Whistle. Obey me

Ложится на плечо рука. — Капитан Чон? Он вздрагивает, разлепляет тяжелые веки. Косится через плечо, которое все еще нежно поглаживает ладонь, на Тэхена. На восковом побледневшем лице нацеплена извиняющаяся улыбка. И ему плохо от незнания того, что дальше делать. Тяжело вздохнув, Чонгук хрустит косточками и возвращает телу сидячее положение. Тут же соскальзывает, зацепив погон одним пальцем, с плеча рука. Когда он успел уснуть? Тэхену неловко было будить Чонгука. Он со всей отверженностью охранял умиротворенный сон полчаса. Стрелки ползли быстро — вряд ли капитан успел отдохнуть. Дальше оставаться в кабинете просто нельзя — до окончания рабочего дня осталось каких-то пять минут. — Все хорошо? — интересуется Тэхен. Он поднимает с пола сумку капитана и ставит на стол прямо у того перед носом, давая тем самым понять, что не позволит ему остаться в удушающем кабинете ни на минуту. — Нужно было разбудить меня раньше, — укоризненно. Закатываются глаза. — Так и знал, что вы это скажите. Вы такой предсказуемый, — хихикает Тэхен. Чонгук замирает невольно. Смотрит на изумрудные пряди и щелочки глаз, прикрывшиеся от ребяческого подтрунивания. Да, Тэхен волен смеяться над ним. Только ему позволена эдакая привилегия. Чонгук, как капитан, действительно, не будь Тэхена сейчас рядом, остался в участке еще хотя бы на пару часов. Он знает — Тэхен не позволит ему мучить и изводить себя. Да и пройти с ним напоследок перед ночью весьма удачливая перспектива. В последнее время со всеми проблемы у Чонгука нет сил жить полной жизнью. Ему бы хотя бы просуществовать один день, а приходится проживать каждый. И конец каждого дня сопровождает тяжкой ношей. Не сумел, вновь день прошел зря, а что-нибудь у него получится? Материалы капитана Кима слабо помогли разобраться хоть в чем-то. Сложилось ощущение, будто Призрак — несуществующий на свете человек. Каким образом он так складно обходит органы правопорядка? Единственное, что Чонгук смог уловить из записей — схожесть жертв. В таких условиях действительно сложно жить. Учитывая наличие стойкого долга перед народом и совести. Ему бы стать более безразличным ко всему, но разве он сможет? Когда парнишка этот, возможно, лежит в сырой яме и ждет помощи. Когда Ким умирает от горя. Когда друзья его из кожи вылезти готовы, лишь бы нашли, спасли, защитили. Ночью Чонгук почти не спит. Сидит на балконе, все так же заваленным старыми вещами, делающие его прошлое невыносимым. Но продолжает сидеть и смотреть на редких прохожих, валящихся с ног. Не замечает, как быстро истлевает бумага, а деревянное покрытие под ногами покрывается пеплом. Такими темпами довести себя до гроба не составит труда. И ради одного лишь Тэхена он каждый день просыпается, чтобы собрать себя по частям. Сейчас единственная отдушина после очередного неудавшегося бесконечного рабочего дня — прогулка, пусть и до остановки, с Тэхеном. Тэхен смотрит исподлобья на явно что-то решающего в голове Чонгука. И хотя офицер знает: в такие моменты лучше оставить его до момента, пока не будет решено противоречие, ему все равно, даже если последствия вырвутся с пересохших губ сожалением. Вздрагивание капитана для Тэхена как акт незащищенности и открытости. Прямо сейчас, при тусклом свете, огромные глаза Чонгука такие откровенные, потерянные. Проблеск доверия и вместе с тем же жажды зарыться в кокон утешения видимо проскальзывает меж тел, прижатых друг к другу. — Капитан, — срывается с губ Тэхена. Он прижимает к себе удивленного Чонгука так надломано, со всей верой, что имеется в груди. Потому что Тэхен в любом случае всегда будет верен Чонгуку. Как верен душой, так и его способности распутать комок. — Не чувствуйте себя виноватым. Вы не должны искать в себе изъяны, потому что они есть у каждого. Но именно эти изъяны делают нас сильнее. Пожалуйста, — кончик носа холодит шею. — Пожалуйста, не загоняйте себя в угол. Мы вместе найдем Чон Хосока, обещаю. Вы ведь так и не выходите из кабинета после последней нашей прогулки. К себе не подпускаете. Не делайте так больше. Тэхен отступает. Смотрит на то, как подсвечивает только что взошедшее на звездное небо луна кудрявые локоны. А затем широко улыбается: — Вы можете мне доверять. Что-то, как кажется офицеру, ломается в капитане, потому что в следующий момент он, скрывая глаза за волосами, оседает тушой на кресло. Прижимает пальцы ко лбу. Тэхен замечает тот момент, когда начинают трястись плечи. — К.. Капитан, — икает испуганно Тэхен. Неужели он плачет? Но в следующий момент Чонгук смеется вслух. — Капитан! — гневливо топает ногой офицер. — Я думал... — Думал, что я плачу? — обрывает на полуслове. Он встает на ноги, берет сумку в руки и, подталкивая Тэхена, направляется к двери. Прежде чем закрыть ее, он тихо благодарит Тэхена. Офицер радостно мычит под нос. И больше не смотрит в сторону Чонгука. Он идет впереди, наверняка зная о том, что за ним непременно идут. Чонгук не знал, что, оказывается, обычные слова утешения порой значат так много. И что слова, произнесенные Тэхеном, могут открыть в нем второе дыхание. Пока есть люди, верящие в него, у Чонгука есть силы бросить вызов Призраку или кому бы то ни было. Он способен отыскать и спасти Чон Хосока, пока рядом с ним есть хотя бы один человек, доверяющий и помогающий ему всем сердцем. — Тэхен, — окликает смотрящего в небо офицера Чонгук. — М? — нехотя отрывается взгляд и перемещается на Чонгука, теперь идущего бок о бок с ним. — Ты просмотрел все файлы, которые я тебе отдал? Несмотря на то, что Чонгук так и не смог отыскать ничего путевого, файлов было слишком много, чтобы просмотреть их одному человеку. Тэхен, после того, как завершил просматривать видеоматериалы, сразу взялся за документы, полученные от капитана Кима. А затем к нему присоединился Чонгук. Он бы мог, конечно, потратить гораздо больше времени и изучить все документы сам, только вот Тэхен, кричащий о том, что не позволит ему сидеть больше в кабинете допоздна, донимал его целыми днями, пока Чонгук, тяжело вздохнув, не водрузил офицера папками и отправил разбираться с ними восвояси. Может быть, важнейшие детали, незамеченные самим Чонгуком, были найдены офицером? Тэхен тот еще работник, но только если дело касается чего-то незначительного