Река скорби

Мужчина с седыми висками — полицейский инспектор из отдела амнистированных заключённых, пролистал небрежно несколько страниц в лежащей перед ним папке и пристально посмотрел на Чимина. — Я прочитал твоё дело от корки до корки. Мне прекрасно известно, кто ты такой, — произнёс он, хмуря брови. У Чимина потяжелело в груди, он не выдержал взгляда полицейского и опустил глаза. — Поэтому даже не пытайся меня обдурить. Будь моя воля, я бы упрятал тебя, зверёныша, обратно за решётку до скончания всех времён, — продолжил полицейский. — Однако, несмотря на то отвращение, что ты у меня вызываешь, я вынужден относиться к тебе так же, как к остальным. Только имей в виду, что я буду контролировать каждый твой шаг, и есть люди, которые с радостью захотят передать информацию о тебе мне и другим сотрудникам правоохранительных органов. Я надеюсь, ты осознаёшь, какими будут последствия? — Да, — тихо ответил Чимин, не поднимая головы. Полицейский инспектор ничем не отличался от тюремных надзирателей. Им тоже не было никакого дела до того, какой перед ними человек, что он чувствует и какими качествами обладает. Они знали свою власть и могли ткнуть лицом в дерьмо любого, потому что считали всех заключённых мразями — жестокими, бездушными и испорченными. И зачастую были правы. — Отмечаться будешь у своего куратора, он будет составлять на тебя характеристику, исходя из твоих достижений, и передавать мне, понятно? — мужчина чуть склонился, заглядывая ему в лицо. — Да, — тем же тихим голосом произнёс Пак. Он уже догадался, что его куратор — это тот второй полицейский, что сидел у окна. Чимин не успел его рассмотреть, когда вошёл в кабинет, но не сомневался, что он, как и его коллега, с таким же презрением смотрит ему сейчас в спину. — И если будет что-то, что мне не понравится, я отправлю тебя обратно в исправительную колонию, уяснил? — Да. — Отлично, — он вздохнул и посмотрел Паку за плечо. — Юнги, принимай подопечного. — Подойди сюда, Пак Чимин, — позвал второй полицейский. Чимин пересел за другой стол и робко взглянул на молодого лейтенанта. Тот оказался куда профессиональнее своего сослуживца, потому что, даже если ему было противно, он не выдавал своих чувств. — Меня зовут Мин Юнги, я буду твоим полицейским куратором по условно-досрочному освобождению, — он открыл ящик в столе и достал оттуда тонкую бумажную папку и небольшую картонную коробочку. — Здесь свод правил для тебя, твои права и обязанности, прочтёшь это всё дома очень внимательно. Чимин слабо кивнул. Что-то в тихом, хрипловатом голосе полицейского заставило его получше приглядеться к нему. Он не был каким-то особенным и не обладал большой красотой. Но что-то в нём привлекало внимание — может быть, мягкость, скользившая во взгляде, а, может быть, спокойствие и томность движений. У Чимина даже промелькнула мысль, что, возможно, он и не притворяется, возможно, он, правда, не испытывает к нему презрения. Мин Юнги открыл перед ним папку и подчеркнул номер телефона на первой странице. — Это мой телефон, по всем своим вопросам ты обращаешься только ко мне, напрямую. Звонить по этому номеру можно в любой день, в любое время. Пак снова молча кивнул. Полицейский открыл коробочку и достал чёрный браслет, очень напоминающий внешне электронные часы. — Дай мне, пожалуйста, свою руку. Чимин вытянул вперёд ладошку, одёргивая наверх рукав толстовки. Он заметил, как дрогнул уголок губ куратора, а одна бровь слегка приподнялась. — В этом браслете маячок, — сказал Мин, застёгивая чёрный резиновый ремешок у него на запястье. — Он нужен, чтобы я всегда мог знать, где ты находишься. Никогда его не снимай. Спишь с ним, моешься тоже с ним, это понятно? — Да. — Хорошо. Идём дальше. Видишь вот эту кнопочку? — Мин перевернул его запястье, показывая на кнопку расположенную сбоку. — Сигнал от неё поступает мне на специальный пейджер, — голос его заметно стал мягче, он поправил браслет на его руке, чуть повернув ремешок вбок, — это значит, что ты в опасности. Будь готов к провокациям, люди будут желать тебе зла, учись просто не реагировать. Но если вдруг почувствуешь, что ситуация выходит из-под контроля, жми на эту кнопку, не раздумывая. Понял? — Да, — полушёпотом проговорил Пак, смотря на крупную ладонь на своей руке. Она была тёплой и