◾◾◾
Работа в святилище даётся ему почти легко. Необратимых всего трое вместе с ним, они убираются в помещении, зажигают лампы за янтарным стеклом, расписанным специальными узорами. Хан с интересом рассматривает книги, скрытые от остального клана и разрешённые к чтению только служащим храму. В его обязанности входит следить за порядком и помогать проводить обряды внутри деревни во время праздников. Оборотень учится делать целебные отвары и звать духов, которые моментально отзываются на знакомый голос. Жрец из него действительно хороший, Джисон даже не чувствует себя неловко, тихонько извиняясь перед деревьями за сбор лечебных трав и цветов для чьей-то свадьбы. Разве что, в общие круги его больше не зовут, как-то неловко опуская взгляд, стоит Хану услышать про сбор у костра вечером. На них молодняк обычно развлекается историями разведчиков, вернувшихся домой, устраивает псевдо-брачные игры с перепрыгиванием через огонь, а самые крупные защитники борются в волчьей форме, после чего получают нагоняи от старшего поколения за шум. Джисону больше не обидно, но немного одиноко, духи шепчут ему секреты соседствующей реки и предупреждают о врагах, но они не заменяют ему живого общения. Два других необратимых уже довольно взрослые, первый близок к старости, но не слышит духов, настолько слаб в нём волк, а второй принять себя не может уже сколько лет, озлобившись на окружающих и только Хану мягко протягивает самые вкусные ягоды, находя утешение в компании юного оборотня. Джисону тошно от ягод и этого понимающего сочувствия, от винящего во всём богов мужчины, поэтому долго их общение не длится. Зато лес оказывается прекрасным слушателем для застенчивого парня. В привычку входит разговаривать с зарослями, не пускающими его в чащу за травами, а когда идти становится особенно скучно, Хан начинает на ходу сочинять песни, устав от давно заученных костровых мелодий. Звонкий голос духам нравится, они выглядывают из-за ветвей и ловят звук невидимыми, но цепкими ладонями, забирая каждую частичку такого же неосязаемого волка. Джисону хочется думать, что он был бы быстрым и ловким разведчиком, а его вой был бы слышен до самой северной деревни, с которой они не так давно наладили контакт. Но выть получается только в лесу и только человеком. После этого болит горло и становится легче, на душе не висит камень. Хоть иногда Джисон и чувствует себя выпавшим из венка цветком, когда деревня пустеет во время всеобщей охоты или волчьего праздника. В такие дни он бродит между пустующих домов и тихонько желает удачи тем окнам, в которых духи горестно вздыхают, выдавая неблагополучие. В тишине святилища и шелесте листьев он забывает, что когда-то было больно. Хан перестаёт разговаривать с людьми, начинает сочинять для духов персональные песни и делает самые красивые свадьбы для своих сверстников, нашедших предначертанных. Ему нравится украшать арки цветами, отдавать в эфирные руки края белоснежной ткани и варить шуточное любовное зелье для молодоженов. Второй раз вера в лучшее покидает жреца, когда в их деревне появляются волки северного племени. «Это мое наказание за то, что я тогда не пришёл вовремя на час духов удачи» — думает Джисон, глядя на сына чужого вожака. Влюбляется он мгновенно и слишком очевидно. Они приходят вместе со старшими, глава представляет их как новых союзников и предлагает устроить торжественный пир в честь соединения их кланов. Джисон, нёсший корзину с календулой, роняет весь свой сбор на траву, чуть не падая в след за ним же, а может и падает, но в глаза того волка, что стоит чуть позади старшин. У Минхо сбиты костяшки на руках, а Хан разбивается целиком, случайно поймав чужой взгляд на себе. Он неловко застывает на тропе между заборчиками и не замечает, что все штанины у него в оранжевых лепестках, а в сердце — дыра от копья, потому что стрелы тут недостаточно. Ли до одури красивый волк, статный, хорошо сложенный и держащийся гордо, как и подобает сыну вожака. Теперь Джисон готов выть даже на луну, потому что собирать выпавшие цветы обратно в корзинку под таким взглядом — проклятие хуже необратимости. У парня горят щёки и глаза, но он сидит спиной к толпе, пряча то, о чём кричат духи у него над ухом. Руки дрожат, пока он пытается совладать с неожиданным ощущением того, что ему чувствовать, в общем-то, не положено. Уже в стенах святилища, до которого он бежал не хуже обращённых волков, юноша позволяет себе коснуться горящего от смущения лица и вспомнить, как по нему скользнул острый, почти режущий до красных полос, взгляд. Сердце бьётся в бешеном танце, вырываясь наружу и заставляя Джисона припасть к стене спиной, обнимая перепачканные в земле коленки. Он убежал, потому что испугался того, что почувствовал, у него до сих пор в ушах: «Это Минхо, мой старший сын», — перед глазами блики в тёмно-русых волосах, а на душе — натуральные скребущиеся кошки, орущие от того, что на Хана банально посмотрели. Ритуалы вновь достались новому жрецу. Старик умотал к старшим, знакомясь со взрослым поколением новых соседей, второй жрец вообще не взаимодействовал с кланом, выходя из святилища раз в месяц, вот и досталась Хану участь ведущего жреца, на чьих плечах было украшение площадки возле священных родников. Вода в них использовалась только для обрядов и напитков на свадьбах, но место было настолько красивым, что около него проводили все самые важные события в жизни клана. И межклановые в том числе. Дождавшись, пока все разойдутся, Хан приходит к родникам с коробками для украшения. Деревенские стараются не мешать жрецам делать свою работу, не шатаясь рядом и не подглядывая, поэтому Джисон работает практически в одиночестве, изредка отмахиваясь от раззадоренных его настроением духов. Твой, твой, твой Зачем сбежал Зачем ты Не уйдешь нет Он смотрит Предначертанные Хан тяжело вздыхает, вытирает пот со лба и с трудом поднимает столбик с парадными лентами между столов. Они никогда не говорят ничего путного, только иногда подсказывают, где растут нужные ему растения, но бо́льшую часть времени эти невидимые мозгоклюи таскаются за ним в качестве второго, третьего, бесконечного по счёту внутреннего голоса. — Ты один? От незнакомого голоса Хан вздрагивает и вновь чуть не роняет ленты из рук, пока его призрачные товарищи восторженно пищат над ухом хуже комаров. Обернувшись, брюнет неестественно большими глазами смотрит на сына чужого вожака, надеясь, что вопрос адресован не