У нас целая вечность на двоих

Адам кусается. Больно, до синяков. Царапает кожу короткими ногтями до красных полос. Он нетерпелив, жаден до ощущений. Ему нужно сейчас же. Ему нужно сильно, больно, чтобы точно почувствовать, запомнить. Генри не поддаётся на это. У него тоже давно никого не было, но он помнит как ему нравится. Помнит как доставить удовольствие именно мужчине. И он собирается сделать это неторопясь. Чтобы Адам забыл себя. Забыл те две тысячи лет полные боли и разочарований. Он сделает это даже если придётся связать Адама по рукам. О, именно так он и поступит. Нет. Не сейчас. Генри отталкивает его сильнее, чем следовало. Он уже и забыл как возбуждающе быть тесно прижатым к стене. К его удивлению Адам не нарушает границ. Как будто боится спугнуть своим напором. Или его самого он пугает. Он не позволял себе ничего дальше укусов-поцелуев и несдержанных "поглаживаний". Не приближался и после толчка. Только дышал быстро, смотрел так пьяно и так тяжело - не то обделённый любовник, не то загнанный зверь. Генри сам подходит. Медленно. Расстёгивает верхние пуговицы на его рубашке. В глаза смотрит, проводит рукой нежно, мягко от горла к груди, подталкивает к противоположной стенке, рядом с кроватью. Прижимает. Почти невесомо обхватывает чужие виски и целует. Нежно. Медленно. Долго. —Хочешь меня усыпить, Генри? — Хочу насладиться удовольствием в полной мере, Адам — его имя он произносит иначе. Тихо. Нежно. Целует в уже красные губы. Поцелуями спускается ниже. На шею. За ухо. К ключицам. До ярёмной ямки и от неё вверх языком. Адам горький. Солёный. С привкусом пыли. Генри целует его ещё, и теперь Адам отвечает также. Медленно. Почти нежно. Генри улыбается ему в губы. Немного отстраняется и смотрит. Возможно утром он будет ненавидеть себя за всё это. Но Генри продолжает. Ртом расстёгивает пуговицы и продолжает целовать, касаться. Грудь. Сердце. Живот. Шрам. На нём он останавливается особо. Тонкий. Изящный. Прямо над брюшной аортой. Проводит носом, целует. Он уже давно опустился на колени, и исследует руками спину и рёбра. Адам сжимает то плечи Генри, то волосы. То пытается поднять, встать по-другому. Тяжело дышит и яростно глотает стоны. Генри смешно. Он утыкается носом в чужой живот, смотрит вверх, ловит взгляд. Чёрный в плохом освещении. Полный желания. Удовольствия. Жажды. — Я хочу тебя слышать, Адам. Генри ждёт несколько секунд, чтобы он осознал слова, и продолжает. Он думает это нечестно, что Адам остался в брюках и рубашке, когда Генри после душа дал спортивки и футболку, почему-то на размер больше. Пришлось помочь себе с ремнём руками. — Если тебе хочется медленно, не делай этого — шепчет Адам. И смотрит серьёзно. Пытается. — Боишься, что сорвёшься? — Знаю. Генри поднимается. Снова целует. Запускает руку под брюки. Сам стонет, потому что Адам надел достаточно узкие брюки без белья. Прижался бёдрами к нему. — Смазка? — В ванной Они неохотно отрываются. Генри подталкивает Адама к кровати, идёт за тюбиком. А вернувшись находит Адама в том же положении, садится рядом, вздыхает. Целует в щёку, ухо. Челюсть. Никакой реакции. Потом кусает его за плечо, как раз там, где особо выпирает косточка. От этого Адам отмирает. Вздыхает громко. Почти стон, думает Генри. — Тебе так не нравится? — Просто отвык — Адам поворачивается, в глаза смотрит. Поднимает руку к лицу Генри — Напомни мне, — приказ. И Генри выполнит его. Столько раз, сколько потребуется. Чтобы Адам вспомнил как это. Чтобы забыл те две тысячи лет боли и спешки. У них теперь есть целая вечность. Только для двоих.