Whistle. Obey me

Чувство счастья, к сожалению, переполняет до быстро стучащего сердца. Даже несмотря на то, что прошло уже порядка пяти дней, в течение которых позабыть по сути незабываемый подарок являлось хорошим решением. Однако будь у него больше веры в себя и свои убеждения, вряд ли сейчас тело реагировало бы содроганием на фигуру, облаченную в кашемир редкого цвета цезальпиния. И кончики ушей, пылающие ярче алого, скрыть бы ладошками, да только спотыкается он все сильнее, пытаясь сбежать поскорее, пока пар не сорвался с чужого напротив рта. Разворачивается, ищет взглядом русую с розовым макушки. Озадаченность прокусывает нижнюю губу, пока цепкий взгляд все также ищет спасения. Но, кажется, на сегодня удача повернулась к нему на сто восемьдесят градусов. — Снова пытаешься сбежать? Разворачивают неустойчивое тело стремительно. И он вновь оказывается в таких теплых и в то же время ненужных объятиях. Молчит. Только кулаки, отбивающие на груди широкой ритм, не позволяют посмотреть наверх. Не сопротивляются, так же, как он, молчат. Позволяют выместить гнев, обиду, ожидание, разочарование и долгожданную встречу. Наверняка понимают невежество по отношению к собственно сказанным словам. Когда силы иссякают, а вместе с ними желание вымещать на теле напротив различие эмоций, без сил повисает тело на руках цвета прибрежного песка. — Успокоился? За такие вопросы плюнуть бы в лицо или чего похуже, но только губы сжимаются в тонкую полоску. Он подбородком ведет, срывая с себя тепло объятий. Уставляется взглядом разъяренного медведя и дает всем видом понять — нет у тебя объяснений — лучше придумай. — Прости. — За что? — тон голоса кажется ему подходящим. Не истерит, лишь показывает недовольство. — Золотце, — Ким прикасается длинными пальцами к коже под пепельной челкой. Хосоку, по крайней мере, искренне становится жаль молодого человека. Но и себя ему тоже жаль. Как Хосок думал, побывав на той злосчастной вечеринке, что секс с первой попавшейся под руку девушкой сможет искоренить смутные сомнения по поводу собственной, казалось бы, ориентации гетеро, напротив, "незабываемый" вечер поставил парня на колени. Он так сожалел об ужасном поступке по отношению к Юкико и собирался уже бежать извиниться перед девушкой с букетом цветов в руках, только не знал ни номера, ни адреса, и вкупе с этими проблемами Ким вдруг вышел на первый план. В институте, по дороге домой, в общежитии, в душе, за столом и даже на вечеринках Хосок думал о загадочном и таком откровенном молодом человеке. О его намерениях и собственном теле, отзывающимся странным образом на всплывающее в памяти лицо. А как только вспоминались пошловатые, дерзкие слова, зарывалась голова под одеяло. Хосок краснел, бледнел и, кажется, слегка зеленел. После Юкико Хосок побоялся вытравливать образ статного мужчины привычным для себя образом. Потому что наверняка вновь сделал бы кому-нибудь больно. Было стыдно говорить об оплошности Субину, но если не ему, то кому? Разве мог он так же, как ему, кому-нибудь доверять? Даже множественные связи не спасали Хосока от скрытности перед другими. Субин не был доволен поступком Хосока. Он бы и изначально был против этакого способа избавления туманности головы, потому как считал, — если тебе понравился человек, глупо делать вид отношения к нему противоположного. Субин прямо сказал: "Он тебя заинтересовал". Да, это действительно было правдой. Ким Хосока, как оказалось, заинтересовал. Кто бы мог подумать, что Хосока так легко вывести из равновесного состояния. Вместе с Субином, Хосоку удалось разобраться с тем, кто является сестрой Юкико, о которой она рассказала. А затем и найти. Только вот сама Юкико явно не намерена была ждать у моря погоды — уехала в родной город. Но Хосоку хотя бы удалось узнать номер ее телефона. Уже вечером он написал огромное сообщение. Извинялся чуть ли не сотни раз. Юкико прочитала сообщение спустя три часа. Ответила, как и многие девушки: она не обижается и просто предпочитает обо всем позабыть. Здесь они с Хосоком имели одинаковое мнение. А еще девушка призналась: ей приятно знать о стенаниях Хосока, и то, что он решил извиниться перед ней, показалось ей милым. Быть может, при других обстоятельствах они могли бы стать неплохими друзьями с "привилегиями", но сложилось все так как должно было сложиться. Отлегло от сердца. Больше не нужно было подпитывать на радость чертенку угрызение совести. Правда, первоначальная проблема, из-за которой все скатилось в тартарары, никуда не делась. Хосок стал нервозным, подозрительным. Вечно оглядывался и повсюду ему слышался голос Кима. А когда это оказывался Субин, который сжимал из-за спины плечо парня рукой, Хосок вздрагивал так сильно — все тетради, прижимающиеся к груди, рассыпались по полу. Он думал, это вовсе не оттого, что ему так сильно понравился Ким, просто ему дали надежду пожить другой жизнью и тут же, не предупредив, исчезли. Но, возможно, надежда все еще ждет, когда ей воспользуются. Вечеринки и раньше привносили в жизнь Хосока красок и благоприятных впечатлений, теперь же стали спасением. Ненадолго удавалось справиться с влечением, когда вокруг полно веселящихся людей. Иногда, правда, стена и кровать были единственными утешителями. Ну, еще и ноутбук, незаконченные статьи. Все же удавалось держать себя в руках. Но сейчас, когда смотрят на него раздосадованно, с извинением и толикой веры и убежденности в том, что протянут руку в ответ и снова ляжет ладошка перышком в грубую на ощупь, невозможно делать вид каменной статуи. Для всей видимости можно было бы упереть руки в бока, сильнее нахмуриться или вовсе оставить Кима одного справляться с обидой. Но как же. Хосок, по всей видимости, перестает обижаться после того, как с заднего сиденья автомобиля, лучась чистотой, прямо в руки попадает букет эдельвейсов. Сдерживание удивления и восхищения просочилось наружу, открытой наградой расцвело щеками розоватыми. Но даже если бы Хосок захотел, не удалось разглядеть смену цвета кожи. Все, что он видел — благоухающую белизну. Быть может, любой другой кинулся обнимать, целовать, но Хосок лишь поблагодарил, зарылся лицом в букет, дабы избежать раскрытия багровых щек. — Нравится? — тихо поинтересовались, пока Хосок мял головки цветов кончиком носа. — Да. — Простой ответ. И вот вновь рука стелется поверх другой с легкостью лепестка, пикирующего с высоты вниз. На этот раз сжимают с такой силой, будто если вдруг ненароком кто-нибудь или что-нибудь станет следствием разделения, Ким потеряет Хосока навсегда. Хосоку не было больно, но он все равно ойкнул, чуть шикнул на Кима, а тот лишь оставил свежесть мяты на рдеющей щеке. — Я не разрешал себя целовать! — возмущается Хосок. Руку не выдергивает, напротив, сжимает и сам теперь. — Это же всего лишь щека. Ким открывает переднюю дверь иномарки перед Хосоком и тот к его облегчению садится в салон, словно не он пять минут назад готов был для начала устроить взбучку, а затем позорно сбежать. В тот момент действия Хосока позволили Киму думать в направлении наиболее выгодном для себя. Старания окупились, можно было выдохнуть и усесться на водительское сиденье, и уже с этого небольшого между ним и Хосоком расстояния наблюдать за тем, как нежные лепестки эдельвейсов вплетаются в светлые локоны, будто были созданы для того, чтобы короновать Хосокову голову. Поистине, цветочный мальчик. Ким пальцами цепляет дужко солнечных очков и снимает их с макушки. Одно движение