Река скорби

До обеда всё шло неплохо. Чимин считал накладные и набирал товар. Донсок показал ему как работать с браком… А потом в складское помещение вошёл он — его куратор. Чимин резко поник и спрятался за коробками с товаром, но тот всё равно успел его заметить. Он поздоровался за руку с Донсоком и направился прямо к нему. Паку хотелось провалиться сквозь землю. — Привет, — сказал Мин, заглядывая к нему в закуток, где он надеялся затеряться среди коробок с машинными маслами. Чимин встал с пола и, здороваясь, поклонился, избегая смотреть ему в глаза. — Я хотел позвонить, узнать, как твои дела, но был неподалёку и решил заехать, — Юнги облокотился на стопку коробок и чуть склонил голову, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Всё хорошо, спасибо, — произнёс Пак, всё же поднимая на него смущенный взгляд, потому что стоять с опущенной головой перед ним показалось ему невежливо. — Не хочешь перекусить вместе или выпить кофе? — предложил Мин. — Я? — спросил Пак, удивляясь, и прижал ладонь к груди. — Ты, разумеется. Здесь ведь больше никого нет, — улыбнулся полицейский, задерживая взгляд на его маленькой ладони. Чимин посмотрел в сторону Донсока, потом на Юнги, и пожал плечом. — Не знаю, можно ли мне уходить, вчера я пробыл здесь весь день… — В обеденное время положено обедать. Верну тебя ровно через час. Идём. — Юнги просто развернулся и пошёл, не оставляя Чимину другого выбора, кроме как снять рабочие перчатки и пойти следом. Через несколько домов вниз по улице располагалась небольшая закусочная. По дороге Мин упомянул, что уже бывал в ней пару раз, и что там можно неплохо перекусить. В обеденное время народу в закусочной собралось довольно много, было шумно, но зато прохладно, благодаря работающему кондиционеру. Они сели за столик у окна друг напротив друга. Всё почти как в комнате для свиданий, — заметил Чимин. Ему казалось, будто он снова в тюрьме, а Юнги пришёл навестить его. И вот они сидят за маленьким, круглым столиком только вдвоём. Но к нему никто никогда не приходил. Кроме психолога, которого назначила социальная защита. Вскоре перестал приходить и он. Чимин испытывал неловкость, и даже стыд перед Юнги из-за своего вчерашнего поведения. И надо же было додуматься обнять его на прощание... Пак до сих пор не мог понять, что нашло на него в тот момент. Но вместе с тем его компания ему нравилась. Рядом с ним он чувствовал себя в безопасности. А ещё рядом с ним его переполняло какое-то странное ощущение мягкости внутри, оно прямо распирало его, заставляя снова и снова, несмотря на смущение, заглядывать ему в ясные, полные покоя глаза. Но он пока не мог понять это чувство, как не мог понять разницу между латте и капучино. — Всё хорошо, Чимин? — спросил Юнги, замечая, что тот снял кепку, но помяв её в руках, снова надел. — Не хочу, чтобы люди смотрели на меня, — сказал он тихо. — Почему? Чимин сжался, затравленно озираясь по сторонам. — Потому что, на самом деле, вы единственный, кто хорошо ко мне относится, — признался неожиданно Пак. У Юнги защемило в груди. — Чимин, ты должен избавиться от этого образа чудовища, иначе совсем загонишь себя в угол. — Как же это сделать, если он живёт в других? — По большей части в тебе самом. Чимин поджал губы и крайне несмелым движением всё же снял кепку, принимаясь смущённо приглаживать короткие взъерошенные волосы. — Знаете, Артур Конан Дойл хотел избавиться от своего самого известного персонажа, потому что устал от него. Но он так и не смог убить Шерлока Холмса из-за огромного негодования читателей. Даже собственная мать запретила ему это делать, — произнёс Пак, стеснительно пряча руки под стол. Юнги удивленно повёл бровью и мягко улыбнулся. Это было тонко. Пак обладал довольно острым умом и кротостью, от которой сжималось сердце, кротостью, которая шла в разрез той жуткой характеристике в его личном деле. Мин не мог отрицать, что Чимин ему нравился. С ним было приятно разговаривать. С ним просто было приятно. Потому