ему. — Немой что ли в добавок? — Минхо цокает языком, скрещивая руки на сильной груди и заставляя Джисона едва не забрызгать всё кровью из носа от перепадов давления. Возможно, даже сексуального. — Один, — кратко отвечает жрец, нервно сглатывая и стараясь больше глаз не поднимать. С необратимыми не говорят, их жалеют или высмеивают. Ни того, ни другого слышать от Минхо не хотелось. — М. Разговор не вяжется и оборотень неловко мнётся посередине площадки, переминаясь с ноги на ногу и не зная, может ли он продолжить свою работу. Всё-таки, это гость, политически важный, не знающий традиций их клана и совершенно точно пугающий своим тяжёлым, вжимающим бедного жреца в стол, взглядом. Заканчивать приготовления приходится в жутковатой компании, но парень уверен, что это просто чужое любопытство к волкам без звериной формы. Внешне Хан такой же как и все, носит просторные рубахи и лёгкие штаны, на шее несколько кулонов с эфирными маслами, разве что, гулять ему нравится больше босиком, так проще не забыть о том, что он тоже часть природы, а об осколках предупреждают его вечные спутники. — Минхо, не трогай местных... — из молчания спасает голос второго вожака, но и тот обрывается, когда ему на глаза попадается в край потерявшийся Джисон. Предложение так и не заканчивают, но Минхо уводят, что-то нашёптывая на ухо более высокому сыну, а Хан почти облегчённо выдыхает, когда с горизонта пропадает русый затылок. На пир его ожидаемо не зовут, но и идти не запрещают. Впрочем, после такого знакомства Джисон и сам бы не пришёл, боится, не выдержит его сердце такого марафона, вызванного широкими плечами и жёсткими чертами лица. Минхо действительно его пугает, от него веет чем-то, вызывающим мурашки по спине и дрожь в коленках. И Хан не хочет признавать, что в этом есть нечто желанное.◾◾◾
Гости задерживаются надолго, устроив некий "обмен" волками между деревнями. С Ханом начинают здороваться незнакомые люди, неугомонные малыши совсем без опаски врезаются в его ноги во время догонялок, а несколько новых девушек зовут на вечерний сбор, пообещав, что будет весело. А он возьми, да согласись. Замолкают все, кто знает, почему Хан живёт отдельно. В бликах от огня оборотень видит их неловкие взгляды, но новых волков оказывается так много, что заминка длится не больше пары секунд. Джисона бодро подхватывают за руки и тащат в общую массу, усаживая на бревно и вручая кружку с настоем. Растерянный и молчаливый, он внимательно слушает, как ребята делятся историями с охоты и путешествий, в какой-то момент жрец даже рот раскрывает, удивляясь храбрости тех, кто уже много лет скитается по чужим территориям, пополняя личную и общую карту. Сразу вспоминаются и его собственные знания. Осторожно поделившись парочкой географических фактов, Хан вызывает довольный гул со стороны толпы, облепившей его место. Такое внимание становится излишним, глаза волка судорожно перескакивают с одного незнакомого лица на другое, пока не останавливаются на том самом. Минхо отпивает из своей кружки медленно, не отрывая взгляда и будоража всё внутри до колющего ощущения на кончиках пальцев. Мгновенно звуки исчезают, прямо как в день инициации, Джисон делает вдох, но воздуха не получает, задыхается, удавливаясь тёмным прищуром напротив. Духи больше не паясничают, едва слышно шепчут ему на ухо про то, как бы этот волк идеально подошёл ему, как мог бы забрать одинокого Хана и спрятать от этой толпы, от вопросов, от злой судьбы, сделавшей так, что кто-то окажется за этой широкой и крепкой спиной в тёмной рубахе. Кто-то, но не Джисон. Минхо смотреть не перестаёт и жрецу кажется, что теперь всем видно, какими красными пятнами пошло лицо парня от смущения. Стыд ошпаривает щёки, кусает в шею и заставляет его быстро посмотреть на огонь, в котором, точно назло, духи повторяют взгляд Ли. Давящее чувство не уходит. Остаётся на костре и Хан, надеясь, что со временем привыкнет. Минхо всё равно узнает, почему он был тогда один и, в конце концов, перестанет обращать своё внимание на него. Впрочем, Минхо так не поступает, делая только хуже своим вечным хмурым присутствием. Джисон собирает по утрам росу для лекарств и видит, как волк делает упражнения возле гостевого дома. Джисон убирает украшения в коробку и чувствует приступ страха, ожидаемо, из-за сообщения духов о проходящем мимо волке. Джисон совершенно не ожидает, что начнёт напевать песни про чужие скулы, направляясь в чащу. Лес довольно шелестит в ответ, одобряя что-то, непонятное юноше со всеми прочитанными книгами о духах и связи. Хан знает, что его душа отдана природе и богам, укравшим звериную форму и привязавшим парня к себе его неполноценностью. Хан не знает, что делать, если душа противится и тянется к страшному чужаку, что уже согласился поучаствовать в следующем волчьем празднике. Как переживёт это жрец — неясно, всем уже понятно, что он придёт, каждый вечер приходит теперь на костёр, не рассказывая, но слушая и иногда сплетая самые пышные венки на мини-соревнованиях. Победа мелкая, а приятно по-крупному, словно не было того дня, когда его ото всех отделили. Хан водит хоровод вокруг кострища и поёт вместе с молодняком, не замечая, как сердце обретает неожиданный покой. Теперь взгляд он ловит почти всё время. Минхо больше не подходит, смотрит издалека, но так расстояние своим присутствием режет, что Джисону и легче-то не становится. Сам украдкой через плечо оборачивается, чтобы убедиться, чтобы найти тёмную макушку в общей массе и успокоиться. — Ханни, идём прыгать! — одна из девушек тянет жреца за рукав его вечно белого одеяния, а Хан даже лицом белеет и быстро мотает головой. Чем больше времени человеком он проводит, тем сильнее отстаёт от сверстников физически. Они могли пробегать многие километры, не запыхавшись, а в нём сильнее людское, слабое и хилое. Так что и прыгнуть через огонь могло стать непосильной задачей рядом с ловкими оборотнями. — Кто не перепрыгнет – тренируется с Минхо! — задорно кричит парнишка со светлыми волосами и первый бежит к огню, махом преодолевая горящее препятствие. Брюнет понимает, что это дух азарта и он не отпустит никого, пока даже жрец не прыгнет через этот чёртов костёр. Ли ухмыляется и встаёт с бревна, заставляя Джисона сесть неестественно ровно и неподвижно. Стеклянным взглядом наблюдая, как волк перепрыгивает через костёр, он выдыхает и заламывает брови в вымученной гримасе. Когда очередь доходит до необратимого, все