Whistle. Obey me

Злость на собственное эго, обуревающая внутренний мирный распорядок, стала не то чтобы спутником жизни, скорее перманентным состоянием, выход из которого не то чтобы не найти, его просто нет. Так, день за днем прожигать дни, выжигать в памяти последний разговор, на работе вести себя культурно и миролюбиво, дружелюбно, а вечером, по приходе в пустую квартиру, сползать по стенке вниз, ловить ладонью тихий всплеск эмоций, находящий выход снаружи, и разносить все в пух и прах. Это не жизнь, существование. Ожидание вести хоть какой-нибудь, хотя бы жалкие крупицы, расползающиеся и разбивающиеся на песчинки, обязательно припорошенные соленой влагой, жалкими всхлипываниями, сопровождающиеся мольбой. Ничтожные стенания под скрипящие доски каркаса кровати целую ночь и до самого утра, а затем отражение в зеркале совсем не того же самого человека, коем он являлся, когда рядом был Хосок. И ведь столько возможностей потрачено впустую. Все воспринималось как должное. Заваренный кофе, отглаженные брюки и рубашка, галстук, выбранный скрупулезными стараниями в тон под цвет брюк, поцелуй перед уходом, а иногда и стоны, утопающие в поцелуях. Хосок, который иногда допоздна не ложился спать. В ожидании прихода сидел за столом, клевал носом в остывшую кружку чая. Обычно это нервировало. Проблемы на работе, еще и Хосок достает своим сонным видом. Бормочет под нос, когда он поднимает его на руки и несет в комнату. Отпускать не хочет даже после того, как тело утопает под слоем одеяла. Руки, скрещенные на затылке, словно примагничены магнитом, и не разнять их никак. По итогу он падал сверху, а затем перекатывался на свою сторону под ворчанье и вздохи, Хосок же с блаженной улыбкой припечатывался губами к беспокойно вздымающейся груди. Наутро он все равно получал, но лишь извинялся, с улыбкой принимая выпады в свою сторону, а вечером картина повторялась снова. Он объяснял: не может спать, когда его рядом нет, а на утверждение того, что засыпает ведь все же, пусть и не в кровати, а на стуле, пожимал плечами и снова улыбался. Таков он — Хосок. Принимающий всю его сущность и ни разу не отвергнувший необоснованную агрессию, порой выливающуюся не только словесно. А он что сделал? Хотя бы раз он отдал взамен столько же, сколько получил? Даже во время поездки, когда Хосок интересовался местной культурой, не предпринял попытки взглянуть на мир его глазами. Это ведь была совместная поездка. Нужно было оставить все дела там, в Сеуле, но нет, он ведь так не может. Пожинай теперь плоды. Теперь он понимает, прожив без Хосока чуть больше недели, каково это — ждать. Только вот если Хосок наверняка знал исхода ожиданий, он не знает и вовсе. Точнее, знает. Однако верить в сценарии, прокручивающиеся в голове, которые непременно завершаются резней или просто кровавыми подтеками и посиневшим телом... Ведь когда-то из-за таких сценариев и он сойдет с ума. С кем поделиться скопившимся в грудине горем? Он не имеет друзей, а со знакомыми и подавно не собирается обсуждать столь щепетильные темы. Держаться перед коллегами становится задачей, усложняющейся каждый день во сто крат. Конечно, они давно уже осознали, что с ним что-то происходит. Далеко не глупцы работают, сам же когда участвовал во время собеседования. Опрашивал, вел разговор самолично. И самолично же избрал тех, кого посчитал самыми ответственными, быстрообучаемыми и схватывающими на лету. Именно поэтому скрывать от них что-то с одной стороны глупо — все равно догадаются, а с другой — это личное, и точка. Есть, конечно, личности, замешанные в деле Хосока точно так же, как и он, но захотят ли они слушать нудные разговоры о том, что это он во всем виноват? Ëнджун уж точно не станет нянчиться, даст хорошенькую затрещину и все на этом, отправится восвояси. Субин куда более сдержан и слушать способен, не перебивая, да и сам он ощущает себя чуть ли не так же, как он. Они будто в одной лодке и плывут в одну сторону — мрачную, в то время как Ëнджун во всем ищет позитивные намеки. Наверное, иногда стоит получать от Ëнджуна тумаков, только не сейчас, не сегодня. Сегодня он собирается напиться до невменяемого состояния, а затем завалиться спать, понадеясь на то, что ему не будет сниться безжизненное тело, и кошмары наконец отступят хотя бы на одну ночь. Такое ощущение, будто они застряли на месте. И он уже подумывает: зря понадеялся на капитана Чона. И уж тем более зря на того офицера. Ищут ли они, пытаются докопаться до истины или давно уже отложили дело о пропаже Хосока на дно ящика? Возможно ли такое, что они уже знают правду, просто говорить не хотят? Нет, капитан Чон не поступил бы с ним так. По крайней мере, хочется в это верить. Если не доверять им, то кому тогда? Да, от них новостей не больше, чем от Субина или того же самого Ëнджуна, однако всякому дураку понятно — это дело полицейских, и лезть каждый день к ним с вопросами лучше не стоит. Так и до ручки довести недолго. Того гляди и сам очутишься на дне озера. Ким подцепляет пальцами узел галстука и оттягивает. Мониторит телефон, зажатый в правой