Река скорби

Моросящий дождь навевал тоску. Юнги отвернулся от окна и вновь посмотрел, хмурясь, на экран рабочего ноутбука. — Ты сегодня домой не собираешься? — спросил инспектор, застёгивая китель и поправляя манжеты. — Маячок Пак Чимина застрял у реки, — вздохнул Мин. — Может, он его потерял? Или сигнал заглючил, посмотри, какая погода на улице, думаешь, он, правда, там? Мин пожал плечами. — Это шестой причал, Чон. — Тот самый? — напрягся инспектор. — Тот самый… — вздохнул Мин. Полицейский поставил свою сумку обратно на стол и задумчиво посмотрел на мокрое оконное стекло. — Он ведь не нажал на кнопку, и мы не должны сами за ним бегать, — старший инспектор вновь взялся за лямку от сумки и повесил её на плечо. — Рабочий день закончен. Езжай домой, Юнги. Юнги несколько раз кивнул, не отрывая взгляда от красной точки, мигающей на карте города. Он открыл записную книжку и быстро набрал нужный номер, но никто не ответил. — Нет, так не пойдёт, — прошептал Мин и принялся наспех собираться. Погода действительно была неприятной. Старые дворники противно скрипели, стирая с лобового стекла изморось, но та мгновенно появлялась снова. У реки было ветрено и зябко. Юнги застегнул молнию куртки до самого подбородка и торопливо спустился по лестнице к берегу. Он сразу его заметил. Чимин сидел совсем один. Причал был пуст. Юнги осторожно подошёл ближе и присел рядом. Парень покачивался взад-вперёд. Глаза его были закрыты, брови сведены, он тихонько постанывал, обнимая себя за живот. — Эй… — позвал тихонько Мин, чтобы не напугать, и дотронулся осторожно до его плеча, но парень всё равно испуганно вздрогнул. — Эй, что случилось? Чимин не ответил, лишь сильнее зажмурился и совсем сжался. Дыхание его стало частым и поверхностным, он склонился, прижимаясь к коленям, и закрыл голову руками, будто пытался спрятаться ото всех и от всего. И Юнги знал, почему. Чимин выглядел как провинившийся щенок, которого запинали в угол, что впрочем, так оно и было. — Господи… — вздохнул Мин и положил ладонь ему на спину, обнимая и тихонько похлопывая, чтобы дать понять, что он в этом горе не один. Пак Чимин, всегда такой отстранённый и закрытый, вдруг бросился в объятия, даже не взглянув на того, кто эти объятия перед ним распростёр. Он так жаждал хоть какого-то тепла, пусть даже чужого и мимолётного, что, прижавшись к его груди, громко вскрикнул, а потом раскатисто разрыдался. Одежда его промокла, и Мин чувствовал, как он дрожал, цепляясь пальцами за его китель. Из груди его вместе с выдыхаемым воздухом вырывались протяжные стоны. Он жался к нему всё ближе. Жался вслепую, даже не представляя, кто перед ним. И это было самое громогласное отчаяние, какое только Юнги приходилось наблюдать. — Ну всё… ну всё… нельзя так плакать, — прошептал Мин и тоже зажмурился, крепче прижимая свои ладони к его спине. Чимин немного приподнялся, прилипая к нему совсем вплотную, и уткнулся носом в шею, взвыв громче прежнего. Его слёзы скатывались Юнги за воротник, щекоча кожу. Он погладил его по спине и волосам, чуть покачиваясь вместе с ним. Пак быстро затих, но продолжал вздрагивать и всхлипывать. Некоторое время он сидел неподвижно, потом судорожно выдохнул и робко поднял голову. Мин мог видеть, как расширяются его зрачки от ужаса. Он резко отпрянул и прижал к губам руку, заглушая вырвавшийся стон. Его и без того бледное лицо совсем побелело. Едва успокоившись, он опять отрывисто задышал и сморгнул подступившие по новой слёзы. — Всё в порядке… — Мин выставил перед собой открытую ладонь, потом с опаской протянул её к Чимину и дотронулся до щеки, стирая с неё влагу. Он был как открытая книга, и все страхи его легко читались с лица. — Всё в порядке, Чимин. Здесь