смотрят с предвкушением. Джисон же шутит совершенно неуместную шутку про горящие задницы, вызывает волну смеха и бежит к огню, молясь своим духам об удаче или хотя бы целых штанах на причинном месте. Посмеивается даже Минхо, щурясь и выжидающе смотря на то, как Хан едва не тормозит перед самим костром, а потом прыгает, вкладывая в прыжок все те препятствия, что он не преодолел в форме волка. Джисон выглядит в момент прыжка совсем так же, как и обычные ребята. Он отрицает это, но его отдалённость — больше надуманная, ведь внешне это точной такой же оборотень, лохматый, в светлой одежде, только вот Ли слишком поздно замечает, что этот глупый волчонок не носит обувь. Болезненный вскрик отзывается внутри ударом по гонгу, Минхо вскакивает с места быстрее, чем думает и чудом успевает поймать этого неумелого парня, прижимая к себе вздрогнувшего Джисона. Ребята вокруг начинают паниковать и суетиться, Хан морщится, но молчит, а Минхо смотрит на обожённые ступни и понимает, что далеко на таких ногах не уйти. — Что ты делаешь! — восклицает жрец, когда сын вожака без раздумий поднимает его на руках, словно он не весит как взрослый, здоровый человек. Шатен правда не слушает возмущения, коротко бросает своим, что отнесёт Хана в святилище и уходит, слушая, как дрожит голос у юноши. — Тебе не нужно... — Я тебя не спрашивал, — почему-то огрызается оборотень, злясь на то, что Джисон до противного легко покалечился да ещё и во время такой глупости, как прыжки через костёр. Ступни у жреца нещадно болят, но слёзы на глазах — больше от обиды. Минхо держит крепко и Хану приходится перекинуть через чужое плечо руку, чтобы не выглядеть совсем как немощный. Ему стыдно и больно, духи не рискуют влиять на настроение жреца, чувствуя, что там бардака и без них хватает. — Тогда оставь меня на скамье возле входа, в святилище нельзя заходить нормальн...Вам. — Ты тоже нормальный, когда не играешь в отшельника. — Я просто не люблю компании. — Я тоже, — Минхо теперь смотрит на него, прямо и всё так же сурово, как чувствует жмурящийся Хан. На деле же у Ли взгляд: «У тебя дурацкие оправдания» — и болезненное, щемящее чувство в груди, куда прижимается юноша. Давно забытое ощущение. — Но ты ведь каждый вечер проводишь на сборах, там много людей, — Джисон взгляда так и не поднимает, ему страшно, у него трясутся руки от прикосновения к гладкой ткани рубашки и от лёгкого запаха трав от Минхо, пившего их местные отвары. Голова кружится от того, как оборотень близко и собственный волк внутри воет с утроенной силой, скребётся в стену из страха и вопит о том, что оставаться на этих руках нужно до конца жизни, желательно, конца нескорого. — Быть среди людей и любить этих людей — разные вещи, если ты не знал, — они, наконец, добираются до святилища, ожидаемо, пустого. — У меня сложности с любовным опытом, — бормочет себе под нос парень, когда его усаживают на скамью у входа. Святилище небольшое, похоже на многокомнатный одноэтажный домик с большими окнами. Вокруг столько зелени и душистых трав, что Минхо кажется, будто он попал в один огромный цветок, чей запах ему чувствительный нюх сейчас отобьёт. Джисон давно привык к такому, сам пропах листьями и травой, практически слившись со своей лесной обителью. — Не нужно было прыгать, если ты знал, что так получится, — волк усаживается рядом на каменную плиту, скрещивая ладони в замок и не отрывая извечного взгляда от горящего под ним жреца. Оказавшись в эпицентре духов, Хан слышит их ликование и крики о том, что Джисон нашёл нашёл, нашёл, но он знает, что это лишь издёвка за то, что он их слишком много игнорирует и больше не поёт про прозрачные голоса. — За два года соскучился по костру, вот и прыгнул, — брюнет дуется и осторожно спускает истерзанные ступни на холодную землю, морщась от прикосновения, — а тебе не нужно было нести меня на руках, если так раздражаю. Минхо щурится и молчит. Молчит и Хан. Духи только щебечут, гладят чужака невидимыми ладонями по русым локонам и на глазах у Хана лезут тому под воротник рубахи, тормоша её края на ветру. Неловкости — как в первый день — нет, жрец чувствует странное умиротворение, когда в паре метров от него сидит один из сильнейших волков северной деревни. Словно он в безопасности, словно в его присутствии никто не посмеет стыдливо замолчать или тайком указать пальцем, шепча: «Необратимый». Они сидят до прихода старика, который выносит Джисону мазь и обрабатывает его ступни под цепким взглядом Минхо. Хан едва слышно прощается напоследок, оборачиваясь, пока ему помогают зайти в святилище. Минхо стоит напротив входа неподвижно и почти незаметно кивает. — Спасибо, — так же незаметно шепчет жрец, зная, что его слова донесут до вольчих ушей обязательно.◾◾◾
Пока у Хана заживают ноги, он сидит в святилище и постепенно сходит с ума. По ночам ему видятся тёмные глаза, блики на молочной коже и рельеф мышц под плотной рубахой с узором чужого племени. Джисон пытается читать и переписывать старые рукописи, но неизменно возвращается к фолиантам про предначертаных. Читает взахлёб и без остановки, пытается найти крупицы информации про то, что отдано необратимым, неужели, всё, что он чувствует — односторонне? У него в животе — бабочки, а в голове — свистящий ветер. Жрецу жизненно необходимо коснуться чужого лица, узнать, насколько мягкие у него волосы и бьётся ли волчье сердце так же быстро и отчаянно, как его собственное. Книги беспощадны. В них Джисону светит обет безбрачия после тридцати и лишь помощь тем, кто нашёл связанного волка. Ему совершенно точно обидно и горько, отвары из ягод кажутся до ужаса противными, а взгляд старшего жреца ещё более тошнотворно сочувствующим. Все видят как они смотрят друг на друга, но что скрыто за взглядом Минхо — Хан понять не может. Боится, что лишь любопытство и жалость. А хотелось бы — интерес к себе иного характера. Дни на постели тянутся бесконечно медленно и скучно. Он много спит и думает, по вечерам пытается ходить и зажигать ритуальные лампы, тихо шепча молитвы и зовы к духам. Они его слушают внимательнее, чем когда-либо, снуют вокруг раздражающими облаками и сообщают о подготовке клана к волчьему празднику. Джисон думает, что украшать деревню снова придётся ему, но в этот раз он впервые не уйдёт домой после того, как повесит корзинки с сиренью на забор каждого жителя. Ещё одной особенностью волчьего праздника было то, что его готовили сами молодые волки, без