руке, уже продолжительное время. Субин хоть и друг Хосока, но тоже еще студент. Нужна ли ему компания Кима? Не будет ли между ними присутствовать ощущение неловкости и тишина? Ким не то чтобы разговорчивый, нет, он молчаливый, это Хосок был разговорчивый. Болтал без умолку и весело смеялся. Любил широкие футболки с милыми или смешными рисунками, яркие панамки и джинсовые шорты. Обожал маленькие миленькие сумочки и шлепанцы. Разговоры ни о чем и обо всем сразу. Ему не нравилось, когда Ким был угрюмый, зато нравилось смотреть на то, как он смотрит на него во время повествования ему об очередной статье, написанной им накануне. А еще Ким знает, как он радовался тому моменту, когда он во время прочтения его новой статьи с задумчивым видом едва заметно кивал по мере того, как продвигался к концу. А затем, подчеркнув кое-какие ошибки, делился своим взглядом на то, чем лучше их заменить. Он всегда хвалил Хосока, потому что у него действительно талант к написанию и раскрытию темы для статьи. Ким узнал об этом еще во время конкурса. Теперь же лишь моментами направлял. Хосок с замиранием сердца ждал вердикта, и Ким ни разу его не подвел. Хоть в чем-то он был прав, хоть в чем-то оправдывал ожидания. Плюс к карме или все же незначительный перевес? Нет, это просто смешно. Куда теперь ни взглянь — везде Хосок. Ким, прожив с ним два года, решил — вот она — привычка. Приелось. Лишь только потому, что не было желания растрачивать ресурсы на поиски новой любви, он решил остаться с Хосоком. Оказалось, вовсе не так. Он на самом-то деле действительно до сих пор любит Хосока той любовью, которой одаривал его в первую половину их совместного существования как пара. В те дни чуть ли не каждый день возил его то в парк, то в соседний город, ресторан, кинотеатр, а то и просто к реке или в деревню, где они гуляли, держась за руки. Хосок хватал его повыше локтя, когда замерзал, и прижимался так близко, пытаясь почувствовать тепло, исходящее от его тела. Ким на это лишь посмеивался и распахивал дутую куртку, тем самым приглашал под свой бок. Это выглядело заманчиво и так доверительно. Хосок юркал быстро, словно мышь, сцеплял ладони в замок на противоположном бедре. Мурчал что-то под нос. Они шли так либо до машины, либо до предварительно снятого одноэтажного домика. Вокруг сновали собаки. Их Хосок не очень-то жаловал, хоть и не боялся. Приходилось отгонять палкой, подобранной с промокшего песка. Нет, он не бил, только отпугивал под смех Хосока, который называл его своим рыцарем. Домики они обычно выбирали уединённые, и старались находить лояльных хозяев. Не всегда им это удавалось. Хоть выбор и не был велик, но все же можно было найти подходящий вариант. Иногда доски скрипели от порывов ветра, тогда Хосок хныкал и порывался залезть на Кима полностью, как обезьянка на дерево. Это Кима умиляло, он прижимал Хосока ближе, гладил по золотистой шевелюре и тихим голосом вещал какие-то детские сказки. Хосок проваливался в сон быстро, а Ким еще долго думал о том, почему Хосок себя так ведет. Узнает он об этом лишь спустя год. А пока относительно странные повадки Хосока его лишь забавляли, со временем же стали нервировать. Ким понял одну важную вещь — Хосок, хоть с виду довольно-таки взрослый человек, на деле все еще ребёнок, пытающийся восполнить любовь, недополученную в детстве. Ким, конечно, не мог быть Хосоку матерью или отцом, но мог стать, по крайней мере, тем, на кого всегда можно положиться. Кому можно без утайки все рассказать, поделиться проблемами, существующими лишь в его голове. Нет, Ким лишь раздражался, кричал, уединялся. Стоило просто помолчать, выслушать, иногда выразить поддержку в виде крепких объятий. То, что по началу умиляло, впоследствии стало тем, что раздражало Кима все сильнее и сильнее. Приелось? Изжилось? Утратило первоначальную форму? Глупец. Чтобы понять собственные ощущения, стоило потерять Хосока. Только так Ким узнал, что на самом деле все это время он чувствовал по отношению к нему. Раздражение? Нет, лишь только тревогу за то, что он ему ничем помочь не сможет. Впоследствии придется обращаться к психологу. Неспособность быть тем, кого на самом деле желал видеть Хосок. Ким не доверял даже полицейским, что говорить о психологах? Да и признать проблемы — это, на самом деле, признаться в том, что Хосок болен. Разве возможно признаться самому себе в том, что ты давно уже понял об имеющихся отклонениях в психике ставшего для тебя близким человека? Это страшно ровно на столько же, насколько и страшно, то, чем именно болен Хосок. С виду он обычной, просто гиперактивный и общительный. Просто "слегка" боится одиночества, а еще умеет считать лишь до трех. Да и его любовь — лишь щенячья, а вовсе не безумная от того, что он не выносит одиночества. Так легче. Так проще. Зернышко, оставленное в наследство матерью — просто пугающее прошлое. Ни больше, ни меньше. Запрограммировать себя на такое восприятие казалось Киму тогда правильным решением. Сейчас же он не знает, что правильно, а что нет. Да и бывают ли в жизни в принципе правильные выборы? Существует