел такое состояние. Он должен найти этого пропавшего юношу. Что-то отблескивает в высокой траве, спрятанной за березами. Сев на одно колено, Чонгук нащупывает твердый квадратный предмет. Глазам, только приблизив вещь чуть ли не к носу, удается разглядеть испещренный уродливыми трещинами погасший навеки экран. Сколько бы он ни жал на кнопку, смартфон не включался. — Офицер Ким, — кричит капитан, пытаясь заглушить шум дождя. — Офицер Ким, — будто здесь совсем один. Офицер был рядом... когда-то. Куда он ушел? — Ким Тэхён! — кричит что есть мочи Чонгук. — Иду я, иду, — наступая на ветки, кричит в ответ офицер. — С первого раза слышу. Он разглядывает явно сломанный телефон. Тэхен немного понимает в смартфонах, но даже ему с его незначительными знаниями, иногда так сильно пригождающимися в деле, не удается уловить сигнал. Парень обреченно качает головой, возвращая разбитый телефон Чонгуку. — Ты ничего больше нашел? — силится не закричать от обиды Чонгук. Такие важные детали, ускользающие сквозь пальцы, не дают никакой гарантии. Злость ничем не поможет, капитан это прекрасно понимает. Но досада все скромно поглядывает на него, собираясь упасть в чужие объятия. Чонгук ее не ловит. Положив смартфон в карман, встает на ноги. — Только это, — не менее расстроенный офицер показывает какую-то игрушку, как кажется капитану. — Навряд ли это его, — рассматривает брелок в виде разноцветного цветка капитан Чон. — Больше похож на девчачий. — Вот и нет, — хватается за брелок Тэхен. — Очень даже милый, я бы себе такой взял. — Не сомневаюсь. Тэхена бесит, когда Чонгук вот так закатывает глаза, а делает он это чаще, чем ходит в туалет. Вечно его что-то не устраивает, вечно ему что-то не нравится. Тэхен ведь порой старается, и пусть не всегда, но когда делает это, делает со всей душой и чистой совестью. Даже сейчас стоит под этим чертовым ливнем, лишь бы угодить ему. Снежный принц. Не иначе. Именно так в душе Тэхен зовет Чонгука. Иначе не может. Капитан вглядывается в лицо напротив. Безжизненные капли опадают на поникшие плечи, выкрашенные в зеленый пряди прилипли к черепной коробке. Тэхена жалко настолько, что хочется отогреть, напоив чаем и укутав в теплый плед. Прямо сейчас он стоит с этим несчастным брелоком в руках, убежденный в своей правоте. Тэхена ведь нужно хвалить, так? Чонгук хоть и знает, но все же молчит. Не уверен он, что этот цветок может принадлежать Хосоку. И все же Чонгук подходит ближе. Тянет парня на себя одной рукой, зацепив плечо тонкими пальцами. Он обнимает его как брата или сына. Нещадно заблудившегося в дебрях большого мира котенка. И хотя и чувствует хватку на запястье, отталкивающую его, зажимает в тисках лишь сильнее, поглаживая по мокрым волосам. Зеленый цвет... И почему именно он? Тэхен непонятен ему со всех сторон. Тэхен, рисующий свои правила. Тэхен, значащий для него что-то важное. Оберегать его? Едва ли. Чонгук и сам не знает, что именно он хочет дать этому парню. Заботу и уют, скорее всего. У Тэхена ведь почти что этого не было, как знает по слухам капитан. Хлюпающий нос определенно не нравится Чонгуку. Он не любит, когда кто-то плачет, тем более из-за него. Вспомнить ту девочку в пятом классе, что написала красивое длинное письмо с признанием о любви к нему. Она так уродливо плакала, размазывая ненужную косметику по лицу. Без нее она была намного красивее, а с ней походила на девушку легкого поведения. А зачем Чонгуку такая. "Хватит ныть" — вот, что он сказал ей тогда. Она обозвала его придурком и убежала сломя голову. Прошла неделя, больше она к нему не подходила. Он носил бремя невысказанных извинений в себе, так и не сумев достучаться до бедной девочки. Или вспомнить жену, с которой он развелся два года назад. И обида, и печаль, и неудержимая любовь — все у них