Vitis vinifera

Сказать, что я очнулся где-то в другом измерении, — это ничего не сказать. Проснулся я рано от головной боли, жажды, духоты и непонятного томления. Закинув свою полудохлую тушу в душ, я провёл внутри в позе «я падаю, стены, держите меня» до тех пор, пока не постучал Рон, окинув меня насмешливым взглядом, мол, ну ты и учудил, придурок, а затем сунул в руку таблетку со стаканом воды и ушёл, посмеиваясь. Из его слов я понял, что отключился прямо в машине, да и сам постепенно вспомнил, как меня отрубило после очередного фейерверка в пакет. Попутно перед глазами промелькнуло всё путешествие, которое вновь затолкало меня в душевую кабинку, в объятья ледяной воды, мурашек и стучащих зубов, что, как ни удивительно, привело в чувства. Вот только легче от этого мне не стало — так налажать нужно ещё уметь. Я отлично понимал, что крутилось тогда в моей одурманенной алкоголем черепушке; понимал, что, не будь там друзей, и я отсосал бы Риддлу в машине, наплевав на собственную безопасность не только физическую, но и психическую. Разумеется, я понял и другое, — шарахаться при его приближении не стоит. Мало ли это и правда выглядит как очередная форма слежки. Лучше сделать вид, что у меня алкогольная амнезия и ничегошеньки я не помню. Трусовато, конечно, но таким образом хоть не придётся с ним объясняться. А стратегия предельно проста: что было?.. Не знаю, не помню. Я такое вытворял? Да что вы говорите? Голова всё ещё гудела вместе с трактором, когда мы стояли, словно школьники на экскурсии, — с блокнотами в руках — и старательно записывали его слова. А Том выглядел, как будто только приехал с отдыха: свежий, благоухающий, аки роза майская, и чертовски раздражающий. У меня жутко чесались кулаки ему вмазать, а после нагнуть где-нибудь в кустах и трахнуть, — необоснованная и гремучая смесь из ярости и желания, если учесть, что он сорвался посреди ночи и довёз нас до дома, вроде как сделав одолжение. Тем не менее злость остро ощущалась на задворках сознания все три часа, что мы ходили, точно привязанные, за этим блядским трактором и записывали какие-то бесполезные технические данные. Моё настроение не осталось незамеченным. Риддл, задумчиво щурясь, постоянно мазал своим насмешливым взглядом по мне, а я тоже не отводил глаз — встречал это внимание с таким же насмешливым недопониманием и пожимал плечами, дескать, чего пялишься? Ничего не помню, ничего не знаю и вообще-то был не я. Конечно, имелись некоторые сомнения насчёт эффективности такой позиции, но извиняться за своё поведение я не собирался. Он сам виноват — до греха меня постоянно доводит. Даже сейчас своими маслянистыми глазами провоцирует на очередную глупость. Но чем больше провокации витало в воздухе, тем сильнее я утыкался в блокнот, грызя кончик ручки и притворяясь старательным студентом, у которого ни капли не раскалывается голова, и всё, что он там говорит, так занятно, что я не могу упустить ни одного словечка. Впрочем, когда Риддл исчез с глаз, забравшись, наконец, в трактор, а я смог перевести дыхание, стереть ручьи пота со лба, засунуть блокнот подальше и сесть в тенёчке, хоть нам и полагалось перемещаться, — но на что там смотреть? Как он маневрирует меж рядами? — то проблема обрисовалась сама: я каким-то образом сблизился с ним вчера. И это ощущалось так, словно между нами повисла какая-то недосказанность, будто отношения, которых как бы и нет на самом деле, поставили на паузу в ожидании чего-то ещё: нового, будоражащего, тревожного. Однако я понимал, что это ожидание чертовски обманчиво. Как ждать у моря погоды. А затем он вновь нарисовался в поле моего зрения: «Всё-таки я был прав вчера», — заметил Том с полуулыбкой. И, конечно же, я понимал, что Риддл имеет в виду: этиловая кома и отлынивание. Но я взял под контроль пропадающего