***
В очереди перед ним было всего несколько человек. Чимин немного нервничал, поэтому внимательно смотрел за другими, на то, как они получают свои вещи, сверяют их наличие с описью, затем подписывают какие-то бумаги и уходят. Действия каждого были одинаковы. В этом месте в принципе все всегда всё делали одинаково. В конце концов, к нему вернулось то, что у него имелось при себе на момент задержания. Имущество было небольшим. Потёртые джинсы, стоптанные кроссовки, обычная черная футболка, безжизненный телефон и ключи от дома. Он прошел в комнату, где мог переодеться. Старая одежда смотрелась на нём ужасно. Джинсы не застегнулись и стали коротки, футболка оверсайз теперь была почти впору, а на её тёмной ткани отчётливо виднелись разводы, оставшиеся от грязной воды. Однако выбирать не приходилось. Пак опустил голову, проходя мимо надзирателей, неторопливо пересёк передний тюремный двор и остановился перед большими железными воротами. Щёлкнул замок, створки медленно разъехались, и он сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Никого. Его никто не встречал. Чимин знал, что так будет, но всё равно немного расстроился. Он вдруг осознал, что мысли его всегда доходили лишь до этого момента. Пак представлял, как эти ворота однажды откроются перед ним, но никогда не думал, что ждёт его за ними. У него не было планов на жизнь. Только надежда, что там впереди будет что-то другое, новое и, хотелось бы верить, что лучшее. Он зашагал по пыльной обочине вдоль дороги, ведущей к железнодорожной станции. Его походка за годы отсидки тоже изменилась, стала осторожной и медленной, а чтобы эта медлительность не походила на вальяжность, Чимин научился сутулиться и волочить ноги, не поднимая глаз на окружающих. Но сегодня, даже в этих робких шагах он ощущал всю тяжесть и боль свободы. Потому что в полной мере осознавал, с чем ему придётся столкнуться и с чем совладать. На перроне почти совсем не было народу. Улыбчивая кассирша уточнила, не нужен ли ему билет обратно, и протянула посадочный талон вместе с какой-то бесплатной брошюркой. Чимин горько улыбнулся, сказав, что едет только в одну сторону. Во всяком случае, ему хотелось бы в это верить. Ждать поезд долго не пришлось, в сторону столицы они курсировали с завидной частотой. Он сел у окна, спиной по ходу поезда, чтобы видеть, как будет исчезать покинутая им станция. Женщина напротив него читала газету, время от времени она поднимала на него внимательный взгляд, и Чимину казалось в нём было что-то осуждающее, что-то презрительное… Он подумал, что она могла узнать его, к тому же в газетах наверняка писали о том, что малолетний урод, который отнял жизнь у прекрасного, невинного создания, теперь повзрослел и смог освободиться из тюрьмы условно-досрочно. Пак отвернулся к окну и, уперевшись локтем на столик перед собой, прикрыл лицо ладонью. Последние километры пути он ехал в полном купе. Это волновало его даже больше, чем он мог подумать. Жалея, что не купил на вокзале маску, Чимин практически вжался в стекло. За окном тянулись автомагистрали и проносились крохотные пригородные станции, которые он не успевал рассмотреть. Чем ближе к родному краю, тем большей грустью наполнялось его сердце. Всё начинало обретать какой-то особенный смысл: дороги, ряд домов, высотки вдалеке, мост через реку, стадион, торговые ряды, люди… Поезд остановился. Чимин заметил новые турникеты на платформе. Фасад вокзала перекрасили из бежевого цвета в голубой, поставили другие автоматы с кофе. Всё остальное было как прежде. Голова слегка закружилась, когда перед ним, наконец, предстал реальный город. Было непривычно идти по улице среди толпы других людей. Разных. Незнакомых. С некоторыми из них он встречался глазами, но тут же отводил взгляд, всё ещё боясь, что кто-то может его узнать. У него был ключ, но он не стал пытаться открыть им дверь, а сразу позвонил в дверной звонок. Сердце у Чимина заколотилось так, как когда он возвращался