ли в этом мире то, что имеет способность показать последствия этих правильных или неправильных выборов? Заранее — нет. Никогда не предугадаешь, где оступишься. Ким тогда решил не обращать на выходки Хосока должного внимания, а принять их за неотъемлемую часть его характера. Ведь это не только его выбор. Хосок бы тоже вряд ли захотел обращаться к кому-то за помощью. Если он не дошел до этого сам в возрасте двадцати лет, то как на него мог повлиять Ким? Слушать очередные истерики? Нет, он на это не подписывался. Тогда в приоритете ребром стоял вопрос о потере бизнеса. Естественно, кто захочет терять проект, ведомый столько лет? Ким просто не мог одновременно думать о двух проблемах, или, точнее, не хотел. Не имел сил, желания, терпения. Да чего угодно. Да и сейчас дело не в Хосоке, а в нем. В том, в ком так нуждался Хосок в день "х". В том, кому доверял больше, чем самому себе. Ведь не зря, предполагая заранее итог разговора, все равно были предприняты попытки донести до Кима дрожь голоса и слегка взвинченные в высоту нотки призыва. Не говорил прямо, да, но можно было предпринять попытки услышать намеки, если бы только он не был так сильно погружен в устранение причины упадка прибыли. И вообще, разве можно выбирать бизнес, когда любимый буквально дрожит от страха? Он не ведал тогда, что творит. Не ведал того, во что способен превратиться запрет на езду на такси. Глупый взрослый человек. Решил стать властителем Хосока, тогда как на самом деле был лишь чертом, сидящем на левом плече. Разве можно было думать о том, что таким образом он будет получать его любовь безоговорочно? Будто Хосок мог ему изменить. Это было бы смешно, если бы не обрело такой поворот. Впрочем, чем сильнее себя угнетать, тем сильнее погружаться в дерьмо. Это Ким знает не понаслышке. Втаптывать себя в состояние близкое к полоумному, будто это может хоть что-то изменить. На деле ничего не изменит. Не вернет время вспять и не позволит обругать себя тогдашнего. И уж тем более никто не дарует ему способность исправить собственноручно совершенные ошибки. Даже если Бог существует, ему плевать на людей точно так же, как людям плевать на окружающий его мир. Остается надеяться если не на себя, то хотя бы на представителей правопорядка. Лишь им подвластно предотвратить замыслы психов, найти исчезнувших без вести. Успокоить тем самым больной разум, уже ни в чем не отдающий себе отчет. — Хосок, — стонет Ким. Сжимает мобильник в руке сильнее, сам откидывается затылком на стену. — Мне тебя так не хватает, прости. Я не был хорошим парнем, не знал, когда остановиться, а когда сказать утешительные фразы. Вел себя, как мудак. Да и являюсь я им. Полный мудак. Но это же не вернет тебя, так? Если бы ты меня слышал, вернулся ко мне? Ты ведь не сбежал потому, что тебе просто все осточертело? Ты ведь не стал бы так поступать? Прямо заявил бы о своем намерении? Ты ведь умело выражаешь свои мысли и смог бы донести до меня, такого глупого человека, на что ты рассчитывал и что получил в итоге. Тогда тем более способен был расставить все по полочкам, чтобы я не терзал себя каждый прожитый день без тебя. Ты мог мне сказать о своих чувствах, да мог даже крикнуть или ударить, я бы постарался понять. Я бы понял, и тогда у нас снова все было хорошо. Ты бы сидел сейчас здесь, улыбался и рассказывал очередную небылицу. Утром пил чай, а я кофе. Я бы слушал тебя отныне внимательно, чутко воспринимал переменчивость в твоем настроении. И сфоткал бы тебя сотни, нет, даже сотни тысяч раз, чтобы любоваться затем твоими родинками и морщинками в уголках глаз, образовавшихся из-за широкой улыбки. Я бы сделал куда больше, чем делал до этого. Стал тем, кого ты так хотел во мне разглядеть. Заменил бы твои воспоминания нашими совместными радостными впечатления. Научил бы считать тебя до миллиона. Хосок, — всхлипывает. До боли зажимает меж зуб нижнюю губу, — прости меня. Вернись ко мне. Я все исправлю, обещаю. Ты же слышишь меня, да? — устремляет взгляд в потолок. — Тогда не дай мне остаться без крыши, — шепчет. А ведь действительно, когда Хосок был рядом, Ким ощущал спокойствие, а помимо него предопределенность. Он знал наверняка, что, вернувшись домой, обнаружит въедливый запах абрикосов. Его теперь уже ничем не вывести. Этот запах настигает Кима абсолютно везде, где бы он ни был и чем ни занимался. Хотя со дня пропажи Хосока, чтобы не добить себя окончательно, он не то чтобы не брал бутылек геля для душа в руки, даже не смотрел в его сторону. Он запомнил этот запах наизусть, почти так же, как зазубренные им перед экзаменом тезисы и гипотезы в институте. Они отскакивали от зубов, словно пули из пулемета. И даже сейчас, по прошествии стольких лет, Ким до сих пор кое-что помнит. Что уж говорить о любимом запахе? Знал и видел то, как только он откроет дверь, свет из подъезда зальет темный коридор прихожей. Осветит коврик, вычищенный от городской пыли и грязи накануне Хосоком, шкаф-купе с зеркалом во весь рост, обувницу в три ряда, маленькие сумочки Хосока, повешенные на металлические крючки с меандровыми