в себе актёра и, хлопая глазами, не без толики притворного удивления спросил: «А мы разве разговаривали вчера?» «Всё может быть, — понимающе хмыкнул он. — А ты тяжёлый, Гарри». И что это должно было значить? Тот больше ничего не добавил, вновь вдаваясь в бесконечные разглагольствования, от которых Гермиона, похоже, кайфовала «по-научному», Рон медленно скисал, а я продолжал тратить чернила с бесстрастным видом прилежного ученика. Мы оба играли в недопонимание, но каждый отказывался сдавать позиции, видимо. Я продолжал изображать театр одного актёра, а он делать вид, что является моим единственным зрителем. И эта азартная игра была ещё страннее той, которая произошла в машине, и определённо — отдающей куда большим риском для меня. Потому что сейчас жидкого экстаза от опьянения в крови не было, а я всё равно желал его. И злился. И желал. И злился. Пока не заметил, что блядский скрежет зубов принадлежит мне. Очередной замкнутый круг, в который он поместил меня. «Расслабься, Гарри», — шепнул Рон, хлопнув меня по плечу, и я медленно разжал кулаки, глубоко вдохнул подогретый солнцем воздух. Как будто это было так просто: во мне сегодня сочеталась такая убойная смесь из усталости, раздражения, вызванного вялотекущим похмельем, эффектов разгорающейся жары, внезапно проснувшейся совести, которая запела о том, что я натворил вчера и какой я вообще мерзавец, что приставал к занятому мужику, да ещё и занятому Драко, когда сам ему втирал о надежде, верности и любви… Да. Вот только совесть пела, а затычки в ушах я не спешил вынимать, что выливалось в нервозность и излишнюю несобранность. К тому же наличествовала одна небольшая проблемка: неудовлетворённое возбуждение не давало мне покоя с самого утра — а если быть честным, почти что с начала стажировки. Казалось, я скоро ладошку сотру, и всё равно будет мало. Столько я не дрочил, наверное, даже на самом пике пубертата. Это тоже добавляло парочку баллов в шкалу моей злости: я страдал, а ему хоть бы хны. Удовлетвориться самостоятельно я не мог, найти никого не мог — до сих пор был свеж в памяти казус с внезапно постигшей меня эректильной дисфункцией прямо в процессе — и получить Риддла я опять же не мог. Прям человек с ограниченными возможностями, бля. И когда Том повёз нас домой, мне удалось спихнуть Гермиону вперёд, лишь бы не вспоминать, как мы так же сидели, и я заплетающимся языком говорил ему о своих «восхитительных» планах на его счёт. Потому что это грозило внеочередным стояком, лишний раз указывая, что я озабоченное животное или же извращенец, у которого только одно на уме. Герми же не заметила этой уловки, настолько была увлечена своими расспросами, которые не прекращались даже в машине, а я мысленно благодарил её за своевременный разговор с Риддлом, заполняющий неловкую тишину. — Можно перенести экзамен? — с нулевой надеждой спросил я, выйдя из машины. — А ты чем-то сильно занят, Гарри, — парировал он, захлопывая дверь и убирая ключи в карман, — что не можешь уделить час экзамену? — Мне сегодня малость не здоровится… — продолжил я гнуть свою линию и даже выдохнул с такой натяжкой, точно страдал от нехватки воздуха. — Да неужели? А мне показалось, что ты просто фонтанируешь энергией, — безразлично пожал он плечами. — В семь. И без опозданий. У меня тоже есть дела. — И ушёл, не дождавшись моего ответа, словно блядское одолжение мне делал всем этим. Хотелось поступить наперекор — просто не явиться, — но я понимал, что этим врежу лишь себе и творить всё, что мне вздумается, без уважительной причины не имею права. И тем не менее… как я буду писать этот чёртов тест, запертый с ним в одной комнате целый час? Звенящая тишина, скрежет ручки о бумагу, нервные взгляды на время… и на Тома — всё это станет для меня грёбаным нокаутом сегодня. — Между вами какой-то