мягкой, хоть и казалась с виду грубой. Его новый куратор старался быть с ним вежливым, как будто знал, через что ему пришлось пройти. Но от этой вежливости и участливости у него сжималось сердце. Откровенно говоря, Чимин предпочел бы лучше презрение, это больно и печально, но зато привычно, а вот как вести себя с добрыми, ласковыми людьми он совсем не знал. Юнги тяжело вздохнул, отпуская его запястье. Чимин посмотрел на свою руку. Ему даже показалось странным, что на его коже не осталось следа. Он всё ещё чувствовал чужое прикосновение — лёгкое, щекочущее покалывание в тех местах, где полицейский дотрагивался до него пальцами. — Ты знаешь какие-нибудь другие слова, Пак Чимин? Можешь посмотреть на меня? — Я вас понял, — сказал Чимин, но глаз не поднял. Он боялся расплакаться. Свобода действовала на него странно. В тюрьме нельзя было плакать, да, в общем-то, и не хотелось, ну разве что только поначалу. А потом он словно разучился это делать. Стоило же вернуться домой, как слёзы принялись душить его с такой силой, что сердце обмирало. Пак подумал, что, видимо, в тюрьме он всё же плакал, только слёзы его текли не наружу, а внутрь. Они переполняли его всё это время изнутри, а теперь просто отчаянно искали выход при любой возможности. Иначе как ещё можно было объяснить это щемящее в груди чувство от любого грубого слова или предвзятого взгляда? Юнги положил перед ним журнал и несколько бумаг, где ему следовало поставить подпись напротив своей фамилии. — Тебе нужно устроиться на работу. Сделать это самому на УДО будет весьма проблематично. Я подобрал для тебя кое-какие вакансии, но я думал ты… — полицейский вдруг осёкся, Пак взглянул на него и заметил, что тот смотрит, поджав губы, на его ладонь, лежащую на столе. — Я думал, ты будешь парнем покрупнее, — продолжил он всё же. — Подожди немного, я посмотрю, что ещё у меня есть. Вряд ли ты сможешь работать грузчиком или дорожником… Полицейский прикусил край нижней губы, отворачиваясь к монитору компьютера. — Ты ведь не торопишься? — уточнил, скорее просто для приличия, Мин. — Нет. Торопиться было некуда. Во всяком случае, сегодня. Он сделает то, что должен сделать, но когда — зависит только от обстоятельств ему неподвластных. Может быть завтра, или послезавтра, или через неделю. Как скажет этот человек, напротив него. Если тюрьма и могла чему-то научить, то именно ждать и подчиняться. В кабинет вошли ещё несколько мужчин в форме, они принялись громко обсуждать планы на предстоящие выходные с инспектором. Мин украдкой взглянул на своего нового подопечного. Ему было интересно, о чём этот малолетний убийца мог думать с такой обреченностью в глазах, и как он мог сидеть столько времени абсолютно неподвижно. Пак смотрел безотрывно в окно, а все остальные делали вид, что не замечают его, и что это нормально, когда человек сидит вот так, сжавшись, и выглядит таким отчуждённым. Загудел принтер, Юнги взял в руки распечатанные бумаги и счёл нужным оставить для Пака кое-какие пометки. — Постарайся не тянуть, хорошее место долго пустым не бывает, — Мин вложил бумаги в папку с правилами. — Первое время отмечаться придётся чаще. К следующей нашей встрече я подготовлю конкретный график. Он вновь посмотрел на Чимина, который продолжал сидеть неподвижно, и проследил за его отрешённым взглядом. Об оконное стекло билась чёрная муха. Она то ползала взад-вперёд по раме, то врезалась со всей дури в стекло, билась больно, но не останавливалась, замирала только на мгновение и вновь повторяла попытку выбраться. Юнги дотянулся до ручки и приоткрыл створку окна. Муха ещё несколько раз стукнулась о стекло, но, в конце концов, нашла путь на свободу. Он закрыл окно, поворачиваясь обратно к Чимину, и неожиданно встретился с ним взглядом. Глаза его были блестящими и прозрачными, в них промелькнуло что-то похожее на надежду и веру с долей благодарности, а на губах появился намёк на улыбку. Сейчас он выглядел моложе своих двадцати двух лет. В выражении его лица было что-то наивное и даже благоговейное и удивленное. Но жизнь вспыхнула в нём лишь на несколько секунд, и тут же угасла. Чимин смутился и опустил голову. Он опять смотрел вниз на свои руки и выглядел так же, как и прежде — замкнутым и отстранённым. Юнги вдруг решил, что на самом деле, ему его ужасно жаль.