узорами на основании, крепящиеся к стене. Приятные глазу постельно-лиловые обои, порой успокаивающие и навевающие мысли: "Вот он — дом", также у входа в уголке обнаружит одиноко стоящий кожаный пуфик. Его передвигали лишь в моменты уборки, когда настигала необходимость помыть полы или пройтись пылесосом для свежести, все остальное время он посматривал со своего отдельного ото всех места, героически ожидая своего времени. Не менялось ничего, даже то, что чуть поодаль, если пройти в направлении кухни, свернув за правый угол после коридора, обязательно можно было наткнуться на скрюченную спину, облаченную летними вечерами в широкую футболку Кима, а зимними — в старую теплую шерстяную рубашку. В дни хорошего настроения спина резкими точными движениями под удивленно-вздрогнувший вскрик прижималась к груди, где гулко билось сердце, после чего тоненькие ручки обвивали шею, а запах абрикоса щекотал ноздри сладковатым послевкусием стремительно-жадного овладевания друг другом. Порой желание и несдержанность выражались лязгающим звуком встретившихся передних зубов. В такие моменты Ким глухо смеялся в порозовевшие губы, сильнее сжимал руки на пояснице. В уме проговаривал: "Я скучал", на деле же отстранялся, обхватывал щеки ладонями и смотрел в серые колодца так долго, пока Хосок не начинал смущаться. Он опускал взгляд в пол и обхватывал локти Кима, пытаясь снять с себя ощущение того, что его раздевают догола, только вот все время забывал о моменте: он слабее, следовательно, не ему решать дальнейший исход. Когда же настроения не было, хлопал по плечу и ворчал, чтобы он заканчивал таким образом ожидать его прихода и сразу же направлялся в ванную, где наскоро принимал прохладный душ, чистил зубы и ложился спать скорее Хосока. Тот еще долго тер кулаками глаза, пытался понять, где он находится. Спустя полчаса Кима за талию обхватывали тоненькие ручки, спину холодил кончик носа. Краешек губ, спрятанный за одеялом, теснился к мочке уха. На самом деле ворчание выражалось усталостью и желанием быть ближе и проводить как можно дольше времени. Сначала так, а затем бытовой привязанностью, рассчитанной лишь на привычку и нежеланием терять нажитый опыт, безропотно вложенный в будущий союз. Если бы он только знал: не привычка это была. Бытовуха? Возможно. Однако повторять для себя усвоенной урок приведет лишь к очередным судорожным вздохам и каплям, переливающимся на ярком экране радугой прямо в том месте, где тридцать два зуба напоминают о спокойных днях без суеты, выкореживающей признания оплошности и вины. Усвоил раз и навсегда — это про него, про Кима. Про жизненный короткий путь. Про надежду на то, что совсем скоро все кончится, и тишину, опустившуюся на квартиру, вновь разбавит звонкий голос. Что такое предопределенность? Знание факторов, пренепременно должных случиться в любой отрезок времени? Спокойствие от этих самых знаний или, в зависимости от ситуаций, волнение? Раньше Ким думал, что знает о предопределенности если не все, то большую часть. Оказалось, не знает. Можно лишь догадываться до тех пор, пока нечто или некто не ворвется и не разорвет череду статических событий. Не превратит их в динамические и пунктирные или же похожие на азбуку Морзе. Когда надежда — точка, а тире в ней все же больше. Он сейчас словно на американских горках. Крутится по кругу, успокаивается в моменты, когда слышит голос капитана Чона, который хоть и редко когда связывается по собственному желанию, но все же не забывает это делать. Наверное, капитан Чон действительно хороший человек и способен ему помочь. По крайней мере то, что он решился взяться за дело, уже о чем-то говорит. Но большинство времени Ким все же не может доехать до пункта назначения. И ремни, обязанные удерживать тело от падения, какие-то слишком уж хлюпкие, ненадежные. Шаткие и валкие. Поди, если не скрепить получше и крепче, можно действительно позволить лицезреть чужим глазам загнанно утрирующее состояние. Нет, так продолжаться больше просто-напросто не может. Не он ли сам себя называл волевым человеком, когда решил без помощи отца основать собственный бизнес, а не идти по его стопам, наживаясь на всем готовом? Не он ли решил добиться расположения Хосока, тогда как второму в то время это задаром не нужно было? Погасший экран вновь загорается, освещает осунувшееся лицо и светлые растрепанные локоны. Номер Субина был записан после случайной встречи на озере и еще ни разу не был набран. Звонок может показаться странным и даже привести собеседника в молчаливое исступление, Ким понимает, ведь обычно помощи ни у кого первый не просит. Да и, кажется, Субин его побаивается, ну или остерегается сказать лишнего слова. Это заметно по тому, как он отводит взгляд и старается смотреть при разговоре сквозь или в сторону, по нервозным пальцам, перебирающим полы одежды. Но, скорее всего, удивляет Субина агрессивное и несдержанное поведение Кима, а не разница в их возрасте. Если бы Ким только знал, что по стопам характера Субин не так уж и далеко от него убежал. И кто его знает, во что выльются на сегодняшний день выпады