Падение

Слэш
PG-13
Завершён
29
автор
Ли_Тэён бета
Пэйринг и персонажи:
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
29 Нравится 4 Отзывы 7 В сборник Скачать

...///...

Настройки текста
Многие сказали бы, что Донхёк просто не имеет выбора — он обязан уверовать. Ведь ничто не способно заставить человека придти к Богу, кроме великого горя и добродетелей, которые помогут найти выход совершенно бескорыстно. Их любовь должна открыть путь к любви к себе и к Богу. Но Донхёк не знал, как можно верить во всемогущество или помощь чего-то свыше. Всё, что мальчик понимал в этой жизни, было жестоким цинизмом и тупиковой безнадёгой. Он помнит только стены скромного приюта, свод небольшой католической церкви, искренние утешения сестёр, наставления пастора из потрёпанной Библии и одинокие брошенные дети. Его, как и большинство здешних, оставили на попечение служителям церкви, потому что не могли позволить себе содержание ребёнка. Такое решение позволит детям расти в доброте, относительном уюте и получить некое образование. Но всё же, Донхёк не понимал, как можно оставить родное чадо и спокойно жить дальше. Что толкает людей на столь нечеловечные поступки, было сложно постичь. Мальчик часто думал об этом, не держа злобы на родителей, только недоумение. Ему даже нравилось в приюте, несмотря на отсутствие глубокой веры во Всевышнего. Каждое утро, кроме воскресного, здесь начиналось из быстрого подъёма, тихого завтрака и отправки в школу. Она находилась через дорогу, поэтому детей строили по парам и переводили несколько сестёр. Даже уже самостоятельных, почти совершеннолетних (Донхёку семнадцать) не отпускали одних. В католической школе местного прихода учились сироты, дети малоимущих и некоторые прихожане церкви. Вся эта атмосфера угнетала, заставляла ниже опускать голову и нервно сжимать в руках старые книги, которые и читать страшно — рассыпятся от неосторожного движения. Парню не нравилось сидеть в тесном классе, где приходится теснится на деревянной скамейке большему количеству детей, чем можно, и вслушиваться в тихое бормотание учителя. Но он не может что-либо изменить. Так тянется вся его недолгая жизнь, и смирение уже въелось под кожу. Этому его пытались научить сёстры и пастор, а учителя закрепить, так что Донхёк не знает, как может противиться тому, что было дано свыше. Даже чувство голода во время поста привычно твердит организму, что так нужно. Так правильно. Ему кажется, что ничего никогда не меняется — однотипные серые лица детей, грустные сожалеющие глаза взрослых, простая бесцветная одежда и тихий сакральный шёпот молитв. Во время перемены Донхёк не собирается задыхаться в кабинете, поэтому выскальзывает в коридор. Там несколько учеников жмутся к светлым стенам и почти беззвучно переговариваются. — Привет, Донхёк, — ему улыбается знакомая девушка, но имя всё не приходит в голову. Острые коленки под краем серой юбки немного дрожат, а пальцы перебирают страницы Псалтыря. — Ты очень бледный… Плохо себя чувствуешь? — Привет, — он кивает и поджимает губы от неприятного привкуса во рту и горечи после чужих слов. — Голова начала болеть, выйду на свежий воздух. Вслед прилетает «Будь осторожен», но Донхёк не задерживается на дольше. В коридоре воздух пахнет пылью, что кружится в бледных полосках света из узких окон, лёгкие сжимаются то ли для кашля, то ли для всхлипа. Приоткрытая дверь выпускает его в прохладу и свежесть мая, освобождая от давления. Задний дворик приглашает остановиться у любимой липы и посидеть в тени. Странно до сих пор понимать, что такое умиротворение возможно только здесь. На территории приюта, церкви и школы все сохраняют спокойствие, даже маленькие дети понимают, что кричать и шуметь противоестественно в таком месте. Эта тишина помогала всегда держать мысли в порядке и сдерживать порывы сбежать куда-нибудь. Звучит звонок на урок и дети возвращаются в здание. Донхёк тоже поднимается с травы и медленно плетётся к входу. Его внимание привлекает брошенный баскетбольный мяч, что безвольно катится в кусты. Руки сами тянутся к нему, и Донхёк инстинктивно целится в кольцо без сетки. Мяч плавно скользит и глухо ударяется о землю, останавливаясь. — Хороший бросок. Он оборачивается на незнакомый хриплый голос и замечает недалеко парня. Бледная, почти нездорового оттенка кожа (а у Донхёка тёмная, от природы смуглая), удивительные высветленные волосы (на противовес натуральным тёмным Донхёковым), необычно большие чёрные глаза (напротив — светлые, медовые). Только рост почти одинаковый — незнакомец выше на пару сантиметров. — Знаю, но спасибо, — вздыхает Донхёк и, спрятав руки в карманы широких брюк, направляется прочь. «Сыльги, — неожиданно вспоминает уже в классе. — Та девушка — Сыльги». Он находит взглядом ту самую выстиранную блузку и абсолютно ничего при этом не чувствует. Все семнадцать лет ничего не хотелось, страсти не волновали его душу и парень подумывал, что мог бы стать хорошим ксёндзом. Но отсутствие глубокой веры самого его пугало в таких мыслях.