было, но быстро закончилось. Сгорело, утихло, как стремительно дотлевающая после внезапной вспышки спичка. Чонгук определенно не любит слезы и сопли, но тянет офицера на себя, касаясь мягкими, слегка шершавыми губами прохладного лба. Тэхен неосознанно жмется сильнее, стягивая пиджак капитана на спине в своих длинных пальцах. — Ты правда молодец, — хрипит на самое ухо Чонгук. — Я знаю, тебе сложно, но спасибо за помощь. Знаю, тебя порой задевают мои высказывания, прости за это. Ты сильно получаешь от меня, и за это прости. Только утри свои слезы, мне хватает того, что тучи меня омывают ими. Тэхен смеется, получив щелбан по лбу. Он отстраняется, счастливо смотря на капитана. Пусть тот не знает о его чувствах к нему, Тэхену этого и не нужно. Достаточно лишь такой похвалы, чтобы стать чуточку счастливее. А поцелуй все еще горит печатью на лбу. Отвернувшись, он незаметно касается его, скрывая растянувшуюся улыбку за баррикадой ливня. Тэхен, скорее всего, все же для Чонгука как сын, которого у него никогда не будет. Больше он не хочет отношений. Пусть будут негласные: как отец и сын. Он треплет мокрые волосы, потемневшие от дождя, смотря в счастливые кофейные глаза напротив. Нужно быть открытее к Тэхену, решает Чонгук, не убирая руку с мокрых прядей. Отчего-то приятно касаться их, пусть и мокрых, казалось бы, совсем как промокшая шерсть, липнущая к рукам. Нет, они гладкие и ничуть не липнут. Сын, думает Чонгук, в последний раз потрепав офицера по голове. Парень что-то улавливает в темных очах напротив. Понимание или принятие? Тэхен знает, что Чонгук давно уже принял его со всеми его закидонами. Ему сложно было хоть с кем-то сдружиться в училище, у Тэхена до сих пор нет друзей. Ночами он пьет соджу в одиночку и ест мороженое солнечными днями в одиночку. Катается на аттракционах тоже в одиночку, садясь рядом с пустым местом. Когда сильно хочется кричать, не видно, что рядом никого нет. Тешить себя иллюзиями — Тэхен это любит. Молча представляет рядом с собой кого-то. Офицеру одиноко бывает, наверное, только ночью, но все чаще бывает и днем. Ему бы стоило поменять свое поведение, но зачем? Пусть его всерьез никто не воспринимал до Чонгука, ради них Тэхен не станет меняться. Было сложно, временами обидно, а сейчас просто все равно. Он другой, совсем не такой, как они, — окружающие его "правильные" люди. В Чонгуке одном он может спрятаться, как маленький мальчик под одеялом от ночных монстров. Чонгук другой, наверное, поэтому Тэхен решил, что влюбился в него. Иногда хочется коснуться его губ своими или почувствовать руки на талии, но Тэхен себя сдерживает, отвлекаясь на других парней. Он и не встречался-то никогда. Но первый поцелуй должен быть с капитаном, и не с кем более. Хотя... То розоволосое клубничное воздушное чудо то же бы подошло. И губы манящие... Да о чем это он, ему же Чонгук нравится. Наверное... Какая разница, ему просто нужен капитан. В роли парня или просто наставника — это уже отнюдь не важно. Чонгук все же первый, не кривящий рот при взгляде на него. Дождь стих, будто его и вовсе не было. Деревья готовы оды петь, устремив кроны к небу, лишь бы оно еще раз подарило им свою песнь дождя. Жаркое лето в этом году достигло пика, когда уже и листья начали желтеть. А дождя все мало. Чонгук, пусть и расстроенный, тоже рад был дождю где-то на подсознательном уровне. Теперь воздух стал немного прохладнее, с ноткой свежей травы и озера. Он больше не спорит с Тэхеном, просто не хочет. Возможно, офицер действительно прав, у каждого разные вкусы, Чонгук не имел права оспаривать Тэхеново мнение. Они еще ходят, похрустывая ветками, по озеру, но больше ничего не находят. Остается дозвониться до господина Кима, возможно, он даст им наводку. Если вещи действительно принадлежат пропавшему