участия старших. В этот день с самого утра выявляли лучших в каком-то деле, проводили конкурсы, учили приходящих на праздник соседей своим ремёслам, а под вечер устраивали соревнования между молодняком за право быть хозяином волчьего праздника. Участвовали даже те, кто ещё не прошел посвящение, подростки шуточно боролись и наравне со взрослыми волками пытались пройти полосу препятствий внутри леса. Хан в своё время был одним из самых быстрых юнцов, прибегал быстро, уворачивался от слабых ловушек ловко и с радостью кричал кричалки, когда обращённые боролись в волчьей форме. Наверное, ему этой атмосферы не хватало эти два года, что он живёт отдельно. В ночь перед праздником жрец, наконец, покидает святилище на почти заживших ногах. Кожа стала чувствительной и теперь нужно было носить лёгкую плетёную обувь, чтобы не пришлось повторно залечивать. Ощущение скованности раздражает и выводит из себя. Цветы в его руках цветут против воли, а лес радостно шумит, довольный состоянием жреца. Джисон готов пойти и пнуть ближайшее дерево, чтобы эти природные приколисты отстали уже от него и дали либо быть со всеми, либо оставили бы одного в покое. Божества хотят от него чего-то, но Джисон слышит только мелких духов, снующих у него перед лицом и ворующих ленты из праздничных корзин. Половину ночи парень бегает за ними, отвоёвывая украшения и заканчивая только к рассвету. Стоило бы лечь спать, его миссия закончена, деревня украшена, вода заговорена, а духи оповещены о предстоящем празднике. Джисон спит буквально часа четыре, возвращаясь в деревню к началу пышного завтрака. У него болят голова и ноги, волосы, как назло, не укладываются в порядок, придавая ему ещё более невыспавшийся вид, а вечно удивлённое выражение лица вызывает слабые улыбки у гостей праздника. Минхо садится на завтраке напротив и слабо пинает жреца по колену под столом. Хан давится пирогом и смотрит своими большими, карими глазами так растерянно, что Ли улыбается своей выходке. — Что тебе нужно от меня? — возмущённо шепчет брюнет, нагибаясь к противоположному концу стола и обращаясь к возмутителю его спокойствия. Волк не перестаёт довольно лыбиться, а Джисон тонет в его прищуре и розоватой полоске улыбающихся губ. Сущность внутри жреца отзывается сразу же, скулит и рвётся вперёд, хочет коснуться ладони, лежащей на скатерти, сплести пальцы и держать их до конца жизни. Хан отодвигается, надеясь, что в его взгляде нельзя прочитать желание альтер-эго. — Ничего, — шелестит чужой голос с улыбкой, от которой юноша отворачивается. Ему сложно и душно, лето какое-то жаркое, даже в лёгкой рубашке ему плохо, хочется окунуться в реку, несмотря на её ледяную воду. Точно, ему просто нужно охладиться. Под неизменным внимательным взглядом Хан жадно пьёт воду из кувшина и слушает праздничную программу на сегодня. Джисон решает, что обязательно пойдёт на тропу с препятствиями ночью, но перед этим посмотрит на обучение молодняка ремёслам. Сам Хан вызывается добровольцем на кружок по игре на гитаре, музыка ему даётся без проблем и пальцы привычно перебирают струны, пока жрец тихонько распевает себе под нос старые песни для духов. Они не любят толпы́ и сейчас его не трогают, оставляя оборотня на попечение людям из плоти и крови. Он рад и слушает похвалу наставника со светлеющим от счастья лицом, вызывая добрый смех у окружающих. Молодняк с любопытством расматривает его кулоны с маслами и спрашивает, владеет ли Джисон какой-нибудь магией. Хан пожимает плечами и просит духов снять шляпу с мальчика на соседней скамье. Парочка ве́тренных существ хитро хихикает на возможность сделать что-то пакостное и моментально стягивает с бедняги головной убор, перенося его в руки жреца под одобрительный гул музыкантов. Не видеть Ли становится физически некомфортно. Закончив с уроком музыки, волк покидает двор музыкального дома, направляясь на главную площадь, где сейчас шёл конкурс кулинаров. Хан помнит, что после этого всегда остаётся много вкусностей, главное — ухватить то, что сделал победитель. Оборотень каждый год таскает еду со столов во время этого соревнования, но сегодня на тарелке он видит то, что готовить в их поселении ещё не рисковали. Восхитительно пахнущий пирог нежного, сливочного цвета заставляет Хана подавиться слюной и любовью к сладостям. Пахнет он так, что можно было забыть про все невзгоды ранее, если это плата за его сущность, то Джисон согласен пережить инициацию повторно. Судьи закрывают глаза на то, как жрец тихонько ворует кусок пирога, утаскивая его с тарелки и усаживаясь на скамью недалеко от места оценки. В целях анонимности никто из поваров возле своего творения не стоит, но некоторые блюда повторяются из года в год и Джисон может с уверенностью сказать, где еда его знакомых, какой суп пахнет семейной приправой пятнадцатого дома. Но чей пирог — не знает, только подозревает, что это творение кого-то из северной деревни. На вкус пирог такой, что предначертанность с едой кажется более реальной, чем с живым волком. Хану вкусно и весело, он смотрит на лица судей, пробующих удачные и не очень блюда, а вместе с ним смеются и остальные, не такие удачливые до воровства вкусностей. «Чизкейк» — именуется чудо кулинарного искусства, как узнает жрец. Он успевает доесть свой кусок и слушает объявление победителей, присоединяясь к шуму толпы, когда пирог оказывается победителем. Джисон хочет пожать руку хозяину рецепта, но когда к столу подходит Минхо, теряет дар речи и думает, что судьба — злодейка в нецензурных словах. Ли снисходительно улыбается, принимая в подарок какой-то свёрток с местной традиционной одеждой, а Хан сражён наповал и безвыходно. Чизкейк где-то внутри греет талантом Минхо, встретившись с ним взглядом, жрец обречённо вздыхает. Потому что видит, как оборотень улыбается его крошкам на уголках губ и абсолютной сытости. Остаток дня брюнет избегает оказываться рядом с чужаком, прячется в компании старых друзей и новеньких, плетёт венки волчатам и треплет малышей по головам, пока те шуточно рычат друг на друга. Джисон тоже умеет рычать, но разучившись за два года общаться с людьми ежедневно, не уверен, что его рык сейчас не похож на щенячий писк. — Ханни, твой волк скоро сожрёт тебя глазами, нам всем жутко, — громко шепчет на ухо один из новеньких болтливых парнишек, склоняясь к Джисону. Хану не нужно напоминать об этом, он чувствует затылком, как его сверлят взглядом, потому что от Минхо у жреца