только я и ты. И больше никого. Только я и ты. Никто ничего не узнает. Чимин замер, вцепившись в собственное предплечье ногтями с такой силой, будто собирался оторвать от него кусок. — Смотри-ка, дождь кончился, и тихо совсем стало. Поговорим немного здесь? Или, хочешь, пойдём ко мне в машину, ты промок. Чимин продолжал смотреть на него молча. — Дай мне свою руку, — Юнги взялся за его напряженную кисть, заставляя разжать пальцы. Чимин отпустил своё предплечье и взглянул на него умоляюще. — Пожалуйста, простите, — произнёс он не очень разборчиво. — Ничего, каждый из нас время от времени впадает в отчаяние, просто и легко ничего не даётся, — Юнги перехватил его ладонь и легонько сжал её в своей руке. — Расскажешь мне, что случилось? Пак виновато отвёл глаза. — Не знаю, как сказать вам, — едва слышно произнёс он. — А если на минуту забыть о том, кто я? — Мин провёл по его ладони большим пальцем и снова слегка сжал. — Мне, как не полицейскому, ты можешь об этом рассказать? Чимин обреченно вздохнул, прикрывая глаза, а потом с ещё большей обреченностью посмотрел на причал. — Все меня ненавидят… — прошептал он, мучительно заламывая брови. Ему было тяжело говорить, Юнги видел, что он справляется с этим с трудом. Чимин замолчал, и он подумал, что не услышит от него больше ни слова, но тот только дал себе небольшую передышку и продолжил. — Может быть, так и надо… Я не знаю… — Пак поднял на него крайне расстроенный взгляд. — Я сделал много ошибок, но я пытаюсь исправиться, я стараюсь быть другим… но сегодня я не выдержал… я сорвался и сделал кое-что плохое, мне очень жаль, простите меня, куратор Мин… Взгляд его стал блуждать по сторонам, он заметался, стыдливо пряча заплаканные глаза, и, очевидно, не знал теперь, куда ему деваться. Психологи много писали в его личном деле о травматизме и посттравматическом синдроме, полагая, что мальчик стал жестоким убийцей из-за того, что проснулся однажды в одной постели с мёртвой матерью. Будто бы до того момента он жил счастливо и безмятежно… Юнги вспомнил, что «травма» с греческого языка переводится дословно, как «рана». Это слово куда лучше описывало Чимина. Он был изранен. Изувечен настолько, что балансировал на краю пропасти. — Что ты сделал? — Мин завёл руку ему за спину, обнимая за плечи, и заглянул в лицо, неосознанно крепче сжимая от волнения другой рукой его ладонь. — Ты можешь довериться мне. Я не буду осуждать тебя, расскажи мне, и мы вместе подумаем, как это можно исправить. Чимин задумчиво прикусил губу. Плечи его совсем поникли, он долго смотрел на их сцепленные руки, а когда вновь поднял глаза, в них была неподдельная боль. — Я напугал своего младшего брата, — Пак сел вполуоборот и неожиданно сам крепко сжал его руку, отчаянно ища в нём необходимую поддержку. — Он сказал, что моей матери повезло, что она умерла и не видит меня таким. И я прижал его к стенке. А сейчас думаю, что он был прав. Я думаю… — он тяжело вздохнул, качнув головой в подтверждение каким-то собственным мыслям. — Лучше бы я утонул в этой реке вместо Инюль… — Несчастный ты ребёнок, — вслух подумал Юнги. — Я не ребёнок. — Ребёнок. Для меня ты ребёнок. Но не потому что я старше тебя на десяток лет, запомни, возраст редко что решает, это правда лишь цифры. Ты ребёнок, Чимин, потому что потерялся где-то на перепутье, просто не прожил треть своей жизни, а теперь не знаешь, как тебе быть. — Я никогда не был ребёнком, я всегда был чудовищем. Чимин опустил взгляд и отвернулся. — Ты сам так считаешь, или полагаешься на мнение других? — Я согласен с другими, — признался Пак. — Если бы тебе исполнилось шестнадцать, тебя бы судили иначе, почти как взрослого, ты бы никого не удивил, не