домой после очередного побега. Оно начинало колотиться, как только он останавливался на пороге, уже зная, что ожидает его внутри. Послышались торопливые шаги. — Привет, — сказал он тихо Сумин, открывшей дверь. — Привет, — также тихо ответила женщина. Она не выглядела удивленной или ошарашенной его возвращением, но всё же немного помедлила, прежде чем распахнуть перед ним дверь шире. Чимин снял ужасно жавшие ему кроссовки и сделал несколько робких шагов навстречу к мачехе, но отчего-то не мог на неё посмотреть. Некоторое время Сумин тоже стояла неподвижно, потом протянула к нему руку и дотронулась до его предплечья, осторожно, с некой опаской, будто бы гладила чужого ротвейлера. Потом, видимо убедившись в своей безопасности, притянулась чуть ближе, обнимая его легонько за плечи. Он не обнял её в ответ. — С возвращением… — прошептала она и отпрянула, заглядывая ему в лицо. — Ты в порядке? — Я устал, — ответил Пак. Сумин несколько раз кивнула. Чимин заметил, что она его разглядывает и отвернулся, отступая к лестнице. — Твой отец и Ёндэ скоро будут дома. Отдохни пока. Твоя комната никем не занята, но мы хранили там свои вещи, — сказала она. — Мы всё уберём в ближайшее время. Чимин был благодарен ей, что она не стала больше ни о чём спрашивать. Впрочем, Сумин никогда ни о чём его не расспрашивала. Они вообще редко друг с другом разговаривали, насколько он помнил. Комната Чимина была ощутимо просторнее его тюремной камеры, но коробки с чужими вещами заполняли большую её часть. Они были составлены в несколько рядов и закрывали собой окно. Велосипед Ёндэ стоял у его кровати, на письменном столе лежали коньки. В остальном всё было таким же, каким он запомнил. Возвращение после долгого отсутствия — странная штука. Всё знакомо, всё по-старому: обстановка, цвета, запахи, звуки. Единственное, что казалось другим — это он сам. Пак переставил несколько коробок, освобождая часть окна. Сквозь образовавшийся просвет в спальню проник солнечный свет. Некоторое время Чимин смотрел на светящиеся пылинки, парящие в его лучах, потом принялся перебирать собственные вещи, пытаясь найти в старом шкафу хоть что-то, что ещё не было отправлено на тряпки и могло бы прийтись ему впору. Он улыбнулся, подставив ладошку под тёплую воду, пожалуй, это было одно из самых заветных его желаний — принять горячий душ, сделать это в одиночестве и никуда не торопясь. Но Чимин всё равно помылся быстро, он сделал это на автомате, а потом просто стоял под водой и смотрел, как потоки её стекают с его тела, заставляя кожу краснеть всё сильнее. Влажные волосы торчали ёжиком, он зачесал их пальцами назад, подумав, что теперь может больше не стричься так коротко. Чимин уже и не помнил себя с длинными волосами, но когда-то они закрывали его лоб и обрамляли лицо. Он выдохнул с облегчением, когда футболка села свободно на его влажное тело, а спортивные штаны достали до щиколоток. Пак закинул полотенце на плечо и с чувством победителя вышел из ванной. Однако приятное ощущение вмиг испарилось, стоило ему вернуться в комнату. — Ну, привет, — произнёс мужчина и чуть склонил голову, окидывая его оценивающим взглядом. Чимин ощутил на языке привкус горечи. Он смог только кивнуть в ответ и сделал несколько нерешительных шагов навстречу к отцу. Пак Юнгён молчал, очевидно, ожидая определенных слов от сына. Но Чимин тоже молчал. Он стоял, опустив голову, и смотрел на свои руки. Ещё задолго до своего освобождения, ночами напролёт он думал о том, что скажет отцу, представлял, как будет заверять его, что всё осознал и впредь будет вести себя благоразумно, но теперь не мог и глаз оторвать от своих рук, чтобы промямлить простое «прости». Мужчина со вздохом поднялся. — Мы не навещали тебя. Надеюсь, ты понял почему? — спросил он, пытаясь заглянуть ему в лицо. От его громкого, глубокого голоса у него пробежали мурашки. Они действительно ни разу не приехали к нему. Когда он попал в тюрьму, то был очень сильно