в груди болит и воет, руки дрожат и голос пропадает. Поэтому он не смотрит, делает вид, что не видит, надеясь, что отстанет от него этот жуткий тип, которого хотелось обнять и остаться сиамским близнецом. Ханни — романтик и в детстве ему казалось, что если любовь настоящая, то её должно быть много-много и насовсем. Он не влюблялся в друзей, не участвовал в шуточных брачных играх. Он ждал. Ожидание стало осознанием собственного одиночества. Для него нет исключительно родного и неприкосновенно своего. Ему не понять, что происходит внутри тех, кто вдруг ощутил родство душ, нашёл свою вторую половину от сущности, с которой вы сплетаетесь воедино навсегда. Родители Хана — предначертанные, а он — необратимый. И если он позволит себе думать, что имеет право быть любимым, то обречён на разбитое сердце, ведь Минхо — нормальный. Перспективный сын вожака, умеющий обращаться и имеющий того самого, своего. Джисон даже если ответит, когда-нибудь останется один, никто не выберет жреца перед лицом родственной души. Это не то, что отпускают при встрече. Вечером начинаются соревнования за звание хозяина праздника. Ханни вместе с детьми усаживается за забором, пока на поле собираются самые мощные волки двух племён. Минхо без рубашки доводит жреца до звёзд перед глазами, а может он просто падает на спину, смотря в небо и убеждая себя в том, что выдержит это испытание на прочность. Тело у сына вожака крепкое, он не огромный, но сильный, деревенские уже видели, с какой лёгкостью он таскал строительные материалы со старшими. Девушки рядом тают как масло на солнце, Хан держится, но прячет лицо в ладонях, когда ударяется взглядом о перекатывающиеся под светлой кожей мышцы. Борьба начинается с более старших волков и Джисону уже не так весело смотреть на это, как пару лет назад. Рычание и вой пробирают до мурашек, Ханни тяжело сглатывает, судорожно считая, сколько целебных отваров ему придётся соображать утром, когда адреналин у драчунов спадёт, а все эти царапины и ушибы начнут ныть. Совсем плохо становится, когда волки начинают друг друга задирать. — Говорят, кто хорош на кухне — лажает на охоте, — один из недавно обращённых волков ухмыляется и адресует свою иголку Минхо, ждущему своей очереди на поле. Ли вскидывает брови и смотрит так презрительно, что плохо становится всем передним рядам зрителей с Ханом во главе. Этот прищур. — Да? У нас ходит слух, что чем длиннее язык у мужчины, тем он короче во всём остальном, — кажется, это самое длинное предложение, что Ли говорил в их деревне. Джисон вцепляется в ограждение выкрашенными в чёрный ногтями и молится, молится, молится, потому что ничего хорошего духи не предвещают. Вокруг Минхо снуют азартные и вредоносные божки, вылезшие на шум из глубин болот. Они шепчут волку что-то будоражащее горячую молодую кровь, и Хан просит духов святилища отогнать их, но это бесполезно при таком обилии азарта вокруг. Южные волки — обидчивые и мстительные по сравнению с соседями. Хан замечает, как молодые парни о чём-то шепчутся, поглядывая на Минхо, а когда настаёт его очередь, выпускают от себя самого крупного бойца. Минхо кривится в отвращении, но выходит вперёд, сбрасывая с плеч повязанную на шее рубашку. Духи шепчутся неуловимо, но тревожно, заставляя всё внутри Джисона скручиваться в узел от волнения, у него чуть подрагивает подбородок и ладони на ограждении. Обращаются волки быстро, но это сопровождается таким всплеском древней магии, что волна доходит до зрителей, вжимая тех в постеленные на землю пледы. Хан дышит часто и чувствует, как по виску течёт, становится жарко и душно как перед грозой. Минхо волком — губителен для Джисона, потому что размеров он просто кошмарных, даже с расстояния видны бугры мышц под тёмным мехом. Ли поворачивается и смотрит на Хана, отчего жрец распахивает глаза, почувствовав кожей чужое: «Наблюдай за мной». Дерутся они недолго, Минхо ощутимо зол и валит молодого волка без проблем, прижимая мальчишку к земле своим весом. Можно было выдохнуть, но со стороны раздаётся топот тяжёлых лап и Хан замечает, что другие ребята тоже обратились. Вскрик рвётся из груди против воли, кто-то кидается в деревню, пытаясь позвать на помощь старших, а Ханни перепрыгивает через ограду, устремляясь прямо в поднявшееся облако пыли. Молодняк решил победить Минхо толпой, но Джисон уверен, что после короткой перепалки спокойно ничего не закончится. Ли не позволит себе проиграть, а южане слишком упрямые, чтобы отступить вовремя. Со спины на северянина уже накидывается рыжий волк, вцепляясь в загривок, юноша только глухо рычит, пытаясь скинуть с себя врага и параллельно отбиваясь от нападающих спереди. Рыжего удаётся скинуть, но самый дерзкий из парней уже несётся напролом, планируя вцепиться Минхо в глотку, что обязательно повлечет за собой либо гибель, либо серьёзные травмы. Ханни прыгает между волками, загораживая собой Минхо и быстрым движением прижавшись спиной к его шее. Необратимые неприкосновенны. Жрец закрывает собой самое уязвимое место, зная, что никто не посмеет напасть, когда рядом он. Ли замолкает и чуть прячет клыки, глядя на Джисона с осознанием. И во взгляде совершенно точно видна жалость, от которой Хану хочется взвыть. Но он продолжает стоять, жмётся к тёмно-русой шерсти испачканной в пыли рубашкой и чувствует, как тяжело дышит Минхо. Жрец не боится волков перед собой, на них он смотрит твёрдо и с упрёком. Руки у брюнета дрожат почти незаметно и лишь от осознания того, что он мог не успеть и что отныне этот прекрасно-жуткий тип будет тоже держаться на расстоянии. Почему же сердце, чьи удары он чувствует скорее интуитивно, отзывается на касания к волку ускоренным ритмом? Хан убегает с поля, едва всё успокоилось и начались разборки. В голове у него бардак, она болит и ноет от роя мыслей и страхов. И убегает оборотень не в святилище, откуда уже вышли жрецы, узнав, что случилось на празднике. Джисон чувствует, как у него горят ступни от бега, но не останавливается, оставляет позади деревья, кустарники и слышит, как его догоняют духи, как они немо кричат ему в след, как лесные нифмы выглядывают из зарослей, ощутив, насколько переполнен эмоциями юный жрец. Лишь упав без сил в незнакомой части леса, Хан позволяет себе отпустить всё и переворачивается на спину, глядя в ночное небо, усыпанное звёздами. Рыдания рвутся из груди, горла и души. Волк воет голосом Джисона и он не останавливает его, плачет вместе с