***

Донхёк никогда особо не задумывался о времени. Для него не существовало особых дат, дни рождения здесь праздновали лишь символичным поздравлением от наставников, а ничего другого и не стоило ждать. Обычно дети считают дни до каникул, но учёба не была в тяжесть — помогала иногда отвлечься от размышлений, что нагоняли грешную тоску, и скоротать часы до сна. Несмотря на это, отчего-то Донхёк уверен, что проходит ровно семь дней, когда тот самый незнакомец снова попадается ему на глаза. Они сталкиваются в коридоре, где-то звенит на урок старая уборщица, и чужие глаза внимательно изучают его лицо. Это не выглядит как издёвка или презрение, поэтому становится интересно в ответ. Будто происходит что-то слишком естественное и ожидаемое, что повторяется много раз от самого мироздания. — На урок опоздаешь, — подаёт голос незнакомец, вызывая странные взрывы в груди этой приятной хрипотцой. — Ты тоже, — хмыкает Донхёк и ловит снисходительную улыбку напротив. Парень опускает взгляд и, покачав головой, скрывается за поворотом. Оставшись в пустом тихом коридоре, Донхёк задумывается, сколько учеников в этой школе и сколько ещё ему делить скамейки с тем шумным китайским мальчиком, которого родители оставили на попечение приюта где-то год назад, а сами уехали на работу в Германию. Ему жаль ЯнЯна даже больше сирот, потому что он совсем чахнет без привычной любви матери. Позже выясняется, что тот загадочный светловолосый парень учится в старшем классе уже месяц. Он из города и здесь только до конца учебного года. Донхёк знает, что такие никогда не задерживаются на долго, но очень часто возвращаются: неблагополучные семьи, смерть опекуна, проблемы с законом или трудоустройством, смертельные заболевания, лишения родительских прав и другие ужасные вещи, которые прячутся вне стен церкви. Обычно такие дети и сами не способны на искреннюю любовь и сострадание. Тем не менее, он всё чаще взглядом вылавливает худую фигуру в толпе и пытается разгадать знак свыше (наверное). Ему кажется, что те четыре фразы, которыми они обменялись, значат намного больше, чем показалось сразу. Что Бог не может послать их друг другу только ради нескольких взглядов, оставшихся в памяти на долгие недели. Поэтому мысли всё чаще возвращаются в усталую голову поздними вечерами, заставляя забыть о стихах Святого Писания и слишком долго терзаться в страстях. Донхёк удивляется немного, когда замечает его на воскресной мессе в их церкви. Он сидит в конце, склонив голову, и сосредоточенно внимает слова пастора. Впервые привычный день превращается в особенный — потому что чужая молитва и причастие никогда ещё не казались столь прекрасными. Минхён. Имя, услышанное случайно из уст пастора, звучит в ушах вместе с последними строками молитвы, пока все покидают храм, а его обладатель направляется к исповедальни. Донхёк ни в коем случае не хочет подслушивать или ждать его, но тоже остаётся на своём