парня на Ëнджуна через годы. Остается надеяться на его благоразумие и отдергивания себя же от ядовитых высказываний. Гулкие гудки такие странно тягучие, словно идут откуда-то извне, из другого, параллельного мира. Киму начинает казаться, что он и правда переместился на другую планету или Вселенную, и что гудки наградят его голосом, который он не слышал неделю. Разорвут порочный круг, украсят резные подсвечники из черного железа восковыми свечами и осветят мрачные черты, преобразив в неверяще взволнованные. Однако вместо них он слышит потерявший краски Субинов голос: — Да, господин Ким? — Не называй так меня, — он тут же морщится, пальцами свободной руки массажирует затылок. Все тело затекло. — Простите... Вы что-то хотели? Ким подумывал выбраться в какое-нибудь заведение по типу паба, но в последний момент передумал. Нет ни сил, ни желания плестись во тьме в место скопления огромного количества людей. В таком месте горе не выплеснуть, не пережить. — Ты сейчас занят? — Нет, не особо. — Завтра пары с утра? — Нет, мы сейчас учимся во вторую смену. — Ах, да, как я мог забыть... Тогда, быть может, хочешь выпить? Субин замолкает, слышно только его дыхание. Прерывистое, беспокойное. Откажется, решает Ким, намереваясь первым пойти на попятную, когда Субин выдает: — Да, было бы неплохо. — Только Ëнджуна с собой не бери. — Почему? Субин не любит ходить в такие места, как кафе, клубы или караоке-бар без Ëнджуна. Делал он это только с Хосоком. Да и то в редкие дни. Обычно Хосок никуда не ходил. Оправдывался тем, что покушает с Кимом, посмотрит с ним фильм, да и статью переведет с ним же или самостоятельно. Он привык к Хосоковым оправданиям, скрывающим за собой Кимовы "правила" или "законы". Он даже на такси не ездил, так о чем может идти речь? Это только Ëнджун способен был закатить истерику, Субин не такой, он принимал все с молчаливой улыбкой на устах. Понимал, поэтому даже не пытался подначивать. В редкие дни, когда Хосок все же соглашался провести с ним время, Ëнджун сам оставлял этих двоих наедине. Общаться с Хосоком ему было не особо интересно в то время. Другим языком, он просто не понимал, как он может губить свою молодость на такого человека, как Ким? Поэтому и переубеждать хоть изначально и пытался, но быстро оставил всякого рода домыслы. Понял — ему Хосока не переубедить. Однако, все же порой они отдыхали все вместе. В такие дни даже было веселее, чем когда Субин оставался только с Хосоком. Сейчас же, хоть Ëнджуна не рядом, идти поздно вечером без него как-то неуютно что ли. Некомфортно и стыдно. — Он начнет заливать о нытье. А мне сейчас необходимо напиться и разделить свое горе с тем, кто меня понимает. Понимаешь? — Понимаю. — Поэтому сегодня, пожалуй, без Ëнджуна. — Без Ëнджуна... — глухо отзывается Субин. — Ну так что? — Мне неудобно без него куда-то идти. Тем более туда, где много парней. Мне потом несдобровать, понимаете? — Мы никуда не пойдем. — ...? — Приходи ко мне. — Ох, это все... — "странно" — хотел дополнить Субин, но вовремя прикусанный язык смел лишние слова, как сорняки. — Хорошо, я приду. — Отлично, захватишь с собой чего-нибудь покрепче. — Хорошо. Не так уж и сложно учиться находить общий язык с друзьями Хосока, правда? *** Субин, мягко говоря, удивился просьбе Кима. Высвеченное имя на экране мобильника, попискивающего уведомлением звонка, заставило кровь отхлынуть от лица. Парень сразу подумал о самом наихудшем исходе из всех имеющихся в его голове. Нашли мертвым, обескровленным, истерзанным волками или медведем. Тело было впопыхах разорванных обносках одежды, надетые в тот злополучный день, произошедший одиннадцать дней назад. Волосы его больше не отливают золотом. Грязью, прилипшей к черепной коробке. И необычные для корейцев платиновые глаза больше не посмотрят на мир. Немой крик застыл на губах, пальцы скрючивало от боли. Нет, не правда. Это воображение — ни больше, ни меньше. Вдох-выдох, ты обязан не посрамиться перед Кимом истерией. Соберись! Когда же он услышал жалобный голос, просящий его прийти в квартиру, где жил Хосок, стало легче дышать. Все в порядке. Все в полном порядке. Тебе незачем волноваться каждый раз при виде Кима или капитана Чона. Местонахождение Хосока до сих пор неизвестно, иначе никто из троицы, объединившейся на озере, не сидел бы дома. Это не такая уж и радостная новость, но подтверждение о его кончине тоже не поступало. И не поступит, — добавляет про себя Субин. А значит, надежда все еще росточком пробивается наружу. И оберегать его — вот их долг с Кимом и Ëнджуном, пока капитан Чон и офицер Ким заняты поисками. До этого дня Субин ни разу не гостил у Хосока, поэтому удивился тому, как там чисто и светло. Нейтрального цвета обои не утомляют глаза. В комнате нежно-голубые, в кухне лимонные. И любимые Субина в прихожей. Они сразу же направились в кухню. Субин шуршал пакетом, пытаясь незаметно рассмотреть обстановку. Для такого человека, как Ким, то есть относительно богатого, убранство на удивление совсем не вычурное, а даже какое-то простое, со вкусом. Лимонные обои оттеняют