***
Впервые ей об этом рассказал Франциск пару веков назад. В памяти сразу возникала душная летняя ночь, беседка, силуэт Франции в лунном свете и его мурлыкающий голос, предупреждающий о силе чувств и о том, что она иногда может оказаться фатальной. — Бывало так, — рассказывал он, — что, помимо слов признаний, изо рта могли посыпаться цветы. В конце концов их становилось слишком много и несчастный задыхался от собственной любви. Красивая и печальная аллегория. Звонок Бонфуа толку не принёс. Он не знал противоядия от этой болезни под названием «ханахаки» (которое вылетело из её головы почти сразу же после того, как его произнесли). Сказал только, что просто так она появляется редко, что страны ею не болеют, а значит, нужно искать того, кто сумел её заразить. Но ум занимало кое-что другое. Чисто технически, признание из братика будет выбить проще простого, но тут заставь его сказать это хоть сотню раз — результата не будет. Количество не заменит качества. И что теперь, умирать? «Фатальная сила чувств». Кривая усмешка мелькнула на её лице. Если бы Господь до этого момента ещё не придумал иронию, то сейчас было самое время это сделать.***
Спустя две недели в раковину общественного туалета вместе с комком лепестков падает целый цветок и становится ясно, что это гелиопсис. С одной стороны, стоило радоваться, что перспектива в какой-то момент начать плеваться спелыми семечками и в итоге лопнуть от большого подсолнечника не оправдалась. Ну, а с другой — босс, устав от лицезрения её болезненного вида, отправил Арловскую на больничный, о чём она сразу же пожалела. Добровольное домашнее заточение стало невыносимой пыткой — как в те дни, когда Наташа вернулась в Минск после объявления независимости. Вопреки её желанию действовать, девушку буквально заперли в квартире под предлогом «невмешательства в устроении счастья народу». Ей запретили влезать в государственные дела, позвав на замену более сговорчивого Колю. Скорое прощание с Иваном все ещё будоражило разум бесконечным потоком невысказанных слов, а сердце — чувствами. Надеясь отвлечься, она взахлёб смотрела новости по телевизору в надежде, что там, хотя бы издалека, покажут её брата. Привычка смотреть их так никуда и не ушла — хоть и наблюдаемым Наташа совсем скоро стала сыта по горло. В этот раз свою лепту вносила и болезнь. Каждый приступ помимо боли в груди и затяжной слабости рождал ещё и путаницу в голове и нежелательные мысли, в которых Арловская постепенно тонула за неимением возможности на что-нибудь переключиться. Она раньше и подумать не могла, что чувства могут сжигать живое существо с таким неукротимым напором. Да, она любит Ваню. Он — единственный человек, рядом с которым Наташа чувствует, как всё то безумие обычных дней, вся старая боль и усталость от слишком долгой жизни отступают в сторону. С ним спокойно и безопасно. Но ещё никогда все эти чувства не обращались против неё самой. Неужели она и правда умрёт? Увлечение оккультными науками подарило прочную уверенность в том, что смерть — это только начало. Так что страшно ей точно не было. Но когда лёгкие заходились в затяжных спазмах, а кашель всё чаще провоцировал рвоту, Наташа, зябко кутаясь в плед, ощущала холодное дыхание костлявой на своём лбу. Она могла поклясться, что чувствует на себе чей-то очень нехороший взгляд из тёмного угла комнаты. За игрой в гляделки девушка могла часами гипнотизировать пространство, пока очередной приступ не приводил её в движение. Поэтому, найдя среди газет пригласительный на саммит, она согласилась, не раздумывая. Нудная работа успокоит расшатавшиеся нервы, а близкое присутствие Брагинского, глядишь, и подлечит её сходящий с ума организм. В утро перед отъездом Наташа смотрит на пробившийся на запястье зелёный стебелёк и не может сдержать обречённого смеха.***
— Я люблю тебя. Арловская застывает на месте, смотря на Ториса во все глаза. Она с самого начала подозревала, что он сегодня планирует выкинуть что-нибудь эдакое, заметив, как тот всё утро прожигает взглядом её спину. Уборная, куда она незаметно выскользнула из зала собраний, так и осталась на полпути. Очередная порция лепестков уже подкатывала к горлу. — Зачем ты говоришь это? — Чтобы спасти тебя! — в порыве эмоций её рука оказывается в его цепком захвате. — Я знаю, что с тобой происходит. Не успев даже возмутиться, Наталья наблюдала за тем, как Торис срывает с её руки перчатку, оголяя нежелательный цветочный побег, для надёжности залепленный пластырем у основания. Ещё не распустившийся бутон, вопреки ожиданиям, чувствовал себя всё так же превосходно. — Это… значит, это не я, да? — он едва мотнул головой в отрицании происходящего, и Наташа, высвободив руку, привалилась к стене от накатившей слабости. — Но кто? В любое другое время Арловская нашла бы пару крепких слов для придания ускорения надоедливому литовцу, но тошнота была совсем уж невыносимой и её вырвало. Литва отскочил в сторону, испуганно глядя на девушку. Нежелательные мысли уже привычно заполонили её разум. А откуда он мог знать, что с ней происходит? Они не виделись всё это время, даже не переписывались, чтобы могли возникнуть подозрения. Так, если подумать, он вполне мог узнать обо всём, подслушав её разговор с Бонфуа. И мог найти способ заразить этим