напуган, и их долгое молчание казалось ему невыносимым, он звонил домой и просил их приехать, просил навестить его хоть раз. Вскоре они перестали отвечать даже на звонки. Позже ему стало проще не получать от них никаких известий, прошло ещё немного времени, и он перестал об этом думать. Почти перестал. — Понимаю, — шепотом ответил Чимин, отваживаясь поднять на отца глаза. Он больше не имел права на сострадание, любовь и поддержку. Пак много об этом рассуждал, пытаясь понять в какой именно момент превратился в чудовище и пришёл к выводу, что это было просто неотвратимо. Так было предначертано с самого начала. Он родился уродливым, с ним обращались как с уродом, и он уродом стал. Ненависть к себе переполняла его, но он уже привык к этому, и больше не пытался с этой ненавистью справиться. — Пожалуйста, прости меня, — выдавил из себя Чимин и трудно сглотнул. Образ отца начал мутнеть от проступивших слёз. А ему казалось, он разучился плакать… Неприятное было ощущение. — Я обещаю, что стану лучше… — голос его сорвался, он принялся тереть лицо ладонями, не отрывая от Пак Юнгёна умоляющего взгляда. Отец порой казался ему абсолютно непробиваемым. Ничто не могло его смутить, ни слёзы, ни мольбы. Он никогда не отводил глаз. Даже тогда, на суде, когда люди смотрели на него, пытаясь заглянуть в душу человеку, породившему такого монстра, он спокойно ловил на себе чужие взгляды. — Твои слова ничего не значат. Докажи это иначе, — сказал он строго, но лицо его всё же немного смягчилось, а в следующую секунду он грубо прижал его к себе, всего на мгновение. Чимин только успел судорожно выдохнуть ему в грудь. — Ну всё хватит, не надо этого… Идём ужинать, — сказал Юнгён, легонько отталкивая его от себя, и вышел из комнаты первым. Чимину не хотелось есть, у него свело желудок, а сердце стучало, как отбойный молоток, но он всё равно присоединился к остальным. Стол был накрыт на троих. Сумин с извинительной улыбкой поставила перед ним тарелку. Она о нём забыла. Но Пака это не задело, он ничего от неё не ждал. Его мама умерла, а Сумин не была обязана любить его так же, она вообще не была обязана любить его. Достаточно было того, что она старалась хорошо к нему относиться. — Кажется, вас там неплохо кормили, — хмыкнул Ёндэ, смотря на Чимина с насмешкой. — Твои щёки всё такие же круглые. — Ёндэ! — тут же шикнула на сына Сумин. — Да, неплохо, — пожал плечом Пак, пытаясь изобразить на лице улыбку, чтобы показать всем, что он не обиделся. То, что этот мальчишка будет его ненавидеть, было весьма предсказуемо. Они и раньше не ладили. Глаза Ёндэ блестели от злости и явно помнили все обиды. Парню было уже пятнадцать, столько же было и ему, когда он попал за решётку. И кому, как не ему было знать, как сильно умеет ненавидеть сердце даже в таком юном возрасте. — Ты можешь есть и пить из одной и той же посуды? — попросил Ёндэ, продолжая сверлить его взглядом. — Не обижайся, но вдруг у тебя туберкулёз или СПИД, или чем ещё вы там болеете на зоне? — Ёндэ! — снова шикнула Сумин. — Ещё слово и выйдешь из-за стола, — предупредительным тоном произнёс Пак Юнгён, чем мгновенно приструнил младшего сына. Чимин никак не отреагировал. Он продолжал молча жевать рис, твёрдо решив сохранять спокойствие. Он целых семь лет заставлял себя сохранять спокойствие, имея дело с людьми, которые только и делали, что пытались вывести его из себя. Поэтому пережить этот ужин было для него не такой уж сложной задачей.***