прогресс? — шёпотом поинтересовалась Гермиона. — Скорее регресс, — процедил я, впиваясь взглядом в дом, когда заметил сидящего на веранде Драко. Тот смотрел куда-то мимо меня странным, отсутствующим взглядом, словно пребывая в глубокой задумчивости, но, стоило Тому пройти мимо, как сразу оживился, соскочил с кресла и спешно что-то заговорил, следуя за ним. Меня вновь затошнило от этой их двусмысленной возни, и я отвернулся. — Лучше бы пешком дошли вчера. — Ага, — невесело усмехнулся Рон, — тащил бы я вас три часа на себе по темноте. — Можно было поймать машину, — качнул я головой, обрывая по пути листья с кустов, будто это они виноваты во всех моих бедах. — Гермионе стало плохо, Гарри, — настороженно повторил Рон. — Их ебучая система такси полетела, я не хотел оставлять её одну и бегать по проезжей части, уговаривая какого-нибудь уставшего работягу везти нас к чёрту на кулички. — Это я позвонила Питеру, — вклинилась она. — Но что произошло между вами и когда?.. — Вы не слышали нашего разговора вчера? — моему изумлению не было предела. Ладно, можно было, конечно, не уловить все нюансы, но чтоб полностью пропустить ВЕСЬ разговор… — Мы вообще-то искали её таблетки, — задумчиво заметил Рон, еле заметно указав подбородком в сторону Гермионы. — В этой сумке разве что не сдохла мышь. Она уверяла, что всегда берёт с собой лекарство, я же — что оно осталось дома… А потом я заметил, как тебя чуть не стошнило на Риддла. Вроде всё? Гермиона кивнула, озадаченно переводя взгляд с меня на Рона, а мне стало смешно. — Так даже лучше. — И я возобновил шаг. — Ты дотащил меня до кровати? Тот поравнялся со мной, покачав головой: — Это был он, — как-то даже неловко ответил Рон, будто испытывая чувство вины. А я вновь встал столбом. — Он тащил меня? — выдохнул я полушёпотом. — На руках, что ли? В голове, как заевшая пластинка, прокрутились его слова: «А ты тяжёлый, Гарри». — Ну не совсем… — цыкнул Рон и внезапно подхватил Гермиону, загрузив её на плечо, отчего подруга шутливо забрыкалась, хлопнув его для вида по спине, а затем с нервным смешком добавила, закончив чужую фразу: — Скорее так. Я, конечно, предупредила, что ты можешь разукрасить его спину очередной порцией внутреннего коктейля. — Она тактично кашлянула, и Рон опустил её на землю, обхватив за талию. — Однако он не обратил на это внимание. Разве это не мило? — Он нёс меня, как мешок картошки… и это должно быть милым? — вспыхнул я, оскалившись то ли от раздражения, то ли от желания сдержать истерический смех, рвущийся наружу от одной лишь картинки того, как я свисал мёртвым грузом с чужого плеча. Прям рыцарь, мать его, в сияющих доспехах: и подвёз, и донёс. «А ты тяжёлый, Гарри…» — это что, был упрёк тогда? Меня никак нельзя было назвать стройно-изящным, как, к примеру, Драко, но моё спортивное телосложение полностью меня устраивало. И теперь я лишь жалел, что всё-таки недостаточно тяжёлый, чтобы Риддл в своём геройском порыве надорвал спину. — Так что случилось? — настояла Гермиона, поравнявшись со мной, когда Рон раскрыл объятья, отпуская её. — Небольшой конфликт интересов, — пояснил я безразличным тоном, а затем в третий раз застыл, пристально посмотрев на неё с заискивающей улыбкой. — Гм… Знаешь, я тут кое-что подумал. Что-то необходимое, просто жизненно важное для меня. Сегодня, по крайней мере… Сделаешь мне одолжение? — Мне уже не нравится, как это звучит, — со вздохом протянул она, а затем, как обычно, проявила чудеса проницательности: — Ты не хочешь, чтобы он следил за твоим экзаменом? — Не хочу. Но Рону Риддл не поверит, а тебе — вполне. — Но я нескладно вру, — чуть склонив голову, неуверенно пробормотала она. — Ну, если будешь нервничать, как сейчас, то будет даже очень складно, — с твёрдостью заявил Рон, задумчиво почёсывая нос. — И что мне ему сказать?..