настенные шкафчики из бежевого дерева с витражными стеклами. И нет в квартире ни единого панорамного окна, что тоже должно выглядеть странно, но по факту вовсе не так. Субин, если честно, даже рад этому. Он не очень-то любит широкий вид на город. Узконаправленные картины в коридоре одного стиля — в бытовом жанре. Субин зуб дает, это дело рук Хосока, не иначе. Он помнит слова друга: "Люди хоть и странные, но каждый со своей историей и богатством. Ты никогда не узнаешь, что таится в их сундуках. Может быть, золото, а может, и яд. Никогда не знаешь, когда подарок окажется не тем, чего ты желала. Но в каждом действии и прожитом дне есть своя маленькая жизнь. В движениях балерины рассказывается история, придуманная таким же человеком. В том, с каким удовольствием человек вкушает бутерброд, есть доля счастья и свое предназначение. Мне интересно то, почему два человека могут смотреть на одну и ту же ситуацию с разных сторон. Почему всем не может подходить, например, один и тот же крем. Почему мы так похожи, а на деле разные. И почему не понимаем друг друга, когда хотим. Люди разные, и то, как они выполняют одни и те же функции, тоже выглядит по-разному. Мелочи красивы. Родинки, веснушки и даже растяжки и следы от постакне. Индивидуальными нас делают не правильные черты лица, а особенности и кое-какие изъяны. Идеальный человек — это скучно, как по мне. Гораздо интереснее с тем, кто поймет твою боль, потому что прошел через то же, что и ты, или в силу широты душевной сможет встать на твое место. Обычные дела интересные, ведь каждый делает их так, как нравится именно ему. Алфавит для всех одинаковый, но почерк у всех разный. И подписи у членов одной семьи тоже разные. Значит, в простых мелочах тоже кроется маленькая жизнь. Разве нет?". На подоконнике кухни, где они находятся, стоят небольшие горшки с растениями. Интересно, кто за ними ухаживал, ведь выглядят они все еще презентабельно. Скорее всего, купил Хосок и заботился о них тоже он. А Ким продолжает это делать? Да, иначе они бы не выглядели такими живыми. Это радует. — Ты был удивлен, да? Ким наливает себе и Субину. Тот только кивает и сразу опрокидывает стопку. Горячая субстанция огнем горит в области щек. — Знаешь, — подает голос Ким. С момента прихода Субина прошло чуть больше часа, и если Субин держится лишь из вежливости, то Киму еще необходимо несколько стопок, чтобы дойти до кондиции парня. — Я жалею, что обращался так с Хосоком. Показывал любовь в грубой форме и в те моменты, когда это было необходимо мне. Я все еще помню нашу первую встречу. Он был неприступным. Во время выступления много раз сбивался с мысли и уплывал куда-то в себя. Но был таким очаровательным. На улице я пытался с ним заговорить, а он ушел. И потом еще долго меня избегал. Я усвоил ошибки и хотел броситься их исправлять, но... Жаль только, что так поздно. Поэтому, Субин, — он наклоняется к нему и сжимает плечо пальцами. Лицо у Субина покраснело, особенно, кончики ушей, но он все еще находится в состоянии слушать, — береги Ëнджуна. Он, конечно, та еще заноза в заднице, но парень он хороший. Иногда нужно глядеть на мир так, как это делает Ëнджун. Не всегда стоит бросаться в омут с головой, иногда нужно остудить пыл, понимаешь? — только после того как Субин кивает, подумав о том, что обязательно купит на все оставшиеся карманные деньги любимые Ëндужна молочные чупа-чупсы, продолжает. — Не переводи на него плохое настроение и не высказывай недопонимание в грубой форме. Лучше узнай, почему он так говорит или поступает, ладно? Береги Ëнджуна, Субин. Не следуй по совершенным мной ошибкам. — Хосок мне когда-то сказал, что нужно жить настоящим. Я не помню точного разговора, только лишь то, что заикнулся о будущем. О том, что когда-то мы все станем старыми, нас настигнут болезни. Мне было страшно осознавать то, что наше тело начнет нас подводить. А еще было страшно не сделать то, чего так хотелось. Не успеть. А Хосок мне сказал, он никогда не задумывался о будущем. Не думал о стороне жизни, неизвестной нам заранее. Сказал, нет смысла об этом думать, ведь заранее ты ничего не сможешь предпринять. Что толку, живя в настоящем, бояться за будущее? Даже если размышлять о болезнях, разве можно будет что-то исправить? А вдруг надуманный тобой сценарий выйдет вовсе не таким, каким ты его представлял? Я размышлял об этом долго и пришел к такому выводу: нужно жить здесь и сейчас. Настоящее рядом с тобой, прошлое позади, а будущее впереди. Так легче дотянуться до настоящего, чем до прошлого или будущего. Нужно ценить, хоть порой и сложно, то, что имеешь сейчас. И сделать все от тебя зависящее, чтобы в будущем как можно меньше думать о сожалениях прошлого. Хосок хоть и не такой взрослый, но уже столько повидал, а все равно улыбается так, будто ничего плохого у него в детстве не произошло. Я совсем не такой. Но теперь понимаю, что имел в виду Хосок. Мы можем говорить и думать что угодно, но это не изменит ровным счетом ничего. Нам остается только надеяться. И если исход выйдет с печальным финалом, принять его без вопрошания: "За