и скучного для его понимания. Сейчас же Тэхен, можно сказать, слишком сосредоточен на деле. Виден уставший, поникший взгляд, который подчеркивают синяки под глазами. А учитывая его дружбу с одним из знакомых Хосока, Чонгук мог положиться на него и знать наверняка — будь мельчайшие детали, способные разрулить и развеять тучи над головой, Тэхен зацепиться за них хваткой мертвого. Если дело с полученными материалами не выгорит, нужно будет искать другие источники и зацепки. — Да, — вяло отзывается Тэхен. И, по сути, глупо спрашивать о найденных зацепках, но Чонгук все равно делает это. — Узнал что-нибудь? — Только то, что после себя он ничего не оставляет. Но это мы и без предоставленных материалов знали. А еще у него 27,5 размер ноги. Мм, — тянет задумчиво. — Больше, вроде бы, ничего интересного. А даже если и было, это никак нам помочь не может. Все эти записи сплошное разочарование, а строят из себя невесть кого. Тьфу-ты, — ругается. — Этот Бомгю... — шипит. — Этот офицер Чхве столько досаждал, а по итогу у них нет на Призрака ничего. Понимаете? Да как такое вообще возможно! Негодование Тэхена смешит Чонгука и он бы рад рассмеяться, ведь поводов таких за последнее время раз, два и обчелся. Капитан всегда умел сдерживать эмоции, и вот и на этот раз лишь согласно кивает. Он тоже не понимает, почему капитан Ким за все эти два года не нашел чего-то путевого, которое могло бы помочь умыкнуть Призрака за решетку. Тэхен быстрее перебирает ногами, спешит за капитаном, который в своей задумчивости обогнал офицера на несколько шагов. Издали виднеется красная крыша остановки. Отчего-то закрадывается мысль остановиться, позволить Тэхену врезаться в свою спину, а после сжимать тонкую ладонь в своих. Участливо заглядывать в лицо скорченное. Шептать извинения и до сих пор держать ладонь в своей, пока свободной рукой массируют нос. А затем позволить упасть руке вниз, похлопать по покатому плечу и продолжить идти, только в темпе другом. Теперь офицер и капитан идут вровень. Пусть жалко и даже неестественно смотрелась сцена, пусть она задержала на каких-то пять минут, их достаточно для того, чтобы спать ночью спокойно. — А вы? — Тэхен слегка гундосит, но не выглядит тем, у кого все еще неприятно пульсирует область переносицы. — Смогли что-нибудь найти. — Я заметил одну деталь, — кивает Чонгук. — Она мне кажется важной. Во-первых, Призрак не трогает девушек. — А я и не заметил, — открывает рот Тэхен. — Я так погрузился в мелочи, что такой очевидный факт предпринял пропустить. — В следующий раз будешь внимательнее. Чонгук смотрит на скуксившегося Тэхена, который остановился так внезапно, что вновь остался позади. Руки, собранные на груди бубликом, делали офицера милее и моложе своих лет. А надутые щеки буквально заставили потрепать жесткие волосы. — Но это на самом деле может послужить тебе хорошим уроком. Нельзя не обращать внимания на поверхностные вещи. — Тэхен согласно кивает и снова идет с Чонгуком к остановке. Осталось каких-то десять шагов. — Во-вторых, парни находятся в одной возрастной категории: от девятнадцати до двадцати четырех. — Почему так? — Я не знаю, — качает головой. — Но факт остается фактом. Пропавшие парни учились в высших учебных заведениях, лишь единицы работали. В-третьих, парни имеют худощавое телосложение и невысокий рост. И есть еще одна деталь, которая показалась мне наиболее странной. Тэхен затаивает дыхание — Чонгук выглядит так, будто скажет что-то такое, от чего его сердце упадет в пятки. — Молодые люди имели светлый оттенок волос. Все как один. Будь то русый, светло-русый или же блондины. Крашеные или натуральные, не важно, всех жертв объединяют светлые волосы. — Боже, — выдыхает Тэхен. — Да он точно псих. Он что, фетишист слабых и хлипких блондинов? Бедный Чон Хосок. Если, конечно, он действительно попал в его лапы. — Основанием нашей теории о похищении Хосока Призраком служит внешний вид студента. Он хрупкий, не слишком высокий и к тому же блондин. Конечно, мы не имеем права по внешним данным судить о причине пропажи Чон Хосока, но, если зацепимся за мысль о том, что в пропаже участвовал Призрак, убьем двух зайцев сразу. — Что-то мне подсказывает, что парень действительно у него, — тихо мямлит офицер. — Я тоже так думаю. Но нельзя исключать и собственные глупости, и поступки. Хосок мог сбежать самостоятельно. Мог уехать со знакомым в другой город. Мы не знаем, каким образом он пропал со всех камер одновременно, это могла быть уловка. Но теперь, узнав о Призраке больше, нельзя выпускать его из виду. — Было бы проще, если бы мы объединились с тридцать девятым участком? — Это не в их и не в нашей компетенции. Разве не знаешь о жесткой конкуренции между участками? Все хотят выделиться перед властью. Именно мы будем теми, кто поймает Призрака. И, конечно же, завершим работу по поиску студента. — Вместе мы сможем, правда? — Тэхен останавливается под крышей автобусной остановки. С надеждой воззираются глаза офицера в темные, отражающие звезды на небе. — Конечно. Пока мы вместе, у нас все получится. — Спасибо, капитан. — Тэхен прячет смешинки за низким поклоном. Он рад, что когда-то его выбор пал на пятнадцатый участок. Наверное, тогда что-то ему подсказало, что именно туда он должен устроиться работать. Мягко, притормозив у бордюра, останавливается автобус. Чонгук облегченно выдыхает — не Тэхенов. Тэхен жмется боком к боку капитана, пропускает вышедших из автобуса пассажиров. Навьюченная сумками и пакетами женщина толкает офицера в бок, от чего он оказывается в Чонгуковых руках, отводящих его в противоположную от покинувших автобус людей сторону. Когда Тэхен и Чонгук остаются одни, капитан разжимает руки, даруя Тэхену свободу. — Ты хорошо подружился с тем парнем, да, Ëнджуном? — Тэхен улыбается, кивает головой. — Как прошла прогулка? Тебе понравилось? — Да. На этих выходных мы договорились увидеться снова. — Куда пойдете на этот раз? Тэхен пожимает плечами. — Пока не решили. На самом деле не важно, куда идти. С Ëнджуном весело. Приятно находиться в его компании. — Ты рад? — На самом деле, да, — кивает головой. — У меня, честно говоря, никогда друзей не было. Знаете, — с неловкой улыбкой на устах чешет затылок, — в детстве пришлось нелегко. Ëнджун