месте. Взглядом скользит по изученному витражу и опускает веки. Сейчас, в этой тишине, которая пахнет ладаном и горячим воском, слова к Спасителю сами проговариваются — одними губами, на коротких выдохах, между ударами сердца. Тяжело обращаться за помощью, тяжело не слышать ответа. Он боится сомневаться, но также боится оказаться лишь маленьким никчёмным ребёнком, которому ничего и не оставалось, кроме старой карманной Библии и нательного тоненького крестика. Жизнь жестоко обходиться с брошенными, но здесь, в Доме Божьем, появляется чувство защищённости и важности. — Донхёк? Почему ты ещё здесь? Голос пастора — пожилого мужчины с добрыми глазами, глубокими морщинами на лице и всегда тёплыми руками — выводит из внутреннего разговора. Он стоит на другом конце скамейки и смотрит спокойно, как всегда. — Ты хотел что-то спросить? Или исповедаться? Донхёк тяжело сглатывает и не знает, что ответить. У него вечно каша вместо связных предложений и неловкость на языке. — Скажите, может ли Бог помочь, если непонятно, что нужно? Когда невозможно даже сформулировать в слова свои чувства и чётко осознать, чего не хватает? — Господь всегда помогает, Донхёк, — пастор подходит ближе и тоже садится на скамью. Он складывает ладони на коленях, и Донхёк замечает красную каплю на его рукаве. Это вино или уже кровь Иисуса? Или что-то совсем иное? — Ты не можешь передать словами то, что у тебя на душе, но Бог всё знает. Он знает, что тебе нужно, и, если ты должен получить помощь, если ты её заслуживаешь, то совсем скоро в твоей жизни произойдёт что-то великое. Главное верить и молиться, ведь это всё, что нужно для спасения души. Донхёк кивает и благодарит за ответ. В этот момент сквозь витраж проскальзывает луч солнца, будто поселяет в хрупком тельце надежду на лучшее. Что это лучшее обязательно будет. Он покидает церковь, посидев ещё немного. Им разрешают оставаться здесь на дольше, поэтому в приюте пока не хватятся, но Донхёку совсем не хочется нарушать правила. Город привлекает многих детей, тянет отправится на изучение магазинов и больших домов, но парень равнодушен к нему в той же степени, что и город к нему. Когда появится возможность, он уедет в деревню или небольшой посёлок, чтобы жить в уединении с книгами. Возможно, это будет неким проявлением аскетизма. Рассеянный взгляд улавливает знакомую кофту, и Донхёк замирает. Не нужно поднимать головы, чтобы узнать, кто перед ним. В носу снова щекочет ладан, но это уже похоже на самовнушение. — Привет, Донхёк. — Привет, Минхён. Они не удивляются осведомлённости друг друга. Минхён крутит серебряное кольцо на пальце и говорит, что ждёт соседку, которая должна его забрать. Донхёк кивает и подходит ближе, чтобы дышать стало легче. Ему на виски давит жара, только вот чужое присутствие освежает. Даже молчание чудесным образом исцеляет и возвращает душой в спокойные стены храма. Неужели Минхён может стать спасителем в его жизни?