парню, дела их плохи. Здесь имеет место быть похищению, а если вспомнить маньяка, заведшегося два года назад, можно смело сказать, что Чонгук здесь бессилен. Правда капитан не дает таким мыслям забиться внутрь, — если он взялся за дело, обязательно найдет. *** Парень, подогнув под себя ноги, вдыхает запах свежезаваренного какао. Нос приятно щекочет дымка, поднимающаяся из кружки. Он дует, остужая напиток, слегка надувая щеки, и шмыгает носом, поднося кромку кружки к обветренным губам. Обычно он пользуется бальзамом для губ, но в последнее время было как-то совсем не до этого. И все эти взгляды, получаемые от посторонних людей, как только он подносит помаду к губам... В последнее время он почти ей не пользуется. Только начатый тюбик так и лежит в кармане, ожидая своего часа. Он негромко чихает, утирая нос рукавом длинной толстовки. Какао встает посреди горла, отчего он кашляет, чуть не задыхаясь. Парень извиняюще смотрит на капитана из-под пышных ресниц. — Ты вновь плачешь что ли? — спрашивает Чонгук. В ответ громкое шмыганье и последующие глотки. Ему нужно урвать напиток, пока он еще не остыл. Холодный какао для него невкусный. Тэхен такой не любит. — Вот и нет, — бурчит в ответ, натягивая на пальцы рукава. Он сидит теперь в рваных джинсах и белой толстовке в два раза больше него. На плечи накинут теплый плед. Ему уже не так холодно. С уже немного подсохших прядей все еще капает вода. Изучающие темно-карие глаза смотрят на него как-то по-особенному. Или это просто свет настольной лампы так отражается на радужке его глаз? Чонгук рассматривает парня, будто вместо глаз у него рентген. Он не верит, потому что Тэхен вновь шмыгает. — Простудился, — выдает вердикт Чонгук. — Вовсе нет, — отмахивается Тэхен, пряча покрасневшие щеки за мягким пледом. У него опущены глаза, а уши улавливают каждый шорох со стороны Чонгука; тот подходит ближе. Тэхен пропускает момент, когда начинает чувствовать прохладную ладонь на своем лбу. — Не пойму, — хмурит брови Чонгук, касаясь второй рукой своего лба. Ему вовсе не улыбается перспектива, в которой Тэхен болен. А все это из-за него. Потащил, заставил искать, когда хлынул ливень. Мог ведь и сам справиться, сидел бы себе парень в машине, сейчас бы не хлюпал носом. Лоб, вроде бы, горячий, или это просто его руки холодные? Чонгук запутался. Он не замечает удивленный взгляд кофейных глаз. Лишь замечает, как тот резко вздергивает голову, когда он касается губами прохладного лба. Нет у него температуры, здоров, как бык, только лишь насморк, и то не факт. От обязанностей он не сбежит. Кресло вновь прогибается, тихо скрипнув. Чонгук не отводит взгляда от растерянного Тэхена, прикрывающего половину лица пледом. И зачем он это делает, как будто Чонгук его до этого не видел. Но, по правде говоря, Чонгук его видит без косметики впервые, и это так красиво. У Тэхена пышные длинные ресницы, загорелая кожа и слегка потресканные бледно-розовые губы. Тэхен однозначно красив и без всей мишуры, так рьяно любимой им. Неужели Тэхен его стесняется? Тогда бы не позволил зайти к себе, зачем весь этот спектакль? И кто здесь актер, а кто зритель? Тэхену же обычно все равно на чужое мнение, точно так же, как до лампочки остальные планеты нашей Галактики. Тэхена ведь не интересует это все, почему тогда так себя ведет? — Нет у тебя температуры, — выдает Чонгук, из-за чего парень вздрагивает. — Я и не говорил, что болен. Его голоса почти не слышно. Тэхен стесняется? Это впервые на его практике. В тот момент, когда Чонгук неожиданно подался вперед, сердце так заколотилось, что он испугался, что оно вовек так биться будет. Сейчас сидит, ладошки потеют, и сердце все еще трепещет небольшим мотыльком, летящим на свет. И хотя путь до него столь далек, Тэхен хочет почувствовать палящий жар. Пусть