другой. Я думаю, смогу приобрести чуточку уверенности, если продолжу общаться с ним. — Этот парнишка похож на человека, на которого можно положиться. Я рад за тебя, сынок. В удивлении распахиваются кофейные глаза. Тэхен замирает. Волосы его, цвета листвы, развеваются на ветру волной. — Что? Почему ты на меня так смотришь? — Пот... — запинается. — Потому что давно мне этого никто не говорил. Что я могу положиться на кого-то. После, — судорожно вдыхает воздух, отворачивается, только бы Чонгуку не были заметны ровные блики на щеках. — Но ты всегда можешь положиться на меня, — призывает к себе внимание Чонгук. Когда Тэхен отказывается смотреть на него и продолжает вместо этого разглядывать носки своих туфель, его тянут внезапно и резко. В следующий момент сами собой руки продвигаются чуть выше по спине, сжимают ткань рубашки. Тэхен носом утыкается в капитанскую грудь. — Мне, — сглатывает. — Мне было так сложно после смерти матери. Никого, кто бы мог мне помочь не осталось. Когда мама еще была жива, она всегда говорила, что вместе мы все невзгоды переживем. Моя мама... Моя мама так меня любила. Я так скучаю по ней, — Тэхен уже не просто давит слова из себя наружу, он рыдает, впиваясь в ткань так сильно, будто если Чонгук вдруг исчезнет, тут же упадет на землю, подкошенный рвущимися наружу чувствами. — Я так по ней скучаю. Я так хочу увидеть ее. Тень сожаления, жажды помочь залегает морщиной на лбу. Чонгук действительно не знает, как успокаивать людей. Он еще только учится. Возможно, данный опыт послужит в будущем хорошим фундаментом. К тридцати-то с хвостиком годам пора уже перестать скрываться от человеческих проявлений слабости. Принимать их как нечто естественное и даже необходимое. И самому научиться вот так без стопорящих препятствий выплескивать все, что накопилось внутри. Но о таком проявлении чувств еще рано говорить. Пока Чонгук только сильно прижимает рыдающего Тэхена к груди. Гладит ладонью по спине, словно маленького ребенка. И хочет стать более взрослым и ответственным, чтобы Тэхен меньше плакал и больше улыбался. Чтобы ему не нужно больше было искать источник силы на стороне. Потому что рядом с ним есть он, Чонгук, глотку которого сдавливает ком сочувствия. Тэхен, наверное, выплакал все слезы, которые было способно излить его тщедушное тело. Там, куда изливались дорожки солоноватые, остался влажный след. Посмотрев на творение, устроенное сиюминутным порывом, утираются повисшие на ресницах, словно роса на росточках, слезы. Тэхен смеется. Поначалу тихо, а затем от недоуменного взгляда напротив врывается громкость и отчетливо слышимая благодарность. — Простите, — на этот раз офицер утирает слезы веселья. — Я промочил вашу рубашку. — Ничего страшного. — Вы всегда такой, а? — Тэхен пихает плечом Чонгука в бок. — Спасибо, — тихо говорит. — Мне действительно важна была поддержка именно от вас. Вы же, как ни как, решили быть моим отцом. Чонгук кивает. Они давно стоят на пустой остановке и пропустили как минимум три автотранспорта. Когда Чонгук решает позвать Тэхена к себе, потому что ему боязно оставлять его одного в квартире, в которой умер некогда дорого любимый ему человек, подъезжает автобус. Не успевает Чонгук и рта раскрыть, как офицер ловко запрыгивает на первую ступеньку. Он машет ему рукой с задорной квадратной улыбкой на губах. — Спасибо, — кричит, а затем заливается веселым смехом. — Увидимся завтра. Захлопывается дверь. Автобус медленно отъезжает от остановки, а Чонгук продолжает стоять и смотреть на него. Тщетно пытается разглядеть в заднем окне зеленую макушку. На этот раз Чонгук не думает о том, почему Тэхен. Он благодарит за то, что это именно Ким Тэхен. Ровный ряд тополей покачивается, в унисон завывает стволами. Сквозь заволочившие небо тучи пробивается лунный свет. Чонгук разворачивается в противоположную от отошедшего двадцатью минутами ранее автобуса сторону. С засунутыми в карманы брюк руками, он идет по пустой улице к другой остановке. Ему нужно продолжать любить Тэхена вопреки всему. *** — Почему один? От легкого движения руки катится высокий стакан пива по столу. Субин ловит его и садится рядом с Кимом. В этот раз они решили встретиться недалеко от района, где живет Субин. В пабе, куда постояльцы нечасто захаживают. — Помню твою угрозу, — хмыкает Ким. Он кивает головой, и они одновременно с Субином опрокидывают хмельный напиток. — Он решил встретиться с другом. — Понимаю, со стариком не радостно общаться. — Дело в не этом. Его друг очень устал. Ëнджун не мог его оставить одного. — Сейчас у каждого тяжелые времена, да? Субин кивает. О том, что другом Ëнджуна является офицер Ким, он решил умолчать. — И ты не боишься вот так просто отпускать его посреди недели непонятно с кем и куда? — Ну, не совсем посреди недели. Завтра уже пятница. Не боюсь, потому что уверен в том, что этот друг сможет его защитить. — Вот как? — Ким выгибает бровь. — И не ревнуешь даже? Субин тушуется. Откашливается и поспешно встает с места, объясняя резкость движений желанием наполнить опустевшие за мгновение стаканы. Конечно, Субин до сих пор ревнует, только вот даже себе признаться в этом стыдится. После того как Ëнджун пришел к нему следующим днем после встречи с Тэхеном, они долго, беспрестанно целовались и не только. Ему наверняка известно отношение Ëнджуна в первую очередь к нему, а затем уже к другу. И Субин выглядел прямо сейчас в глазах Ëнджуна мелочным, если бы такая гадкая и едкая ревность просочилась из него наружу. Срамиться не только перед Кимом, но и перед собой, а уж тем более перед Ëнджуном, который пусть и не узнает никогда о разговоре, было бы сродни пустить себе пулю в висок. За столько прожитых лет вместе Субин должен был избавиться от чувства, зовущегося ревностью. В последнее время он на самом деле старается, потому отпускает Ëнджуна погулять с Тэхеном. Пусть внезапный звонок последнего вывел из равновесия, была дана привилегия, при которой одному явиться к Киму было лучшим решением. Ссориться с Ëнджуном не хотелось. Субин знает: Ëнджун его ни за что и никогда не предаст. Что насчет самого Тэхена? Вряд ли он стал бы под видом дружбы приставать к Ëнджуну. Еще в первую встречу Субин заметил, что флирт не скрывал собой нечто важное. Быть может, интерес