Чистое постельное бельё отдавало свежестью и лавандой. Одеяло было легким и мягким. Чимин долго водил по нему ладонью, потом лег на бок и, смяв, прижал к себе. Года, проведённые в тюрьме, представлялись ему как непрерывный кошмар дней и ночей, связанных между собой незыблемой болью, упорной и монотонной, практически осязаемой. Но теперь он был… дома? Чимин посмотрел на трещинку на стене и дотронулся до неё пальцем. Он постоянно рассматривал её, когда был ребёнком. Она виделась ему молнией в грозовых облаках или извилистой речкой. Но потом он вспоминал, что это была лишь обычная трещина в стене, и тогда ему хотелось, чтобы она разошлась, и этот дом рухнул, пылью взметая в воздух. Он разжал кулак, выпуская скомканное одеяло, и натянул его до подбородка. Лёжа на своей койке в исправительной колонии, Чимин пытался забыться, представляя себе разные места, где он никогда не бывал, но видел на картинках, или пытался уснуть, прокручивая в голове истории, прочитанные в книгах. Но сейчас он был дома, и сознание его тонуло в какой-то странной пустоте. Вряд ли это означало что-то хорошее. Он не мог думать о будущем. Оно казалось ему даже страшнее, чем его прошлое. — Ты можешь перестать вести себя так?! Можешь?! — Пак Юнгён дёрнул Чимина за порванный карман на школьной рубашке, тот с треском оторвался совсем. Мужчина швырнул клочок ткани в сторону и тряхнул его за плечи. — Посмотри на себя! Вымазался весь как помазок! Опять порвал форму! Я, по-твоему, деньги из воздуха беру? Иди-ка сюда, дружок… Чимин непроизвольно простонал, когда крепкая рука до боли сжала его запястье, и посмотрел на отца презрительно. — Нет, не трогай его! — Инсу бросилась к мужу, пытаясь вырвать из его хватки сына. — Отпусти! Отпусти его! Он просто даёт отпор своим обидчикам, ты не можешь его за это наказывать! — У него вообще не должно быть обидчиков, а он только и делает, что дерётся! Другие дети не принимают его, потому что он неуправляемый! — Юнгён оттолкнул от себя жену, она покачнулась и невольно отступила от него на несколько шагов, но смогла устоять на ногах. — Это всё твоя чрезмерная любовь! Ты его испортила! Чимин против воли повиновался грубой силе и засеменил ногами вслед за отцом. — Боже, да ему ведь и семи ещё нет, он ребёнок, его нужно любить! И он никак не должен этого заслуживать! Не смей его трогать, иначе… — она не успела договорить, Юнгён захлопнул дверь прямо перед её лицом. Его глаза сверкали от ярости. Отчаянный стук в дверь, кажется, злил его только сильней. Чимин дёрнулся, вырывая свою тонкую ручонку из большой ладони, и посмотрел на отца исподлобья. В такие моменты он его ненавидел, виной тому была даже не причинённая им боль или намерение эту боль причинить, куда сильнее его ранило это непонимание. На мгновение их взгляды пересеклись, всего на долю секунды, потом Чимин потерял равновесие и рухнул на пол. Хлёсткая пощёчина обожгла нежную кожу. Ладонь отца была слишком большой, и отпечаток её выходил далеко за пределы одной лишь щеки. Он ощутил, как левая часть его лица начинает неметь. Такое с ним случилось впервые. И это пугало. Пугало слишком сильно. Страх пересилил ненависть и обиду. — Я больше не буду… — произнёс Пак непослушными губами. — Папа, прости, я больше не буду, — взмолился он, слыша, как щёлкнула за спиной пряжка отцовского ремня. Юнгён ничего не ответил. Пак сжал край свисающего с кровати покрывала в кулак, издав жалобный писк, когда ремень ударился об его спину, обжигая кожу сквозь рубашку. Он стиснул зубы, молча стерпев второй удар, на третий из него вырвался тихий стон. Чимин зажмурился, он должен был быть тихим, там за дверью была его мать, и ему не хотелось рвать ей сердце своими криками. К счастью, порка продолжалась недолго, отец ударил его ещё дважды и, тяжело дыша, бросил ремень на пол. Железная пряжка глухо стукнулась о линолеум, щёлкнула на двери щеколда, и мать с громким вскриком ворвалась к нему в комнату. Чимин тут же спрятал зареванное лицо за ладонями, прижимаясь к мягкому матрасу. Руки его мгновенно стали влажными. Но не от слёз. — Посмотри на меня, малыш, посмотри… — зашептала Инсу, насильно разворачивая его к себе. — Господи Боже… Убери руки, дай мне взглянуть… Она громко ахнула, холодными пальцами касаясь его лица. Дыхание её стало дрожащим и отрывистым. — Я сам ударился об кровать. Споткнулся, упал и ударился носом, — солгал Чимин, замечая, как она начинает подрагивать от беззвучных рыданий и бледнеть на