попал бы в сводку новостей и не был бы таким чудовищем, каким окрестили тебя в СМИ. Но тебе было пятнадцать, тебя судили как малолетнего и огромную часть своей жизни ты провёл за решёткой. Именно поэтому государство предоставило тебе куратора. Я не просто полицейский, выполняющий надзор за детьми, выросшими в тюрьме, я в первую очередь занимаюсь социальной защитой. Ты должен довериться мне, иначе я не смогу тебе помочь, — проговорил он. Чимин слабо кивнул, отрешённо смотря куда-то в воды реки. Он снова отчуждался. Волна паники и отчаяния схлынула, и всё возвращалось на круги своя. Пак Чимин становился прежним Пак Чимином. Обособленным и неприступным. Слова его не возымели силы. Юнги ощутил, как рвётся нить доверия, что ещё мгновение назад так крепко связывала их между собой. Близость недавних объятий будто бы всё ещё витала между ними в воздухе, но становилась всё эфемернее и, медленно тая, исчезала, как бы сильно Юнги ни хотелось превратить её вновь во что-то тёплое и осязаемое. — Я из очень религиозной семьи и учился в духовной семинарии. Жил в пансионате при храме с другими такими же воспитанниками. Однажды во время послушания я совершил большой грех, — заговорил тихо Мин, и Чимин перевёл на него свой печальный взгляд. — Какой? — почти шепотом спросил он. Юнги томно вздохнул, и один уголок его губ приподнялся в грустной полуулыбке. — Я поцеловал другого мальчика. Может быть всё бы ничего, если бы я сделал это где-нибудь в укромном, скрытом от посторонних глаз месте, а не прямо перед алтарём. Но мы так нравились друг другу, я не удержался… А в семинарии всегда было полно доносчиков. В общем, в этот же день меня вызвали в келью к святому отцу. И он сказал, что готов простить мне моё прегрешение, если я разденусь и разрешу ему себя сфотографировать, — Юнги замолчал, и несколько секунд они просто смотрели друг на друга. — И что вы сделали? — спросил Чимин, продолжая безотрывно смотреть в его глаза. — Я отказался. И мне пришлось покинуть семинарию. Меня не могли выгнать за этот проступок, об этом вообще было известно только четверым — мне, второму мальчику, святому отцу и стукачу, который тоже не пожелал открыто обо всём рассказать и выдать себя, потому что получал определённые привилегии, закладывая своих братьев. Так что, никто об этом больше не узнал, но я впал в немилость и меня задолбили. Я не понимал, за что меня ненавидят остальные, за что смеются и причиняют боль, ведь я ничего им не сделал, и прежде мы были друзьями. Я пытался бороться, но меня всё равно затюкали. Я не смог этого выдержать, меня захлестнуло отчаяние, и моему разочарованию не было предела. Я был разочарован во всём: в церкви, в Боге, в людях… И в один прекрасный момент позвонил родителям и сказал, что отныне хочу молиться Дьяволу, и если они не заберут меня, то я сожгу приходскую церковь во имя Сатаны. Огрёб, конечно, по полной, но на этом моё духовенство закончилось.  — А второй мальчик? — Второй мальчик тоже ходил в келью святого отца, — Юнги грустно поджал губы и опустил голову. — Он без проблем закончил семинарию, насколько мне известно, — он немного помолчал и снова посмотрел на Чимина. — Так вот, к чему я это всё: людей много, Чимин, и все злые, все подхватывают друг за другом. Они скажут и забудут, потому что, в конечном счёте, им всем нет никакого дела ни до кого, кроме себя. А ты один, ты всё близко к сердцу принимаешь и расстраиваешься. Общество не насилует людей, но оно видит слабости человека и постепенно овладевает его душой. Оно ломает, подминает под себя… Ты это чувствуешь, но рассказать об этом страшно, вместо этого ты убеждаешь себя, что выживать через боль — это нормально, и всё, считай, система