и вот тихо урчит двигатель. Хосок кладет букет цветов на свои колени, позволяет Киму наклониться и зафиксировать себя ремнем безопасности. И почти не дергается, когда скулы касается прядь волос, а после она же заменяется быстрым поцелуем. В этот раз удается сдержать себя в руках, но вырывается тихое возмущение: — Снова? Ким смеется. Не громко, как обычно делает это Хосок, и не заливисто даже, а тихо, мягко, будто забавится реакцией и удовлетворен ей же, потому что она соответствовала тому, чего он ожидал. Краем глаза удаётся разглядеть движение руки, легшей позади спинки сиденья. Если бы не кусок материала, Хосокову спину согревала ладонь. Но так даже лучше, спокойнее. — Куда мы? — нервно спрашивает Хосок. И да, ему все еще неловко находиться так близко к Киму. И нет, он не хочет его отпускать еще хотя бы пару часов. Он глупый? Ведомый? Влюбчивый? Но, на самом деле, Хосок никогда не влюблялся. Да, спал с девушками и даже ходил с ними на свидания, и да, у него были отношения, но длились они пару-тройку месяцев. Для того, чтобы быть кому-то верным, нужно знать, что вообще значит это слова. Но в жизни Хосока не было примера, потому и по отношению к другим людям он не мог соответствовать их стандартам, ожиданиям и запросам. Был бы хотя бы один человек терпимее, быть может, изъялось сомнение и заменилось доверием. Однако все те девушки ждали чего-то неземного, любви и преданности на всю жизнь. Но знал ли Хосок, что значит любить в то время? Он чувствовал лишь симпатию. Благо расходился с девушками всегда на мирной ноте. И сейчас, спустя время, может общаться с ними без зазрения совести, зная наверняка, что они не думают о нем как о плохом человеке. Для него это достаточно. В последние годы Хосок ни с кем отношения не заводил. Мог гулять, общаться, но все чаще искал девушек для разрядки как в физическом плане, так и моральном. И для него, и для всех тех девушек, прошедших через близость с ним, не была такая взаимопомощь аморальной. Напротив, они знали заранее, что связывать их кроме разговоров и постели больше ничего не будет. Хосок никогда никому надежд не давал, как и ее ему. Теперь же, смотря на профиль Кима с расстояния нескольких сантиметров, он видит вовсе не очередное времяпровождение, а нечто большее. Рано ли говорить о таком? Хосок не знает, и разве можно знать, что будет являться правильным, а что нет? Хосоку внезапно захотелось оттянуть высокой ворот бордовой водолазки, проверить, не скрывает ли он собой истину, что специально была спрятана от посторонних взглядов. Он даже дернул рукой, но тут же опустил ее, зашуршав оберткой букета. — Что-то случилось? — тут же спрашивает Ким, повернув голову к Хосоку. — Ничего. Следи за дорогой, иначе обычными переломами мы не отделаемся. — Сомневаешься в моих навыках вождения? — хмыканье. — Нет, — закатываются глаза. — Просто не смотри на меня так пристально, мне неловко. — Почему? — Какая разница? Просто не смотри и все. — Ладно-ладно. Сегодняшний Ким отличается от того, который кидал непристойные шуточки пять дней назад. Более сдержанный и... заботливый? Ласковый? Более свойский. — Ты не сказал, куда мы едем. — А куда ты хочешь? — На Луну. — Уж извини, этого не могу. Сегодня погода позволяет прогуляться, я хотел съездить в парк. А завтра собирался пригласить тебя уехать из Сеула. — Куда? — тут же загораются глаза, приобретая блеск серебра. — А ты любопытный, — улыбается Ким. — Скажу позже. — Почему не сейчас? — Хочу, чтобы ты помучился. Надутые щеки сделали Хосока похожим на ребёнка. — Ладно, — ворчит Хосок. Складывает руки на груди и уставляется в окно, где все те же высокоэтажные здания стоят особняком. Ким привозит Хосока к ручью Чхонгечхон. Хосок не признается, что любит это место и довольно-таки часто бывает здесь. Радость снедает душу изнутри как в первый раз. Становится ясно, что именно сегодняшний вечер станет особенным. Гулять вдоль ручья, поначалу украдкой посматривая и ловя заинтересованный взгляд. Неловко перешагивать через стыки плит, как в детстве перепрыгивать границы — если наступишь, взорвётся асфальт под ногами. Смеяться в унисон, возмущаться на заявление того, что он ведет себя как ребенок, а после почесывать со смущенной улыбкой на устах затылок, когда говорят, что детские повадки кажутся очаровательными. — Иди сюда, — Ким протягивает руку, но Хосок упорно стоит на месте. Перепрыгивать по пусть гладким, однако, мокрым камням тревожно. — Ты не упадешь, — убеждает Ким. И наперекор всему есть желание поверить словам всем сердцем. Закрыть глаза и переступить наконец на камень, где руки широко распахнутые приглашают в свои объятия. Хосок, перед тем, как все же поддаться на провокации и наконец вспорхнуть вверх, сорванным с шеи ветром платком, закрывает глаза и прыгает вперед. Инерция толкает тело, заставляя от усердия болеть носочки. Пугливость визжанием летит стремительно с губ, а оханье облегчения сглаживает углы, когда, как и обещали, подхватывают и крепко прижимают к себе. Хосок тянет руки, сжимает пальто в пальцах и так сильно утыкается в грудь Кима. И чувствует наверняка хватку на талии сильнее. От Кима пахнет приятно. Наверняка так пахнет дорогой парфюм. Но Хосоку так все равно на разность социальных положений между ним и Кимом. Так все равно на заработок Кима и жалкие гроши пенсии и стипендии. Ему так все равно на то, что сейчас люди вокруг будут смотреть на них с Кимом с открытыми ртами, потому что он хочет вкусить запах Кима. Отрывается лицо от груди резко, и слышится удивленный вздох и зарождающийся вопрос, тонущий в стремительном поцелуе. Ким действительно Хосока не касался с таким откровением. А сам Хосок не думал, что сможет сделать первый шаг. Переместившиеся на предплечья ладони впиваются в ткань — кажется, она вот-вот порвется под натиском чувств. Но что Киму, что Хосоку абсолютно плевать на такие мелочи. Сначала украдкой, боясь показаться неумелым или слишком робким. В уголок, в противоположный — касания точные, но не особо быстрые. Задерживаются в точке. А затем посередине, приоткрыв губы и позволив другим засосать нижнюю. Ким перехватывает Хосока под поясницу и теперь в поцелуе ведет он. Раздвигает языком губы и им же просачивается глубже. В этот же момент загораются васильковые лампочки в ручье, украшая ее синими бликами. Чуть дальше такие же лампочки других цветов вспыхивают всполохами. Хосок не знал, что можно целоваться так. Он понятия не имел, какими могут быть поцелуи одновременно сладкими и солеными. И не знал, что тихие стоны способны расцеловывать тело табуном мурашек. Хосок отрывается первым, оглядывается по сторонам и обязательно ловит неодобрительные взгляды. Тушуется, рдеет щеками, отводя взглядв сторону. Его до сих пор удерживают руки чужие или же уже можно сказать родные? Объявил ли он этим поцелуем начало отношений или это была пресловутая благодарность? Прямо сейчас смотреть глаза в глаза и видеть нежность и симпатию, желание держать его при себе. Навсегда ли? Разве сейчас это важно? Живет он один раз, так стоит ли тратить годы на бессмысленные переживания? — Пойдем? — Ким берет Хосока за руку, только в этот раз переплетает пальцы замком. Кивок в ответ, и теперь Хосок одновременно переступает камень с Кимом. — Всегда, когда нахожусь здесь, мне становится грустно, — говорит Хосок, стоя возле стены Надежда. Пробегает кончиками пальцев по выгравированным именам. — Разве нельзя было все завершить по-другому? Ким прижимает Хосока к