к похожему на него человеку. Субин все еще считает, что Тэхен, скорее всего, может посматривать на Ëнджуна не только как на друга, но вот сделать шаги в этом направлении точно не станет. С другой стороны, если не доверять Ëнджуну, разве союз сможет продлиться долго? И будет он устойчив, когда появится явная угроза? Субину все еще сложно отпускать Ëнджуна, но он из всех сил старается переступить через себя. Кажется, у него не так уж и плохо получается это делать. Когда Субин ставит наполненные пивом стаканы на стол, Ким кивком благодарит. Цепляться за поднятую тему не перестает. По итогу Субину приходится выжимать из себя пусть не полную, но ложь. — Действительно? Совсем-совсем не ревнуешь? Наверняка он спрашивает об этом не для того, чтобы досаждать Субину и вывести его из равновесия, а просчитать таким образом раннее предпринятые шаги к Хосоку. Ведь, как ни посмотри, Субин с Кимом в неком роде схожи в отношениях к своим партнерам, только вот в отличие от последнего, первый может не только контролировать себя, но и делать кое-какие благоприятно сказывающиеся на отношениях выводы до того, как может произойти что-то поистине заставляющее сердце дрогнуть. — Если только совсем чуть-чуть. — Понимаю. — Ким не остается в долгу, изливает душу. Слова рвутся из него, будто открылись врата замка, что до сих пор скрывал войска за тяжелым металлом. И вот они, вооруженные мечами и доспехами, рванули по направлению к цепям, все время удерживающим их от внешнего мира. Звенит металл, соприкасаясь с соратником, и во всем копошении, казалось, не найти смысла и главного воина, несущего знамена в пустых от оружия руках. Но Субин может, потому что чувствует по отношению к Ëнджуну то же самое. Где бы он ни был, какие бы здания или дороги их не разделяли, все время находиться рядом с ним Субин физически, вопреки всем разумным доводам не сможет. Так же, как Ким, сожалеющий о поступках прошлых, Субин трепещет сердцем, сжимающимся каждый раз, когда он думает о том, что на месте друга мог оказаться трепетно любимый им Ëнджун. Сжимается плечо в ладонях. Ким утирает слезу с щеки, слабая улыбка словно светлое пятно на посеревшем от страданий лице. Словно надежда, голубь, прилетевший с оливковой ветвью в клюве к Ною. Ким пусть и слабо, однако, держится за шанс, предоставленный ему капитаном Чоном. И вместе с ним Субин, неподалеку от которого стоит Ëнджун, сжимающий дрожащую ладонь в своей. — Я не имел права, — продолжает Ким. — И я рад, Субин, что ты не такой, как я. Что способен делиться мнением и не переступаешь границ Ëнджуна. Будь я внимательнее к Хосоку, не контролируй я его, все могло сложиться иначе, как ты думаешь? — Я не думаю, что причина кроется в этом. Если Хосоку было сложно, он всегда мог обратиться ко мне, или на крайний случай к Ëнджуну. Но Хосок никогда не говорил о вас плохо, напротив. — Я знаю. Он такой глупый, боже. Почему терпел меня столько времени? — Ким утыкается носом в руки, согнутые в локтях и покоящиеся на столе. — Потому что любил? — озвучивает очевидное Субин. — В любом случае от того, что все мы тут страдаем и не можем места себе найти, Хосоку не станет легче. — Я это прекрасно знаю. Но как поступить? —Терпеливо ждать новостей от капитана Чона. Только так мы можем помочь Хосоку. — Спасибо, что вновь выслушиваешь мое нытье. — Я понимаю вас. Ëнджун не дает мне времени для самобичевания. Я тоже так же бы "ныл". Ким слабо смеется. — Ëнджун действительно та еще заноза в заднице. — Хоть он мой парень, я с вами соглашусь. — Субин зеркалит улыбку, а затем они с Кимом чокаются. Они сидят в пабе еще час. Давно не говорят о Хосоке — Киму просто необходимо было отвлечься от навязчивых мыслей. С последней их встречи он выглядит хуже, и Субин не хотел бы, чтобы, когда Хосок найдется, он увидел Кима таким. Ким должен стать стойче и наперекор невзгодам верить в то, что Хосок все еще жив. И тогда они вновь увидятся. В пабе играет тихий джаз. Полутусклое освещение создает на лицах причудливые тени. Именно они служат тем, из-за чего смеется тихо Ким. Люди то заходят, то уходят, а Субин продолжает развлекать Кима разговорами о сложностях учебы на своей специальности. Затем его развязавшийся язык вдруг внезапно повествует о первой любви, о которой не знает даже Ëнджун. Ким слушает внимательно и соглашается с тем, что Субин вовремя заметил странности в партнере. И также рассказывает о своем первом опыте. В те времена, когда Ким еще был школьником средних классов, он мог бы сказать, что парни его никогда не привлекут. Во втором классе старшей школы он начал встречаться с учительницей, которая преподавала им уроки обществознания и была старше школьника на целых пять лет. Для Кима что тогда, что сейчас не было преград. Он знал наверняка, что даже если прознают о его связи с учителем, отец сделает все, чтобы сохранить за ним место. Будучи подростком, Ким пользовался привилегиями разносортных связей отца и не срамился того, что ему дозволено практически все. Заполучить внимание учителя было не сложным для парня, которого переполняли мужские гормоны, задачей. Ким не знал, что значит романтика. Порой он дарил розы или же кольца просто потому, что имел на это возможности. Связывали Кима с учителем не чувства даже, а банальный секс. Страсть, перетекшая в близость. Конечно, она не была у Кима первой, но стала той, кто научила подростка проявлять в постели больше нежности и меньше подчинения. Быть может, Кима действительно любили, со стороны старшеклассника был же, скорее, интерес, нежели высокопарные чувства. Роман с учителем тянулся пять месяцев, после чего учителя вызвали на ковер в учительскую. Ким не мог тогда, как и не может сейчас сказать, кто именно доложил о его романе с учителем директору. Связи всегда были основой окружающей среды Кима. Но никогда ни с кем он не откровенничал о личной жизни, только с отцом мог обмолвиться общими фразами. На этот раз он и от него утаил зародившийся между ним и преподавателем роман. Отец не гневался, когда узнал о том, что скрывал от него единственный родной сын. Похлопал по плечу, мол, сожалея о том, что теперь настал конец первой любви сына. Учителю сделали выговор, и в условия этого выговора помимо лишения премии вошло увольнения. После с Кимом пытались