омерзительным состоянием, просто чтобы проверить её чувства. Нет, бред, какой же это всё бред! Голову кружило сильнее, чем от любого алкоголя и Наташа чувствовала собственное бессилие в разрешении сложившейся ситуации. — Наташа? — спасительный голос брата ненадолго вернул её чувства в сознание. Она торопливо спрятала руку, обхватив ею себя под расстёгнутым пиджаком. — Литва? Ты что тут делаешь? Вздрогнув, мужчина поспешил ретироваться. Не прошло и минуты, как плечи обхватила сильная рука и её обволакивающее тепло не давало совсем уж нырнуть в беспамятство. — Что ж тебя так разнесло… — Ваня передал свой носовой платок, внимательно всматриваясь в её лицо. — Давай, я вызову такси, и ты поедешь отдыхать в отель? — А как же работа? Я много чего не успела… — вяло сопротивляясь, Наташа взяла платок. Иван вдруг замер, одними пальцами мягко обнажив её больное запястье. — Поезжай в отель, — спокойно повторил он, — а я всё улажу.***
Кажется, участие и забота Ивана помогли ненадолго ослабить напор болезни. Это позволило Наташе впервые за долгое время спокойно поспать. Когда приступ неожиданно разбудил её посреди темной комнаты, она по пути в ванную успела подумать, что такое внезапное облегчение — дурной знак. Сознание плыло от панических мыслей, силы покидали её с очередным приступом, да ещё и шею неприятно покалывало будто невидимым шилом, побуждая добраться до зеркала. Увиденное заставило её нервно коснуться кожи. Прямо по линии ключиц пробивалось с десяток побегов. Наташа могла поклясться, что видит, как они продолжают свой буйный рост. Нащупав пальцами все эти стебельки и листочки, девушка все сильнее начинала сомневаться в реальности происходящего. «Нужно позвать на помощь». В мозгу вспыхнул образ Ивана, но тут же потух. Он вряд ли будет полезен. Отвернувшись от зеркала в поисках телефона, она вздрогнула, успев увидеть в зеркальной глади чей-то рогатый силуэт. Решив проверить свои догадки, Наташа медленно повернулась назад, тактически верно попятившись в сторону двери. Но она не учла одного - мокрого кафеля на своём пути. Нога скользнула — и девушка неловко упала на пол, снова закашлявшись. Воздуха стало не хватать, он будто отказывался входить в лёгкие, несмотря на ощущение их наполненности. Надеясь помочь себе, Наташа вцепилась рукой в цветы и попыталась выдернуть их. Вспышка боли заставила её зажмуриться и мир, скукожившись, затих.***
Первым проснулось собственное тело. Его ломило, лёгкие горели огнём, а горло драло при каждом вдохе. Стоп, вдохе. Следующими проснулись руки, пошевелив которыми, стало понятно, что она уже не лежит на холодном кафельном полу и что кто-то держит её за руку. Сейчас под её спиной было что-то мягкое. С наслаждением сделав глубокий вдох, Наташа открыла глаза. В сером полумраке комнаты поначалу не было видно ничего, кроме очертаний потолка и тёмного изваяния люстры. Слева от себя она неожиданно нашла Ивана, сидевшего у её ног. Черты его лица мягко золотились светом ночника на тумбочке. Заметив её пробуждение, он осторожно отпустил её ладонь. — Как, я всё ещё жива? — Наташа тщательно вкладывала браваду в свой голос, но выходило не очень. — Какое гадство! — Ты и не могла умереть, — начал говорить Иван. — Бонфуа сказал, что у «нас» эта болезнь доходит разве что до кризисной ситуации, после чего отступает. — Наташа, услышав фамилию, порывисто села на кровати. — «Смертные обречены умирать, страны же будут повторять недуг каждый год, если только слова вечной верности от любимых своих не услышат они», — процитировал он француза с легким шутливым подражанием. — Проклятый виносос, — разочарованно отреагировала она, цепляясь за его руку. — Ничего мне из этого не сказал и заставил думать о смерти. Ну, попадись он мне… — Будто ты была бы против размышлений об этом, — Брагинский улыбнулся, опустив взгляд. — Так значит, это правда? Ты влюблена? — Да. — И… кто же он? — с неожиданной робостью прозвучал новый вопрос. Наташа не смогла уговорить себя произнести одно простое местоимение, хотя раньше говорила ему это сотни раз. Захотелось вскочить на ноги и выставить брата за дверь. Или самой куда-нибудь срочно уйти. И в самом деле, сколько раз она признавалась ему, во столько же раз росла его уверенность в том, что это очевидно какая-то недоступная его мужскому уму девичья забава. Арловская не исключала, что со стороны всё так и выглядело. Вот почему она не умерла и должна сидеть тут и стыдиться самой себя? И вообще, какое право он имеет спрашивать у неё такое? Неожиданно пришло озарение. — Ладно, не хочешь - не говори! — крепко стиснув её руку перед тем, как отпустить, Иван поднялся на ноги. Он продолжил говорить что-то о документах, саммите и свободном времени, но Наташа пропускала всё это мимо ушей, ослеплённая догадкой. Все мучения, которые она пережила за последние полтора месяца, буквально разрываясь на части от собственных чувств, нивелировались одним простым фактом — Ване она небезразлична. Думая о том, что он, едва узнав подробности всего этого безумия, не смог оставить её в одиночестве, Наташа чувствовала, как начинает плавиться от счастья. И пускай всё не так, как мечталось, что заветные слова она так и не услышала, главное — он был рядом. И ей хотелось, чтобы так было всегда. Спустя год приступы не повторились.