Another Mask Behind You

Через некоторое время, когда Панси наконец ушла, Драко лег спать. Он не знал, что еще делать. Делать было нечего. Теперь Поттер знал правду, и исправить это было невозможно. Драко ничего не мог поделать с этим. Единственный раз, когда Драко чувствовал себя настолько подавленным, был после суда, когда они начали выплачивать репарации и был принят Статут о Восстановлении. Тогда, у Драко не было кровати, на которой он мог бы спать весь день, и он был вынужден занять себя, потому что безысходность обязательно перерастала в отчаяние. Он был везде, попробовал все, что мог; ему нужно было что-то делать — вот как он стал эскортником. Теперь Драко не нужно было работать. У него было столько денег, сколько он только мог пожелать. Он этого не хотел. Драко не знал, любит ли он Поттера. Он не мог быть влюблен в Поттера. Он бы знал это, если бы был влюблен; и одна мысль об этом казалась невозможной. И все же была еще и голая правда — слова, сказанные Поттеру в их последнюю встречу, слова, сказанные по причинам, которых Драко не мог понять. Драко знал только одно: он хотел, чтобы все вернулось на круги своя. Он хотел существовать в этом мире, по-прежнему думая, что может заполучить Поттера, если захочет. Драко хотелось верить, что он может проявить свою волю и сделать это. Драко хотелось все еще верить, что он все контролирует, что он всегда контролирует ситуацию, даже это было не так. Это было не так. Он задавался вопросом, контролировал ли он эту ситуацию вообще? * Драко не знал, сколько времени он спал. Дни все слились воедино. Ему даже не хотелось пить. Однажды утром, днем или вечером, проснувшись, он понял, что Панси сидит рядом с ним. Комната была наполнена полумраком, шторы были задернуты. Он чувствовал ее запах. — Разве ты не собираешься сказать мне, что этого уже достаточно? — спросил Драко, даже не оборачиваясь. — Нет, — ответила Панси, — только не тогда, когда твое сердце разбито. — Мое сердце не разбито. Панси ничего не сказала, и Драко ощутил тяжесть собственного дыхания. Его собственного запаха. Медленное тиканье часов звучало так, словно каждая тикающая секунда прорезала тяжелый, спертый воздух в комнате. — Всякий раз, когда ты что-то говоришь, — сказала Панси, — я просто предполагаю, что ты имеешь в виду прямо противоположное. — Спасибо за вдумчивый анализ. — Ты лжешь самому себе больше, чем кому-либо еще. На самом деле, ты так много обманываешь себя, что всякий раз, когда ты говоришь правду, тебе удается убедить себя, что это ложь, а когда ты лжешь, ты думаешь, что говоришь правду. — Что ты имеешь в виду, Паркинсон? Тиканье часов снова и снова рассекало воздух, и Драко захотелось накрыть голову подушкой. Тик-так. Тик-так. — Ты любил его с самого начала, — сказала Панси. — Я поняла это еще в ту первую ночь, когда ты остался у него. Драко хотел сказать ей, что она ошибается, но он не знал, будет ли это ложью, которая на самом деле была правдой, или правдой, которая на самом деле была ложью. Он ничего не знал ни о правде, ни о лжи, ни о том, что он думал на самом деле. — Уходи, — сказал он. * Драко не любил смотреться в зеркало. Целый месяц подряд он смотрел на другое лицо — лицо, которое не было его собственным, но тем не менее принадлежало ему. Теперь подбородок и скулы Драко казались слишком острыми, а лоб слишком высоким. Его губы были слишком тонкими, а глаза бесцветными и серыми. Его волосы были такими же выцветшими и тонкими. Тусклыми. Поттер любил волосы Тристана. Это… это лицо. Это было не его лицо. Это было лицо другого человека, лицо человека, которым он когда-то был, лицо незнакомца, и эта отметина на его руке — это не его, это не он. Драко разбил зеркало. * Когда Грег умер, Панси сказала Драко, что когда-то планировала покончить с собой. Она обдумывала это где-то через год после принятия Статута о Восстановлении, до того, как они с Драко прибегли к проституции, но после того, как потеряли любую другую