связаться, и он охотно пошел на контакт. Но быстро понял, что слезливые причитания и обвинения в произошедшем после близости не для него. После этого Ким сближался только с ровесницами. Но те быстро надоедали ему своими капризами и установками. Условиями, при которых он мог получить желаемое. В первый раз Ким переспал с парнем по чистой случайности в двадцать один год. Он никогда не считал людей нетрадиционной ориентации больными либо же ущербными. Никогда не ущемлял права таких людей. Он не относился к ним никак. Есть они, пусть дальше живут — такова была позиция Кима на этот счет. В тот день он поссорился со своей второй половинкой. От горя и дабы обрести забвение напился в клубе, где и повстречал того парнишку. Первого, который отзывался на откровенные прикосновения дрожью и глухими, глубокими стонами. Было ему не больше восемнадцати лет. Алкоголь смазал все приоритеты. Ким зажимал паренька в темном углу клуба, пока музыка басила на всю катушку, содрогая пол под ногами, а танцпол был переполнен молодежью. Упершись спиной в стену, парень обвил шею Кима руками. И пока Ким упирал одно колено в пах и сжимал руками ягодицы, парень мычал в его губы предложение покинуть клуб и отправиться в какой-нибудь мотель. Ким думал, рассматривая небольшой и скромный номер мотеля, что не сможет сделать парню хорошо. Да он вообще не был уверен в том, что сможет что-то сделать с чужим возбуждением. Но хоть глаза и боятся, руки делают. Сначала Ким думал, что тут же уедет, но не смог оставить парня одного. И пусть у них не было абсолютно никаких чувств друг к другу, целовались парни целую ночь. А утром каждый оделся и безмолвно покинул номер мотеля. С девушкой Ким помирился, но провстречался после измены лишь месяц. Он не пытался найти того парня, зато нашел другого, с которым начал встречаться после того, как расстался с теперь уже бывшей девушкой. После этого парня был другой. Тогда и была обнаружена вся прелесть отношений с парнями. Ким понял, какие на самом деле высокими могут быть чувства. Какими на самом деле не выводящими из себя могут быть отношения. Парни показались ему нечто запредельно прекрасным. Парни красивы, умны, холосты. Парни милы, обаятельны, безмолвны. Парни сексуальны, утончены, аппетитны. С парнями можно не только целоваться, но еще и пить пиво, смотреть футбол и делать еще столько вещей, которые девушкам будут не по душе. Субин никогда с девушками не встречался и даже не смотрел в их сторону, а после рассказа собеседника, стоящего на улице рядом с ним, только рад этому. Ветра сегодняшней ночью почти нет. В здании Субин снял кофту и сидел в одной белой футболке. И сейчас кофта висит у него на локте. Он прощается с Кимом и, прежде чем ступить по направлению к дому, звонит Ëнджуну. Пока гудят гудки, останавливается и пинает кроссовкой камушек. Одна рука засунута в карман темно-синих джинсов, вторая же, на локте которой висит кофта, прижимает молчащий телефон к уху. Он не волнуется — знает — вот-вот будет слышен охрипший от выпивки голос. — Да? — Ты дома? — Да, уже давно. А ты? — Иду домой. — Хорошо. Как прошел вечер или же, можно сказать, ночь? — Неплохо. У тебя? — Отлично. Посидели в баре, налакались коктейлей. Тэхен говорит... В общем, он был очень уставшим и не знал, куда себя деть. — Ясно. — Ты злишься? — Нет. Конечно нет. Просто волновался за тебя. — Со мной ничего не случится, не переживай. Ой, — шепчет в трубку. — Папа пришел. Я делаю вид, будто сплю. Не хочу с ним разговаривать. — Я тоже буду говорить шепотом, — шепчет в трубку Субин. — Хорошо, — таким же шепотом отвечает Ëнджун. — Где ты идешь? — Прошел здание администрации. Сейчас будут мусорные баки. — Как всегда, наполненные до отказа? — прыскает Ëнджун. — Ага, — улыбается Субин. — Недалеко тебе осталось. — Да. — Мы, как и изначально договаривались, решили с Тэхеном встретиться еще и на выходных. — Но вы же уже виделись сегодня! — шепотом возмущается. — Я знал, — смеется Ëнджун. — Знал, что начнутся возмущения. Мне ведь можно, правда? — Тебе можно все, лисенок, — удрученно вздыхает Субин. — Ты уже дома? — Сейчас зайду. Все, — говорит спустя несколько секунд. — Дома. Ты, наверное, хочешь спать. Я сейчас сам вырублюсь на ходу. — Спокойной ночи, Субин. — Спокойной ночи, лисенок. — Ты очень дорогой для меня человек, ты же знаешь, да? — Знаю. Я тоже тебя люблю, Ëнджун. Люблю тебя, сладких снов. — Сладких снов. *** Хосок действительно ненавидит Юнги или же себя. Или того человека. Ведь по его вине ему было плохо столько времени. Не будь его, не пришлось бы истязать себя днями и ночами. Даже когда техника медленного дыхания успокаивала и давала немного сил прожить прошедший день, Хосок все равно возвращался ко времени безжалостному, отнявшему у него человечность. Ненависть вылилась на того, кто пытался позволить ему жить дальше. Крики, ругань — все это обрушивалось на Юнги, стоявшего у порога с контейнером в руках и газетой. Какие к черту газеты? Разве нужны они были Хосоку в те дни? Почему его не сморил летаргический сон или лучше же кома? Почему день и ночь длятся так долго? Легче было бы, если бы Хосок просто уснул навсегда. Всем, в первую очередь ему, сразу стало легче. Киму и Субину не пришлось бы о нем переживать, пытаться найти и верить в то, что он все еще жив. Юнги не придумывал новые способы разрушить его разум, успокоился и жил дальше. А сам бы Хосок видел прекрасные сны, не омраченные реальность. Пусть это будут фантазии, в них легче прожить, чем в настоящем. Нежелание видеть Юнги кипело в венах и артериях. Кровь, отравленная совершенным, достигала мозга и заставляла его действовать наперед. Отнимала всякий страх. Даже если он все еще присутствовал, ярость брала его в свои владения и заменяла злобой, недружелюбностью и враждебностью. Ярость подпитывалась страхом, испивала из него все необходимое ей и направляла на стоящего возле порога Призрака. Хосок все крушил. Свой разум, чужое желание помочь, наверное, или же уничтожить окончательно. Позволив разрушению завладеть своей душой, Хосок отрекся от всего человеческого, что было в нем до убийства человека. Он стал тем, кто указывал Юнги, что тому делать. А после этого, оставшись наедине с собой, сам же страдал. Кусал ногти, от чего те стали настолько