ним, дрожит, закрывая лицо ладонями и сжимаясь весь до размеров самой маленькой травинки. Ему так больно, будто на секунду его сделали настоящим оборотнем, позволив почувствовать тягу к своему предначертанному, дыра в сердце невидимая, но всепоглощающая и болезненная. Хан задыхается в слезах, кашляя и поскуливая, потому что не его. Минхо не его. Минхо и не выбрал бы такого, Джисон знает, уверен наверняка. Духи гладят его по взмокшему лбу и водят волков по кругу, не позволяя найти разбитого своими чувствами жреца. Он делает для леса столько, что тот не мог позволить чужакам увидеть скрытое и раненное внутри его собственного дитя, умеющего кормить духов ягодами и находить дорогу в кромешной тьме. В тишине шелестящих покоем деревьев рыдания постепенно стихают, оставляя только редкие всхлипы и чувство пустоты где-то под ключицами. Хан с трудом открывает красные от слёз глаза, дышит загнанно и хрипло. Сил плакать больше нет, он вымотан морально и физически, мышцы болят от неожиданного марафона, но всё меркнет перед вспышкой эмоций, отпускающей парня в лапы апатии. Становится удивительно всё равно, он лежит посередине поляны и слушает сплетни ветров над головой, далёкий шум воды где-то на востоке и думает, не остаться ли в этой глуши навсегда. Там, где нет волков с тёмными глазами и кулинарным талантом бога. Впрочем, волк этот не из смиренных, он находит Джисона сам и сквозь пакостных духов, отмахивается от невидимой паутины и выходит на полянку в одних наспех надетых штанах. Хан задушенно взвизгивает от неожиданности и пытается отодвинуться от надвигающегося на него Ли. Волк выглядит взволнованным и уставшим, видимо, это атлетичное чудище имеет свой предел и называется он — Хан Джисон. — Как же ты надоел со своей беготнёй, — низко рычит Минхо, переводя дыхание и не зная, как всполошились духи вокруг него, извиняясь перед жрецом за то, что этот чужак совсем ничего не боится. — Уходи, — Ханни едва держится, он весь как струна натянутая, напряжён и готов сам сейчас с кем-нибудь подраться, лишь бы унять ураган внутри. Апатия уходит, уступая место противоречивости. — Как долго ты собираешься сбегать от этого? Думаешь, не видно ничего? — Не видно, потому что ничего нет! — Хан жмурится, ему обидно и страшно. У Минхо на плече след от укуса. Старый. Такие остаются только от предначертанных в качестве брачного обряда у некоторых племён. Джисон корит себя за то, что не увидел раньше, не обратил внимание во время драки, а мог бы, не было бы тогда так тяжело. Может, он бы и не влюбился так сильно, узнав, что у Минхо пара уже есть и они признали друг друга. Ли зол и это чувствуется в сжимающемся воздухе. Ладони в кулаках, желваки на лице выступают, а Джисон и не смотрит, держит глаза закрытыми и хочет исчезнуть, чтобы никогда этого волка не встретить, никогда не мучаться так глупо и безнадежно. Минхо тоже не железный и терпение теряет стремительно, вместе с последней крупицей спокойствия садится прямо перед напуганным Ханни. Руку жреца насильно поднимают и прижимают к обнажённой, крепкой груди, где бьётся отчаянно и в неслышимом зове. Юноша распахивает глаза и пропадает прямо во взгляде перед собой. Минхо до одури близко, Джисон чувствует его тяжёлое дыхание на своем лице и считает удары чужого сердца под ладонью. Один сломан, потому что хочет любить безумно и навсегда. Второй — собран из осколков, склеенных после многих лет скорби и отрицания. — Что ты... — голос Ханни не похож на себя, он трогающий в самое скрытое и просящий правды. Ли не отпускает его руку и сжимает тонкую ладонь в своей, ощущает, как будится внутри то самое. — Он умер. Давно. Вот так просто и коротко. Ему не хочется рассказывать, какого это. Как он был совсем глупым и уверенным в своём счастье. Как считал, что эйфория будет вечной, ведь предначертанный был рядом, родной и любимый. Ханни молчит, опуская взгляд на помеченное плечо. Теперь он не знает, кто из них более несчастен в своей печали по одному и тому же. Не знать или потерять? Ответ известен только судьбе, решившей, что им стоило встретиться. — Он был самым удачливым волком, раз у него был ты, — по-оленьи большие глаза поднимаются на лицо Минхо и обдают такой волной, что его почти валит с колен. — Я забываю его лицо, но помню это ощущение, когда вы встречаетесь впервые. — Мне неизвестно, какого это. — Известно. — Нет, — брюнет качает головой и забирает ладонь, горящую от прикосновения к волку. — жрецам неизвестно. То, что ты делаешь сейчас — любопытство и попытка заменить его кем-то. Юноша остаётся сидеть на траве, непозволительно близко к Ли, чья волчья сущность воет где-то на границе сознания. Минхо молчит. Джисон отползает и понимает, что сам губит свой шанс. Вот он, объект воздыхания, протяни руку и дотронься до взлохмаченных волос, обведи лицо кончиками пальцев и позволь себе разделить одиночество. Минхо хмурится и протягивает руку, приближая Хана к себе за плечо и обнимая крепко, не позволяя вырваться. Джисон слабо колышется, жмурится и хочет раствориться. — Тогда бы ты не спасал меня. Не будь трусом, когда тебе дают возможность, — руки волка смыкаются где-то на пояснице и Ханни оказывается вжат в полуголого оборотня, от которого веет раздражением и жадностью. Жрец теперь взаправду чувствует, как его сердце бьётся быстро-быстро, ломая весь образ и выдавая скрытое за жёсткой скорлупой. Ладони, перепачканные в пыли бессильно ложатся на мускулистую спину, а Ханни закрывает глаза и, кажется, впервые за двадцать лет, чувствует себя там, где должен.◾◾◾
Волосы у Минхо действительно мягкие. Ли смиренно переживает то, что Джисон на самом деле контактный до ужаса, ему и волосы потрогать нужно, и скулы, даже шрам от укуса оказывается исследован любопытным парнем. А вот сам северянин на людях — льдина саркастичная, издевается над молодняком и пугает особенно надоедливых волчат угрозами приготовить кого-нибудь. Так как в его способностях больше никто не сомневается, страшилка работает. Хану, правда, достаётся не меньше. Вожак отводит его в сторону и говорит, что поступок, может и смелый, но безрассудный, поддерживающий одну из сторон конфликта. Жрец жмёт губы и смотрит в сторону. Не извиняясь. Он всё еще не верит в то, что происходит. Минхо приходит утром и заставляет делать зарядку вместе с ним, на что Хан вымученно стонет и просит духов дать волку подзатыльник. Ли упорно делает вид, что ему всё равно, стоит им оказаться на людях, но взглядом сверлит безостановочно. Всем всё понятно. Джисону непонятно. Минхо ходит с ним в лес и помогает собирать травы, сортируя те по мешочкам и помогая донести вдвое больше, чем Хан обычно мог. Волк любит тёмные рубашки и брюки с высокой талией, от которой Ханни жмурится и крутит головой, отгоняя наваждение и образ крепких бёдер. Они больше молчат вместе. Джисон, потому что отвык много разговаривать, а Минхо просто сам по себе был таким. Если рот и открывал, то только ради издёвок над младшими, либо подзывая жреца сражающим наповал: «Ханни, Ханни».◾◾◾