глазах. — Ерунда, мне совсем не больно, не плачь… — Скажи мне правду, малыш, папа ударил тебя по лицу? — спросила она тихим шёпотом. Пак затаил дыхание, смотря на неё испуганными глазами. Он не хотел, чтобы ей тоже досталось, а ей достанется, если этот скандал будет продолжаться. Но и лгать ей в глаза тоже было невыносимо больно. Чимин облизал окровавленные губы и шмыгнул носом, сглатывая сгусток крови, попавший ему в рот. — Нет, он бил меня только ремнём. Несильно… как обычно. Тоже ложь. Не как обычно. Инсу одним движением прижала его к своей груди, крепко обнимая за спину. Чимин затих. На подоле её голубого платья виднелось несколько алых пятен. Он не мог отвести от них глаз. Некоторое время они сидели молча. Его мать чуть покачивалась вместе с ним и судорожно вздыхала. — Прости меня, мама. Я не хотел драться, это вышло неспециально… Я старался быть тихим. Правда. — Я знаю, знаю. Но так ведь нельзя. Ты должен решать проблемы иначе. Нужно уметь договариваться. Уметь договариваться, — повторил мысленно Пак. Ему вновь захотелось расплакаться. — Вы с папой тоже не можете договориться, — выпалил он. — Это другое, — вздохнула она. — Почему другое? Он ведь тоже ставит тебе синяки. Он ощутил, как мать напряглась. Руки ее крепче прижались к его спине. — Это разные вещи, Чимин. Он мужчина, а я женщина… — И что? Разве мужчины и женщины не должны быть равны? — Только на словах, малыш. На деле же, этим миром правят мужчины. Чимин несогласно поджал губы и насупился, но она не могла видеть его недовольства. — Тогда я не хочу жить в таком мире, — заявил он весьма категорично для шестилетнего первоклашки. — Я тоже не хочу жить, — сказала она и замолчала, всего на несколько секунд, но это короткое мгновение успело отозваться в нём глубокой тревогой, — в таком мире, — закончила мама, но предчувствие неминуемой беды уже успело коснуться его сердца. После он вспомнит об этом. И будет вспоминать снова и снова. Будет говорить ей в мыслях нужные слова, важные слова… Но тогда он промолчал. Мгновение было упущено. Прошлое безжалостно в своей безвозвратности. Безжалостнее только память. Чуть позже, лёжа ночью солдатиком на холодных простынях, он поймёт — это тоже был жизни горький урок. И назывался он — сожаление. Чимин повернулся на другой бок и закрыл глаза. Он долго лежал неподвижно. То и дело перед ним всплывали лица из прошлого. Рин в своей кожаной куртке, мать, сидящая в кресле-качалке, Сумин, протягивающая ему красную подарочную коробку, маленький плачущий Ёндэ, вырывающий свою ладошку из его руки… Сон не приходил долго, но в конце концов, всё померкло. Он уснул. Ему снова приснился кошмар, тот же самый, что снился постоянно в колонии. Пак открыл глаза в темноте и стёр со лба холодный пот. Ему пришлось сесть, чтобы почувствовать вновь реальность. Он опустил босые стопы на гладкий, прохладный линолеум и несколько раз повторил себе мысленно, что это был всего лишь сон. А если и не сон, то давно минувшее прошлое, о котором он должен попытаться забыть. Понадобилось некоторое время, чтобы к нему вновь вернулось ощущение, что он дышит воздухом, а не находится под водой, в конце концов, он смог сделать глубокий вдох и справиться с удушьем. Скрипнула в коридоре половица. Чимин резко повернулся в сторону двери и на мгновение замер. Потом тихонько поднялся и, взяв в руки стул, мягкой поступью подошёл к двери. Осторожно, практически бесшумно, он опустил стул на пол, подпирая дверную ручку его спинкой, и прислушался. Ничто не нарушало ночной тишины. Пак вернулся в кровать и сжался под одеялом калачиком, прикладывая руку к сердцу. Как у испуганного кролика, — подумал он, чувствуя бешеный ритм своего сердца. Глаза защипало. Если бы он и в самом деле был бы кроликом, то уже бы умер. Эти пугливые создания погибают от разрыва сердца, когда их охватывает страх неминуемой смерти, и это уберегает несчастных от дальнейших страданий и боли. Чимину было жаль, что он не может стать кроликом.