безобразными — без слез не взглянешь. Мгновенное сожаление содеянного охватило с головы до ног. Юнги перестал являться. Сколько дней прошло? К чему эти контейнеры, когда Юнги нужен сам? Да, Хосок злился на него. Сильно злился. Он кричал, чтобы Юнги выметался, когда тот приходил с очередной стопкой журналов. Швырял в него все эти журналы, а Юнги, как ни странно, молчал. Стоял, скрестив руки на груди, наблюдал только за яростью, покрывающую его бесстыжими словами с ног до головы. Как бы это странно со стороны не выглядело, но Юнги ни разу пальцем Хосока не тронул. Быть может, решил, что после убийства тому лучше для начала прийти в себя, только после этого наказывать? Хосок действительно не знает, в чем дело. Ему было все равно в те моменты. Он просто хотел переложить часть ответственности за собственноручно содеянное на другого человека. Так было проще принять правду. Ведь как никто другой Юнги должен был понять то, почему Хосок с таким гневом охраняет свои границы. Быть может, Юнги действительно видел то, с каким самозабвением Хосок принял удар на себя? Каждый день Юнги приходил к Хосоку, как когда-то Хосок этого хотел сам. Каждый день приносил крошки еды, и почти каждый день носил по одному журналу. А затем единичные журналы переросли в стопки. И даже эти стопки, такие необходимые, являющиеся незримой связью с реальностью, не могли быть тем, что способно было успокоить пылающий разум. В Хосоке истлевали крупицы разума. Когда, наконец, они истлели полностью, не осталось ничего. По началу безразличие ко всему, в том числе к своей судьбе, загоняло в угол. Хосок пялился на дверь и ему было все равно, придет ли к нему кто-нибудь или нет. Ему не был кто-то нужен. Хосок мог сидеть так целыми днями, тупым взглядом воззрившись на стену. Юнги начал захаживать реже, а когда все же делал это, Хосок все с таким же всепоглощающим безразличием смотрел сквозь человека, являющимся единственными спасением от опасности притаившейся. И пока не надолго та опасность притаилась, Хосок мог быть, по крайней мере, чуточку нормальным. Дни слились в единую массу. Переплелись, и не было сил их разделить, чтобы увидеть отдельные друг от друга сутки или же часы. К тому моменту, когда Хосок думал, что окончательно потерял способность чувствовать хоть что-то, он вспомнил то, что сможет ему помочь вернуть эмоции. Он погружался в среду предательства, рыскал там в поисках хоть каких-то чувств, пусть даже отрицательных. Хосок почти не приходил в себя, он не желал этого делать, потому что не чувствовать ничего оказалось так сложно. Будто живой труп бродит по земле. По прошествии некоторого времени что-то щелкнуло в голове Хосока. Он смотрел на стену и видел рой жуков, ужасающий своим масштабом. Но пока он находился по ту сторону, Хосок мог спрятать голову под одеялом и не вылезать из-под него вовсе. Юнги в тот момент почти не приходил. Хосок был напуган. Разве не этого он возжелал, позволив себе утопать в дне, о котором ему напомнили? Разве теперь он не стал чувствовать пресловутый страх? Он явно бредит и явно сходит с ума. Хосок терпел, он просто не смотрел на стену, а когда жуки стрекотали, зажимал уши руками и дико кричал. Он кричал так оглушительно и сильно, что потом горло саднило несколько часов. Однако приходилось кричать даже с осипшим голосом, потому что звуки чавкающие приближались к Хосоку все ближе. К тому моменту, как они полностью оккупировали и без того небольшую территорию, Хосок с обезумевшим взглядом, всклокоченными волосами и красными глазами, перепрыгивая через сгустки черного копошения, добежал до двери. Он молотил в нее до боли в руках, до крови, скатывающейся вниз и капающей на бетон, где почти мгновенно ее испивали твари ползучие. С ужасом в глазах смотрел на них, таких маленьких и отвратительных, сглатывал тошноту и долбился в дверь дальше. — Юнги! — кричал Хосок. Он стучал по двери с такой непомерной для хрупкого тела силой. Но Юнги не слышал или же не хотел слышать. — Я пошутил, вернись. Не оставляй меня одного. Юнги! Юнги! Долго стоять было невозможно. Жуки, насытившись кровью, искали источник, преподнесший ее. Им хотелось больше, им нужен был Хосок. А тот тем временем до хрипа срывал голос. Не чувствовал больше боли и онемения в руках. Чем ближе подбирались жуки, тем громче визжал Хосок. Цеплялись лапки за лодыжку и ползли вверх. А затем Хосок упал. Он упал туда, где с радостью приняли его в свои объятия тысячи лап и хоботков, маленьких ртов, лакомящихся плотью желанной. Хосоку казалось, что легче умереть, чем чувствовать все прелести пожирания на собственной шкуре. Он понял: та смерть незнакомого человека по сравнению с тем, что он чувствует сейчас, не является чем-то сверхмасштабным. В приоритете встал вопрос выживания в условиях, при которых истекала кровью плоть. Хосок трясся, сжимал голову локтями, он согнулся калачиком и лежал на холодном цементе. Далеко не рядом с матрасом, а прямо около порога, который Юнги так и не переступил. Хосок звал его, кричал, говорил, что давно уже простил и простит еще тысячу или же миллион раз, если он этого потребует. Он скулил о том, что готов извиниться, только пусть Юнги придет и спасет его. Но Юнги не приходил. Хосок не знает, сколько тянулись его мучения. Наверное, он говорить больше не сможет, по крайней мере, еще целый год. Он ошибся, потому что когда возвращались жуки полакомиться его плотью, он тут же антилопой подскакивал с места и устремлялся к двери, где все с тем же рвением звал Юнги. Сколько времени прошло? Неделя? Месяц? Или, быть может, всего-то два дня? Синева под глазами, истощение и безумный взгляд. Вот как выглядел Хосок, когда Юнги снизошел до него. И в тот момент всеми правдами неправдами, собрав в кулак всю волю и силы, Хосок поднялся на ноги и побежал навстречу Юнги. Он бежал, кажется, целую вечность — закрывающийся просвет коридора медленно таял на глазах. Ему было все равно на тот свет, потому что его свет стоял прямо перед этим коридором, загораживая проход щуплой фигурой. Только когда хлопнула дверь, Хосок добежал до Юнги и буквально упал в его руки. Обмазывая грудь Призрака соплями, он молил не оставлять его больше так надолго. Было ли тогда ему страшно? Определенно, нет. Избил бы его Юнги, задушил или вовсе