Быть чьим-то оказывается крайне приятно. Минхо, правда, в ухаживаниях был скорее человеком дела, постоянно помогая жрецу в украшениях и сборе трав. Джисон постепенно привыкает к его присутствию, находя милым то, что только ему позволялось трогать лицо Ли, мять отсутствующие щёки и перебирать тёмные волосы, всего на пару тонов светлее его собственных. А еще Минхо восхитительно танцует. Ханни был повержен во время общих танцев, где и увидел, что помимо силы и духа в...его...волке есть ещё и поразительная грация, граничащая с магией. Духи восторженно визжали на ухо про то, что Джисон влюблён по уши, но он и так в курсе этого факта.◾◾◾
Жрецы чужака воспринимают в штыки, не разрешая ему заходить в святилище и обещая голову открутить, если с Ханни что-нибудь сделается. Что сделается — не уточнялось, поэтому Минхо скалился и никуда не уходил, пока Хан не выходил на улицу. В деревне уже ползали слухи, оплетая дома шепотками о том, что Джисона соблазнил сын соседского вожака. Племя теперь живёт на две деревни, но за всё это время Минхо не уходил ни разу, как бы отец не просил его навестить семью и... И вторую семью. Джисон понимающе отводит взгляд, когда вожак Ли говорит с Минхо и косится на необратимого. Жрецы уважаются, но связывать себя узами с ними — непозволительно жестоко. Молодой волк слушает как будто бы внимательно, а потом скучающе говорит: «Это всё? Читай нотации своим младшим сыновьям, полезнее будет».◾◾◾
Однажды Минхо сильно ссорится с кем-то из своих же, но Хан тогда работает в святилище, узнав о случившемся сильно после. Выходит из храма, собираясь умыться и пойти к Ли, но у входа видит перепуганных ребят, тянущих жреца за собой и просящих взять побольше мазей и бинтов. К месту драки он бежит, забывая о прошедшем тяжёлом дне и судорожно спрашивает у духов, в порядке ли Минхо. Лесные жители что-то щебечут, но, как часто бывает, точного ответа не дают. Впрочем, он уже и не нужен был, Джисон налетает с аптечкой на подравшихся, торопливо обрабатывает раны более пострадавшего парня, а потом смотрит на Минхо. За тебя, тебя Подрался Защитил Защитник Предначертанный Тебя защитил — Зачем? — сухо спрашивает брюнет, рассматривая сбитые костяшки на родной руке. — Чтобы чушь не нёс недомерок, — волк стойко терпит обработку ссадин мазью, но вздрагивает, когда его порывисто обнимают, неровно дыша на ухо. У Джисона сердце разрывается и плачет. — Не делай этого больше. Я волнуюсь. Минхо утыкается носом в пахнущую жасмином шею, обнимая в ответ — Не могу.◾◾◾
Перед брачным периодом, приходящимся на начало осени, начался сезон подготовительных ритуалов. Джисон ночами не спал, прозапас мастеря маленькие деревянные артефакты, которые заговаривал и отдавал духам для освящения, собирал и сушил цветы с растениями до их увядания и много думал. Гораздо больше, чем положено в его возрасте. Минхо в свой дом так и не возвращается, зато у Ханни однажды в гостях всё-таки бывает, умудрившись проникнуть в жилую часть храма и напугать жреца до икоты. Тогда Ли впервые увидел чужую комнату, обставленную книгами про предначертаных, ботаническими справочниками и сухими вениками растений, развешанных по периметру комнаты. Пахнет уютом и человеком. Наверное, это нравится ему в Ханни особенно. Волки имеют специфичный запах, даже друг для друга. Разные кланы пахли по-разному, но Джисон, так как волка имел только внутреннего, пах всем, что его окружало. Летом, лесом, противными духами, щипающими северянина за бока. Даже своими мыслями пах, заставляя Минхо закатывать глаза и утягивать этого мыслителя в траву, где можно было закрыть глаза и отдыхать в обнимку. Сначала Ханни ужасно смущался, а потом привык, самостоятельно закидывая на оборотня конечности и нежась в объятьях, полных чего-то хрупкого и личного. Такого Минхо никто не видит, только он. Только жрец так трепетно рассматривает полусонное лицо, обводит его пальцами и целует так естественно, словно не знает, что его сердцебиение слышно на всю округу. Ли слабо улыбается и тянет парня на себя, не позволяя отстраниться, опускает горячую ладонь на затылок Ханни и отвечает. У Джисона мгновенная остановка сердца и фейерверки перед зажмуренными глазами. Минхо держится спокойнее, но в какой-то момент меняет их местами, вжимая юношу в траву и улыбаясь Хану куда-то в шею. Целуются они долго.◾◾◾
Самым красивым и важным был ночной ритуал инициации. Традиция старая, наполовину забытая, но её основная часть нравится даже жрецам, ведь для этой ночи украшаются только сами волки. — В чём суть? — Минхо скучающе смотрит на то, как Джисон раздаёт молодым волкам карты с цветными пометками. Они сидят рядом со святилищем, куда сбежались все холостые волки, и северянин не в курсе, как первый этап брачного периода начинается у этих странных южных соседей. — Я выдаю им координаты цветов, которые цветут только в этот сезон и их задача — сплести венки из выбранных ими же растений. На закате нужно вернуться с незавявшим венком и пустить его по реке. Если он не тонет и кто-то сможет выхватить его из воды, то вы объединяетесь в пару на вечер. — И что делают пары? — юноша чуть придвигается к Ханни, улыбаясь на мгновенно покрасневшие уши под соломенной шляпой. — Ничего особенного. Раньше считалось, что так могут делать только предначертанные, но они находились и без венков, так что это просто возможность познакомиться с кем-то и походить за руку. Ну, и развлечение для тех, кому нравится кто-то конкретный, — жрец отдаёт последнюю карту и учтиво кивает ребятам, уже собравшимся в группки для сбора цветов. Минхо смотрит на это смиренное лицо непонимающе. — А где твоя карта? — Чего? — Хан хмурится и смотрит на волка с искренней растерянностью. — я в таком не участвую уже сколько лет, жрецы только наблюдают. — Я поймаю твой венок, — оборотень подпирает голову кулаком и не сводит взгляда со стремительно меняющего цвет парня. Дразнить Ханни — лучшее, что он попробовал за свою жизнь. — Нет, даже не думай, необратимые не могут... — Буду ждать его на закате. Разговор заканчивается уходом парня в сторону старших. Джисон хмурится и думает, что этот волк очень много себе позволяет.◾◾◾