***

Я выбрал самое доступное — обострение несуществующей язвы. Безусловно, я понимал, как по-детски всё это выглядит со стороны, а Рон не прекращал вполголоса подкалывать, напоминая, как я симулировал разные болезни перед Альбусом, чтоб пропустить школу. Да уж, разыгрывал я старика знатно, вот только Гелл тут же стаскивал с меня маску хвори вместе с одеялом, а потом и самого больного с постели — а угрозы в его исполнении были воистину устрашающим зрелищем. Впрочем, я также понимал, что эта отсрочка мне ничего не даст. Не сегодня так завтра, но напишу экзамен как миленький. Питер вернётся чёрт знает когда, а до его возвращения разыгрывать разные сценки перед Риддлом у меня просто не получится — даже в сегодняшнем успехе я сомневался. Да и втягивать в это дело Гермиону не хотелось. Поэтому, дабы поддержать облик безмерно страдающего, я принял обжигающий душ и весь раскрасневшийся и запыхавшийся забрался в кровать, мысленно проклиная эту жару. В какой-то момент под тёплым зимним одеялом, вытащенным на смену тонкой простыне, мне и правда показалось, что у меня подскочила температура до сорока, желудок сводит от спазмов, а жар скоро изжогой полыхнёт изо рта, как огонь на фаер-шоу. Хотелось спихнуть эту пуховую массу с себя и открыть окно, но я терпел, постепенно уходя мыслями вглубь — к вчерашнему вечеру, к Кассандре, к танцам в клубе. Лежать, откровенно говоря, было скучно. А лежать и изнывать от духоты — ещё и ужасно. И в какой-то момент мне показалось, что я просто тупо усложняю себе жизнь такими вот бесполезными выкидонами, но давать заднюю было уже поздно — Гермиона ушла воспевать Риддлу о моих внезапно вскрывшихся болячках. Выудив телефон, я порыскал в контактах и ткнул в «Кассандра (клуб)», отправляя сообщение с мучившим ещё со вчера вопросом. Но её ответ лишь сильнее озадачил: «Да, мы танцевали. Я отходила пару раз, да и ты пропадал в толпе. А что такое?» «Ты трогала меня?» — отправил я тут же, решив не тянуть с предисловием, а затем ещё и добавил, поняв, что «трогать» слишком обширное понятие: «Залезала мне под рубашку?» Однако отклика не последовало. Только у неё мог быть ответ, а могло и не быть — ведь по сути я и понятия не имел, сколько продолжалось то призрачное видение: по ощущениям — целую вечность, а в действительности это могли быть считаные минуты. Чёрт. Уткнувшись носом в подушку, я зажмурился, моля, чтоб член так и оставался лежать, не принимая всерьёз последующее, и стал вспоминать каждое мгновение жгучих прикосновений, каждое ощущение расплавляющих кожу губ, каждый забивающийся глубоко в лёгкие запах. И гипнотическую песню. Мы танцевали — если были какие-то «мы» — столько, сколько длилась та песня. А значит от трёх до пяти минут; хотя клубные миксы могли играть и дольше — поди разбери теперь. И нет. Я почти был уверен, что это была не Кассандра. Её цветочные духи я прекрасно помнил — будь она впритык ко мне, запах бы был совсем иным. Самое логичное умозаключение приводило меня к абсолютно постороннему человеку, который, сменив пару, просто «примостился» ко мне, свободно отвечающему на его действия, ведь я даже не попытался отстраниться или остановиться, думая, что это Кассандра, а представляя — что это Том… Но если на мгновение предположить, что это и правда был он… И снова чёрт. — Ро-о-н, — громко пробухтел я. Ответом мне стал шум пылесоса. Отлично. Нашёл время для генеральной уборки. Вздохнув, я снова подхватил телефон: «Риддл ходил меня искать в клуб? Ты ведь не мог меня найти. Просил у него помощи?» Я ощущал себя грёбаным Шерлоком Холмсом-недоучкой, однако вся эта история не давала мне покоя. Нет, не так — глубоко внутри теплилась неоднозначная надежда, именно она не позволяла мне успокоиться: я желал узнать правду, но и в то же время не хотел этого, так как с равной вероятностью мог и победить, и проиграть, делая ставки. Пылесос шумел в отдалении, а Рон молчал, позволяя мне и дальше предаваться размышлениям. Если Риддл всё-таки пошёл меня искать, ведь клуб не маленький, а две пары глаз всегда лучше одной, то вполне мог и найти потеряшку. Тогда что получалось? Что он делал? Что он хотел