убил. Ему было все равно на все эти мелочи, потому что он мог дышать ментоловыми сигаретами, позабытыми барбарисками. Он мог касаться Юнги, сжимать толстовку в пальцах и дико рыдать у того на груди. Его подхватили с такой легкостью, будто дни голодовки действительно высосали килограммов так пятнадцать. Колени, ударившиеся о цемент, заныли ответом, но скулеж остался за решеткой зубов. Хосок прижался щекой к груди, где билось сердце живое, ответом воспарившее в два раза сильнее. И теплые руки обвили талию, подобрали тело размякшее ближе к себе. Усадили на колени, провели тыльной стороной ладони по щеке, смахивая бесконечно льющиеся страдания. — Юнги! Юн.. Юнги, — Хосок всхлипывал. Он не мог нормально произнести его имя. Хосок рыдал, словно вновь стал ребёнком, которого возле карусели оставила мать. — Пожалуйста, не покидай меня. Сказал ли он на самом деле эти слова вслух? Только хмыканье в ответ было услышано. А Хосоку и этого было достаточно. Достаточно просто вздоха — его держали в руках, словно хрупкую вещь. Боялись отпустить, потому хватка становилась все явственнее. Расцветали чуть ниже ребер пурпурные кляксы. — Я не считаю тебя виноватым. Правда, не считаю. Знаешь, мне все равно, что произошло между нами в прошлом. Пожалуйста, только не оставляй меня больше так надолго, ладно? Хосок поднял полные слез глаза, в которых отчаяние плескалось с такой отчетливостью даже для его персонального мучителя. Увидел он не наименее безумную улыбку. Привычный дьявольский оскал. Но в тот момент Хосоку было все равно, пожрет ли его душу чужое безумие. В тот момент Юнги необходим был ему как воздух. Голову задравшуюся прижали к груди. Провели по спутанным грязным волосам ладонью и принялись убаюкивать, покачивая из стороны в сторону. Хосок безвольно обвис в руках Юнги. Объятия Юнги были сродни материнским. Нежными, ласковым, успокаивающим. Будто он вернулся во времени, в прошлое. Когда Сейя еще хотя бы пыталась смириться с судьбой и принимала Хосока как свое дитя. В то время, когда она еще могла проявлять любовь, нежность и заботу. Когда человек, сломивший ее, не виделся в ее глазах с женщиной другой и сыном. Когда груз в виде ребенка не обременял, а был стимулом к новой жизни. Когда с некогда родных губ не были произнесены те самые слова, потопившие ее материк. — Т-ты, — запинаясь, произнес Хосок. Он все так же безвольной игрушкой покачивался в объятиях Юнги. — Ты больше не уйдешь? Обещай мне. — Милый Хосок, — прошептали на ушко. Хосок замурчал от удовольствия. Как красиво и желанно звучали эти слова. — Пока ты здесь, ты в моей власти. И я волен делать с тобой все. — Это значит, что ты больше не оставишь меня, да? Хосока прижали сильнее, коснулись губами острой скулы. Зарылись носом в район шеи, туда, где трепетала жила беспокойной рыбкой, попавшей в сеть. Сквозь пальцы тонкие и аккуратные сочилось золото. Подобравшееся тело вот-вот готово было испустить внезапно взявшийся страх, но золото только лилось сквозь пальцы, собиралось и извивалось локонами, не привнося хозяину привычной боли. — Кошки... — Хосок не слышал. Он предпочел раствориться в этом моменте. В спасение, в объятиях Юнги. — Помнишь? — Помню, — промямлил Хосок. После стольких дней бессонницы его наконец одолевала усталость. Веки стали тяжелыми, неподъемными, а шепчущий что-то на ухо Юнги теплым. К нему бесконечно хотелось льнуть, сжимать ткань кофты в руках. В его бездонные серые глаза хотелось смотреть бесконечно. Бесконечно, бесконечно, бесконечно. Забрать Юнги целиком, поглотить до костей и обглодать их же, как это делает с ним Призрак. Вывернуть наизнанку и смотреть, как с каждым ударом сердце медленнее бьется. И в руках посеревших оживет вновь. Пока разглаживали волосы спутанные, Хосок тихонько мурчал себе под нос. А затем наконец уснул. Никто его не пытался сожрать, не кусал и не отрывал частицы кожи. Он не слышал абсолютно ничего. Сон был пустым, темным. Но темнота эта была обнадеживающей, словно чрево матери. В ней он мог стать зачатком, маленькой горошинкой, размером с грецкий орех. В этой темноте он мог позабыть прошедшие дни, успокоиться и понять, что все еще жив. А раз он жив, будет бороться и дальше. И никакие истязания не одолеют измученную душу. А пока, сжимая ткань кофты в руках, умиротворенно улыбаясь, Хосок спал в объятиях Юнги. И все это время ему шептали на ухо, как скучали и рады наконец вновь держать его в своих руках. Утром проснувшись, Хосок осмотрелся и ничего интересного или же подозрительного не обнаружил. Его обрадовало то, что больше никто не стрекотал и шебуршал неподалеку. Ослабевшая память лишь частички настоящего подкинула Хосоку. Он пытался разобраться в них, найти связь между событиями. Были ли те крохотные воспоминания очередным сном или же реальностью? Чем сильнее старался Хосок, тем сильнее сон звал его в своих объятия. Погрузиться в них было наиболее выгодным вариантом. И снились ему яркие краски. Листва и солнце. Голубизна небес слепила глаза, а яркая улыбка запечатлевалась в объективе камеры. Рука держала панамку, которая вот-вот, и улетела бы порывом сильного ветра. И хохот, оставшийся за камерой, достался тому, к кому он бежал через бордюры. Спотыкался, на ходу мог упасть, но бежал, хохоча во всю глотку. И когда подхватили его за талию, закружили в воздухе, обвили бледные руки песочную, украшенную бусинками пота шею. И грудь прижалась к другой, такой родной, такой необходимой. И губы розоватые и на краях лишь красные прижались к украшенным частицами песка. Затем снились русые волосы и смех хриплый. Всегда дружелюбный и принимающий. И хотелось ему узнать, от чего нежность переполняет светло-карие глаза. Понять, какого это — когда становишься объектом восхищения и центром Вселенной. Он мягко улыбался, скромно поглядывал на переплетение пальцев, тихонько касался рукой груди. Когда-нибудь и он будет центром Вселенной, так он тогда решил. А в следующий раз проснувшись, Хосок помнил лишь то, что сильно кричал от того, что его заживо пожирали жуки. От того, что они вновь ползали по всему телу. А еще яркий свет. Яркий свет, пленивший его. Что до убийства? А было ли оно? Не воображение ли сыграло с Хосоком злую шутку? Даже если тот день был правдой, разве своим отстаиванием позиций