По закону подлости молодняк обдирает все более-менее красивые растения, оставляя Джисону только ненавистную белую сирень, которую он после обряда посвящения терпеть не может и даже в отварах избегает. Остальные цветы не такие яркие, а делать пёстрый и нелепый венок ему не хочется. Хан со сложным лицом срывает белые цветки, складывая их в корзину и чувствуя, как шею щекочет хитро хихикающий дух, рассказывающий, что его волк самый-самый, юному жрецу жутко повезло. «Жутко — это про него» — язвит Ханни мысленно, надеясь, что болтливый дух не расскажет Минхо о подобных мыслях. Любят эти надоеды доставать гостя, обосновавшегося тут слишком крепко. То ветра в лицо дадут, то в бока тыкают, то вещи от него сдвигают. Джисон сначала извинялся, а потом даже подначивать их стал, когда Минхо особенно смущал своими скрытными поцелуями и сарказмом как вторым языком. Цветки в пальцах гнутся покорно и ехидно, жрец слышит ликование растения после многолетней забастовки со стороны оборотня. Ему же неловко, он прячется у себя в комнате, среди своего книжного кошмара соединяя пышные веточки в роскошного вида украшение. Джисон вертит в руках свою работу и раздумывает, стоит ли креативничать или же волки старой закалки не переживут его выходки. Ругать его, в общем-то, всё равно бесполезно. Неприкосновенный же.◾◾◾
Когда Минхо видит, что один из венков покрашен светящейся краской, сползающей шлейфом за блекнущими цветками, то хохочет так, что чуть с мостика не падает, благо, было кому подержать. Хан на противоположном берегу — красный и недовольный, он надеялся, что его творение будет устойчивее, но ошибся с дозировкой и теперь вся краска оказывалась в реке, пугая рыбок и духов на глубине. Венок из белой сирени всё равно самый заметный. Оборотень без раздумий вылавливает из воды наполовину светящиеся цветы и отряхивает те от остатков краски, стекающих яркими струями. Люди вокруг слишком увлечены поимкой заветных венков, не обращая больше внимания ни на притихшего жреца, ни на северянина, осторожно надевающего на себя эту корону. — Поймал тебя, — Минхо говорит одними губами, но Хан слышит прекрасно, мнёт края своей рубашки и наблюдает за тем, как к нему возвращается Ли. Под конец обряда они сбегают на ту поляну, где Джисон плакал после боя. Место на удивление правильно расположенное под звездным небом и Ханни уверенно клянется всем, что лежать на траве с Минхо — лучшее, что он переживал. — Не хочу, чтобы ночь заканчивалась, — жрец тянет ладонь вверх, будто собирая те звёзды, что яркими цветками расцвели на тёмном полотне. Хан — романтик. Ему нравится смотреть на звёзды и прижиматься к тёплому боку оборотня. Минхо — не романтик, но ему нравится Ханни. До судорожных прикосновений к светлой шее нравится. До быстрых-быстрых, голодных поцелуев и сжавшихся на спине пальцев нравится. Джисон дышит тяжело и жмурится, когда чужие губы касаются холодной кожи на ключицах. Ему жарко, холодно, плохо и хорошо, пока Минхо развязывает шнурки его рубашки и ласкает с упоением. Ли чувствует под ладонями кожу трепетно и целует до безумия много. Ханни для него — мало, недостаточно, хочется взять больше, чем есть, но юноша такой один, сколько есть — всё отдал ему, доверившись в тот день, когда защитил от своих же. Даже если не предназначено. Даже если не на сто процентов. Чувствовать, как тебя любят, берегут и защищают. Ощущать смазанные поцелуи под кадыком, пока пытаешься держать себя в руках. Сгорать и плавиться под внимательным даже сейчас взглядом. Ханни согласен.◾◾◾
— Ты такую глупость сделал, поразительно, — Джисон смотрит в зеркало, силясь извернуться так, как его тело не соглашалось. На теле — красноватые пятна от не вовремя выпустившего клыки Ли, а на затылке — болючий укус, видимый даже из-под рубахи. Минхо ни разу не стыдно, у него алые полосы на спине, груди и точно такой же укус в основании шеи. — Если повторять стабильно, может, умнее станем... Жрец срочно ищет подушку, чтобы волка своего придушить собственными руками.◾◾◾
К дню, когда ему приходится уйти, Джисон оказывается не готов. Вожак почти насильно утаскивает сына, сказав, что если он сам не навестит родственников, то вся родня лично заявится в южный клан и у его любимого необратимого будет работы больше, чем во время брачного сезона. Зима пришла тихо, Хан даже не заметил её появления, только одеваться стал теплее и с Минхо виделся, грея мерзнущие человеческие руки в его — горячих. — Я навещу их и сразу же вернусь, понял? Джисон верит. Даже провизию в дорогу собирает, находит давно забытую набедренную сумку и вручает её Ли, понимая, что тому пригодится больше. Вдобавок, прямо за день до ухода северных волков Ханни простужается и страдает от скачков температуры вперемешку с насморком. У него садится голос, чем он пугает старшего жреца, отстранившего парня от обязанностей на некоторое время. Минхо он к себе не подпускает, ругаясь, что волк простудится вместе с ним и не доберётся до дома в целости. Прощаются они на расстоянии, жрец кутается в несколько плащей, чувствует, что температура вновь поднимается, но с площади не уходит. Северяне прощаются с теми, с кем сблизились за полгода, а Хан думает, что зиму в одиночку не переживёт. У него Минхо — под кожей и в мыслях, укус, оставшийся бледным шрамом на верхних позвонках и то большое-большое и насовсем. Минхо на прощание всё-таки его обнимает, крепко, поднимая и целуя в розовые от холода щёки. Ханни машет волкам в след, стараясь улыбаться. Не отпускай, пока дышишь, Джисон, не смей. Волк внутри впервые за долгое время просыпается и растерянно принюхивается, не находя самого главного. Фигуры в тёмных плащах уменьшаются, пока не становятся едва различимыми на фоне белоснежной долины. Жрец бросается вперёд, перед глазами слёзы и призрачная белая сирень, лепестками падающая с неба и скрывающая от Джисона то, что Его. С каждым шагом бежать становится всё легче, он кашляет и скидывает с плеч мешающий плащ, торопится, чувствует горящие оборотнями следы. «Я знаю, что это ты! Я чувствую!» — вырывается из груди то ли воплем, то ли воем. Минхо оборачивается, услышав шум. И падает, едва успевая обнять чёрного волка.