победила. Пережевала тебя и выплюнула. И если кто-то утверждает, что нужно сопротивляться и доказывать всем обратное, то я могу с уверенностью сказать — это практически невозможно. Чужая боль неспособна разбудить у твердолобой толпы никаких человеческих чувств. Если бы от наших мучений было бы хоть кому-то легче, то мысль о том, что мы жертвенно распинаем себя ради спасения других, могла бы служить утешением. А так… всё напрасно. Живи своим тихим счастьем, пусть другие говорят, что хотят, не слушай их, это ранит тебя только почём зря. — Где же мне взять это тихое счастье? — спросил Пак, печально улыбнувшись. — Уверен, ты сможешь его найти, быть может, оно совсем рядом, а может, ты его уже нашёл, просто чтобы увидеть его, нужно перестать смотреть в прошлое и начать смотреть в будущее. Чимин вновь грустно улыбнулся, не отводя глаз. Он умел слушать, у него был умный, проницательный взгляд. Перед таким было сложно устоять, и Юнги улыбнулся ему в ответ. Потому что это чувство, когда тебя понимают — самое лучшее, что только бывает на свете. — Пока не выходит, — признался Пак. — Ничего, я уверен, ты справишься. Юнги поёжился. Чимин, когда плакал, прижимался к нему так сильно, что он тоже промок от его влажной одежды. — Пойдём в машину, даже я уже продрог, — сказал Мин. Он поднялся и дёрнул Чимина за рукав, тот послушно пошёл следом. — Так, что с твоим младшим братом? Ты ударил его? — спросил Юнги и первым делом включил в машине печку. — Нет, я только напугал его. Взял за горло и прижал к стене. — У него могли остаться синяки? — Нет, не думаю… Я не душил его, просто держал. — Кто-то видел? Чимин покачал отрицательно головой. — Не паникуй, если всё так, как ты говоришь, то ничего катастрофичного не произошло. Но впредь будь осторожнее. Что я говорил тебе? Учись не реагировать. И помни, Чимин, что, учитывая твою характеристику и степень тяжести совершенного преступления, инспектору Чону будет достаточно одного нарекания, чтобы отправить тебя обратно в колонию. — Я понимаю, — сказал тихо Пак, потирая замёрзшие пальцы. — Хорошо, тогда поехали, я отвезу тебя домой, — сказал Мин, и Чимин поднял голову, посмотрев на него встревожено. — Что? Что-то не так? — прищурился он, внимательнее вглядываясь в его неестественно бледное лицо. — Нет, — шёпотом ответил Чимин. — Всё в порядке. — Уверен? Чимин утвердительно кивнул и отвернулся к окну. Всю дорогу он молчал и сидел неподвижно так же, как когда впервые пришёл к нему в полицейский участок. Юнги это не нравилось, но он не стал больше об этом говорить, подумав, что на сегодня откровенности достаточно и не стоит излишне на него давить. — Мне нужно пойти с тобой и поговорить с твоими домашними на предмет произошедшего? — спросил он, остановившись напротив дома Пака. — Нет, всё нормально, — завертел головой Чимин. — Точно? — Да. — Ладно, — вздохнул Юнги, неохотно отступая от этой темы. — Я позвоню тебе завтра, возьми, пожалуйста, трубку. Чимин молча кивнул и взялся за дверную ручку, но уходить не спешил. — Куратор Мин, — позвал он, несколько взволнованно. — Что? Чимин резко повернулся к нему и неожиданно обнял. Прижался крепко и тут же отстранился. — Спасибо вам, — сказал он, избегая смотреть ему в глаза, и вышел из машины, но не пошёл сразу в дом, а лишь отступил на шаг и остался стоять на тротуаре. Мин не удержался и посмотрел на него ещё раз. Выражение лица Пака было печальным и всё таким же обреченным. Ему захотелось посадить его обратно в машину и забрать к себе. Это было невыносимо. Он опустил ручной тормоз, медленно трогаясь с места, и ему показалось, что в этот момент Чимин протянул к нему руки, но на самом деле тот не пытался остановить его, а стоял неподвижно. В доме