надежду. Она купила белладонну — потратила на нее последние деньги. Она сказала, что думала, что тогда ее смерть будет подобна отходу ко сну, но когда она рассказала об этом Драко, он представил себе каждую смерть, которой он когда-либо боялся, и каждый раз умирала именно Панси. Задыхаться под холодной, неподвижной гладью озера, еще не умея плавать. Умереть у ног Темного Лорда от боли Круциатуса, как один из Пожирателей Смерти, которые его подвели. Падать, падать, падать с метлы в горящей комнате, а Поттер даже не обернется. Поттер был твердым, сильным и способным, очень способным, но он не собирался возвращаться за ним. Истекать кровью, как и Грег, когда палочка располосовала запястья и шею. Даже спустя годы Драко злился на Панси за то, что она даже подумала об этом. Тогда он этого не понимал. Это не имело никакого смысла. Панси была тверже, смелее и умнее остальных; то, что она могла подумать самоубийстве, было непостижимо для Драко. Теперь Драко понял ее — не потому, что и сам хотел это сделать. Он просто понял, как ощущается желание перестать существовать. Идея была неплохая — на самом деле она была великолепной, но Драко знал, что никогда не сможет заставить себя сделать это. Он никогда не мог даже серьезно обдумывать ее, и все его мысли о достоинствах этой идеи были отстраненными, будто он смотрит сквозь толщу воды. Даже если бы Драко решился, он понимал, что недостаточно силен, чтобы сделать это. Он просто не смог бы, а Панси все еще была храбрее его. Однако мысль была интересной — мысль о том, чтобы быть ничем. Мысль о том, чтобы больше не существовать. Это было очень интересно. * — Ты спрашивала меня, люблю ли я его, — сказал Драко Панси. Они ели на кухне его квартиры, потому что Панси настояла, чтобы он поел, и Драко решил, что это хорошая идея. Квартира по-прежнему ощущалась чужой, будто пропитанной дымом, затхлостью, потом и отчаянием. — Да, — осторожно ответила Панси. — Не знаю, — сказал Драко, — но я хочу его. — Кому ты рассказываешь? — Раньше я хотел создавать метлы, — сообщил Драко. — Я помню. — Или петь в волшебной рок-группе, — продолжил Драко. — Ты был бы ужасен. Драко кивнул. — Я думал, что, возможно, захочу стать министром магии. — В этом ты был бы еще хуже. — Когда я думаю о том, чего хочу сейчас, это кажется идиотски обыденным, — Драко отставил стакан молока. — Например, чтоб мы штопали носки. Или чтоб я рисовал, а он массировал мои ноги. Панси сделала вид, что интересуется своим бутербродом, но у нее это плохо получалось. — Он массировал твои ноги? — Я не думаю, что ты понимаешь этого человека, Панси, даже после моих объяснений, — Драко нахмурился, глядя на собственный бутерброд. — Каждое утро он приносил мне завтрак в постель. Ему это нравилось. — Хм, — ответила Панси. — Мерлин, — выдохнул Драко. Его грудь горела, а в горле пересохло. — Я скучаю по нему. Я не могу… я не хочу жить без него. — Дорогой, — сказала Панси, которая, наконец, наконец прикоснулась к нему. Признаться в этом было все равно, что провести скальпелем по его груди, как будто ему сломали ребра и выставили на всеобщее обозрение. Тем не менее, эта была та яркая боль, которая наконец смогла разрезать туман. Драко понял, что миазмы были вовсе не в квартире — все это время они были внутри него. Ножи могут причинить боль, когда они острые, но лучше вырезать себе сердце острым ножом, чем тупым. Боль казалась почти приятной рядом с этой незаполненной пустотой. * Драко был живым, функционирующим человеком к тому времени, когда Грейнджер появилась в его квартире. Первая неделя после инцидента с Ноттом была тяжелой, и следующая не намного лучше. Но прошло семнадцать дней, и каждый из последних восьми Драко вставал с постели, брился и одевался. Он стал больше есть, и его кожа выглядела лучше, и, хотя он стал больше курить, в квартире больше не было затхлого трупного запаха. Он даже пару раз ходил по магазинам, решив вернуться к зельеварению, которое должно было