сердце его хоть сгорит, Тэхену нужно еще. От стыда он прячется за слоем ткани. Как кстати, что Чонгук нашел плед где-то в шкафу. Тэхен и не помнил, что у него такой есть. Они смотрят друг другу в глаза. У одного внутри буря эмоций, шквал невысказанных слов, трепещущий мотылек в груди, готовый в любой момент разбиться о стекло, чтобы впоследствии сгореть. У другого внутри штиль, мерно бьющийся камень в груди, отцовская забота, порывающаяся выйти наружу. Они не могут заглянуть в сознание, и каждый молчит. Тэхен томно посматривает на Чонгука, отводит взгляд, когда тот только-только цепляется за его. Чонгук, пытаясь понять парня, все думает, что было бы, если у него действительно был такой сын. Чонгук бы ни за что его не ругал: ни за поведение, ни за ориентацию, ни за полеты в облаках. Почему же тогда он это делает с Тэхеном? Зачем ругает, зачем вечно норовит ткнуть носом в невыполненные дела? — Я пойду, — резко поднимается на ноги Чонгук. Он шлепает в промокших носках по паркету, оставляя мокрые следы — отказался принимать от Тэхена одежду, сколько бы тот ни просил. — Подождите, — звучит как-то отчаянно позади. Тэхен, запутавшись в собственных конечностях и пледе, кубарем скатывается с дивана, но тут же поднявшись, бежит за Чонгуком. Ему кажется, если не сейчас — никогда. Откуда такая уверенность, понять он не в состоянии, но движимая им сила тянет капитана за мокрый пиджак. — Что так... Не успевает Чонгук закончить фразу, как чьи-то губы касаются его. Чьи-то — это Тэхена? Или у Чонгука помутнение рассудка? Не осознавая своих действий, он приоткрывает рот, позволив неумелому языку дотянуться до своего. Тэхен дрожит в его руках, ноги его совсем не держат. Чонгук, ведомый лишь одним внутренним неопознанным чувством, сжимает парня сильнее в своих руках. Ему кажется, тело его — что-то невероятно хрупкое, одинокое и потерянное. Хочется укрыть, прижав еще сильнее. Чонгук это и делает. Что-то трещит внутри, как порванная фотокарточка. Все делится на "до" и "после". Будто в руках Чонгука не офицер, несносный упрямый мальчишка, не нареченный им же в уме сын, а кто-то совсем иной, заставивший камень внутри вдруг вздрогнуть. Мужчина слышит, как у парня похрустывают косточки. Это приводит в чувства. Ему будто дали оплеуху. Чонгук видит все это со стороны. Неправильно, неправильно, неправильно. Все это так неправильно, стыдно, потому что до боли приятно. Внутри ноет от стыда и совести. Маленький мальчик, ставший порочным для него. Резко оторвавшись, Чонгук отталкивает от себя Тэхена, и, не смотря на него, кое-как надев обувь, стремительно покидает квартиру. Это ведь почти что его сын. Был... Тэхен, ударившись затылком о стену, закусывает нижнюю губу. Глаза неотрывно смотрят на дверь в надежде, что та отворится. Реальность слишком сильно бьет под дых. Тэхен задыхается, сам себе на горло закидывая удавку из слез. Он рвано дышит, стирая со щек влагу. Мотылек, не добравшись до пламени, изрезавшись о треснувшее стекло, лежит, опрокинутый на твердую поверхность. Крылья едва заметно трепещут, глаза устремлены на отдаляющееся пламя. *** Потрескивание висящей на голом проводе лампочки нервирует Хосока, но теперь рядом с ним сидит Юнги, и это хоть как-то успокаивает. Внутри все так непонятно, что хочется отчаянно завыть. Хосок не видел себя в зеркале, кажется, тысячу лет. У него наверняка появились ужасные синяки, а кожа стала серого цвета. Хосок наверняка так некрасив, сливаясь с цветом своих глаз, будто этот же самый цемент под ногами. И внутри так же холодно, ну точно цемент. Расплескаться бы безжизненной массой, превратиться в маленькое ничто, чтобы все отпустило и больше не срывалось, как только он слышит щелканье замков. Утечь бы в сток вместе с грязной водой или выброситься в мусорное ведро вместе