себе, целует в висок с таким утешением и самоотдачей — парень начинает чувствовать нечто такое всколыхнувшееся внутри. Что-то такое, отчего вновь на глазах наворачиваются слезы. Только на этот раз они не измазывают трепетные губы солоноватым привкусом. И все равно Ким, кажется, различает любые изменения в эмоциях — наклоняется, заглядывает в бездонные, блестящие от слез графитовые глаза. Смахивает большим пальцем слезы. — Мне тоже, — слышит Хосок. — Мне так же, как и тебе, грустно находиться здесь, и, если я был способен изменить хоть что-нибудь, я бы попытался. Потому что то, как живут некогда наши родственники и просто знакомые, пусть и через поколения... Никто не должен так жить. Фонтаны буйные, красочные, словно создала их сама стихия. Хосок любит фонтаны, как и все находящееся в Чхонгечхон, даже если кроме скорби, некоторые участки не вызывают ничего. Но они часть их жизни, культуры. Часть истории и наследия. Стена Культуры, к которой ведет Хосок Кима, всегда его восхищает. От нее он словно заряжается энергией, которая в достаточном количестве заполняет его изнутри. После чего статьи пишутся с легкостью. Вдохновение, умиротворенность и силы — вот, что чувствует Хосок, стоя возле стены. — В первый раз я побывал здесь, когда мне было пять лет, — говорит Ким. Они уже давно отошли от стены Культура и теперь направляются к Панчхадо. — Отец привел меня сюда, чтобы я знал больше о том, как создалась наша Республика. Конечно, в те времена я был слишком мал, чтобы понять всю обширность проблемы, но помню, что тоже плакал. Правда, потом не проронил ни слезинки. Но это не значит, что я не сочувствую ситуации в целом. Но здесь гораздо больше восхищения и красоты, особенно, как сейчас, вечером. Когда все пестрит красками. Сегодня прогулка понравилась мне гораздо больше. Дело не в том, что я что-то осознал, а в тебе. Потому что такого человека я встречаю впервые. — А вдруг я не оправдаю твоих надежд? Я ведь никогда не был в отношениях со своим полом. — Даже если ты чего не знаешь, я научу. А если боишься, мы можем преодолеть страх вместе. — Почему сегодня ты не шутишь свои похабные шуточки? — фыркает смешком Хосок. Прижимает висок к предплечью Кима. Хосоку до роста Кима далеко. И, честно говоря, ему такая разница кажется милой. Ему нравится их с Кимом разница в росте. — У нас еще будет много времени, так что не расслабляйся. И зачем мне шутить, если ты будешь кататься на мне верхом каждый день? — подмигивает. — Эй, — Хосок отстраняется, стукает Кима по плечу кулаком. — Я еще ни на что не соглашался. — Да-да, я так и понял. Спустя несколько минут молчания, Хосок тихо спрашивает, смущаясь до алых кончиков ушей: — А... это больно? — Что именно? — Ким поворачивает к нему голову, выгибает бровь. То ли он притворяется, то ли действительно не совсем улавливает смысл вопроса. — Ну-у... — тянет Хосок. — Больно туда? — Ты про секс? — Да, — густо краснеет. — Я не знаю, — честно отвечают. — Никогда не был в роли пассива. — Заметив побледневшее лицо, тут же добавляет: — Но все, с кем я спал, никогда не кричали от боли. Поначалу, наверное, неприятно, но не думаю, что уж слишком больно. Зато потом будет хорошо. Ты это и без меня знаешь. Ведь была же близость с девушками? — Конечно, — пищит Хосок, вызывая тем самым смешок. — Кто вообще придумал этот способ получения хороших эмоций? Почему именно так? — А как еще? — уже откровенно смеется Ким. — Ну. Ну не знаю, как-нибудь, чтобы не было больно. — Можно работать ртом. — Эй! Все, хватит. Я не это имел в виду! — Ладно-ладно, — улыбается. — Я не буду тебя трогать до тех пор, пока ты не будешь готов. — Что-то слабо в это верится. — Я честен с тобой. Но как получится. — Вот-вот. — Все зависит от тебя, Хосок. Если тебе будет неприятно, неловко или того хуже, больно, я тут же отстану от тебя. — Обещай мне! — Обещаю. И он не врет, потому что клянется на мизинцах. — Меня привела в первый раз сюда директор приюта. — Ким видит, как нелегко Хосоку, по всей видимости, говорить об этом. Наверняка откровение, которое прольется сейчас, будет не столь радостным, как у него. Чтобы поддержка была более ощутима, сильнее сжимается ладонь. В ответ благодарность кивком головы. — Я тогда лежал в больнице. Практически не помню, что со мной было, но лежал я там что-то около трех-четырех месяцев. И директор была единственной, кто навещала меня. Еще и полицейский, о котором мне рассказали в детском доме. Но тогда он практически не заходил. Нам тогда разрешалось гулять, но не слишком далеко от лечебницы, чтобы если вдруг что-то со мной случится, можно было быстро доставить меня обратно. Тот день был днем моего рождения. Не знаю, каким образом, но директор смогла договориться с персоналом больницы и нас отпустили на пару часов. Директор решила показать мне это место, — мягкая улыбка трогает дрогнувшие губы. — Она мне нравилась. Кого-то она мне напоминала, но я все не могу вспомнить кого. У меня никогда родителей не было. Все чаще я задумываюсь о том, что директор напоминала мне все это время родную мать. Когда меня только заселили в приют, я был не особо дружелюбным и улыбчивым, но не все ребята были плохими. С некоторыми можно было играть и шалить, было весело. Мне нравились уроки, когда мы стали постарше, а еще прогулки. Персонал, нянечки, были хорошими. Словно наши матери. Понимающие, терпеливые, добрые и всегда лучащиеся улыбкой. Но больше всего мне нравилась директор. Потому что она та, кто стала мне родной. Правда, с того времени, как я покинул детский дом, я больше не навещал ее. Ты, наверное, думаешь, что я поступаю неправильно, да? Мне стыдно признаваться в этом, но я боюсь, что все вспомню. А вспоминать прошлое у меня нет некоего желания. Мне сказали, что меня, как и многих ребятишек, подбросили в другой приют. Но там особо не смотрели за нами, от чего я и попал в больницу. А после произошедшего врачи решили найти для меня новый детский дом. Им было больно и страшно отпускать меня обратно. Я не знаю, что послужило тем, почему я попал в больницу. Слышал только то, что сбежал оттуда сам. Значит, так плохо мне там было. — Почему ты провел в больнице так долго? — Я не знаю, честно, не знаю. Никто мне не рассказывал, мол, боялись давить на мою психику. Видимо, в том приюте происходили ужасные вещи. Может быть, над нами издевались? Сколько бы я ни спрашивал у нянечек и директора, они говорили, чтобы я забыл об этом и больше не возвращался к этому вопросу. Они делали все, чтобы детский приют стал для меня новым домом. И у них это получалось отлично. Были, конечно, и дети, которые не хотели меня принимать. Но были и те, кто заступались и считали меня своим другом. Поэтому даже когда в душе выключали свет или, когда подкладывали в тарелку с едой различных насекомых, или слишком сильно пинали футбольный мяч, были те, кто заступался за меня. От меня отстали сравнительно быстро. Так мне кажется. В общем, жизнь в детском приюте несомненно сложна, но тем не менее увлекательна. Я не знаю родительского тепла, но мне и не нужно знать, потому что персонал давал его мне. — Я не знал, — тихо. — Ничего страшного, — улыбается Хосок. — Я благодарен тебе за то, что ты выслушал. Наверное, неправильно выкладывать всю подноготную вот так сразу, зная тебя каких-то шесть дней. Я не знаю, но почему-то мне захотелось, чтобы ты знал часть моей жизни. — Поверь, Хосок, это очень значимо для меня. Я вижу, что ты начал доверять мне. Ким пропускает Хосока вперед, и