что?". — Это не так уж легко сделать. — Нелегко, не отрицаю. Мы еще ничего не знаем, знает лишь Хосок. Я уверен, он будет бороться до самого конца. — Он ведь не сбежал по собственной воле, правда? — Ким поднимает опущенную макушку и смотрит на Субина так, что тот трезвеет. Становится холодно. — Конечно нет, — давится воздухом. — Хосок... Хосок бы ни за что так не поступил. Он вас любит. — За что меня любить? — усмехается Ким уголком губ. — Не знаю, я не Хосок. Но если он полюбил — значит, было за что. — А ты не думаешь... Впрочем, не важно. Забудь. Ты прав, нам пора перестать себя терзать. В этом Ëнджун был с максимальной точностью прав. Вот уж кто точно сейчас надавал бы нам костылей. — Да уж, — хмыкает Субин, — в этом он мастер. О мыслях об Ëнджуне становится тепло на душе. Этот розовый вихрь порой до жути странный, прямолинейный, неординарный и частенько забивающий хуй на остальных, но, если бы он не появился в его жизни, вряд ли Субин смог разговаривать с Кимом так свободно и непринужденно. И относиться к произошедшей ситуации чуть более сдержанно. — Хосок в тот день испугался. — Правда? — спрашивает встрепенувшийся Ким. — Чего? — Он прочитал статью о том маньяке, Призраке... Как раз перед самым прощанием одногруппники все шептались и шептались. Хосоку это показалось зловещим. А там очередное убийство. Поэтому Ëнджун сказал ему ехать на такси, но он бы не посмел. — Почему он мне ничего не сказал? Я ведь спрашивал, все ли у него в порядке. Или не спрашивал? Черт. — Теперь уже нет смысла себя винить, — вздыхает Субин, вливая в себя последнюю стопку. — В любом случае он не сбежал, в этом я уверен на сто процентов. Остается ждать новостей от капитана Чона, да? Ким кивает и следует за Субин в коридор. — Спасибо, что навестил. — Вы можете всегда ко мне обратиться. Но в следующий раз я приду с Ëнджуном. Угрожает? — Договорились, — не может не согласиться Ким. Ëнджун действительно словно основание, фундамент. Без него не выстроить каркас, стены просто падут. Этот ребенок... Надежный. Ëнджун действительно надежен до мозга костей, хоть с первого взгляда этого не скажешь. Он тот, кто не позволит пойти ко дну Субину, да и Киму теперь тоже. И хотя Ëнджун до сих пор косо поглядывает на него осуждающим взглядом, лед тронулся. Парень стал более лояльным по отношению к нему. Они жмут друг другу руки, после чего Ким шлепается на кровать и спит без задних ног, не видя сновидений до самого утра. Впервые за одиннадцать дней. Улицы в Сеуле пустеют только в переулках с редкими прохожими, но даже в них можно угодить в неприятную кучку компании подростков или молодых людей. Субину повезло — он избрал путь до дома через дворы и детский сад, находящийся в километре от места, где он проживает. Он длиннее, но зато безопаснее. Не наткнуться на какого-нибудь причудливого обдолбанного наркомана или алкоголика — вот что желал плывущий разум. Сам Субин после выпитого алкоголя становился более покладистым и приставучим. Конечно, только в присутствии Ëнджуна. Если его не было рядом, а такого обычно не бывает, он просто размышлял о жизни, о произнесенных речах Хосока или же Ëнджуна, порой выдающий разумные мысли, над которыми стоит задуматься. Пищи для ума, благо, Субину хватает. Учитывая избранную профессию, ни дня не обходится об изучении различных аспектов жизни не только человеческого рода, но и животного и природы. А помимо этого студента, специализирующегося на журналистике, увлекают вопросы, стоящие острым ребром. Например, ядерное оружие, радиация, выхлопные газы, загрязнение вод, а еще вирусы, вызывающие болезни. И, конечно же, не обходится без неизлечимых болезней. А еще благодаря Хосоку у Субина возникло желание изучить психиатрию. Правда, он только на пути к изучению этой темы, пока хватает без этого. Алкоголь вынимает из Субина те качества, которые обычно он скрывает под раздражающим взглядом. Именно поэтому Ëнджун в такие моменты вьет из него всевозможные нити. Нет, он добросовестный человек, только вот без обоснованного предлога обычно обнимашки и потискивания из Субина не вытянуть. А тут он лезет сам с намерением очень долго целоваться или лежать, крепко обнимаясь. Ластиться и бодаться. А еще он любит кусаться, но порой заигравшись, оставляет синяки на светлой коже. Прохладный летний ветер лижет конечности. Шуршит листвой деревьев и гудит в вентиляционных трубах. В Сеуле пусть и наступила глубокая ночь, светло почти так же, как днем. Энергосберегающие организации города работает на славу — если в каком-нибудь дворе гаснет фонарь, лампочка тут же заменяется на новую. Именно поэтому подростки, предпочитающие гулять допоздна, не боятся идти в одиночестве. Освещение не дает стопроцентной гарантии защищенности, но делает путь не таким устрашающим. По дороге домой Субин замечает круглосуточный магазин. Вот уже на протяжении пятнадцати минут его преследует жажда, потому он решает заглянуть в магазин, а не терпеть до дома. Уже стоя на кассе, взгляд распознает знакомую молочную обертку карамельки на палочке. Субин мысленно шлепает себя по лбу. Он ведь