Кислород

      — Ешь, — холодно говорит Дайнслейф, опуская тарелку с рагу в клетку, он улыбается, старается выглядить более-менее дружелюбно, но вся эта ситуация его раздражает. Возможно, оттого, что обычно Дайнслейф остается вежлив и заботлив. Это как быть лучшим актёром театра.       Он слышит аромат свободы от Ревати, даже когда тот заперт в клетке, смотрит на Дайна вызывающий взглядом. Аромат свободы… Все лучше, чем запах скипидара, мочи или кошачьего дерьма, говорит он себе, все, что не надо убирать. Ревати намывают каждый день, как дикого зверя. Он не пытается вырваться, когда вокруг него находятся женщины. Удивительная мораль не бить тех, кто слабее и не доставлять проблем.       — Сам это ешь, — Ревати усмехается, поднимаясь с места, подходя к прутьям, прям напротив Дайна. Клетка позволяла встать в полный рост: — Ты буквально украл человека другого государства, чтоб тебя!       Дайнслейф внимательно смотрит на руки Ревати, поднимает глаза выше и Ревати сжимается, пытается перебороть желание прикрыться, отвернуться от этого взгляда. Он не старается выглядеть беззащитным, но в нем сразу проявляются все признаки: отчаяние и беспомощность, страх и невыносимое одиночество. О нем заботится только Дайнслейф и только он говорит с Ревати, становится единственным человеком за которого Ревати может ухватиться, чтобы скрыться от одиночества.       Танец, который ждал Дайнслейф, вышел ужасным. Нет, в целом он был красив, не считая того, что Ревати пришлось тянуть за волосы, оттаскивать от шеи, чтобы тот не прокусил артерии. Но все равно зубами вцепился в плечо. На этот раз он полностью отдался своим ощущениям и удовольствие было сравнимо с сексом.       Ревати замер, когда руки Дайна скользнули по его спине, так ласково, а атмосфера сменилась удушающим извращением. Но не было и попытки к бегству — только оцепенение. Дайнслейф опустился на колени, крепко прижал к себе его голову, поднял лицо Ревати и заглянул в его глаза.       — Как два драгоценных камня… — шепчет, Ревати не может сдвинуться с места, ощущая, как его свобода трещит, а сердце уже бьется в голове, этот мерзкий пульсирующий звук, а потом губы Дайнслейфа. Поцелуй. — Как два пылающих маяка… — Дайнслейф расстегивает его штаны, но Ревати отрицательно мотает головой. Он готов поставить свою жизнь на то, что Дайнслейф — маг.       Дайн жмет ему на плечи, и Ревати чувствует, как всю его левую сторону сотрясает сильнейшая дрожь.       — Не трогай меня, — шипит, пытается отстраниться, — Я не собираюсь быть секс — куклой.       — Кто же сказал, что в нас будет секс? Рука Дайнслейф уверенно сжимает член Ревати, заставляя его вкрикнуть. Руки уже забрались под трусы и грубо ласкают голую плоть. Рука с членом находится у него между ног и, кажется, в совершенно другом месте, чем то, которое так ласкает его ладонь. Это раздражает, Ревати кусает губы, он отлично сдерживает каждый звук, кроме дыхания, кроме очевидного возбуждения. Рука Дайнслейф подпрыгивает в определенном ритме, и на лице Ревати появляется гримаса боли. Что-то твердое входит в его мужское достоинство, и он вскрикивает — с характерным мягким стуком, неприятным и протяжным. Дайн, широко улыбаясь, дергает рукой. И это опять словно выстрел из пушки. В ушах стоит звон, Ревати падает спиной на пол, полностью находясь под Дайнслейфом, хватаясь за его брюки. Не кричит. Не шевелится. Ничего не чувствует. Перед глазами белая пелена, и на нее падает светлый квадрат, напоминающий по форме циферблат часов.       — В клетку его. Ни воды, ни еды.