кому-то где-то пригодиться. На одиннадцатый день он снова привел в порядок свою лабораторию и навел порядок в шкафу, где хранил МаскерЭйд для Тристана. Драко не собирался больше его варить. С Тристаном было покончено. Когда в его дверь постучали, Драко никого не ждал. Панси обычно заходила без стука, но Драко предположил, что это могла быть Милли или Дафна, и поэтому, когда он увидел за дверью Гермиону Грейнджер, он был невероятно удивлен. — Привет, Малфой, — сказала она. — Привет? — полувопросительно ответил Драко. — Я могу войти? — Я… Да, — Драко открыл дверь шире. Когда она вошла, он закрыл дверь и подошел к ней, замерев рядом, пока она оглядывала его квартиру. Ему хотелось что-нибудь сделать, вообще что угодно. Она была лучшей подругой Поттера. — Я… Могу я взять твое пальто? — сказал он, встав позади нее. — Э-э, — протянула Грейнджер. — На самом деле это скорее джемпер. — Да, конечно. Я не подумал. Хочешь чего-нибудь выпить? У меня есть, — у него был только алкоголь. У него все еще было слишком много выпивки, хотя он даже не чувствовал себя достаточно энергичным, чтобы пить, после того как Поттер узнал его настоящую личность. — Нет, спасибо, — Грейнджер повернулась к нему лицом. — Ты нервничаешь. Драко расправил плечи и выпрямил спину. — Ну, ты оставила той девушке с пятого курса шрам на всю жизнь. Грейнджер поморщилась. — Думаешь, я оставлю тебе шрам на всю жизнь? — Поттер оставил. Грейнджер поморщилась еще сильнее. — Ты говоришь о Сектумсемпре? Спина Драко ощутимо напряглась. — О чем еще я могу говорить? — Паркинсон сказала, что ты влюблен в него. Драко сгорбился. — Панси. — Она сказала, что ты будешь в ярости, если она мне расскажет. — Я всегда злюсь на Панси, — мрачно сказал Драко. Грейнджер какое-то время просто смотрела на него, и Драко уже не в первый раз понял, почему она так нравилась Поттеру. В ней была та заботливая сторона, которую Драко никогда не замечал в школе — тогда она казалась такой болтливой, высокомерной и властной, и ему всегда приходилось конкурировать с ней из-за оценок. Но при всем ее контроле и самоуверенности, она так глубоко заботилась о своих близких, что временами это было написано прямо на ее лице, чтобы весь мир мог видеть. Она была мягкой и честной в этой мягкости — конечно, Поттеру это нравилось. Ему это нравилось. — Значит, ты правда его любишь? — наконец спросила Грейнджер. Он прекрасный членосос, хотел сказать Драко, но лишь из желания причинить ей боль, а он пообещал себе этого не делать. Вместо этого, после долгой паузы, он сказал:  — Он сказал мне, что если бы я любил его, я бы держался подальше, — сказал Драко. — Я держусь подальше. — Хм, — Грейнджер начала бродить по его квартире, проводя рукой по спинке его дивана, постукивая ногтем по краю столика. — Это твоя квартира? — Какая есть. Грейнджер повернулась и посмотрела на него. — Это не очень похоже на Тристана. — Что ты имеешь в виду? Грейнджер пожала плечами. — Он был таким… теплым. Хорошим. Добрым. Забавным. Это место кажется таким… холодным. — Панси говорит, что она выглядит бездушной, — Драко подошел к ней. — Да. Панси права, — Грейнджер закусила губу, словно что-то обдумывая. — У Гарри никогда раньше не было такого, как ты. — Кого-то вроде Пожирателя Смерти? — Ты намеренно саботируешь себя или это происходит случайно? Драко поморщился. — Привычка. Мне жаль. Продолжай, — он неловким жестом велел ей продолжать. — Как я уже говорила, у него никогда не было такого, как ты. Ты пришел и начал спорить со мной в лицо, — сказала Гермиона, подходя к окну. Она посмотрела вниз, и Драко так гордился этим видом, когда покупал квартиру. — У тебя не было плана. Ты не думал абсолютно ни о чем другом, кроме него. Для Гарри это делают нечасто, даже его друзья. — Я так и заметил, — тон Драко снова стал мрачным. Грейнджер оглянулась, чтобы посмотреть на него. — Я никогда не думала об этом с такой точки зрения до того дня, когда ты пришел ко мне. Я думала… Мы