***

Повидавшая виды Хонда пронеслась на скорости мимо Чимина, затормозила, громко взвизгнув, и сдала назад. — Эй, поговорим? — высунулся в окно Рин. Пак прибавил шагу, даже не взглянув на водителя машины, поравнявшейся с ним. — Садись, я подвезу тебя. Чимин продолжал смотреть себе под ноги, хотя ему было интересно, изменился ли его бывший друг. — Эй! — выкрикнул парень и, не дождавшись никакой реакции, ударил по педали газа, резко крутанув руль влево. Хонда преградила Паку путь, зацепив его бампером, недостаточно сильно, чтобы причинить серьёзную травму, но достаточно для того, чтобы сбить его с ног. — Сядь в машину, — приказным тоном сказал парень, выбираясь из Хонды и, взяв Чимина за шкирку, словно котёнка, протащил его до пассажирского сиденья. — Отвали! Пошёл нахер! — процедил сквозь зубы Пак, пытаясь сопротивляться, но не слишком сильно, потому что ему теперь следовало быть крайне осторожным. — Сиди тихо! — приказал Рин, затолкав его силком в машину, и захлопнул дверцу. Чимин глубоко вдохнул, изо всех сил стараясь успокоиться. Он знал, что этой встречи не избежать, знал, что однажды столкнётся с ним лицом к лицу, но всё равно дрожал весь как осиновый листок. В своё время Пак наговорил про него следователю много всего, и тот, конечно же, об этом помнил. Рин вернулся в машину и закурил. Чимин сложил ладони и зажал их между коленями, чтобы он не увидел, как его трясёт. — Поговорим? — шмыгнул носом Рин и сплюнул в открытое окно. — О чём? — О том, что ты наделал. Чимин повернулся резко в его сторону. Чёрные глаза Рина сощурились, внимательно всматриваясь в его лицо. Все его разглядывали как какого-то диковинного зверька. Это раздражало. Но он с удивлением заметил, что Рин, хоть и был груб, всё равно смотрел на него без злости. И не будь они теперь врагами, он мог бы подумать, что действительно видит в его взгляде подобие былой мягкости, с которой тот обычно смотрел на него в моменты своей редкой откровенности. — А что я наделал?! Ты был там, ты всё знаешь сам. О чём теперь говорить? — Был, знаю. А ещё я знаю, что ты мечтаешь поменяться со мной местами. — А ты мечтаешь, чтобы я сгнил в тюрьме. Нет… тебе бы хотелось, чтобы я утонул вместе с той девчонкой… — Заткнись! Всего секунда и ложная мягкость превратилась в ненависть. Рин всегда был таким — переменчивым, как ветер и вспыльчивым, как огонь. Чимин схватил ртом воздух, собираясь продолжить, но вдруг резко передумал. Он медленно выдохнул, качнув разочарованно головой, и взялся за дверную ручку. — Сиди, я сказал, — вновь повысил голос Рин. Машина тронулась с места. — Чего ты хочешь теперь от меня? — отвернувшись к окну, спросил Чимин. — Ты меня сдал. Я своё получил. Что ещё я должен сделать? — Закрыть свой рот. Я попал из-за этого дерьма на условку. — Какая трагедия, а я попал на десять лет в колонию строгого режима, семь из которых отсидел. Знаешь, что такое колония строгого режима?! Я теперь больше ада не боюсь! — И напрасно. Клянусь, я тебя покалечу, если вздумаешь ещё раз открыть рот в мою сторону. Не смей упоминать моего имени, не смей приближаться ко мне, не смей даже появляться у меня на глазах! — Останови… — Я хочу, чтобы ты сидел тихо. — Рин, останови машину. — Каждый сам за себя, ты ведь помнишь? Каждый сам за себя… — Останови, я хочу выйти, — повторил Чимин, уже не скрывая в дрожащем голосе своего отчаяния. Рин угрожающе рыкнул и сжал в руках руль до побеления костяшек. — Ты из меня всю душу вынул, Пак Чимин! — надрывно вскрикнул он, заставляя Чимина испуганно вздрогнуть. — Будь ты проклят! Дьявол! Будь ты проклят… Ты, сука, сидел там под охраной и в ус не дул, а мне тут в лицо харкали. Тебя захочешь забыть, не забудешь! Каждый день я думал о тебе… каждый ебаный день! И эти мысли, клянусь тебе, хуже любой клетки! Поэтому только попробуй, сучоныш, ещё хоть каким-то образом появиться в моей жизни! Рин бросил на Чимина гневный и одновременно умоляющий взгляд, но тот не посмотрел на него в ответ. Он сидел, схватившись руками за ремень безопасности, и шумно, отрывисто дышал, хватая ртом воздух так, будто что-то мешало ему сделать полноценный вдох. — Пожалуйста, не надо… — проговорил Чимин, дрожащей рукой проводя по бледному лицу. Он понял, что