сделать? Зачем?.. «Не-а, — внезапно всплыло сообщение, и я моргнул, стряхивая с себя наваждение. — Гермиону надо спросить. Когда я пошёл искать тебя, он остался с ней». Блядь. Я чуть не застонал, повернувшись на живот и побившись башкой об подушку. Да что ж такое-то?! Спихнув тяжеленное одеяло в сторону, я с наслаждением ощутил кажущийся теперь ледяным воздух, коснувшийся кожи, и завис вместе со своим телефоном — всплывшее окно о захламлённости памяти затормозило всю систему. Дожидаясь Гермиону, я очищал галерею от хлама, сохранённого из группового чата, — сотни мемов, приколов, дебильных видео, чаще всего присланных Невиллом, — и наткнулся на фотографию, сделанную около недели назад. Видимо, во мне что-то явно поломалось, если это можно так назвать, или же тайно сфотографированный Риддл действовал лучше любого возбудителя, но зажатый между телом и простыней член встал как по стойке смирно, и я в неверии приподнялся на руках, глянув вниз, чтоб тут же рухнуть обратно, на этот раз и правда застонав в голос. Завыв точно раненный зверь. Опять. Казалось, с того треклятого танца в клубе моё тело отказывалось подчиняться, словно вместо алкоголя я накачался под завязку афродизиаком замедленного действия, который теперь при любом удобном — а чаще неудобном — случае даёт о себе знать. И вроде бы уже не пьян, но всё ещё обдолбан чем-то. Бессрочно. Собираясь стереть причину очередного повода подрочить, я замер, пристально вглядываясь. На снимке Том стоял вполоборота, слегка склонившись над лозой, и что-то показывал Гермионе. К своему облегчению, роль папарацци я только себе приписывал, но не исполнял её исправно, и тучи снимков Риддла на телефоне у меня не имелось. Сделанных мной, по крайней мере. Однако про эту я категорически забыл. И уж лучше бы не натыкался на неё вообще. Мазнув глазами по фотографии, я шумно выдохнул. Блядская полоска кожи выступала из-под футболки, заставляя раз за разом прикипать к ней взглядом, подкидывая откровенные картинки того, что было скрыто тканью, — чуть выше, да и чуть ниже. Ему даже раздеваться не было нужды, а у меня стоял. От одного, сука, фото. Где даже эротического подтекста не было. Я так и лежал, когда еле заметный скрип двери за спиной и оживлённый полушёпот Гермионы ворвался в мою комнату: — Всё! Вроде поверил!.. По крайней мере, он передавал тебе свои наилучшие пожелания. — В его стиле, хотелось мне хмыкнуть вслух, но я сдержался, а Гермиона продолжила: — И пожелал выздоравливать как можно скорее. — Аллилуйя, — флегматично отозвался я, всё ещё лёжа выброшенным на берег китом посреди постели. — Ты чего? — Гермиона обошла кровать, а я вцепился в телефон, делая вид, что старательно что-то там тыкаю. — Да стираю муть всякую — Невилл шлёт по двадцать видео за день. С котятами… Всю память мне забил, — помахал я перед ней телефоном и вжался в постель, еле слышно выдохнув. Возбуждение не хотело спадать, а внимательный взгляд Гермионы нервировал. — А, — лишь кивнула она, — мне забрать одеяло? Оно вряд ли тебе уже понадобится — и так выглядишь, словно тебя пропустили через мясорубку. Смахнув прилипшую ко лбу прядь волос, я кивнул: — Я, наверное, лягу спать… После убойной ночки и правда чувствую себя не очень. — Поняла, — хмыкнула она и, сложив одеяло, обхватила его руками, бочком вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь небольшим пинком. Когда комната погрузилась в полумрак, я шумно вздохнул и отбросил телефон в сторону, а затем перекатился на спину, натягивая тонкую и прохладную простынь до самого подбородка. По-хорошему нужно было бы пойти в ванную, но после обжигающего душа там стояла такая духота, да и двигаться не хотелось категорически — нервозность слегка спала после этого радостного «всё!» Гермионы. Похуй. Завтра будет завтра — тогда и буду думать, что дальше. Приспустив штаны, я прикрыл глаза, медленно скользя рукой вдоль бёдер, точно в какой-то неловкой прелюдии, но длилось это смущение пару мгновений — шальные мысли сами выпорхнули на поверхность, взяв под контроль тело. Обхватив член, я сжал пальцы, скользя вверх и вниз, неторопливо, точно пробуя, насколько меня хватит на этот раз. Мне даже не нужна