тот садится в машину. Завершается день кругом по Сеулу и долгим поцелуем в салоне автомобиля. Уже не такого робкого, стыдящегося открытости чувств, а рваного, как веревка для падающего с горы альпиниста. Словно глоток воздуха после долго нахождения под водой. С огненным жаром, опаляющим щеки. С ногтями, впивающимися в песочную кожу у кромки ворота водолазки. С уже откровенными стонами и без стеснения прогибающейся дугой спиной. С всклокоченными волосами, упирающимся в пах коленом. Но без дальнейшей пошлости на грани висящая бурлящая в венах кровь. С подкашивающимися ногами и дрожащими коленями, когда все еще пристально смотрят с водительского сиденья до тех пор, пока не открывается входная дверь. С приглашением провести завтрашний день на острове Марадо, там, где почти никого нет. И с обязательной молвой согласия. Пересохшее горло сравнимо с наждачной бумагой. Хосок кашляет несколько раз и только после этого открывает глаза. С пеленой туманности смотрит на фигуру, сидящую в привычной позе на стуле. И тут же горло дерет чуть ли не до крови. Ладонь прикрывает губы. Старательно замалчивается кашель, но знать наверняка, что долго не сможет, ничтожно. Слезы, собравшиеся в уголках глаз, все же срываются вниз, кругами пятнают серую футболку. Хосок действительно не любит запах сигарет. И хотя именно сигареты Юнги не такие едкие, как обычные, кашель все равно дерет горло так, что Хосоку кажется, если так продолжится, он выплюнет свои легкие. Отворачивается, чтобы сжать свободной рукой футболку в районе груди. В спину что-то ударяется. Как оказалось, пластиковая бутылка воды. — Спасибо, — быстрый шепот. Хосок вливает в себя добротную часть воды. А затем хриплым голосом спрашивает: — Сколько на этот раз я был без сознания? Юнги двумя пальцами отправляет окурок в полет, а затем тушит его толстой подошвой. Опускает локти на колени и чуть свешивается вперед. Склоняет голову набок и одаривает Хосока привычным оскалом. — Два дня. Снова. Сколько Хосок был без сознания за все время, что живет в этом месте? Большая часть из всего происходящего пролетает мимо него, потому что он все время спит. Но, может быть, так даже лучше? Каждый день наблюдать за Юнги не очень-то весело. Хосоку нечего говорить Юнги, как и Юнги ему. Поэтому Хосок угрюмо уставляется на стену, восстанавливая мыслительный процесс. Он вспоминает всемирную историю. Вспоминает даты знаменательных событий, но не помогает ничего. Ведь он знает, что как обезумевший звал Юнги. Скребся в дверь, лишь бы пришли и навестили. А когда добился своего, потерял сознание. Почему с Юнги так сложно? Что на самом деле происходит в его душе? Хочет ли он проучить его или просто решил поиздеваться под видом искупления грехов? На самом ли деле он псих, или это он, Хосок, псих? А может быть, всего этого вовсе нет? Может быть, он вновь загремел в больницу и теперь его взору представляются причудливые картины? Конечно, было бы легче, будь это все воображением. Но Хосок знает наверняка, что все происходящее с ним правда. И некуда бежать от своих мыслей и поступков. Не на кого перекладывать вину, хотя Хосок старательно пытается это делать. Пока Хосок размышляет, Юнги выкуривает вторую сигарету за раз. Выдувает кольца в потолок и с ясностью коршуна наблюдает за действиями парня. — О чем задумался? Хосок вздрагивает. Мотает головой. Ни о чем. Если бы можно было думать о чем-то хорошем, он бы так и поступил. — Давно тут сидишь? — он решает отвлечься на разговор с Юнги. Все-таки он его звал, а теперь отказывается говорить. Таким образом все приведется к дням скитаний от стены к стене. Нельзя. — Недавно. — Почему ты здесь? — Предпочел бы, чтобы меня не было? — Ты не принес мне еды? — Ишь ты какой, — усмешка. — Вон там, — кивает подбородком в сторону душевой кабинки. Теперь Хосок видит контейнер. На самом деле он не голоден, а спрашивал лишь для того, чтобы хоть как-то развеять обстановку. — Ешь, только не подавись. — Я... — Хосока вновь одолевает кашель. Он морщит лицо, вновь прикрывая ладонью рот. Только почему-то приступ все не проходит. Удушливой удавкой наматывается на глотку. Сквозь пелену слез Хосок различает смену эмоций Юнги. Теперь он не улыбается, не щерится. Теперь его лицо помрачнело, темная тень скользнула по нему, дернув щекой. — Что, так и не привык к запаху сигарет? — спрашивает Юнги, делая новую затяжку. — Нет, — Хосоку удается взять себя в руки, осипшим голосом сказать хотя бы единственную правду, произнесенную в этих стенах. Юнги, вскинув бровь, встает со стула, после чего медленными шагами приближается к Хосоку, который, напротив, все это время отползал назад, пока не достиг стены и сам же себя не загнал в ловушку. Сжимается челюсть указательным и большим пальцами. Сила, с которой Юнги давит на жевательные мышцы, заставляет распахнуть рот. И тогда не упускается шанс, приближаются к Хосоковым губам чужие и тогда Хосок готов начать рвать глотку собственными голыми руками. Хосок никогда не курил. С безмолвным вопрошанием сделать хоть что-нибудь, лишь бы помогли, иначе перспектива быть задушенным сигаретным дымом не кажется уже такой далекой, он уставляется на Призрака, который тянет губы в подобие улыбки. Наблюдать не перестают, даже когда рука сжимает глотку так, что лицо и шея приобретают пунцовый оттенок. Не выдерживает, заходится диким кашлем. И даже нет сил дернуться, когда костяшки чужих пальцев оглаживают щеку. Языком слизывают соленую жидкость, все также оглаживая щеку, а затем хватают за загривок, приближая к себе. — Блять, — шепчет Юнги. Давление со стороны затылка явилось следствием столкновения губ. Язык такой не родной, далекий и чужой до боли в груди, не требуя разрешения, раздвигает сомкнутые губы, орудует внутри полости рта, все собой заполняя и вытравливая милые сердцу образы. Дыру проделывают в груди, руками рвут, оставляя после себя лишь рваные края. И жжется в ней нестерпимое чувство печали. Воздуха категорически не хватает, а тело почему-то кричит о продолжении. Юнгиев язык сводит с ума, блуждая по деснам, исполняя круговые движения вокруг его собственного языка. Губы Юнги мягкие, а запах сигарет теперь почему-то ничуть не отталкивает. Хосок цепенеет, понять пытается свои ощущения. Дыру сшивают небрежно, большими стяжками. Быстро, но далеко не четко. Хосок бы продолжил, сам бы отдался во власть незнакомца, во власть этого психа. Хосок бы закинул руки на чужую шею, сел бы на бедра и терся бы ими, пока не почувствовал чужую твердую плоть сквозь штаны. Хосок бы сейчас своим языком по чужим губам провел, но Юнги отстраняется и шанса ему не дает. Вновь рвет затянувшуюся дыру, и части швов опадают на пустые ладони, и припорашивает их солоноватая влага, заставляя исчезнуть навсегда. — Что, не нравится? — Юнги уставляется на его сморщенное лицо, а Хосок хочет крикнуть, что нет, и руки поднять пытается, чтобы удержать, но почему-то хрипит только. — А ты ведь сам при первой нашей встрече просил тебя выебать, — ладонь ложится на Хосокову щеку и давит, отпихивая от себя. Юнги, встав на ноги, отходит от него, у самой двери орошает слюной цемент. — Дрянь, — голос пропадает вместе со скрипнувшей дверью. Крик оглушительный сотрясает стены. Хосок кричит долго, рыдает, а потом лишь снова скулит. *** — Почему ты полюбил Чонгука? После выпитого другого бокала разум Ëнджуна "слегка" плывет, как, впрочем, и Тэхена. Накануне, в четверг, они открыли для себя очень даже хорошенький бар. Тэхену