бессилен перед ним и перед исходящей от него яростью, и его охватила паника. — Пожалуйста, Рин… Я прошу тебя, не делай так снова! Он повернулся к нему немного заторможено. В его широко распахнутых от страха глазах стояли слезы. Рин резко ударил по тормозам. Чимин по инерции дёрнулся вперёд и едва не впечатался носом в бардачок. С минуту они сидели молча. Чимин пытался успокоить дыхание. Рин сидел неподвижно, продолжая крепко держаться за руль, и смотрел куда-то вдаль. Он выглядел каким-то застывшим, но Пак чувствовал его тихую дрожь. — Ты просто конченый… — прошептал он, прижимая руку ко лбу. — Может… зато я не убийца, — горько хмыкнул Рин. — Ты хуже. — Кто может быть хуже образцового чудовища? Чимин посмотрел на него долгим взглядом. Дыхание его всё ещё было шумным и тяжёлым. — Чудовище равнодушное, — сказал он, отворачиваясь, и с трудом открыл онемевшими пальцами машину. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, где он находится. Рин провез его на несколько домов дальше. Сердце билось где-то в горле и всё ещё хотелось плакать, и если бы не внезапная слабость и дрожащие колени, он бы бросился бежать. Руки тоже слушались плохо, было сложно суметь открыть дверь ключом. Так же сложно, как снять с себя обувь и кепку. Всё давалось ему с трудом, каждое движение и каждый шаг. Чимин споткнулся о стоящий на проходе велосипед и пнул его легонько ногой. Его комната продолжала оставаться кладовкой. Он сел на кровать и уставился в маленькое окошко, прорубленное им в баррикаде чужого хлама. Колено саднило. Сквозь джинсы проступила кровь. Он со стоном стянул с ноги штанину и поморщился, дотрагиваясь кончиком пальца до разбитой коленки. Когда он сдирал кожу, падая на асфальт в детстве, это не было так больно… И нечего здесь плакать, — подумал он со злостью. Но, вспоминая, слова, сказанные Рином, и понимая, насколько сильна его ненависть, Чимин почувствовал, как в горле начинает разрастаться больной ком. — Я не буду плакать… не буду… — повторил Чимин вслух, сам себя заклиная. — Я не заплачу. — Сказал он. А потом зарыдал, зажав себе рот ладонью. Жизнь несправедлива. Сильные должны защищать слабых, а не упиваться своей властью, причиняя им ещё большую боль. Чимин думал об этом каждый раз, слыша крики и рыдания, прерываемые лишь звоном разбитой посуды. Женщины всегда плачут громко, — сделал вывод Чимин. Ведь он сам научился переносить боль молча. В его случае тишину нарушал лишь тихий свист разрезающего воздух ремня и изредка — собственные, едва слышные постанывания. Он ушёл в ванную, запер дверь и открыл кран, чтобы шум воды мог заглушить бас отца и надрывный голос матери. Жизнь несправедлива, — подумал Пак рассматривая своё отражение в зеркале. Ведь он не выбирал, каким родиться. То, что так раздражает остальных, было дано ему свыше и никак от него не зависело. Он знал, что не был красивым ребёнком. Лицо его было круглым, нос плоским, а пухлые губы имели свойство трескаться и кровоточить. Он был маленького роста и походил на мультяшного гнома в своей дурацкой синей шапке и комбинезоне… Дверь с грохотом распахнулась, маленькая защёлка отлетела в сторону и исчезла где-то под ванной. — Иди сюда… — прошипел Пак Юнгён, за волосы заволакивая следом за собой жену. Чимин отскочил от раковины и вжался спиной в холодный кафель стены. — Сейчас я тебя успокою… — Юнгён хлестнул истошно вопящую Инсу по лицу и, крепче сжав её волосы в кулаке, сунул её голову под поток ледяной воды. — Сука! Глупая сука! Твои истерики достали меня! Ты невыносима! — прорычал он, снова замахиваясь. Чимин крепко зажмурился и сжался как испуганное животное, которое от страха не может больше двигаться. Беспомощность. Он слышал, как мать его упала на пол и как хлопнула снова дверь. Медленно он открыл глаза. Инсу сидела, прижав к груди колени, и, всхлипывая, подрагивала. Ему хотелось броситься к ней, чтобы успокоить, но он словно весь онемел, и продолжал стоять неподвижно, вцепившись в собственный локоть. Чувство боли возвращало его в реальность по нарастающей. — Эй, малыш… — встрепенулась Инсу, слишком поздно его замечая. — Боже мой, что же ты делаешь?! — она подскочила к нему и схватила за руку. — Посмотри, ты поцарапал себя до крови…