что казалось, что его грустные, чуткие глаза всё-всё понимают. — Ты много читаешь? — спросил Мин. — Если честно, не притронулся больше ни к одной книге с тех пор, как вышел из тюрьмы. Но там, да, мне нравилось читать. Там в принципе больше нечего было делать, только читать и считать время. — Считать время слишком утомительно. Это как заевшая пластинка. — Да, но если не считать его, оно бессмысленно. Юнги чуть прищурился, с интересом вглядываясь ему в глаза, и спросил: — И что ещё для тебя бессмысленно, Пак Чимин? — Если вдуматься, то огромное количество того, с чем мы соприкасаемся в жизни на самом деле бессмысленно. Сама жизнь бессмысленна. Но когда я начинаю об этом думать, она уже не кажется мне такой бессмысленной, потому что я понимаю её бессмысленность. Ведь осознание бессмысленности придаёт ей некий смысл. — Чимин не выдержал и иронично усмехнулся. — Простите… это всё годы одиночества и скуки. Лучше мне помолчать. — Нет, почему же, — возразил тут же Мин, — мне нравятся твои рассуждения. Ты… — он задумчиво прикусил край нижней губы. — Ты интересный, Пак Чимин. Я таких ещё не встречал, — добавил он мысленно. Чимин улыбнулся и попробовал латте. Сделав глоток, он прикрыл глаза, облизывая губы. Потом поднёс стаканчик ближе к носу и понюхал. Несложно было догадаться, что он пил его впервые. Смотреть на него было умилительно и одновременно больно. — Мы с моими подопечными, с нынешними и бывшими, иногда встречаемся и ходим вместе посмотреть футбол, не хочешь пойти с нами в следующий раз? — предложил Юнги. Футбол никогда особо Чимина не интересовал. Он не знал названий команд, ну разве что самых известных, и уж тем более не разбирался в игроках, но ответил, не раздумывая: — Я пойду.

***

Чимин опоздал на совместный семейный ужин, Сумин уже мыла посуду, но он не мог сказать, что это его огорчило. — Как прошёл день? — спросила мачеха, убирая на сушилку последнюю вымытую тарелку, и закрыла воду. — Неплохо, — ответил Чимин. — Возьми мой, — сказала Сумин, заметив, что он смотрит растеряно на чистую посуду, и протянула ему свой стакан. Он кивнул ей в знак благодарности. — Садись, я разогрею тебе ужин. — Я не голоден, — солгал Чимин, желая как можно скорее исчезнуть с кухни и ни с кем больше не встречаться. — Попробуй хотя бы пирог, — она поставила перед ним тарелку с уже порезанным пирогом и посмотрела на него выжидающе. Чимин взял небольшой кусочек и быстро съел его стоя, запивая водой. — Спасибо, — произнёс он, бросая на неё кроткий взгляд. Это был первый раз, когда он согласился попробовать её выпечку. Она работала кондитером и много всего умела: делала красивые торты и пирожные, пекла шоколадные бисквиты, ароматные яблочные пироги и песочное печенье, которое он всё же таскал втихаря, но от остального всегда демонстративно отказывался. Он помыл за собой стакан и, вытерев руки об себя, поспешил вернуться в свою комнату. Донсок дал ему с собой целую стопку отработанной документации, чтобы он мог изучить принцип бумажной работы на примере. Несколько часов он просидел, изучая дебет и кредит, потом погасил свет и лёг в постель. Лунный свет пробивался сквозь маленькое окошко и тянулся к нему через коробки тонкой, длинной полоской. Это был хороший день, спокойный. А ещё Мин Юнги пригласил его на дружескую встречу. Они были почти не знакомы, но в те короткие мгновения, которые им удалось провести вместе, полицейский проявил к нему столько участия и заботы, сколько обычно не ждут от чужих людей. Что уж говорить, Пак и от родных не ждал. Он всё больше думал о том, что Мин Юнги, должно быть, его ангел-хранитель, или даже сам Бог. Рука Мин Юнги — рука Спасителя, рука, протянутая утопающему. Чимин закрыл глаза, представляя Мина, и то, что могло бы между ними случиться. На самом деле, он толком не знал, чего бы ему от него хотелось. Ему нравился его сипловатый голос, его руки с длинными пальцами, его тёмные добрые глаза и… губы, они выглядели нежно, а ещё он имел привычку постоянно их