тогда необходимо было выговориться, потому что с капитаном Чоном они зашли в тупик. Но Ëнджун знал отличное решение всех проблем — алкоголь. Да, это, несомненно, не самый лучший способ, но Тэхен выглядел слишком подавленным. Слова бы не решили абсолютно ничего. А так он смог расслабиться и излить душу, завывая и плача, словно младенец. Но коктейли, состряпанные мускулистым барменом, были поистине изысканы. Так что парни и не заметили, как опьянели. Впрочем, как и сегодня. В отличие от четверга, сегодня после бара парни зависают в квартире Тэхена. — Почему ты вдруг интересуешься? — Тэхен не то чтобы удивлен, скорее заинтригован. — Этот капитан... Меня он слегка пугает. — Признается Ëнджун. — Как и меня твой Субин. Ëнджун с Тэхеном переглядываются, после чего одновременно прыскают кто в ладонь, а кто в кулак. Щекотливая тема застилает разум Ëнджуна желанием расспросить Тэхена о его личных навыках в сексуальной теме подробнее. Он исподтишка смотрит на Тэхена и думает о том, что вряд ли он имел какие-то права на другого человека. Хотя... Ничего нельзя сказать однозначно. Тэхена, если честно, не так уж просто разгадать. С виду он ведет себя как ничего не чувствующая деревяшка. Откровенно флиртует с кем попало по поводу и без, ведет себя надменно, можно даже сказать, как выразился Субин, пафосно, и в общем-то не особо заботится о чувствах других на этот счет, но Ëнджун ведь видит, какой на самом деле Тэхен за маской. Все эти ухищрения были созданы лишь для того, чтобы никто и никогда не догадался о том, какой чувствительностью и чувством справедливости обладает Тэхен. Как он способен переживать за каждое брошенное нелестное слово в его сторону по несколько дней кряду. Поэтому Тэхен совсем не такой простой, каким хочет казаться. Наверное, так действительно удобнее в какой-то мере жить. Знаешь наверняка, что никто не позарится на твой внутренний мир, пытаясь своей охотой изменить его, по итогу разрушить, и тогда будет шанс сохранить первозданный вид. А с другой... С другой стороны, именно это-то так и пугает Ëнджуна. Разве можно всю жизнь ото всех прятать сокровища, спрятанные внутри? Ëнджун переубеждать Тэхена, упаси его этот красавчик бармен, который мешал им алкоголь в коктейли, не собирался как-то менять сознание Тэхена. Да и какое он, по сути, имеет на это право? Никакого. Если Тэхену удобно так жить, почему бы и нет? Ëнджун его поддержит в любом случае, что бы тот для себя по прошествии времени не решил. Закусанная губа придала Ëнджуну уверенности, в которой он не нуждался. Если нужно о чем-то узнать, совесть в этом деле не будет враждебно к нему настроена. — Ты никогда по-настоящему не целовался? — Ëнджун звучит, скорее, заинтересованно, чем удивленно. — Всю мою сознательную жизнь меня гнобили за иную ориентацию. Так как, ты думаешь, я мог познать то, что вы называете поцелуем? Единственное, — задумчиво произносит. — Хотя, лучше действительно пропустить тот случай с Чонгуком, я не был готов, и лишь желание его задержать излилось в душевное смятение. — Черт, прости, я совсем забыл об этом, — поначалу Ëнджун извиняется, а затем выдает: — Мда уж, — скептически выгибается бровь, — не повезло тебе с обществом. — Это уж точно, — соглашается Тэхен. — Тебе разве никогда не доставалось? Тэхен не понимает цель резкого скачка из кресла. Но придумать ее не дают — вот уже Ëнджун, уперев руки в бока, стоит, склоняясь над ним. — Ну же, — приказывает он, — посмотри на меня. Рдея щеками, Тэхен произносит: — Я смотрю. — Ну, и кого ты видишь? — Тебя, Ëнджун, а кого еще я должен видеть? Великий дух прапрабабушки, умершей сколько-то там сотен лет назад? — Нет, — закатывает глаза Ëнджун, — не это. Естественно, я не твоя чертова прапрабабушка, даже если она была милым цветочком-ангелочком, уж прости. Взгляни получше, — гибкими движениями длинные пальцы касаются подбородка и приподнимают опустившуюся мгновением ранее макушку. Тэхен снова смотрит на своего первого в жизни друга, но не понимает, что именно от него требуется. — Ну же, — нетерпеливо топает ногой Ëнджун. — Скажи. — Он склоняет голову набок и хмурит брови. — Я... — совсем теряется от такого напора Тэхен, — я не очень понимаю, что ты хочешь услышать, поэтому просто скажу, как я тебя вижу. Ты привлекаешь внимание, да это ты и так прекрасно знаешь без моих слов. Ты красивый, волевой и тебе плевать на то, что говорят про тебя люди. А еще ты всегда защищаешь своего этого Субина, — морщится. Тэхен до сих пор помнит его пронзительный взгляд. — Раз уж ты защищаешь других, то и себя способен. К тому же, мне кажется, ты действительно выколешь глаза, если вдруг кто-то косо посмотрит на тебя или твоего парня. И меня это порой до трясущихся поджилок пугает, — признается. — Вот! — победоносно улыбается Ëнджун. — Так и какой вывод можно сделать? — Ты бы никогда не дал себя в обиду и полез в драку, если вдруг твои взгляды начали оспаривать какие-то опарыши, недостойные твоего внимания. — Бинго! — хлопает в ладоши. — А ты, напротив, зажался и принял участь такой, какой решили тебя наградить эти мерзкие ублюдки одноклассники. Вместо того чтобы отстаивать свою точку зрения, ты предпочел молча терпеть надругательства и в тишине залечивать продукты их жизнедеятельности. Тэхен, тебе всего лишь нужно бороться, но почему-то ты всегда все делаешь наоборот. Даже если взглянуть на Чонгука... — Давай не будем об этом, — перебивает его Тэхен. — Ладно, добряшка, тогда как насчет того, чтобы научиться целоваться по-настоящему? — Что? — Я говорю, что могу научить тебя целоваться, тебе потребуется лишь практика и всего-то. — Ëнджун игриво ведет бровями и дует губы как какая-нибудь модель с обложки журнала для взрослых. — Ну, ладно, — пожимает плечами Тэхен. — Тогда пойдем в магазин за помидорами? — он уже порывается встать с кресла, на котором все это время сидел, как тонкие, но прочные, словно клешни, пальцы другого парня вжимаются в плечи. Да так сильно, что они начинают ныть. — Это все бред, — оправдывает свое насилие Ëнджун. — Мы ведь взрослые люди. И, прежде чем Тэхен успевает возразить или озвучить веский аргумент против людской практики, его бедра седлают узкие, очерченные тонким материалом светло-серых джинсов. Он чувствует на губах запах легкий ежевики, после чего едва заметное ощущение липкости. Но все это быстро сменяется головокружительным ощущением пухлости чужих губ на своих, которые он бы посмел коснуться лишь в несбыточных снах. Острый как веретено кончик языка проскальзывает меж машинально приоткрытого ряда зубов и мягким движением касается неба. Вздрогнувший Тэхен чувствует, как пониже живота набухает и упирается в ширинку непристойно адское желание. Качнувшиеся навстречу Ëнджуновые бедра добивают поплывший разум. Черт его дернул согласиться на такого рода обучение. Ëнджун продолжает доводить до точки невозврата, играясь с кончиком его языка. Он играет с ним, обвивая с обеих сторон по очереди, словно вылизывает леденец, а вдобавок к этому пухлые губы то касаются его трепещущих, то отстраняются, заставляя самого тянуться навстречу, пробираться под молочную блузку руками и очерчивать выступающие из-под бледной кожи ребра пальцами. Взгляд привлекают жемчужные бусинки, вышитые по краям полукруглого воротника, который разделен на две части посередине, умело прикрывая ключицы. Ëнджун выгибается в пояснице, сильнее припадает своей грудью к груди Тэхена. Он аккуратно, но в то же время с напором приоткрывает губы