была визуальная стимуляция — память сама воспроизводила необходимое. И необходимым стимулом был не клуб, а эпизод в машине: поворот, жар чужого тела через тонкую ткань, хриплый голос над ухом, от которого шея покрылась мурашками, потемневший взгляд, требующий заткнуться… Я резковато провёл рукой по всей длине, и… Чёрт! Совсем забыл спросить Гермиону о Риддле. Завтра… или послезавтра. Да, потом как-нибудь. В этом и крылась вся неоднозначность: пока Гермиона окончательно не развеяла мои сомнения, я хватался за надежду, что это мог быть он. И сколь упоительна была эта надежда, столь же и опасна. Потому что, если со мной танцевал Риддл, я не понимал, как мне стоит поступить. Если это был он, — я мягко потёр большим пальцем головку круговыми движениями, закусив простынь, чтобы не застонать в голос, — значит, его также тянет ко мне, по крайней мере, в сексуальном плане. И что это означает лично для меня — вот в чём вопрос. Те слова о его занятости не стереть, а любой контакт со мной можно считать изменой Драко. Тот, конечно, не ангел… Резко остановив руку, я соскользнул ниже, сжав мошонку, и выдохнул, сильнее стиснув зубы. Тот, конечно, не ангел… Да и весь вес ответственности за этот поступок ляжет на Тома. Но смогу ли я сам договориться со своей совестью? Насильно крутануть моральный компас, чтобы что? Урвать одну ночь?.. Вильнув бёдрами, я подался навстречу кулаку, ускоряя движение руки. Мне снова стало жарко от внутренних противоречий, выливающихся в непонятную злость, которая, в свою очередь, мимикрировала под ещё большее возбуждение, буквально вскипая в крови. Судороги наслаждения прошивали насквозь, посылая тревожные импульсы о стремительном и неотвратимом приближении оргазма. Слишком мало, слишком быстро… Блядский Том. Я не хотел одну ночь — я хотел много ночей; хотел его всего, но сейчас ощущал себя любовницей, которая уводит примерного семьянина от бедняжки жены и семерых детишек, и это притом, что любовником его я не был — мы и целовались-то раз, — а Том не был женат. Вновь замедляясь, чтобы продлить эту сладкую муку на несколько долгих секунд, я стянул простынь вниз — она мешала, липнув к и без того влажному телу. И нащупав телефон, я открыл галерею, а там затаённую папку под обыкновенным символом звёздочки. Всего три фотографии, но больше мне было попросту не нужно. Больше — стало бы патологией. На первом снимке Риддл, опираясь на сине-жёлтый трактор, кому-то что-то рассказывал. Возможно, то была какая-то агроярмарка. На втором он же с бокалом вина сидел за столом в окружении ещё четверых неизвестных мне людей. И последняя, моя любимая: на размытом фоне погреба застыл лукаво улыбающийся он. От этой улыбки у меня сердце заходилось, а вместе с ним и всё тело дрожало от перенапряжения. Цепко всматриваясь в его лицо, я ощутил очередной прилив злости, который накрыл меня с головой, взорвавшийся многочисленными спазмами удовольствия внутри. Прикрыв веки и ускорив рваные, резковатые движения руки, я непроизвольно разжал пальцы, и телефон соскользнул с ладони, скатившись куда-то вбок. Мышцы живота невольно напряглись от внутренних содроганий, жар коснулся щёк, и откинув голову назад, я резко вскинул бёдра: — То-о-м… Поступающее ощущение влаги на пальцах и животе пришло вместе с послышавшемся шумом за дверью, нервным «он спит», более спокойным «я сам разберусь, мисс Грейнджер». Дверь резко распахнулась, и в проёме показался сам объект моих злостно-возбуждающих дум. А перед ним, наверное, предстала картина маслом: я во всей своей красе. Чуть выгнувшийся в пояснице и кончающий в свой кулак дебил, каких только нужно ещё поискать. И… Резко повернув голову в сторону, я опустил взгляд и закусил губу, чтобы не застонать от досады и медленно протекающего оргазма. Голубоватый свет в полумраке моментально привлёк внимание к себе: рядом с моими бёдрами валялся телефон экраном вверх. На нём с улыбкой в никуда смотрел Риддл собственной персоной, а несколько белёсых капель отчётливо проступали, заляпав стекло… заляпав чужое лицо. Дверь резко закрылась, оглушительно хлопнув. Что ж, блядь, чем я тут занимался, не могло оставить и тени сомнения.