облизывать. Его фантазии не могли быть испорчены опытом. Пак мог представить на мгновение, как Мин, будучи подростком, целует другого мальчика в церкви. Но это не было так заманчиво и соблазнительно, как желание вновь оказаться в его объятиях, слушать его сердце, дышать тяжело ему в шею… Пак скользнул ладонью под майку, медленно провёл ей по животу, спускаясь ниже, и коснулся себя под бельём. Он закреплял свои нежные чувства к нему быстрым и ритмичным движением руки. Сейчас Мин Юнги принадлежал ему. Пусть всего на мгновение, но Чимин мог быть в его тёплых объятиях, мог быть с ним вдвоём. Он продолжал видеть его образ перед глазами, даже после того, как сбивчивое дыхание успокоилось и вновь стало тихим и мерным. Пак вытер носовым платком с руки белёсую жидкость и, разомлев под одеялом, уснул. Будильник заставил вздрогнуть и распахнуть глаза. Сегодня его смена была выходная, но он собирался поехать с утра в больницу, чтобы сдать анализы, потому что обещал Сумин это сделать, а ещё ему очень хотелось ткнуть их результатами Ёндэ в нос. Однако вылазить из постели совсем не хотелось, к тому же было так пасмурно, будто собирался пойти дождь. Он вновь уснул, но резко проснулся от громкого вскрика. Пак вскочил и, быстро натянув на себя домашнюю одежду, выскочил из комнаты, но наткнулся на Ёндэ, стоящего прямо за его дверью. — Что? — испуганно спросил Пак. Сумин вновь громко вскрикнула, и Чимин не дожидаясь ответа, рванул в сторону кухни. Она стояла, прижавшись спиной к стене, волосы её были растрепаны, чёрная тушь растеклась по лицу. Юнгён стоял к ней почти вплотную и что-то неразборчиво рычал на ухо. Чимин растерялся и не знал, как должен поступить, но когда рука отца взметнулась вверх, он принял решение в секунду. — Нет! — выкрикнул он, бросаясь между ним и мачехой. — Нет, — повторил он, загораживая ее собой и смотря бесстрашно в разъярённые глаза Пак Юнгёна. Рука отца на мгновение зависла в воздухе, потом замахнулась сильнее и ударила его по щеке. — А ты всё такой же, совсем не изменился… Испорченный мальчишка… — процедил он сквозь зубы. — Как за родную, посмотрите-ка… Ты же кричал всегда, что она не твоя мамочка, не помнишь? Напомнить тебе, как ты называл её? А? Заканчивай выделываться, лживый гадёныш, я вижу тебя насквозь! Пак Юнгён вновь хлестнул его по лицу ладонью, на этот раз сильнее. Чимин почувствовал во рту вкус крови, но не позволил оттолкнуть себя в сторону. Он развернулся к Сумин и взялся за её хрупкие плечи. Она тут же схватилась за него в ответ своими маленькими, но сильными руками и прижалась вплотную. Чимин чувствовал, как дрожало её напряжённое тело. Он крепко обнял мачеху за спину одной рукой, а другой прислонил её голову к своей груди. — Выродок… — прорычал Юнгён, тяжело дыша. — Я вырастил выродка… вырастил чудовище… Господи, прости, я надеялся, что ты больше не вернёшься! Вздох и молчание. Чимин крепче прижал к себе мачеху и замер, совсем никак не реагируя. Но на самом деле ему казалось, что отец воткнул ему в живот нож, и он истекает кровью. Сумин совсем сжалась, прячась за ним, и громко вскрикнула, когда Чимин вздрогнул от пинка по ноге. И они оба затаили дыхание, слушая удаляющиеся шаги. Сумин держалась до звука дверного хлопка, а потом принялась громко всхлипывать, перебирая пальцами ткань его футболки. — Ёндэ! — крикнул Чимин. — Ёндэ, где ты? — Здесь… я здесь, — подбежал Ёндэ, испуганно смотря то на него, то на мать. Он взял дрожащую Сумин за руки и, с трудом отнимая её от себя, отстранился. — Обними её, обними… ей нужно сейчас, чтобы ты её обнял… Чимин отступил от неё, но она продолжала тянуть к нему руки, словно не замечала рядом родного сына. Он отвернулся, потому что не мог больше смотреть на неё, и ушёл. Закрывшись в ванной, он схватился руками за раковину, чувствуя, как им вновь овладевает тупое онемение. Тонкой струйкой из уголка рта сочилась кровь. Чимин потрогал языком изнутри разбитую губу, но не почувствовал боли. Он приложил к зеркалу ладони