напротив влажным языком, которые он успел сомкнуть, когда отвлекся на попытку рассмотреть под слоем тонкой ткани выступающие через воротник косточки. Тот охотно поддается напору, впускает юркий язычок в свой рот и пытается задеть своим кончиком внутреннюю часть попавшего в его логово языка. А когда удается не только едва заметно мазнуть, но и поласкать спиралевидными движениями, Ëнджун удовлетворительно стонет ответом в его рот. Качнувшиеся вперед бедра проходят по начинающему ныть нетерпимостью отчетливо прослеживающемуся сквозь штаны бугорку. Тэхен открывает рот и судорожно ловит так необходимый сейчас жаркий летний воздух. Легкие будто выжигает лавина. Он не думал, что простой поцелуй может быть таким крышесносным. Это действительно более чем хорошо. Это так хорошо, что хочется превратиться в перышко и улететь куда-нибудь поближе к выходу из этой планеты. Тонкие пальцы ловят его за подбородок, тянут на себя, и Тэхен в буквальном смысле впечатывается в губы, отдающие клубникой, своими. Его щеки пылают даже сквозь кости и кожу. Он чувствует, как они алеют с каждой изворотливой лаской все сильнее и сильнее. Он просто сойдет сегодня с ума. И, пожалуйста, пусть Ëнджун продолжает, потому что потерять сейчас над собой контроль ему необходимо до покалывающих ощущений на кончиках пальцев рук, зарытых под шифоновой блузкой. А Ëнджун, кажется, придерживается того же мнения — он ни на йоту не отстраняется, а лишь сильнее прижимается. Давно уже понятое желание Тэхена явно его будоражит, заводит и выворачивает кости наизнанку. Бедра двигаются активнее, с большей амплитудой, наседанием и скоростью. Из-за закатившихся глаз Тэхен не видит ни зги. Да ему и не нужно, достаточно того, что все его пять органов чувств обострились до сверхвозможного состояния. Он ощущает каждое прикосновение, каждое движение, каждый вдох и выдох Ëнджуна, каждую его ласку всеми частичками своей кожи. И плевать, откровенно говоря, сейчас абсолютно на то, что они в данный момент, словно дикие звери, вгрызаются друг в друга и совершают тем самым роковую ошибку в своей жизни. Все потом, а сейчас — переплетение двух жаждущих друг друга тел. Непонятно, в какой момент они оказываются на диване, и кто именно кого на него затащил, но Тэхен чувствует себя больше не зажатым, а раскрепощенным. Когда юркие пальчики проскальзывают под боксерки и надавливают на вставшую головку, Тэхен нечленораздельно мычит в губы Ëнджуна что-то по типу "возьми меня скорее прямо здесь и сейчас". Кажется, не так уж нечленораздельно он мычал, потому что отстранившийся всего на миг Ëнджун больше не сидит сверху, а рядом с его коленями, помогая снять Тэхену с себя все лишнее. После того как нагой пах больше не стесняют широкие домашние брюки в полоску и позволяют члену совершать свободные телодвижения, Ëнджун шепчет ему в губы: — Будет больно. Плевать, хочется крикнуть Тэхену, просто сделай это, как он вскрикивает на самом деле, но совсем из-за другого. Ему кажется, будто в него вонзился меч, собирающийся разделать его изнутри, только каким-то гремуче садистским методом. — Успокойся, — приказным тоном осаждает Ëнджун. — Просто расслабься, хорошо? Да как тут расслабиться, когда в девственно-чистое отверстие что-то вставлено? Тэхен мычит и согласно кивает. — Ну чего ты? — он чувствует жар на висках. Сначала справа, а затем слева. Больше он не позволяет неожиданности из боли и отчаянного желания быть сцелованными Ëнджуновыми умопомрачительными губами. — Это всего два пальца. — Почему сразу два? — возмущается Тэхен. Он не был готов вот так сразу. — Чтобы легче зашло, — ухмыляется. Тэхен ерзает от новых ощущений внутри задницы. Чувствует, как упруго сжимаются стенки отверстия вокруг пальцев, мать твою, друга. Разум все куда-то плывет, и Тэхен забивает на то, что это именно друг(!), а не кто-то иной растягивает его пальцами. Пусть делает, что хочет. Иначе взявший на потолок курс член так и будет пульсировать от желания весь оставшийся вечер и ночь. Изнывать от того, чтобы Ëнджун его трахнул своим членом, а не пальцами... нет, Тэхен, конечно, иногда тот еще мазохист, но не до такой степени. Возбуждение достигло того пика, когда все равно на то, что они, в общем-то, всего лишь друзья, а не нечто большее друг для друга. Да и смазка, вытекающая наружу, буквально кричит "Пожалуйста, скорее". Ëнджун пальцами свободной руки пробует ее на вкус и выглядит в этот момент как смысл самого слова "возбуждение". Ну просто одна сплошная заполоняющая все собой на свете ходячая секс-машина. Боже, и почему его друг так красив и желанен? Тэхен даже в своих мокрых снах не позволил мечтать себе о таком. Да и чаще в роли Ëнджуна был Чонгук, соответственно, сейчас стыдно признаваться в том, что он рад: его первый раз будет с Ëнджуном. И хотя чаще в фантазиях, не таких откровенных, мелькал Чонгук, порой образ сменялся на Ëнджуна, отрицать этот факт будет глупо. Хорошо, ему всего-то нужно успокоиться и расслабиться. Позволить делать Ëнджуну все, что взбредет в его розоволосую голову. — Можешь делать со мной все, что заблагорассудится. — Это звучит так помпезно, — фырчит Ëнджун. — Лучше просто молчи. — Я бы... помолчал, — пыхтит Тэхен после очередной попытки пальцев продвинуться чуть дальше, — но мне хочется вылезать тебя, прости. Я, конечно, не умею делать минет, но ради тебя постараюсь. Может, снимешь уже с себя эти чертовы джинсы, я же вижу, как у тебя просится наружу? — Киска хочет вискас? Как-нибудь в следующий раз. Признайся, ты представлял меня в своих эротических снах? Вот ведь! Он что, читает мысли? Тэхен мычит в ответ и отвечает только после нескольких изворотливых движений пальцев внутри него, требующих ответ на поставленный вопрос. — Д-да, — полустонет-полускулит он. — Обязательно меня так мучить? — Я не мучаю, — шепчет в искривленные болью губы, обдавая жарким дыханием, — а показываю взрослый мир. Он продвигает застрявшие на полпути пальцы глубже, раздвигая узкие стенки и протаранивая тем самым себе дальнейший путь, ладонью второй руки надавливает на низ живота.  — Мне же больно! — жалобно шипит-вскрикивает Тэхен. — Погоди, — сосредоточенный взгляд, брови, сведенные к переносице. Да что угодно, ладно, разве не он всего несколько секунд назад наказал ему делать все, что ему заблагорассудится? Теперь Ëнджун не давит на живот, а поглаживает круговыми движениями против часовой стрелки. Жар извне и внутри поднимается в грудной отдел, а затем выше, вырисовывая на скулах алый румянец. Пытка продолжается какое-то время раздвиганиями пальцев туда-сюда на лад ножниц. Привыкший к этим движениям Тэхен начинает млеть и мямлить что-то по типу "как хорошо". Принятый Ëнджуном сигнал звучит для новоприбывшего как угроза: — Я добавлю еще один. "Ты уверен? Может, не стоит?" — хочется спросить Тэхену, но он просто не успевает и вскрикивает еще сильнее прежнего. Простыня, дикой агонией зажатая в ладонях, смещается с краев к центру. — Ну что ты как девственница? — смеется Ëнджун, не давая и шанса Тэхену ответить. Он припадает своими губами к его и вновь начинает топить разум в неистовом желании почувствовать его наконец в себе. Пальцы двигаются словно змеи. Гибко и плавно, то вверх, то вниз, то направо, то налево. И вот боль затухает и сменяется на резкий выброс эндорфина. Тэхена прошибает так, как не прошибало никогда. Пальцы в нем двигаются дико несдержанно, и это добивает его окончательно. Сквозь пелену наслаждения он смотрит на сосредоточенное