он не защитил Кима? Да и что для него значит тот человек? Даже если Хосоку вновь станет плохо, он подумает об этом позже. А пока что ему просто хочется все время спать. Хосок не уверен, сколько времени проспал. Разбудил его удушающий запах сигарет. Подскочив с места, Хосок уставляется широко распахнутыми глазами на человека, сидящего на стуле, запрокинув одну ногу на другую. Дым, вьющийся наверх, срывается с сигареты, залегший у кончика губ. На Юнги черная кофта с накинутым на голову капюшоном, такого же цвета джинсы и трепетно любимые им берцы. — Проснулся? — кивает головой, будто приветствует. — Что ты здесь делаешь? — медленно выговаривает Хосок каждое слово отдельно. Он думал, Юнги, как всегда, занят своими делами, а он сидит здесь и смотрит на то, как он спит. — У тебя такое страдальческое выражение лица, так и кричит: "Придушите меня". Мне тебя избить? — Нет, пожалуйста, — отшатывается Хосок. Он заплетается в собственных конечностях, падает на пол. Видит тень, подходящую ближе. — Пожалуйста, — подбирается в коленопреклоненной позе и хватается руками за ноги Юнги. — Не нужно. — Что ты помнишь? — Н-ничего. Ничего я не помню. Хосока хватают за волосы. — Отвечай, сука, что ты помнишь! Что ты помнишь, тварь?! Хосок взвывает от боли, пока его голову мотают из стороны в сторону. Смотреть в разъяренные глаза напротив не собирается. Сжимается в пальцах ткань длинных шорт. Хосок кусает себя за нижнюю губу, сидит и терпит то, как дергает его за волосы Юнги. Он правда не помнит почти ничего. Почему Юнги вновь разозлился? Неужели он снова сделал что-то не так? — Врешь? — Хосок встречается с темным, обезумевшим взглядом. Он так близко, буквально на расстоянии пары сантиметров. Смотрит так, будто пытается выковырять правду. — Врешь, сука? — снова дергает за волосы, из-за чего голова Хосока откидывается назад. — Н-нет, — от скулежа лицо Юнги не только темнеет, но еще и перекашивается. Явно виднеется борьба между тем, чтобы отпустить Хосока и тем, чтобы продолжить причинять ему боль. Выбор падает на первый вариант, потому как Юнги ответ не удовлетворяет. Он замахивается, бьет наотмашь Хосока по щеке, который хватается за пульсирующую раскрасневшуюся пятерней кожу. Рот его полон крови. — Я тебя ненавижу. — Выплевывает слова Юнги. — Если ты соврал мне, тебя ждет тяжкая судьба. Так просто ты от меня не отделаешься. Запомни, если ты солжешь хотя бы раз, нормальным тебе отсюда не выйти. Разворачивается и, скрипя подошвой, покидает Хосока. А тот все сидит, прижимает ладонь к щеке. Хосок действительно не знает, что произошло на этот раз. Почему Юнги так разозлился и какую правду требует на этот раз. Была ли она тем, что он пытался узнать у Хосока все время, пока он находится в неволе или же... Если эта та, о которой он думает, то не было лжи, просто Хосок предпочел спрятать это глубоко внутри. Будь у Юнги хоть немного терпения, Хосок отблагодарил бы его со всеми почестями, теперь же он не хочет этого вовсе. Утерев мокрые щеки руками, Хосок встает на ноги и первым делом отправляется в душ. Сколько он не мылся? Наверняка от него разит за километр, именно поэтому Юнги так быстро сбежал. Тщательное мытье под обжигающий горячий душ. Розоватая кожа, покрытая красными пятнами. Хосок моется усердно, стирает все, что накопилось на нем за все дни. Позволяет воспоминаниям утечь вместе с грязной водой в сток. Закружиться в круговороте. Убийство сделало Хосока чуточку тверже, а вместе с приобретенным стержнем он сможет противостоять Юнги. Наверное. По крайней мере, нет у него желания быть избитым вновь и вновь. И слышать от Юнги непристойные слова тоже. Хосок же все чувствует, ему обидно. Он загнан зверьком в угол, сидит и боится выйти из него. Юнги действительно делает ему больно не только телесно. Он распарывает все зашитые швы. Как и думалось, контейнер все же стоит около матраса. Поначалу кусок в горло не лезет, но по мере того, как Хосок вспоминает недавнее появление Юнги, запихивается еда в рот через не хочу. Потеря в пару килограммов сказывается на Хосоке слабостью и извечной усталостью. Его вновь клонит в сон. Но Хосок упорно сидит и давится едой, а после берет один из журналов, оставленных Юнги вперемешку с газетами, в руки. Это выпуск что-то вроде энциклопедии. Хосок давно хотел узнать о древней Греции и Риме, времени с учебой у него на это практически не было. Зато сейчас хоть отбавляй. Как удачно попал в руки именно этот выпуск. Поначалу читается все про себя, но потом вслух. Ему необходимо слышать свой тихий болезненный и осипший от криков голос. Поговорить бы хоть с кем-нибудь, да хоть даже с безмолвными страницами. Хосок давно не болтал просто для того, чтобы развеяться. Ему так не хватает нормального человеческого общения. Ему необходим рядом живой человек. Шелестящие страницы откладываются в сторону. Хосок встает на ноги, хрустя косточками. Плетется к двери. — Юнги? — может, он будет услышан? Может, Юнги больше не злится на него. Если нужно будет, он расскажет, что помнит то, что произошло на днях. В ответ молчание. Но Хосок не сдается. — Юнги? Юнги? Юнги! — стучится в дверь. — Пожалуйста, приди. Давай поговорим, прошу? Мне так тебя не хватает. Вновь связками завладевает скулеж. Сколько времени прошло, пока он сидел возле двери? Потерянный, брошенный. Боже, сколько будут длиться его мучения? — Юнги. Скребет дверь ногтями, словно кошка. Упирается в металл плечом и роняет от усталости и обреченности голову на грудь. — Юнги, Юнги, Юнги, Юнги, Юнги. Быть может, если он будет повторять его имя как мантру, этот ненавистный ему человек придет? — Юнги, Юнги, Юнги, Юнги, Юнги. Сколько раз охрипшим голосом произнести имя чужое, чтобы к нему пришли. Миллион? Он готов. — Юнги, Юнги, Юнги, Юнги, Юнги. Щёлкают замки. Неужели пришел? От радости и неверия Хосок не успевает отползти и все еще, прислоненный плечом к двери, падает в проем, когда ту тянут на себя. Последнее, что он помнит, перед тем как удариться головой и потерять впоследствии сознание — заволакивающий в беспросветную безнадегу тяжелый взгляд темных очей. Из последних сил с улыбкой на губах он шепчет: — Ты все же пришел? А затем видит лишь темноту, которая принимает его, словно мать только что рожденное дитя. Его все же слышат.