***

Его бросает в обманчивое блаженство каждый раз, когда Минхён оказывается в зоне досягаемости. Они бросают мяч в кольцо, вместе читают Книгу, молчат в тени липы и молятся в церкви по воскресеньям. Донхёк пугается быстрого привыкания и осторожно ощупывает эту связь на возможные происки Искусителя, но продолжает приходить на задний двор школы на больших переменах. — Хён, ты когда-нибудь пробовал курить? — спрашивает он однажды, пока ветер пытается перевернуть страницы учебника по арифметике на его коленях. — Пробовал и ничего хорошего в этом не нашёл, — Минхён строго хмурит брови, будто от сильнейшей мигрени, и не отрывает взгляда от задач. Его губы сложены в тонкую полоску, но злость никогда не прорывалась через прочную стену из покорности. — Почему тебе это интересно? — Просто, — младший пожимает плечами и ловит пальцами пух тополя. — Мне всегда было интересно, как это, но в приюте такое очень сложно провернуть. — Не говори так. Ты должен беречь своё тело, а не травить его куревом. У тебя есть шанс сохранить себя в чистоте, без глупых советов «доброжелателей» и соблазнов порочного мира. Не упускай его на эти глупости. Донхёк задерживает дыхание и считает чужие вдохи. Минхён и правда будто хочет уберечь его от искушения, его светлые волосы напоминают нимб святых, а очаровательную родинку на щеке хочется называть следом от напускного поцелуя. — Я не уверен, что могу верить так же глубоко, как и ты, — тихо вздыхает Донхёк, понижая голос. — Я оказался в этих стенах не по своей воле, поэтому кроме веры ничего не знаю. И это меня страшит. Минхён откладывает учебник и поворачивается к собеседнику. Его большие глаза смотрят с неподдельным сожалением, но не с жалостью, которой Донхёк сыт по горло. Ему искренне хотят помочь и не ждут ничего взамен — никаких грязных сплетен и скелетов из шкафов. — Это нормально, что ты растерян. Тебе семнадцать и ты ищешь себя в слишком большом мире. Просто перетерпи этот период, а там сам поймёшь, во что ты веришь, а чего лишь напрасно страшишься. Младший кивает и снова смотрит в страницы. Ему интересно, почему Минхён так много знает, почему он выглядит слишком умным и опытным в свои неполные восемнадцать, в то время как сам Донхёк не знает абсолютно ничего об этой жизни. — Я хочу стать ксёндзом, — в одну встречу под деревом признаётся Минхён. День знойный, бабочки складывают крылья под листьями цветов, даже дети не спешат выбегать играть из школы. — Каждый раз, во время службы или вечерней молитвы, я думаю, что должен всю жизнь служить Богу. Он много делает для людей и слышит все молитвы. Для меня важно, чтобы мои были услышаны по-настоящему, поэтому я должен заслужить Его внимание. Молитва значит для Минхёна очень много. Сложно не заметить, как он в церкви внимательно слушает проповеди, как сосредоточенно шепчет заветные слова. Иногда он остаётся исповедаться, и Донхёк видит в такие дни, что для парня это долгожданное облегчение. Он будто находит утешение только в стенах храма и только в мгновение обращения к Господу. Страшно спрашивать, что же заставило молодого человека постоянно искать одного Бога. — Мой отец болен Альцгеймером, — тихо говорит Минхён и кусает обветренные губы. — Он не так стар, но уже не справляется с недугом. Меня узнаёт раза два из десяти, поэтому пришлось отправить его в клинику. Никто не доверит беспомощного старика такому же беспомощному ребёнку, пока у меня не будет работы и средств для существования. — А мать? — осторожно спрашивает Хёк, придвигаясь ближе по сухой и колючей траве. — Скончалась четыре месяца назад. Слабое сердце. Донхёк ощущает горькую печаль от этих слов и не понимает, что должен сделать. Поэтому лишь осторожно прикасается к тёплой ладони своей и сжимает. Он не может полностью прочувствовать чужую боль, сам не зная сыновской любви, но он достаточно эмпатичный, чтобы знать о такой утрате и её силе. — Ты будешь хорошим священником, — шепчет он искренне, заглядывая в большие глаза. — В этом я не сомневаюсь.