лицо Ëнджуна и пытается сказать, чтобы тот в него вошел. Если одни его пальцы способны принести такие невероятные ощущения, то на что тогда способен член? Тэхеновы колени поджимаются, сами собой меняют угол проникновения. Словно электрический ток простреливает все тело, заставляя дрожать и обмякнуть. Губы настолько пересохли, что, если попытаться крикнуть Ëнджуну приглашение в себя, наверняка кровь перемешается со слюной, скатывающейся по подбородку вниз. Нет, он не может. Усилием воли Тэхен тянется к розовым прядям, цепляет их мягко, но в то же время достаточно для того, чтобы Ëнджун обратил на него свое такое нужное в сейчашний момент внимание. Но, кажется, тот не понимает, либо же просто решил довести Тэхена окончательно — вместо того, чтобы убрать пальцы и заменить их половым органом, он двигает ими так, что Тэхен сдавленно стонет. Одновременно с этим он припадает к его губам и ловит протяжный стон своим ртом. И сейчас Тэхену просто хочется раствориться в этом моменте. Вгрызаться в губы Ëнджуна до помутнения рассудка. Царапать его нежную кожу короткими ногтями и оставлять на ней клеймо позора. После того как Ëнджун понимает, что растянул Тэхена достаточно, ему помогает еще одна пара трясущихся от дикого предвкушения чего-то доселе неизвестного, но такого давно уже желанного рук, снять с себя лишнюю одежду. А потом Ëнджун случайно смотрит на Тэхена и мигом утопает в похотливости, просто кричащей о том, чтобы по нему прошлись по полной программе. Отлично, именно этого Ëнджун и добивался. Когда Тэхен кивает на потемневший взгляд Ëнджуна, давая согласие на исследования своего внутреннего мира, он в буквальном смысле начинает задыхаться. Такое ощущение, словно в его задницу погрузили ручку вантуза, и вот он пытается что-то сделать там наверняка хорошее и приятное, но делает лишь противоположное. Вновь прозрачные капельки собираются в уголках глаз. Ëнджун замирает, и пока смахивает их с Тэхенового страдальческого лица, дает привыкнуть к размеру. В висках пульсирует, сердце клокочет где-то у глотки, и жар теперь становится необъятным и непостижимым. Ëнджун двигается плавными мелкими рывками. Он ругается матом, когда Тэхен вновь сжимается. — Да блять, ты хочешь, чтобы тебя трахнули или нет? — Тэхен согласно скулит-мычит в ответ. — Тогда раскрепощай уже свою аппетитную задницу, и дай мне выебать тебя до оргазма. Я ясно выражаюсь? Более чем. — Хорошо-хорошо, я постараюсь. — Уж постарайся, я и так все делаю максимально аккуратно, — Ëнджун вновь мягко касается своими губами Тэхеновых. — Если бы ты знал, как меня в мой первый раз драл Субин, ты бы вот так не всхлипывал, а умолял тебя прикончить прямо здесь и сейчас. — Не могу представить, — хрипит Тэхен. Вены на его шее вздулись и пульсируют как бешеные. — И не хочу представлять. Я бы лучше застрелился первым, честное слово. Ëнджун хрипло смеется, целует в висок, после чего серьезным голосом произносит: — Уже нет пути назад. Да он уже понял, что они не шутки здесь шутят, но все равно говорит: — Я и не хочу назад. — Вот и отлично, — скорее, не произносит, а предупреждает, потому что в следующий момент Тэхен выгибается в пояснице так сильно, что удивляется, как его позвоночник еще не сломался. Через сжатые зубы он мычит, мотая головой из стороны в сторону. — Ну-ну, тише. Замерший Ëнджун весь потный и взмокший. Кажется, и ему не просто возиться здесь с ним. Но он ни разу не пожаловался и не пытался сделать больно. Напротив, с максимальной точностью двигается именно в том направлении, в котором это в данный момент так необходимо Тэхену. Да, больно. Да, непривычно. Да, это полная жесть, но такая желанная и такая загадочная. Вкусить этот плод — словно награда за прожитые во тьме годы. В глазах Тэхена Ëнджун такой светлый, точеный, понимающий, — одним словом, прекрасный. Он именно тот, с кем первый секс — это не только страдания и боль. Ëнджун видит, что Тэхен уже готов и принимает его полностью. Он начинает двигаться активнее и быстрее, доводя Тэхена до изнеможения. Тот вскрикивает-стонет уже не от боли, а от наслаждения. Он еще не понимает, как именно нужно насаживаться самостоятельно, но попытки его не выглядят в глазах Ëнджуна жалкими. Он ободряюще ухмыляется, и именно это подначивает двигаться навстречу ему и заглатывать его член до основания, выводя спонтанный акт на новый уровень. Ëнджун вырисовывает на груди языком только ему понятные узоры. Прокусанный до легкой боли сосок простреливает волной неги, расползающейся от пяток до корней волос. Тэхен цепляет пальцами розовые волосы, похожие на зефир, и тянет на себя. Упирается своими губами в пухлые, некогда пахшие ежевичным тинтом, и вкушает плод сладкой клубники до пятен перед глазами. — А с этим, — выдыхает он, — что делать? — смотрит на сочащийся смазкой член и тянется к нему рукой. Удивляется, когда его руку откидывает так грубо. — Ëнджу~ун,  — сладко-требовательно стонет Тэхен. Требуется разрядка. Тот похотливо улыбается и обхватывает ствол правой рукой. Поглаживает большим пальцем головку, одновременно двигается в Тэхене теперь уже свободно и в одном ритме, чтобы случайно не вызвать у второго новую волну дискомфорта. Смещает ладонь к основанию и проворачивает, слегка надавливает и ведет к концу. Да он даже дрочит божественно. Разве это все на самом деле реальность, а не сладкий сон? Ëнджун доводит его до такого состояния, в котором Тэхен полностью теряет связь не только с гравитацией, но и реальностью в целом. Он плывет по волнам непривычных чувств. Ему кажется, словно он космонавт в космосе. Все так необычно, но так будоражит. Все так больно, но сладко. И все такое наполненное каким-то непомерным смыслом, что хочется жить просто ради того, чтобы испытать это еще раз. И было бы неплохо, если с Чонгуком. Однако мысли о Чонгуке сразу вышибаются прочь из головы — Ëнджун закидывает одну ногу себе на плечо и подталкивает Тэхена слегка повернуться на полубок. Если до этого Тэхен думал, что вот-вот его накроет оргазм, то сейчас понимает, что новый угол добавив не только пикантности, но и очередную, сильнее прежней, волну чего-то невообразимого, хочет как можно дальше оттянуть этот момент. Потому что вот так вот его доводить до потери сознания вряд ли кто-то будет. Через приоткрытые веки Тэхен видит, что и Ëнджун слегка видоизменил свое положение. Свободная от доведения его до точки при помощи гуляний по стволу рука заведена за спину. Он использует ее как опору — бедра его слегка приподняты, а корпус откинут назад. Лучше бы он не смотрел, потому что выглядит это слишком эротично-сексуально. И теперь Тэхен понимает, что готов кончить от одного только вида Ëнджуна, доводящего его до оргазма с таким блаженством. С громким стоном Тэхен изливается в руку друга. Ресницы на прикрытых веках трепещут, сам он весь подрагивает после пережитого первого в его жизни секса. Он улыбается и выглядит таким блаженным. Это сильнее заводит полового партнера. Ëнджун двигается быстрее и немного несдержанно, выдыхая при каждом толчке через сжатые зубы. Тэхену уже все равно, что с ним там делают, он давно в раю. Наконец Ëнджун, еще пару-тройку раз двинув бедрами, погружает свой член до основания и кончает вслед за Тэхеном прямо в его теперь уже не девственную задницу. У Ëнджуна нет желания выходить из горячего Тэхена сразу, поэтому он обхватывает худенькое тельце руками и укладывает голову на плоский живот. Им обоим так хорошо в этот момент — возвращаться в