хотел накупить чупа-чупсов Ëнджуну. Ëнджун очень чудный. Он не особо любит такого рода сладости, да и вообще равнодушен к любым его видам, а чупа-чупсы почему-то любит. Именно молочного вкуса. Он коллекционирует их, как полоумный. И перед тем как отправить конфету в рот, долго вкушает аромат. Но Субин уже давно привык к этой странности. А радовать Ëнджуна ему очень нравится. Кассир, на взгляд одного с ним возраста, намного ниже. У него андеркат и выкрашенные в темно-фиолетовый цвет волосы. Грудь прикрывает стандартный бежевый фартук кассира. Но больше всего Субина привлекли огромные глаза, похожие на две большие бусинки. — Еще что-то будете брать? Сигареты, шоколад? У нас сникерс по акции, не возьмете? — Нет, спасибо, мне молочный чупа-чупс. — Для себя? — он не удивляется, лишь интересуется. — Нет, для моего парня. — Вот как... — задумчиво выдает кассир, наклоняясь над пластиковым контейнером. — Сколько штук? — Все, что есть в наличии. — Только пять. — Пойдет. Кассир быстро набирает в программе сумму и озвучивает ее Субину. Когда длинные пальцы касаются дверной ручки, он окликает: — А ведь раньше ты их любил. Субина словно простреливает от головы до пят током. Он медленно разворачивается и растерянно уставляется на большеглазого кассира. Глухо отзывается внезапно охрипшим голосом: — Что? — Тебе нравились молочные чупа-чупсы, а Ëнджун тебе их покупал. У тебя ведь до сих пор кровать заправлена пледом, который так сильно ему нравится? — Д-да, — совсем теряется Субин. — Кажется, в этот раз вам удалось. Не потеряй его из-за своих необоснованных амбиций и взглядов. — Х-хорошо. Чувство опустошения вдруг становится таким осязаемым — трудно дышать. В грудине ноет, и живот будто разрезает поперек тупое острие ножа. Субин, успевший выйти на улицу, сгибается пополам. В руках зажато пять чупа-чупсов. Он смотрит на них так, будто впервые видит. Ëнджун покупал ему чупа-чупсы? Это явно какая-то шутка, издевка. Слова кассира не могут быть правдой, тогда почему сейчас он чувствует привкус чупа-чупса во рту, он ведь даже их не любит? Как в бреду Субин добирается до дома. Он пытается мыслить трезво, но на деле получается гораздо сложнее это сделать. Это алкоголь — иначе и быть не может. Ему просто привиделось. Тот парень не мог знать таких подробностей как, например, старый плед. И его парня он тоже знать не мог. Смутно знакомое имя вспыхивает в голове, но тут же гаснет, не позволив коснуться даже последней буквы. Кто же это был? Возникает вящее ощущение того, что он его уже когда-то видел, только не в том виде, в котором он предстал перед ним двадцать минут назад. Ощутимо зудит под кожей в районе локтей. Синяки под глазами, впалые щеки и истерзанная внутренняя часть тела, зудящая в данный момент гораздо отчетливее. Субин мотает головой из стороны в сторону, разбрасывая волосы по подушке. Дорожка пота блестит на шее и висках. Некоторое время брови хмурятся, голова мотается из стороны в сторону. Это продолжается до тех пор, пока ему не удается заснуть. Наутро Субин не помнит о набеге на круглосуточный магазин. Страдает от головной боли, поэтому сидит с прижатой пластиковой бутылочкой к виску, наполненной холодной водой. Субин помнит все: и разговор с Кимом, и то, как спокойно было на улице, но вот когда он успел купить чупа-чупсы — вспомнить ему так и не удается. Зато распирает такое сильное желание обнять Ëнджуна, — Субина потряхивает. Он тянется к телефону и набирает номер своего парня. Замирает на месте и становится похож на суриката. Выдыхает он только после того, как слышит сонный голос Ëнджуна. — Алло? — Разбудил? — Нет, я как раз собирался вставать, — явно врет. — Доброе утро, лисенок. — Доброе, — удивляется Ëнджун. И не потому что Субин утром звонить не любит, а потому что "лисенком" он называл его в последнее время чуть ли не год назад. Как-то позабылось это прозвище не только Субином, но и Ëнджуном. — Как спалось? — Хорошо. А тебе? — Тоже. Я вчера встречался с господином Кимом. Ëнджун о чем-то задумывается — молчит. В итоге выдает: — М. — Мы выпили. Прости, что без тебя. Ему необходимо было выплакаться, ты бы ему не позволил. — Ну, спасибо, что рассказал! — Злишься? Ëнджун фыркает, и Субин готов дать три миллиона вон за то, что в этот момент тот закатил глаза. — Вовсе нет. — Тебе удалось связаться с тем офицером? — Да, — смягчается. — Я правда хочу с ним дружить. Ты ведь не против? — Не против. — Так о чем вы говорили с этим нытиком? — Ëнджун! — Еще один. Снова закатил глаза. — Понимаешь, не все как ты. Да и к Хосоку ты не питал таких уж теплых чувств. — Откуда ты знаешь? — сразу же обороняется — огрызается в ответ. — Ëнджун, — мягко произносит Субин. — Я знаю, ты к нему хорошо относишься, но не знаешь его так, как я. Я тебе расскажу все в институте, хорошо? — Ок, — тянет первую букву, словно перекатывает на языке леденец. — И, Ëнджун, — добавляет. — Я люблю тебя. Кажется, он давится воздухом. Все же ему без последствий удается в одно мгновение взять себя в руки, почти что не выдав ухнувшую в пятки нежданность: — Я тоже тебя люблю, Субин.