***

После появления в школе Минхёна, для Донхёка открылись новые загадки души. Он никогда ещё не испытывал нечто подобное, поэтому пугается быстрого сближения и отчаянно прикрывает свою нагую душу худыми руками. Только вот она всё равно просвечивается сквозь шифоновую кожу и тонкие прозрачные кости. Особенно, когда Минхён подкрашивает корни отросших волос и снова они сияют ореолом над его головой, будто лик святого обрамляют. На вопрос, зачем он это делает, почему покрасился, парень отвечает, что это было проявления пубертатного бунтарства и просто понравилось. Донхёк впервые задумывается, насколько человек рядом с ним красив, какие правильные черты его лица и сколько поистине небесного сокрыто в сияющих глазах. Он надолго взглядом останавливается на изящных пальцах, что бездумно крутят небольшой крестик из-под рубашки, и осознаёт чёткое желание прикоснуться. — Хён, ты такой красивый, — выдыхает Донхёк и заливается краской смущения. — Как жаль, что ты этого не замечаешь. Минхён замирает и удивлённо смотрит в ответ. Он очень редко смотрится в зеркало, чтобы полюбоваться собой, не фотографируется и красит волосы только для того, чтобы оставаться подростком, а не брать ответственность за взрослую жизнь. Пока что. А вот Донхёк видит его и знает, что в этот раз Всевышний наделил природной красотой человека достойного. — Внешняя оболочка не имеет никакого значения для меня или для Господа. Ты это и сам прекрасно знаешь. Он знает, но всё равно не может сдержать рвущуюся наружу нежность и медленно проводит подушечками пальцев по светлым волосам. Касается за ухом, затылка и почти не ощутимо скользит на шею. Руки начинают дрожать от малейшего контакта с кожей. — Знаю, но это не отменяет факта твоей красоты. Слышится звонок на урок, и Донхёк первым поднимается, чтобы побыстрее скрыться от внимательных глаз. Сердце заходится в сумасшедшем ритме, будто парень пробежал кросс или впервые исповедуется в церкви. Он пугается своего поступка, потому что никогда ещё не хотел стать для кого-то близким и важным человеком. Никогда ещё не искал любовь к Богу через другого, а не у себя внутри. Наставницы говорят, что нельзя идти к Господу, если вы не нашли его в себе. Пастор рассказывал, что только настоящая любовь способна научить искать Бога. Вера, надежда и любовь. Всё, что нужно для гармонии и спокойствия. Донхёк же ничего из этого никогда до конца не отыскал. Только сейчас начал взращивать тоненькие стебельки искренности. Благодаря Минхёну, который, сам того не ведая, стал его Спасителем, новым упоением. Только боязно, не станут ли эти чувства путём в Преисподнюю, не толкнут ли на грех? Во время урока Донхёк снова ловит взгляд и робкую улыбку Сыльги. Она находится в приюте три года, но всё равно выглядит слишком хорошо для здешних детей, всегда держится скромно и в то же время почти изящно. С ней можно подружиться, но вот Донхёк не может позволить себе это, снова погружаясь в размышления или попытки развязать очередное уравнение. Этим вечером молитва даётся с трудом. Хочется спросить о праведной любви, но стихи книги Левита о мерзости и греховных отношениях останавливают поток слов. Неужели Донхёк может стать тем самым мужеложцем? Он не верит, что под ногами разверзнется земля, только Минхён точно не обрадуется.