с отходами еды. Юнги просто сидит рядом, молчит, как рыба, набравшая в рот воды. Он пасет его уже вторые сутки, тупо сидя молча рядом. Только смотрит своими темными глазами, всматриваясь в самую глубину. Сколько бы Хосок ни сжимался в комок, обнимая себя руками, глаза его все равно пробираются внутрь. Он нутром чувствует эти невесомые касания, пытающиеся раскрыть что-то внутри. Призрак что-то ищет, только Хосок не знает, что именно. А понимать не хочет, потому что действия психа невозможно разузнать наверняка. И вот сейчас он вновь молчит, играя пламенем зажигалки. Юнги ни разу при нем не курил, а запах сигарет все равно чувствуется. Хосок задыхается. Лучше бы уж точно задохнулся, чем ощущать себя пустым местом. Снова и снова Юнги перекатывает во рту конфету. Она, отскакивая от зубов, звенит. Это должно быть не так уж и громко, но для Хосока это сравнимо с бьющими над самой головой колоколами. Без Юнги всегда так тихо, и даже когда он сидит рядом, все равно тихо. Но эти шуршащие звуки, когда он встает, или та же самая конфета, перекатывающаяся из угла в угол, потрескивание небольшого огня действуют на Хосока так успокаивающе. С помощью этих, казалось бы, незначительных звуков он хоть как-то может держаться на плаву, через маленькую щель заглядывая в мир за пределами пустой коробки. Эти звуки для Хосока — своеобразная колыбель. Он не сомневается, что наверняка уснет, но если сделает это, вновь проснется один. Спать ему никак нельзя. Запах барбариса возвращает в детство, куда бы парень возвращаться не хотел. Он неосознанно тянется к Юнги, пытаясь успокоиться. Он всегда рядом, пусть и в воображении, но когда представляешь его суровое лицо, можно забыть о тех детских страхах. В детстве же было и весело, пусть не так часто, как у других детей Интересно, каким Юнги был в детстве? Любил ли он барбариски уже тогда, и почему полюбил именно их? Связано ли это как-то с тем, из-за чего он теперь стал таким? Юнги для Хосока — закрытая книга. Сколько бы он ни спрашивал, пытаясь узнать о нем чуть больше, тот отвечал немногосложно, сухо, безэмоционально. Односложные предложения, сплошное бла-бла-бла. Из Юнги невозможно вытянуть и слова, хоть клещами тяни. А Хосок так любит болтать, да и слушать тоже любит. С Юнги можно и просто посидеть, вот так, как сейчас. Правда он все равно хочет знать, почему же все-таки заперт здесь. Может, хоть сегодня повезет? — Эй, — зовет Хосок, когда молчание надоедает. — Твое молчание угнетает. В ответ слабая улыбка. Какая-то неестественная, совсем не живая. Юнги больше похож на восковую фигуру с этой натянутой улыбкой. Если бы это было и правда так, он бы был лучшим экспонатом в музее Мадам Тюссо. Юнги живой человек, только кажется, что давно уже мертв. Хосок тяжело вздыхает, покачав головой. Скорее всего, он продолжит молчать. Пылинки оседают на джинсах и кофте, ему хочется стряхнуть их с чужих волос. Как Хосок до сих пор еще держится? Он нарочно молчит, чтобы мучить как можно дольше, но, возможно, пора завязывать. Он смотрит на эти светлые волосы, тихо сжимая руки в кулаки. Золотые нити, спрятавшись среди желтых одуванчиков, поблескивают под тусклым светом одинокой лампы, усеянной мошкарой. Любой другой бы восхитился, но не Юнги, ненавидящий их, как и желтые одуванчики. Только если белые, совсем как поседевшие пряди. Это красиво. — О чем ты хочешь поговорить? Хосок вздрагивает, вызывая ухмылку на лице. Он так похож на загнанного ягненка, пытающегося спастись от серого волка. Он все сделает, лишь бы его не сожрали. Только Хосок в этой роли не такой умный ягненок, скорее тупоголовой. Он уставляется своими расширенными зрачками, что почти полностью покрыли радужку глаз. Он, кажется, не верит — ползет к нему ближе, потому что хочет почувствовать, что рядом действительно