было тихо. Чимин мягкой поступью прошёл к себе в комнату и бесшумно закрыл за собой дверь, но тут же услышал по коридору торопливые шаги. — Чимин? — позвала Сумин, проскальзывая к нему в спальню. Паку не хотелось её видеть, ещё меньше ему хотелось с ней говорить. Но он понял, что она ждала его всё это время, и не мог просто выставить её за дверь. — Где ты был? — шёпотом спросила она, неожиданно взяв его за руку. — Ты даже куртки не взял! Весь промок… — Мне нужно было уйти, — он осторожно освободил свою руку из её ладони. — Сумин, пожалуйста, давай поговорим завтра. — Я лишь хотела сказать тебе, что обсудила всё с Ёндэ, — она притянулась к нему ближе и произнесла шёпотом на ухо: — он ничего не расскажет отцу, и ты тоже мог бы ничего ему не говорить? Сумин отпрянула и посмотрела на него умоляюще. Она боялась. Может быть за себя, а может за Ёндэ. Под горячую руку попасть мог каждый. Чимин чуть склонил голову, смотря на неё немного свысока. Возможно, подумал он, она единственный человек, который на самом деле рад в глубине души его возвращению. Быть мальчиком для битья — это его роль, а не её. Да и побои ей совсем не к лицу. — Ладно, — тихо сказал Пак и отвернулся, принимаясь стягивать с себя мокрую одежду. Сумин намёк поняла и исчезла. Чимин порылся в рюкзаке в поисках купленной утром шоколадки, чтобы хоть немного притупить чувство голода. Он не ужинал и даже не обедал. Но предпочёл больше не выходить из комнаты, ни с кем не встречаться и не разговаривать. С трудом проглотив приторно-сладкий батончик, Чимин тихонько подпёр дверную ручку стулом и забрался под одеяло. Развязавшийся шнурок на кроссовке мотался из стороны в сторону. Чимин лениво вклинился в самый конец строя. — Все свободны! Волейболисты задержитесь, уточним состав команды, — учитель физкультуры дунул в свисток, народ начал медленно расходиться. Пак входил в школьную команду по волейболу, его всегда отправляли на соревнования, но капитан команды редко позволял ему выходить на поле. Хотя сам Чимин был бы не прочь поучаствовать, он был довольно-таки прыгуч несмотря на свой маленький рост и хорошо подавал, но волейбол игра командная, а его не слишком-то жаловали. — Иди домой, — повернулся к нему староста. Он был на голову выше, его силуэт замер в позе неодобрения, но Пак не двинулся с места. — Иди домой! — громче повторил парень, будто прогонял увязавшуюся собаку. Чимин не стал препираться и, сунув руки в карманы, побрёл прочь со спортплощадки. Он завернул за угол школы и прижался спиной к холодной бетонной стене, пытаясь найти в рюкзаке зажигалку. Послышались приближающиеся шаги. Чужой, тяжёлый ботинок наступил на его развязавшийся шнурок. Пак медленно поднял голову, встречаясь взглядом с чёрными, блестящими глазами. — Держи, — произнёс парень хрипловатым голосом и чиркнул зажигалкой у его лица. — Ты кто? — нахмурился Чимин, вглядываясь в незнакомое лицо. — Жду одного знакомого, — парень облокотился о стену рядом с ним и тоже закурил. Некоторое время они молчали. Чимин смотрел на свои кроссовки, но знал, что его разглядывают. С одной стороны он ощущал опасность, с другой — ему нравилось находиться около него, взрослого и сильного, он чувствовал себя увереннее. — Как тебя зовут? — спросил его вдруг тот. Чимин прищурился, посмотрев на него немного недоверчиво. Навскидку, ему было около восемнадцати, он выглядел как один из тех бунтарей-маргиналов, от которых матери обычно советуют своим детям держаться подальше. Но его мать давно умерла. — Пак Чимин, — ответил он. — Пак Чимин… Пак Чимин… — повторил несколько раз парень, будто пытался распробовать его имя на вкус, и протянул ему свою ладонь, лукаво улыбнувшись одним уголком губ. — Я Рин.