реальность и видеть то, что они натворили, нет никакого желания. Член перестает пульсировать и с неохотным шлепком Ëнджун выходит из Тэхена, но прежде чем это делает, порхающими движениями выцеловывает низ живота. Его дыхание щекочет оголенную кожу, и Тэхен сдавленно посмеивается. Открывать глаза он не собирался, однако сейчас смотрит на розовую макушку сквозь горькую пелену осознанности. Когда Ëнджун ложится рядом с Тэхеном так, что голые тазобедренные косточки их соразмеренно ударяются друг о друга, прижимает его голову к беспокойно бьющейся груди. — Мне тоже был интересен этот опыт, — выдает он в макушку. — Вот ты сволочь, — поднимает подбородок Тэхен и смотрит на пухлые губы Ëнджуна, растянутые в улыбке. — Но красивая сволочь. И умная сволочь, расчетливая, потому что знаешь, как мне понравилось, хоть и поначалу было чертовски больно. Божечки-кошечки, а я вообще смогу завтра встать? — А как же, — ярко улыбается Ëнджун и сам тянется оставить последнее прикосновение клубничных губ на приоткрытых в ожидании устах. — Я никогда не был в роли семе. Да и, честно говоря, мне бы вряд ли позволили. Но это не значит, что я подчиняюсь целиком и полностью. Просто, Субин... Он другой, понимаешь? Вот вроде смотришь на него, а задница сама оттопыривается назад, и не сделаешь ничего с этим. Но новый опыт оказался куда лучше, чем я думал до этого. Это даже интересно. Ты другой, нежный, поэтому тебя хочется драть до утра во всех немыслимых позах. А хочешь, попробуем в следующий раз что-нибудь интересненькое? — шутит он, силясь скрыть за фразой осознание совершенного и стыд за содеянное перед Субином, застилающие глаза дымкой, потому что оба понимают — следующего раза не будет. — Субин... — Он не должен знать. — Прости, — всхлипывает Тэхен. Больше нет ни сил, ни смысла скрывать оплошность, выражающуюся разрывающими нутро слезами. Он неосознанно царапает нежную кожу на груди и не замечает этого. — Прекрати, — требует Ëнджун, убирая его руку. — Я сам предложил. — Но ты не думал, что до такого дойдет, это я виноват. — Хватит! — Гневно кричит Ëнджун. Он перекатывается и слезает с кровати. Подлетает к разбросанным на полу вещам и быстро напяливает их поверх хранящего близость с другим тела. —  Я и сам все прекрасно знаю. Тэхен догоняет его у самого порога. Страх потерять одного единственно в его жизни друга цепляется за костлявый локоть и тянет на себя. Всхлип теряется в сгибе локтя. Трясущееся потное голое тело укрывают светлые руки. — Теперь все? — Ничего не случится, если он не узнает. — Я могила, ты знаешь. — Знаю, — не отрицает. — Но, Ëнджун, — Тэхен отстраняется, утирает тыльной стороной кисти мокрые щеки. Когда обретает способность говорить, бьет и так обвиняющего себя во всех смертных грехах Ëнджуна будто тупой стороной молотка по голове несколько раз. У него даже зарождается мысль совершить сеппуку и съебаться на хуй с этой земли. — Зачем ты сделал это? — Блять, — свистит сквозь сжатые зубы Ëнджун. Стискивает руки в кулаки и вперивается в Тэхена пронзительным взглядом пылающих гневом лисьих глаз. — Если бы я знал, не стоял здесь. Это ебаный пиздец, по-другому я назвать это не могу. Откуда я знаю? Это была игра? Просто все зашло слишком далеко. — он истерически смеется. — Да откуда я могу знать! Это просто произошло и нет здесь никого смысла! — рявкает. — Не нужно ебать мне мозг, Тэхен, без тебя тошно. Своим многострадальческим выражением лица ты делаешь только хуже. Так что прекрати пялиться на меня так, будто тебя сейчас отправят на плаху! Тем более это моя проблема, не твоя. Поэтому, Тэхен, просто будь нем, как рыба, окей? Я не хочу потерять из-за этого Субина. Будь паинькой, ладненько? — он откидывает отросшую взмокшую челку с лица напротив. — Да, я понимаю, конечно, — мямлит тот, осознавая — вряд ли им стоит продолжать общаться. По его выражению лица Ëнджун что-то подозревает. У него щелкает в голове, когда покатые плечи опускаются еще ниже. Тэхен похож на березку, от порывов ветра пригибающуюся к земле. — Тэхен, — он звучит мягче. — О чем ты там подумал? Тот дергается, но когда поднимает взгляд, смотрит решительно: — Нам не стоит больше общаться. — Все из-за этого? — насмешливо звучит Ëнджун, разводя руки в стороны. Он просто не верит, что так просто потерял одного единственного друга. — Уходи, — пихает его в бок Тэхен. — Никуда я не пойду, — возмущается,  скрещивает руки на груди и ни на шаг не сдвигается. — Ëнджун, прошу. "Просто уйди, это что, так сложно? Нам с самого начала не суждено было быть друзьями, а теперь я разрушил твои отношения с Субином. Поэтому, умоляю тебя, хватит. Не нужно так смотреть на меня, я справлюсь, я сильный. Я все выдержу, и ты выдержишь, поэтому простой уйди и никогда не возвращайся". — Тэхен, послушай, ничего не случится. А даже если случится, это только моя вина, тебе нечего бояться. "У меня никогда не было друзей, да и у тебя тоже. Почему бы нам просто не забыть обо всем, м? Знаю, я просто мерзавец, но пойми меня, Тэхен. Не выгоняй вот так как бродячего пса, это ведь не в твоем стиле. Просто позволь нам и дальше дружить". Ëнджун предпринимает последнюю попытку. — Ты вот так просто готов отказаться от недавно зародившейся дружбы? Тогда, когда ты знаешь, что ни у тебя, ни у меня никогда не было настолько близкого по духу человека? Который способен тебя выслушать и при необходимости дать дельный совет. С которым можно быть собой и не бояться осуждения извне. Я знаю, — он поднимает руку, останавливая Тэхена, который только было открыл рот для возражения, — не нужно меня сейчас учить. Субин... Он, да, я люблю его, но любовь — не значит постоянная жизнь в примирении и без ругани. Ты знаешь, мы абсолютно с ним разные. Он не такой открытый, да и молчаливый, слишком серьезный и сосредоточенный, когда дело касается чего-то важного. Мы с ним ругаемся порой жестко, но не переходим границы дозволенного, но это другое, ты же знаешь. Ты бы понял, если бы встречался с Чонгуком. Любовь и дружба — два совершенно разных очага огнива. И ты это прекрасно знаешь. Ты же представлял в уме то, будто Чонгук тебя любит, и вот вы живете вместе. И что? Ты же все равно способен разделить меня и его. Есть вещи, о которых им лучше не знать. С тобой я способен говорить откровенно, и ты со мной тоже. Мы могли бы делиться своим мнением в отношении любви. Послушай, Тэхен, не отворачивайся от меня вот так просто. Тогда, когда я только обрёл своего личного друга. Знаешь, как сложно было порой смотреть на разговоры Субина с Хосоком? Они могли говорить о чем угодно, и порой я чувствовал себя третьим лишним. Я уходил, чтобы оставить их наедине. Конечно, я рад, что у Субина есть такой друг, но в то же время пусть и белой,  но все же завидовал ему. Мне хотелось так же. Так не перечеркивай нашу попытку с горячей руки. Пожалуйста? — он заглядывает в глаза Тэхена в надежде увидеть дрогнувшее сомнение. Но его там нет. Непоколебимая решимость в поджатых губах. Ëнджун подходит к границе, позади которой их дружба с Тэхеном и отношения с Субином, а впереди неизвестность. По итогу Тэхен толкает его за черту. — Прошу, уходи! — на всю квартиру кричит Тэхен и толкает Ëнджуна сильнее — тот виском вписывается в железную дверь. — Хорошо, — он исчезает в мгновение ока, оставляя позади себя утробное рыдание. Это конец их недолгой дружбы. Не позволяй порыву желания переступать грань дозволенного. Есть уроки, которые познаются раз и навсегда лишь на собственной шкуре.