***

— Сегодня ты выглядишь уставшим, — замечает Донхёк после воскресной мессы. У Минхёна будто скулы стали ещё острее и в неверном свете в храме отбрасывали почти жуткие тени на светлые щёки. Сердце предчувствовало что-то нехорошее. — Мой отец покинул этот мир, — спокойно говорит парень, наклоняясь к бездомному коту. Животное доверчиво ластится к раскрытой ладони и принимает ломтик хлеба. — Сожалею. Донхёк присаживается на корточки рядом и кладёт руку на худое плечо. Он хочет обнять, слишком сильно жаждет этого, но лишь поджимает губы и опускает глаза. — Теперь у меня нет причин оставаться здесь. Меньше, чем через полгода я закончу школу и отправлюсь в семинарию. Возможно, потом вернусь сюда проповедовать. — На всё воля Божья. Ему тяжело это говорить, но Донхёк обязан быть благодарен за знакомство с Минхёном, за их дружбу и возможность разговаривать обо всём на свете. Это хорошо известно, только сердце всё равно неприятно сжимается от горечи. Неужели он совсем ничего не значит для Минхёна? Кот убегает за дом и Донхёк выпрямляется. Он отворачивается к дороге, где машины проезжают крайне редко. Возможно, это объясняется неким спокойствием вокруг церкви и приюта, и жители города просто не хотят нарушать это сакральное умиротворение. — Донхёк, послушай меня, пожалуйста, — Минхён оказывается неожиданно близко. — Я не могу остаться, не осталось причин быть здесь. Но это вовсе не означает, что я бросаю тебя. Донхёк оборачивается к нему и смотрит в уже родные глаза. — Ты не должен беспокоится об этом. Я не являюсь частью твоей семьи, мы не связаны ничем. Твой путь независим от моего появления на нём. Возможно, я всего лишь очередное испытание, страсть, которая покажет, способен ли ты быть верным Богу. Я хочу, чтобы ты следовал за своим сердцем. Минхён глубоко вдыхает и хочет что-то сказать, но в этот момент за ним подъезжает машина. Донхёк кивает на транспорт и слабо улыбается — с ним всё будет в порядке. Просто нужно переждать эти тяжёлые семнадцать лет. Он провожает его взглядом и снова идёт к церкви. Замирает перед входом и сердце снова удивительным образом успокаивается, невидимая тяжесть спадает с плеч и позволяет сделать полноценный вдох. Здесь ему нечего бояться, все тайны останутся в этих стенах. — Я хочу исповедоваться, — выдыхает Донхёк, задвинув дверцу. — Я грешен, ибо посмел возжелать сделать свободного человека только своим, держать его при себе и не позволить завершить его путь к Богу. Я знаю, что у этого человека есть мечта, которую он может исполнить благодаря Господу, но мне не хочется отпускать его. Потому что его путь предполагает собой отказ от нашей дружбы. — Как именно ты этого возжелал? — Мысленно, — Донхёк опускает взгляд на сложенные на коленях руки и тяжело вдыхает воздух маленькими порциями. — Я думал об этом несколько ночей, а сегодня узнал о скорой разлуке и ещё сильнее захотел. Но разве я могу отказаться от любви к этому человеку? Разве это не будет грехом? — Любовь — это самое правильное чувство, ты не должен его стыдиться, — тихо говорит пастор, а весь Донхёк натягивается, как струна на скрипке. — Не важно, что это — любовь к женщине, к родственнику или к другу. Бог говорил: «Возлюби ближнего своего», поэтому не стоит прятать любовь. Ты понимаешь, что должен отпустить, значит ты сделаешь это. Если не поддашься искушению, не станешь препятствовать, твои мысли не станут грехом. Молись, сын мой, и Всевышний простит тебя. — Благодарю, отец Стефан. Донхёк возвращается в приют и этим вечером усердно молится. Он правда сожалеет, что Минхён стал для него слишком дорогим, но позволить этим чувствам захватить его душу нельзя.