живой человек, не призрак и уж точно никакая не восковая фигура. Он так медленно подбирается, всматриваясь в бледные ключицы, боится поднять глаза — сразу утонет в болоте. Юнги смотрит на него неотрывно. На это исхудавшее тело, больше похожее на скелет. Теперь на нем его футболка, и даже она свисает с одного плеча. У Хосока тоненькие запястья, которые мгновенно сломаются, если сжать чуть сильнее. И лодыжки такие тоненькие, как он на них вообще ходил? Раньше он был немножко полнее, наверное. А может, всегда был таким. Он плетется, на ладонях ползет, услышав голос. Что он будет дальше делать? Юнги интересно, он просто молчит. Парень останавливается, цепляясь руками за спинку стула. Он осмелился посмотреть ему в глаза. Юнги надеется, что колени его очень болят. Интересно, он всегда стоит на коленях? Было бы забавно узнать, умеет ли он делать что-то своим ртом, кроме того, чтобы попусту ныть и болтать. — И что дальше? — приподнимает бровь Юнги. Снова он вздрагивает, такой пугливый, но настойчивый. Он молчит, смотрит в глаза. И серый омут этот засасывает на самое дно. Неправда, он не может чувствовать чужую боль, не узнав ее истока. Юнги не верит, что Хосок когда-нибудь роднился с ней, как с одеялом или подушкой. Не верит, что он мог разговаривать с ней, как с другом. Не верит, что он мог чувствовать ее болезненные пинки, когти и острые зубы. Он не мог всего этого знать, он ведь всегда до этого улыбался. Только Юнги знает, что такое боль. — Почему я здесь? — голос дрожит. Он до сих пор стоит, сдирая свои колени о неровный цемент. Такой отчаянный. Так хочет быть с кем-то рядом. — Зачем я тебе? — Думаешь, я прям сразу выложу всю информацию, подам тебе на блюдечке? Ты должен сам узнать, чтобы завоевать свое спасение. Хосок такой дурак, потому что рад тому, что тонкие пальцы убирают челку с лица. И пусть тянут слишком сильно, он прикрывает глаза. У Юнги холодные руки, так обжигают, сильнее, чем голые стены, но это живой человек, это приятнее. Юнги полон ненависти к этому человеку. Он отбрасывает желтые одуванчики как что-то мерзкое, до тошноты противное. Несколько золотых нитей падают на пол. Юнги прямо здесь готов его избить, хоть не так сильно, как хочется, но хотя бы немного окрасить его бледное лицо в яркий цвет. Если бы Хосок видел взгляд напротив, его бы затянуло в пучину неизбежного. Он утонул бы, содрогаясь в спазмах. Его накрыло бы и отшвырнула так сильно, что он мог бы получить сотрясение. Даже сквозь прикрытые веки он ощущает злость. За что? Хосоку хочется кричать, рвать волосы на голове, топать, лишь бы узнать почему. Почему он? Почему ненавидит? Почему не дает уйти? — Не скажешь, да? — разочарованно улыбается. Он тихо вздыхает, садясь на ноги. Бледные пальцы больше не держатся за спинку стула, а Юнги все равно все бесит. Бесит, потому что он погружается в себя, находит те самые лучики света и тянется к ним, пытаясь согреться. Он до сих пор помнит ту улыбку, все бы отдал, чтобы вновь увидеть. И почему-то кажется, именно он ему подарит ее. Юнги проклинает, злится, ненавидит, но хочет посмотреть, хочет согреться. — Тогда я задам другой вопрос. — Не отцепится ведь, пристал, как колючка. — Что ты делал с остальными парнями? — Убивал, — пожимает плечами Юнги. — Почему меня не убил? — Это было бы слишком просто для тебя. А дальше что? Если не убьет, будет здесь держать, пока он сам не умрет? Хосоку уже все равно, что с ним будет, только пусть приходит, пусть вот так сидит рядом. И пусть молчит, главное, он здесь, под боком. И пусть прикосновения его обжигают, Хосок может согреться. Только пусть здесь останется, не уходит. Хосок не хочет одиночества. — Скажи, ты чистый, как нетронутая утренняя роса, или все же грязный, как бордовые реки на руках? И вновь он пугается, вздрагивает, забавляя