и посмотрел на своё отражение. Он представил, как разбивает его головой, ему было интересно, сможет ли он почувствовать боль, когда осколки вонзятся ему в лицо. Стараясь прогнать эти мысли, Чимин зажмурился, но образ собственного окровавленного лица продолжал стоять перед глазами. Он опустил голову, отступая от зеркала, и какое-то время стоял неподвижно, прислонившись спиной к холодному кафелю, в голове продолжали звучать слова, сказанные отцом. Пак понял, что впился ногтями в своё запястье, и резко отдёрнул руку. Он посмотрел на оставшиеся на коже царапины, потом на своё отражение в зеркале напротив, и его вдруг захлестнуло непреодолимое желание что-то с собой сделать, причинить себе боль. Он огляделся по сторонам. На полочке у зеркала стоял стеклянный стакан, из которого Сумин запивала свои таблетки. Чимин швырнул его на пол. Осколки со звоном разлетелись по плиткам. Он поднял самый крупный и посмотрел на него долгим взглядом. Острые грани осколка заставили его помедлить, хотя ему всё равно казалось, что он ничего не почувствует, даже если воткнёт его в себя весь. Пак дотронулся острым краем до кожи на внутренней стороне запястья. От этого прикосновения его пробила дрожь. Сердце громко заухало, разгоняя по телу похолодевшую кровь. Он не смог сглотнуть вязкую слюну. Видимо из-за сильного страха, но необходимость сделать себе больно была сильнее. Он надавил на кусок стекла, ведя им вверх по направлению к локтю, и протяжно простонал от облегчения. Кровь быстро заполнила свежую рану и потекла вниз по руке. Он открыл кран, подставил запястье под холодную воду и присел на край ванны, прижимаясь виском к стене. Чимин чувствовал боль и мог плакать — это его утешало, хоть он и понимал, что сделал нечто ужасное. Он прерывисто вздохнул и посмотрел отрешённо на красные разводы, медленно тянущиеся вниз по белой раковине. Пак вдруг вспомнил, что уже сидел так когда-то, смывая кровь с разбитых костяшек. И сидел не один раз… Чимин шёл, ударяя железной трубой по каждому встречному столбу. Металлический звук отдавался в голове неприятной болью, но он всё равно продолжал это делать. Это помогало немного взбодриться. Они нажрались валиума, который Хоби слямзил в доме одной «богатенькой сучки», помогая отцу с чисткой бассейна. Чимина неплохо так замедлило, и он несколько часов провалялся угашенным на траве. В конце концов, он проблевался, Рин вылил на него бутылку воды, и ему немного полегчало. Рин шёл впереди. И рассказывал обдолбанному Хосоку и всем остальным причину этой внезапной ночной вылазки. Чимин не особо улавливал суть дела, понял лишь, что Рин попал на деньги, дав таблетки на продажу какому-то парню, а тот слился. Физически Пак был не особо силён и довольно сильно уступал остальным в росте и массе. Но зато был очень юрким и изворотливым, а ржавый отрезок трубы-дюймовки, забытый когда-то ремонтниками под мостом, где они частенько тусовались, превратился в его руках в отличное наступательное оружие. Их уже ждали. Рин принялся толкать какую-то речь, тыкая пальцем одному из парней в грудь. Чимин не слушал. Не важно о чём тот говорил, всё равно всё закончится дракой. «Всегда бей первым», — любил повторять Рин и никогда не нарушал этого правила. Чимин прожигал взглядом парня напротив, подбрасывая вальяжно железную трубку, та переворачивалась в воздухе и вновь идеально ложилась в его маленькую ладонь. Пака ужасно раздражал этот парень, его ухоженные руки, скрещённые на груди, и идеально отглаженный воротничок на рубашке. Маменькин сынок, — подумал он и поморщился, у него сводило зубы от желания ахнуть его по холёной морде трубой. Краем глаза он продолжал наблюдать за другом, следить за его действиями, чтобы успеть сделать свой ход. Сейчас они одна команда, но когда начнётся драка, будет уже неважно кто за кого вписался, в силу вступит второе правило Рина: каждый сам за себя. Рин сделал резкий выпад, ударяя своего оппонента в кадык. Чимину хватило доли секунды, чтобы понять — сейчас