***

Они продолжают общаться во время перемен шесть раз в неделю, а в воскресенье вместе остаются помолится и ждут соседку Минхёна у дороги. Этого с каждым разом становится мало, потому что оба осознают, как быстротечно их время. Каждая их встреча приближает неизбежный момент разлуки. Донхёк чувствовал, как его молитвы превращают привязанность к старшему в нечто большее. Его чувства становятся единственным предметом благодарности — и просьбой беречь Минхёна от всех невзгод. Даже если сам парень вовсе не подозревает об этом. Однажды, во время мессы пастор говорил о верности. Бог должен быть превыше всего, если он попросит отдать своего родного ребёнка, ты должен сделать это без колебаний и за преданность вере и Всевышнему, даже в минуты самого прескверного состояния здоровья и материального благополучия, тебя ждёт благословение за покорность. В этот день Донхёк осознаёт, что верует сильно, очень глубоко, но не в библейского Спасителя, а в парня с выкрашенными волосами и большими грустными глазами. Он не знает насколько это грешно, но не может отказаться от веры в слова Минхёна, в его рассуждения и советы, его трактовку Святого Писания и собственных наставлений. Возможно, он и правда святой, посланник от небес или наоборот — умелый искуситель, только Донхёк уже не сможет покаяться. Он больше не придёт к исповедальне, но будет с трепетом слушать каждый вдох Минхёна, пока он ещё здесь. — Вероятность того, что мы встретимся после, очень мала, — вздыхает Донхёк, а мяч не попадает в кольцо. Детей во дворе больше нет из-за мерзкого моросящего дождя, но они вдвоём не хотят отказываться от возможности побыть рядом. — К тому времени, как ты сможешь приехать, я покину приют и, скорее всего, уеду из города. Мне здесь не нравится. — Да, я знаю, — Минхён морщит нос и убирает чуть влажную чёлку с глаз. Донхёку хочется её расчесать собственными пальцами или высушить тёплым полотенцем, но он прячет руки в карманы старых бесформенных брюк, которые ему, между прочим, тоже не нравятся. — Но всё же это может произойти. Если Господь решит, что мы должны появится в жизнях друг друга, он снова нас столкнёт. Даже если мы разъедемся в разные уголки страны или мира, чему быть, того не миновать. Помни об этом. Он стягивает с плеч спортивную куртку и накидывает на Донхёка, широкими ладонями согревая спину. Младший замирает под тёплыми прикосновениями и неосознанно льнёт ближе. — Я помню всё, что ты мне говоришь, — голос подводит его, звучит слишком хрипло, почти как больной и слишком отчаянно. — Минхён, ты для меня дороже Церкви. Я готов целовать носки твоих туфель, как Папе Римскому. Ты мой Святейший. Эти чувства так глубоко во мне, что вытесняют все другие. Минхён смотрит на него всё так же спокойно и тепло, не отталкивает, а наоборот — сжимает пальцы на худых плечах и заботливо обнимает, пряча от дождя и посторонних глаз. — Ты весь дрожишь, — слова обдают жаром неприкрытую шею и Донхёк тает от невозможности собраться. — Здесь сыро от дождя. Да и ты совсем близко. Руки сжимаются ещё сильнее, и младший боится, что на самом деле Минхён считает его грешником. Он не может злится, но может пытаться наставить на праведный путь, даже если уже поздно или нет желания покаяться. А ещё он может чувствовать себя виноватым в этом, тогда Донхёк себе никогда не простит. — Сегодня мы видимся последний раз, — шепчет Минхён и отстраняется. — Прости меня, если я был не прав где-то. Донхёк кивает и тоже просит прощение. Он хочет отдать кофту, но его останавливают. — Пускай будет у тебя. Хочу оставить тебе что-то от себя.