этим Юнги. Он раззадоривает внутри огонь, сам подбрасывает туда дрова, обильно политые керосином. Юнги все больше нравится такая пугливость. — Я не понимаю, — растерянно смотрит в ответ. Юнги бы рассмеялся от забавы, но смеяться не хочется. Хочется рыдать, истерично посмеиваясь. Невинный божий одуванчик, да? — А ты постарайся понять, может, тогда тебе откроется тайна твоей никчемной жизни. — Хосок лишь слышит шипящие звуки змеи, обнажающей сочащиеся ядом клыки. А пока не может, пусть остается один. Скрипящие звуки долбят Хосока по голове. Он сейчас опять уйдет, кинет его на растерзание жучкам. Хосок с ужасом в глазах глядит на разворачивающегося Юнги и ползет к нему побитой собакой. Зацепиться за него, как репейник на джинсы, чтобы везде таскаться, всегда быть рядом с ним. Пусть так надоедливо, отнюдь не надежно. Хотя бы немного, потому что те минуты, уделенные ему — совсем не минуты, жалкие секунды, в которых попытки почувствовать чужое тепло ничтожно малы. Страх плещется где-то в районе желудка, заставляя ползти быстрее. Он знает, что тот просто делает вид, будто не слышит этих шуршащих звуков позади. Наверняка он улыбается, Хосок в этом уверен, и все равно ползет. Юнги притормаживает, замедляясь, чтобы смогли до него дотянуться. — Прошу, — цепляется за ногу Хосок. — Прошу, не нужно, — он прижимается к ней щекой. Такой дурак, какой же он все-таки дурак. — Я пойму, если хочешь, — "только не уходи". — Ты уверен, что сможешь? — наклоняется к нему Юнги. Хосоку страшно, он нервно сглатывает, согласно кивая. Сперва неуверенно, а потом часто-часто, будто систему заклинило. Цикличность его движений нервирует Юнги. Он сильно сжимает пальцы в попытках унять внутреннюю ярость. Рано, убеждает он себя, пусть спит и видит сладкие сны. Юнги же видеть их не может, а Хосоку позволительно спать на мягких перинах, грезить о лучшем будущем, потому что он сидит в тени. Больше этого не будет — Юнги выйдет из тьмы, а Хосок не станет спать на мягких перинах, если вообще спать после всего сможет. Призрак проводит костяшками пальцев по впалой щеке и видит удивленный взгляд в ответ. Хосок обнимает его за ногу еще сильнее. Он не может пробиться сквозь стены, но глядит в глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Там ничего нет, лишь одна бездонная пропасть. Хосоку жалко этого парня, потому что боль его ощущается даже сквозь эту прозрачную стену между ними. Это боль Юнги или собственная, вызванная паническим страхом? Тонкие пальцы больше похожи на стальные стержни. У Хосока болит челюсть, правда, он все равно не отводит свой взгляд. А Юнги видит в этих серых глазах потерянного человека, что так отчаянно пытается быть кому-то нужным. В какой-то момент он вновь вспоминает его, такого улыбчивого и счастливого. Не удержавшись, Юнги еще сильнее сжимает чужую челюсть. Приходит он в себя, только услышав тихий хруст и последующий болезненный стон. Он отшвыривает Хосока как ненужную вещь, а тот и не пытается больше ползти за ним. Я готовлю почву. Вот выращу цветок. Он будет такой мягкий, чтоб я вдоволь занемог. Я буду часто-часто цветочек поливать, за плодами своей ненависти с ним наблюдать. Он вырастит красивым, возможно, небольшим, уродливо красивым, но все же небольшим. Полью я вновь цветочек, чтоб не досаждал, запру я свой цветочек, чтоб солнца не видал. Теперь он весь поникший, огнем моим горит... Коснусь я лепесточка, сожму его в руках, останется ли след, иль только пустота? Я наслаждаюсь видом — цветочек весь иссох, но он такой красивый, что хочется еще. Ты потерпи немного, я вновь к тебе приду, цветочек исхудалый навеки здесь запру. Ты погоди здесь плакать, слезу свою пускать, ведь я еще не начал в игру свою играть. Я готовлю почву, цветочек посажу, а когда нужно — с корнем оторву.