полагались друг на друга во всем столько лет… — Грейнджер снова отвернулась к окну. — Ему нужен кто-то, на кого можно опереться, — теперь тон Драко приближался к яростному. — У него есть такие люди. Я не просто требую чего-то от него, как это делают другие люди. Я помогаю ему в ответ. — Недостаточно. — Возможно, — Грейнджер некоторое время смотрела на него, а потом ее внимание снова переключилось к окну. — Ему нужен кто-то вроде тебя. Кто-то, кто заставит его уделить время себе. Сердце Драко екнуло. — Ты имеешь в виду… — Я ничего не имею в виду, — она прислонилась головой к стеклу. — Ты подходил к нему в роли Тристана — кто знает, кем бы ты был в роли Драко Малфоя. Он может никогда не оправиться от этого, и не потому, что ты Малфой, а потому, что ты солгал ему. — Но что, если я смогу исправиться? — спросил Драко, делая шаг к ней. — Что, если я смогу… — Ты не сможешь, — Грейнджер снова повернулась к нему, и Драко понятия не имел, почему пять минут назад она выглядела мягкой. Теперь она будто прожигала его взглядом. — Доверие — это не экономическая система. Ты не можешь заслужить его добрыми делами, которые будешь совершать, чтобы компенсировать плохие. Он либо сможет доверять тебе, либо нет. — Он сказал… — Драко подошел еще ближе. — Он сказал, что я не должен приближаться к нему. — Тогда тебе стоит найти способ общения, который не включает близость, — сказала Грейнджер, отходя от окна. — Ты умный парень. Я уверена, ты найдешь выход. Затем она направилась к двери, и у Драко было слишком много вопросов, которые он не задал. — Гермиона, — сказал он, сдерживая себя от того, чтобы броситься за ней. Она повернулась к нему. — Как… как он? — спросил Драко. Грейнджер еще раз оглядела квартиру. — Я бы сказала, что тебе лучше, чем ему, — ответила она. — И если ты сделаешь ему еще хуже, у тебя уже не будет жизни, на которой я смогу оставить шрам, — она вышла за дверь. * Драко нашел способ. Должно быть, он потратил по меньшей мере два дня на написание письма, перечеркивая написанное и разрывая страницы. Чернила были повсюду, и Панси успела сказать ему, что он действует ей на нервы. — Ты здесь не живешь, — усмехнулся Драко, но на самом деле он был слишком занят, чтобы злиться на нее за то, что она рассказала о нем Грейнджер. В какой-то момент Драко перестал пытаться написать письмо. Вместо этого он отправился в Гринготтс и договорился о переводе средств — не только миллиона галлеонов за месяц, но и галлеонов за каждую встречу, которая у него когда-либо было с Поттером. Драко написал короткую записку к уведомлению о переводе. «Я думал, что мне нужны эти деньги, — написал он. — Я слишком поздно понял, что хочу чего-то другого. Мне нужно кое-что сказать тебе, но я пойму, если ты не захочешь меня больше видеть. Я свободен с пяти до восьми в большинство дней, кроме пятницы. Не нужно отправлять сову» Драко указал свой настоящий адрес, затем нацарапал инициалы. Сова улетела с запиской и квитанцией о переводе. Драко договорился о таком узком промежутке времени только потому, что хотел быть готовым, если Поттер все-таки придет. Ему следует надеть что-то удобное — что-то на подобие футболок Поттера, за исключением того, что Драко не мог носить футболку, потому что это выглядело бы так, как будто он слишком старался угодить. Он должен быть самим собой — Поттер был очень внимателен к этому, когда был с Тристаном, — но не настолько, чтобы отталкивать. Он также должен был сделать что-то с квартирой. Грейнджер была права: она была холодной, но Драко не знал, как это исправить. Он мог бы купить другую мебель, но тогда она будет выглядеть слишком новой, и он все равно понятия не имел, как заставить ее выглядеть такой же грязной, несочетаемой и удобной, как на Хотторн-Лейн. В итоге Драко решил, что достаточно постелить больше одеял и декоративных подушек, оставить грязную чашку на кухне и пару книг на столе. Драко был готов к приходу Поттера. И через восемь дней он пришел.