начнётся замес. Бей первым, — вспомнил он и ткнул трубой парня напротив в живот, быстро перехватил её за другой конец и с размаху ударил его в лицо. Тот закашлялся и стал издавать какие-то хлюпающие звуки. Его отглаженный воротник рубашки начал пропитываться кровью, но у Чимина не было времени наблюдать это «прекрасное» зрелище. Он наотмашь ударил другого парня в грудь и, изловчившись, обогнул его сбоку, чтобы пнуть под колено. Чужие крики, знакомые голоса — всё смешалось в кучу. В груди жгло от желания разрушать, ломать, крушить всё вокруг и уродовать. Его внутренняя ненависть, наконец, могла найти выход. Дюймовка врезалась в чужие тела, он чувствовал скрежет костей под ней, иногда зубов, и испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. В какой-то момент он даже подумал, что отец его, должно быть, чувствует себя так же, когда хлещет его по лицу. Теперь Чимин отчасти мог понять его, потому что это действительно в некоторой степени возбуждало… Кто-то схватил его за шкирку. Пак успел лишь заметить жестокие, полные ярости глаза, как резкая боль в груди заставила его согнуться пополам. Он смог уклониться от второго удара, но следующий достиг своей цели. Тяжёлый кулак рассёк ему бровь. Из раны тут же брызнула кровь и залила левый глаз, теперь всё виделось ему сквозь пелену красного марева. Чимин дотронулся рукой до раны и слизнул с кончиков пальцев кровь. — Р-рр! — прорычал он, угрожающе ухмыляясь, и вновь бросился в драку. Опыт и умение держать удар победили. Пак опрокинул парня на землю и, отбросив в сторону трубу, ударил его несколько раз по челюсти, а потом стал бить затылком о землю. Парень перестал дёргаться, сдаваясь, он захлопал отчаянно его по плечу. Чимин выждал ещё секунд десять и тяжело перекатился в сторону. Всё закончилось так же быстро, как и началось, драка длилась всего несколько минут. Рин протянул ему руку. Чимин собрался с силами и, схватившись за его ладонь, поднялся кое-как на ноги. Левый глаз начал заплывать, рёбра болели так, что тяжело было дышать. Хоби не мог встать, ему слишком сильно досталось, но он сожрал валиума больше всех, поэтому продолжал лыбиться, как дебил. — Живой? — спросил Рин. Чимин прищурился на разбитый глаз и вытер лицо ладонью, размазав по нему кровь, от чего оно стало похоже на окровавленную маску. — Живой, — хмыкнул он, сжимая и разжимая кулаки и смотря на свои разбитые, опухшие руки. — Козёл… — пнул он ногой всё ещё лежащего на земле парня и поднял отрезок трубы. Рин положил руку ему на плечи, и они побрели по тёмной улице обратно. Заляпанный собственной блевотиной и кровью, он шёл, шаркая старыми конверсами по асфальту, и чувствовал себя погибшим. Но рядом шёл Рин — его единственный друг, такой же погибший, как и он. Они одинаковые, и их дружба для обоих была спасительна и благословенна, она была как последняя светлая искорка, в которой всё ещё теплилась жизнь. Чимин поднял израненное лицо к свету, проходя мимо фонаря. Он вдруг понял, что когда человек падает на самое дно, и в нём уже не остаётся ничего святого, то по иронии судьбы — всё вновь, каким-то странным образом становится для него святым, и он пытается выползти из мглы, бросаясь за частичкой любого света. Он посмотрел на идущего рядом Рина. Я на дне, — подумал Чимин. — Чимин, ты в порядке? — постучала в дверь Сумин, голос её звучал хрипло и невнятно. — Да, всё нормально. Я просто случайно разбил твой стакан, прости, — ответил он, принимаясь собирать с пола стекло. — Оставь, дорогой, я уберу всё сама… — произнесла она, и Чимин услышал её тяжёлый вздох даже через закрытую дверь. — Ладно, — ответил он тихо, наспех умываясь и смывая с краёв раковины следы своей крови. Пак выскользнул из ванны, бросив беглый взгляд на бледное лицо мачехи и, прижав к груди руку, пошёл в свою комнату. Он уже понял, как оплошал, поранив себя на таком видном месте. В следующий раз он не допустит такой ошибки. В следующий раз он ранит себя там, где никто не увидит. В следующий раз.