***

Всё заканчивается также спонтанно, как и началось. Минхён уезжает в семинарию, полностью исчезая из жизни прихода. Его место на скамейке в церкви занимает другой человек, никто больше так усердно не молится, а кофта теряет знакомый аромат чужого тела. Донхёк надолго не задерживается в этом пустом месте — покинув приют по совершеннолетию, отправляется жить в небольшую деревню, где ему дали домик. Он устраивается работать в питомник, быстро обучается уходу за животными и изучает травы. Даже друзей находит — тихого, но умного и доброго Джемина и маленького китайцы Ренджуна, который любит во время работы рисовать на мятой бумаги из карманов. Парень иногда ходит в местную церковь, но всё чаще самостоятельно читает тексты и молится перед окном. После Минхёна всё не так. Месяцы сливались в год, а года сменяют друг друга, и жизнь казалась уже статичной. Донхёк, оказавшись среди людей с разным воспитанием, осознал, что в приюте не учат такому. Здесь есть не только католики, а и буддисты, и евреи, и атеисты, и те, кто не знает ничего. И все эти люди точно такие же, как он сам и верят в своё также преданно. — Ты не хочешь встретиться с ним? — спрашивает Ренджун, когда Донхёк впервые поделился с ним своими чувствами к старому знакомому. — Конечно, хочу. Очень. Я молюсь об этом и верю в провидение. Минхён тоже верит, поэтому нужно ждать. — Почему бы тебе не посетить церковь у приюта? — Джемин отрывает взгляд от книги по цветам. — Возможно, он тоже приедет туда, в надежде встретиться с тобой. Донхёк не знает, что ответить, но он и правда об этом задумывался. Всё ведь может получится, разве нет? Он долго размышляет, стоит ли вообще ехать. Оба знали, что это будет нелегко и выдержать испытание возможно, но организовать встречу почти нет шанса. Донхёк только сейчас понял, что даже не взял у Минхёна мобильный номер и теперь не может ему позвонить. Только одна спортивная кофта осталась напоминанием о существовании в его жизни такого человека. Проходит ещё месяц, а Донхёк так и не решается поехать. Ренджун и Джемин глядят на него с сочувствием, но ничего больше не говорят. В воскресенье парень отправляется на мессу в церковь. Храм ему всё также дарит ощущение защищённости и спокойствия, пока слабый солнечный свет проникает внутрь, а местный пастор тихо проповедует. Донхёка заинтересовала маленькая девочка, которая, очевидно, впервые причащалась, но так усердно молилась и с таким восторгом смотрела на мужчину. Это напомнило о Минхёне, о его любви к Богу и послушании. После мессы он не спешит домой, прогуливается по уже родным улочкам и наблюдает за бабочками над грунтовой дорогой. Но у калитки его дома сталкивается с тёмными глазами. — Донхёк, привет. Минхён нежно улыбается и подходит ближе. Его волосы вернули натуральный цвет, придавая нового очарования знакомым чертам. Парень выглядит как благословение и как ведение от Дьявола. Они заходят в дом, Донхёк заваривает чай и достаёт варенье, которое его научил делать Джемин — из одуванчиков. Ему не верится, что Минхён смог его найти, приехал и сейчас сидит за его столом. Но сердце ощутимо сжимается от родного внимательного взгляда и чуть хриплого голоса. — Как учение в семинарии? — решается спросить Хёк, когда они уже вышли в сад собирать абрикосы. — Я ушёл оттуда. Оба замирают от сказанных слов и смотрят друг другу в глаза. Донхёк не верит собственным ушам и боится, что ноги не удержат от нахлынувшего удивления. — Я правда был счастлив оказаться там, учиться богословию и получить наставления от мудрейших. Я всё время скучал, даже не замечал, как начинал думать о тебе и вспоминать наши разговоры. Эти чувства росли во мне с каждым днём и совсем не проходили. Я не знал, как мне поступить, как избавится от снов с тобой, но в одну бессонную ночь всё осознал. Он подходит ближе и забирает из рук Донхёка небольшую корзинку с фруктами. Минхён осторожно обхватывает его пальцы своими и улыбается мимолётно ощущениям. — Всю свою жизнь больше всего я любил Бога. И сейчас я люблю его больше себя самого, но я полюбил тебя также сильно. Полюбил тебя больше себя и больше Бога. Последнее предложение он шепчет и опускает взгляд на их сплетённые пальцы. У Донхёка сердце замирает и начинает биться с новыми силами. Он слышит долгожданное признание, хоть и так знал о ней. От самого начала. — Спасибо за взаимность. Младший поднимается на носочки и оставляет долгий поцелуй на чужом лбу. Он чувствует, как Минхён замирает, задерживая дыхание, и осторожно касается его талии. Донхёк сам дрожит от волнения и благодарит Господа за этот день. Уже вечером, когда вечерняя прохлада проникает через открытое окно в комнату, Минхён сильнее прижимает к себе Донхёка и обнимает так, будто задохнётся без него. Они ещё боятся касаться друг друга, но ведь любовь не может быть грехом. Даже любовь между двумя мужчинами не может быть неправильной. Донхёк робко прижимается своими губами к чужим, всего на мгновение и сразу заливается краской. Ему стыдно за свою открытую любовь, но Минхён мягко смеётся и утыкается носом ему в шею. Их вера никогда не была ещё столь сильна. Теперь у них есть ещё и любовь — самая сильная и настоящая эмоция.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.